Не так давно на Эльбе состоялась историческая встреча американских и советских воинов. Первыми встретились прибывший со стороны Нормандии офицер американской армии Робертсон и с этой стороны офицер советской армии Селивашко, они поздравили друг друга с победой. И теперь всюду разошлась фотография, на которой они радостно обнимаются.

После посещения авторитетной комиссии из общества “Красного полумесяца” Балкан думал, что теперь-то он избавился от головной боли, однако беспокойные дни оказались не за горами. Вскоре по этому вопросу его вызвал командир дивизии.

Балкан увидел, что из взволнованного человека, с пафосом поздравлявшего их с Победой, генерал вновь превратился в прежнего спокойно-решительного командира.

Увидев непроницаемое лицо генерала, чем-то напоминающее бесстрастное изваяние, Балкан подумал, что его ожидает нелегкий разговор, и стал переживать.

Больше всего он опасался, что генерал, не разобравшись до конца, решит вопрос по-военному четко, в приказном порядке. А если вопрос будет решен так, как он предполагает, вполне возможно, что и его, как его друга Астахова, переведут в другую часть и потребуют, чтобы его больше никогда не видели рядом с немецкой девушкой. Но война закончилась, наступил мир, а вместе с ним жизнь начала меняться в лучшую сторону, теперь люди мечтали просто об обычной, нормальной человеческой жизни.

Подписав лежавшие перед ним срочные бумаги, генерал сунул их в руки стоявшему тут же старшему лейтенанту, после чего повернулся в сторону Балкана.

Как только он произнес слово “сынок”, его доселе непроницаемое лицо пришло в движение, просветлело, будто из-за туч неожиданно выглянуло солнышко. Только после этого у Балкана появилась надежда, что разговор не будет неприятным. Он с надеждой посмотрел на генерала.

– Похоже, твои отношения с этой немецкой девушкой затянулись!.. Для тебя это серьезно или как, товарищ капитан?

– Серьезно, товарищ генерал!

– Это хорошо, если серьезно. Тогда у меня к тебе других вопросов не будет. А если бы и были, они становятся неуместными там, где правит любовь… Но тебе, дорогой, теперь нужно кое-что сделать.

– Я готов, товарищ генерал.

– Свадьбу надо сыграть, свадьбу, дорогой.

Поскольку сам генерал поддерживал их, то вопрос о свадьбе Балкана был решен очень быстро. Больше всего этому радовались бабушка и тетя Берты, мечтавшие о том, чтобы они наконец-то соединили свои судьбы и были счастливы, а сами бы они избавились от ненужных расспросов, которые в последнее время лишили покоя как Берту, опасавшуюся, что ее разлучат с любимым, так и их самих.

В день свадьбы на Берте было все то же похожее на белую пену платье, в котором она была при первой встрече с Балканом, тогда оно ей было великовато, но сейчас, когда она немного поправилась и округлилась, оно было ей в самую пору – свадебное платье с длинным шлейфом.

Теперь, выходя с Балканом на танец, она вела себя степенно, двигалась медленно, помня о третьем, который был между ними, с гордостью упиралась выпирающим животом в Балкана и любяще улыбалась, она танцевала, веря, что стала самой счастливой женщиной на свете.

Через два-три месяца после свадьбы Балкана перевели на новое место службы – в местечко Карл-Хос в предместье Берлина, где были сосредоточены советские войска, которым надлежало остаться в Германии. Здесь через три-четыре месяца у Балкана и Берты родился первенец. Поскольку его мама была девушкой с Эльбы, а отец советским воином, ушедшим с Эльбы, мальчика назвали Эльманом. Радость не приходит одна. В мае 1946 года, в первую годовщину Великой Победы, срок службы Балкана подошел к концу и он был уволен в запас.

ТЮЛЕНЬ

В последнее время старый Балкан не очень-то любил выходить в открытое море, уходить далеко от берега. Честно говоря, ему и сегодня не хотелось ни свет ни заря выходить из дому и трогаться в путь, но что же делать, надо же найти тюленя, а потом, как овцу, на аркане притащить его домой и визжащего зарезать, как велела целительница – казашка, скормить сырую, еще теплую, с неостывшей кровью тюленью печень Умман мама. Если он этого не сделает, потом, случись что с женой, век себе этого не простит: “Вот если бы я это сделал, может, и старуха моя была бы жива. Возможно, печень тюленя и спасла бы ее…” Ему во что бы то ни стало надо было добыть тюленя, чтобы потом не корить себя и не мучаться угрызениями совести, ни о чем не сожалеть. Говорят, человек в человеке находит спасение, как знать, вдруг старая потихоньку пойдет на поправку, да и вылечится. И снова перед ним будет стоять его прежняя Умман, смолоду смотревшая на него с любовью и вожделением, и, как и прежде, ласково произносить: “Отец…”

Старик потому боялся надолго отлучаться от дома, что несчастье всегда подстерегает человека, находится где-то рядом и выжидает удобного случая, словно говоря: “Э-эх, пусть только хозяин покинет дом”, и стоит хозяину отлучиться, оно тотчас воспользуется моментом и ворвется в дом как шакал, врывающийся в курятник. Своего старшего брата Балкан лишился, находясь вдали от дома, так же потерял и любимую Берту, в это время он находился в плавании по маршруту Баку-Астрахань-Махачкала. Помня, как идет Берте белый цвет, как хорошеет она, надевая белое свадебное платье, он купил ей в тот раз в Астрахани белый пуховый платок, знаменитый астраханский пуховый платок. Балкан был счастлив, представляя, как обрадуется Берта подарку, как каждый раз, накидывая на плечи платок, она будет думать о нем.

Но именно тогда случилось то, чего он вообще не ожидал. Прибыв в Красноводск, Балкан вступил на дощатые мостки, перекинутые от судна к берегу, и именно в этот момент неожиданно открылся замок чемоданчика, который он брал с собой в поездки. Из него высыпалось все его содержимое, все, что находилось в чемодане, разлетелось по обе стороны хлюпкого мостика и упало в воду. Среди вещей, выпавших из чемоданчика, был и тот белый пуховый платок, купленный для Берты в Астрахани.

Вначале платок расстелился на поверхности воды, напоминая нерастаявший пласт снега, потом закружился на месте, Балкан не успел опомниться, как платок пошел ко дну, будто снизу в него вцепилась и утянула за собой какая-то чересчур шустрая рыба. Он тогда сильно сокрушался о том, что вовремя не снес в починку чемодан, который и раньше не раз преподносил такие сюрпризы. Но больше всего Балкан сожалел о гибели платка, который он с такой любовью выбирал для Берты.

Прибыв домой, Балкан узнал, что теперь в этом платке и вовсе нет никакой нужды. В доме оплакивали гибель Берты, ушедшей рыбачить и не вернувшейся с моря. Берта была беременна, она ждала второго ребенка и очень хотела родить хорошенькую белокурую девочку, которая бы напоминала ей себя в детстве, когда она играла с котенком.

Жители села целую неделю искали тело Берты, чтобы предать его земле по всем обычаям, искали в окрестностях тех мест, где она ловила рыбу. Зная, что обычно через три дня у утопленника лопается желчный пузырь, он раздувается и всплывает на поверхность, надеялись, что она все же отыщется. Предположив, что волны перебросили тело в другое место, облизали весь берег, даже в соседних селах расспрашивали, не видел кто-нибудь что-то похожее.

В те дни люди видели, как почернела от горя Умман, уходившая в море вместе с Бертой и вернувшаяся без нее, она стала похожа на тень, лицо ее окаменело, девушка все время молчала, и было видно, как она страдает. И лишь когда Балкан наведался к ней, она зарыдала в голос, закрыв лицо руками: “Вай-вай, опозорилась я…”

* * *

В тот раз, вернувшись из плавания, Балкан не застал семью в городе, соседи сказали ему, что пару недель назад Берта с сыном уехала в село: “Мы соскучились по бабушке, поедем к ней на остров, а вы присматривайте за нашим домом, к возвращению отца и мы вернемся”. Возвращаясь домой, Балкан и сам думал: “Буду посвободнее, надо наведаться к маме, небось, соскучилась по внуку, все глаза проглядела, пусть прижмет его к груди”.

Отношения Берты с матерью Балкана заладились сразу же, про них говорили: “Свекровь и невестка из одного теста сделаны”. Они с первой же встречи полюбили друг друга. Мать никак не могла нарадоваться своему счастью, ведь теперь у нее помимо сына были невестка и внук. Женщины были привязаны друг к другу, как бывают привязаны мать и дочь. Берта старательно училась у своей свекрови туркменским традициям, изучала туркменский язык. Она мечтала разговаривать с Балканом на его родном языке и быть ему настоящей туркменской женой. Длинное платье с вышивкой, подаренное ей гелнедже Балкана, очень шло Берте.

Спустя год после гибели Берты Умман, будучи незамужней девушкой, сошлась с Балканом, и люди по-своему истолковали этот ее шаг: Умман винит себя в гибели немецкой женщины – туркменской невестки Берты, поэтому считает, что она обязана взять на себя заботы о семье, не дать осиротившему сынишке Берты почувствовать себя обездоленным.

Старик знал, что, выйдя в море и оставшись наедине с ним, он непременно встретится с Бертой.

Балкан и прежде не раз встречал ее во время плавания, особенно часто это случалось, когда он стоял на капитанском мостике и всматривался вдаль. Берта появлялась неожиданно, она выныривала из морской пучины, вытолкнутая волнами, потянувшись, поднималась вверх, словно говоря: “Вот она я”. На ней всегда было то длинное белое платье, в котором Балкан увидел ее при первой встрече.

– Моя любимая Берта… – со слезами на глазах произносит расстроенный старик.

– Любовь моя. Мой комбат…

– Почему ты бросила нас с сыном?

– Наверно, так было угодно Богу…

Каждый раз, когда она потом исчезала из виду, Балкану казалось, что это его лодка, разрезая волны, толкнула ее носом в грудь и накрыла волнами.

Постепенно старик смирился с потерей, поверил, что так было ему на роду написано, и что теперь, как бы он ни хотел, не встретиться ему с Бертой, потому что это невозможно.

Очнувшись от мыслей, старик увидел, что плывет мимо острова Гарадаш, который всегда был лежбищем тюленей. Усыпав весь остров, они обычно грелись тут на солнышке, издавая звуки, похожие на блеяние овец и коз. Решив осмотреть это место, он повернул лодку на юг. Когда на горизонте появился остров, он стал пристально всматриваться вдаль, пытаясь увидеть пригревшихся тюленей, напоминавших живые черные мешки. Раньше издалека можно было услышать голоса тюленей. Как только начнешь к ним приближаться, они, ревя и неуклюже переваливаясь с боку на бок и извиваясь, словно гигантские черные черви, ползут к воде.

– Ого, к нам какое-то чудовище приближается.

– А может, оно мимо плывет.

– Но порохом не пахнет.

– Значит, у него нет намерения стрелять.

– А человек ли хоть наверху сидит?

– Вроде человек.

– А коли это человек, разве ты не знаешь, сколько уловок у людей?

– Раз он кружится вокруг нас, значит, ему что-то от нас надо.

– Он, может, и без ружья, зато у него наверняка есть сеть.

– Тогда бежим отсюда. Постараемся не попасться в сети,– их поведение, когда они стали в панике нырять в воду, напоминало поведение сельских собак при виде незнакомого всадника – они устраивают переполох и начинают дружно лаять.

Туловища тюленей, словно смазанные маслом, переливались на солнце, они были похожи на отполированные морем ожившие черные камни.

Но сейчас остров был пустынен, неподалеку от его западной оконечности лежали два черных камня, похожих на сгнившие и выпавшие зубы древних гигантских людей, обычно тюлени всегда облюбовывают именно это место, рядом с черными камнями, но сейчас их не было, казалось, море сгребло всех их в свою ладонь и заглотило, отправив в свою пасть, как отправляют в рот щепотку наса* с ладони. Окинув взглядом знакомый остров и увидев, что он пуст, старик, чтобы не столкнуться с лежащими на берегу черными камнями, обогнул остров, а потом снова взял курс на запад.

В те дни, когда он плавал на большом судне, старик много раз проплывал здесь, обозревая эти места с капитанского мостика, и тогда его судно было похоже на мощный трактор, разворотивший землю, который, достигнув горизонта, резко поворачивал назад. Поверхность окружающего его моря с набегающими друг на друга волнами напоминала вспаханную землю.

Вокруг стояла тишина, над морем дул ветер, пропитанный терпкими запахами знакомых и незнакомых трав, в том числе ёвшана и селина. Такие приятные запахи появлялись над морем каждый раз, когда со стороны Каракумов дул северо-восточный ветер, сообщая о близости пустыни. Из-за разбросанных по набережной Красноводска домов, из-за седых отрогов гор, окружающих город с трех сторон, появилось солнце. Рассыпанные по волнам золотые пряди солнечных лучей своим ласково-горделивым видом подчеркивали красоту окружающей природы. Старик очень любил это великолепие, его особую живописность. Некоторое время он гонял лодку по морю, затем притормозил ее, чтобы в спокойной обстановке перекусить и полюбоваться морским пейзажем. Он и впрямь проголодался, ему хотелось чаю. Уже давно прошло время, когда он, по словам старухи и младшей дочери, “вдвоем с другом чаевничал”. Живущая по соседству и часто навещающая их младшая дочь входила в дом, улыбаясь и всякий раз шутливо произнося: “Значит, так и сидите, два друга, и тихонько беседуете между собой?”. Старик со своей старухой, если были здоровы, всегда вставали рано, словно их ждали неотложные дела. Ковыляя, старая Умман шла на кухню, ставила на газовую плиту чайник и занималась приготовлением завтрака. Старик в это время выходил во двор, давал корм курам, кормил собаку, а иногда вместе с собакой шел к морю, садился на берегу и погружался в раздумья. В таких случаях за спиной раздавался голос Умман мама, звавшей его к завтраку, этот голос, напоминая ему, где он находится, возвращал к действительности:

– Эй, отец, если не хочешь глазами до дна выпить море, иди уже домой, чай остыл!

После того, как мотор заглох и катер замер на месте, старик встал и прошел к скамейке в центре лодки, там, где находилась его сумка с припасами, торопливо достал из нее термос с приготовленным с вечера чаем и, ни на что не отвлекаясь, выпил пиалу крепкого, настоявшегося чая. Немного утолив жажду, он ослабил пояс, надетый поверх длинной, доходящей до колен темно-синей рубахи и прикрывающий поясницу, которая временами очень сильно болела. Только после этого он во второй раз наполнил пиалу и осторожно, чтобы она не опрокинулась от малейшей качки, аккуратно поставил ее перед собой, потом потянулся и достал стоявшую перед ним сумку с едой, поставил ее себе на колени. Старик поел захваченных из дома бутербродов с брынзой, запивая чаем, который раз от раза становился все гуще и крепче, спокойно понаблюдал за окружающим его пейзажем, и был он сейчас похож на рыбака, в одиночку вышедшего в море и удившего рыбу далеко от берега. Укутанные в бархат складки волн напоминали молодую женщину, лежащую в обнимку с младенцем и мечтающую о чем-то прекрасном, вздымающийся купол ее расшитого кушака говорит о том, что вся ее плоть жаждет удовольствий, она словно заигрывает с кем-то.

Вдруг взгляд старика задержался на участке моря слева, там лучи солнца, резвясь между бугорками волн, придавали им золотистый оттенок. Это место напомнило ему чудесное видение, когда по весне миллионы рыбешек, ослепляя сверкающей на солнце золотистой чешуей, стаями перемещаются к нерестилищам на пресноводных реках. Когда же частичка этого блестящего клубка отделилась от общей массы и поплыла в его сторону, он поверил, что это и есть стая рыб, участвовавшая там в любовных играх и теперь возвращающаяся обратно, они плыли, задрав носы к солнцу, и это напоминало картинку, на которой каждая из них, ухватив ртом лучик солнца, тянет его за собой, извиваясь, они плыли с надменным видом, ни на кого не обращая внимания. Когда же они подплыли ближе, старик с удивлением обнаружил, что никакие это не воблы, а водяные ужи, купающиеся в лучах солнца.

Честно говоря, старик не думал, что после недавних холодов они еще остались в этих краях. Поэтому, увидев их, так удивился: “Вроде бы им давно уже пора уползти в норы и спрятаться под землей”. Но потом вспомнил, что в последние дни солнце снова щедро согревало землю своими лучами. “Эти молодчики змеи на солнце понадеялись, кому хочется уходить отсюда? Разве не сказал поэт: “Нет ничего прекраснее этого света”?”

В дорогу старик собирался тщательно. При нем была и сеть, а если тот, кто попадется в сети, окажется чересчур сильным и начнет биться в сетях и угрожать его жизни, на этот случай у него был длинный шест с острым наконечником, похожим на стрелу. Подумав, что ему может пригодиться, он прихватил с собой двустволку и десять-пятнадцать патронов к ней. Когда змеи, словно слепые, стали нахально приближаться к его лодке, старик понял, что надо спугнуть их. Он пожалел, что не вынул ружье из вещмешка и не положил его рядом с собой. Но теперь уже было поздно, змеи подплыли слишком близко и продолжали двигаться к его лодке. Отложив еду в сторону, старик достал со дна лодки одно из весел, на всякий случай, вдруг понадобится, чтобы ударить им по змеям. А тем временем и сами змеи, похоже, заметили выросшую перед ними лодку, а в ней человека с веслом, приготовившегося ударить по ним, они спешно ретировались с этого места, обошли лодку с другой стороны и проплыли мимо.

* * *

Держа курс в сторону старого маяка, он вновь вспомнил о своей больной жене, представил, как она протягивает бессильные руки к стоящему рядом с ее постелью термосу с чаем, потом, повернувшись на бок, с трудом наливает себе чаю, представил, как озирается она по сторонам и думает: “Куда же он запропастился?”, а потом берет таблетки, от которых вот уже много времени нет никакой пользы, и вначале по одной кладет на пересохшую губу, отчего они становятся похожими на белые пуговицы, приготовленные для пришивания к этому месту, запивает их без особой надежды: “Если бы от таблеток была польза, я бы уже давно почувствовала это”, тем не менее, со слабенькой надеждой на исцеление она все же глотает эти таблетки.

В последнее время Умман мама похудела еще больше, буквально высохла, глаза запали, но это были все те же глаза, глаза некогда сильной и красивой женщины, на которой любые наряды сидели как влитые, женщины, красотой своей и нежными ласками постоянно подчеркивавшей и всю жизнь доказывавшей Балкану, что она – лучшая из жен.

При мысли о старухе старику снова захотелось оказаться рядом с ней. Когда дед был дома, она чувствовала себя спокойно, ей казалось, что он сможет вырвать ее из цепких лап нежданно нагрянувшего Азраила. Хорошо, когда рядом есть живая душа, и потом, разве мужу и жене, полвека прожившим под одной крышей и спавшим в одной постели, нечего вспомнить?

Старый Балкан любил возвращаться в прошлое, стремился хотя бы в мыслях перемещать ее в счастливую пору молодости. Все хорошее, что было в жизни, имеет свойство при воспоминании о нем даже спустя много лет поднимать настроение, заставлять заново переживать счастливые минуты жизни. В такие минуты бабушка Умман всегда перевоплощалась в Умман-гелин (гелин – невестка, молодка), окруженная детьми, она согревалась любовью вернувшегося из плавания мужа. В это время она, хоть и ненадолго, забывала о своей болезни. Старик пользовался этим, начинал напоминать жене: “Жена, я брал тебя с собой на судно, повозил по морю, показал Астрахань, Казань… В тот раз мы и в Горький заскочили. Я тебя еще хотел с ветерком до Баку прокатить, ты бы посмотрела, сколько там похожих на тебя, большеглазых и круглобедрых женщин. Ты бы услышала их певучую речь, а как они говорят: “Ты живи, я за тебя умру!” А если ты окажешься их гостем, они для тебя последнего петуха зарежут. Послушай, как это звучит: “Ха, Вахит, режь голову красному петуху!”, ты бы увидела здоровых, усатых мужчин, они всегда чем-то вдохновлены, ты никогда не увидишь их в плохом настроении. Бродя по улицам Баку, ты можешь заблудиться, и тогда обратишься к одной из встречных женщин, чтобы она подсказала нужное тебе направление:

– Хала!

А она тебе ласково в ответ:

– Да, дитя мое!

Все это он говорил Умман мама то шутя, то серьезно, рассказывая ей о Баку, в котором ему довелось побывать.

Тюленей, которых он думал найти у старого маяка, старик обнаружил еще не доплыв до него. Он тотчас выключил мотор лодки, сбросил скорость, помня о том, что резкие звуки двигателя могут спугнуть животных, поднял лежащие под ногами весла и одно за другим укрепил их на своих местах.

Когда он подгреб к тому месту, где ему на глаза попалась знакомая тюленья морда, то увидел, что там плавал не один тюлень, а их было двое, высунув из воды мордочки, они, похоже, считали, что им удалось спрятаться подальше от человеческих глаз.

Когда тюлени все же заметили приблизившуюся к ним на опасное расстояние лодку, они удивленно переглянулись друг с другом, словно спрашивая: “Что все это значит?” Стали с любопытством наблюдать за стариком, гребущим в их сторону, в их взглядах читался вопрос: “Ну и что же будет дальше?” Старик был серьезен и сосредоточен. Он воззвал к Богу: “Господи, помоги мне, пошли удачу!..”

Раскачиваясь на волнах, тюлени пытались понять, что происходит.

– И в самом деле, откуда она взялась?

– Видишь же, в лодке сидит человек.

– А что ему надо?

– Понятное дело: если человек выходит в море, ему или рыба нужна, или птица…

– Однако, кажется, на этот раз ему и не рыба, и не птица понадобились, он сюда по нашу душу плывет…

Выбирая удобную позицию, с которой можно было бы охотиться на тюленя, старик помнил, что они не очень-то боятся человека, что время от времени они, словно собаки, с лаем появляются где-то сбоку от лодки и даже цепляются за нее. Сейчас он думал о том, что, если вдруг они начнут наглеть и вцепятся в борт лодки, он веслом даст по башке первому попавшемуся из них, вот только как потом загнать его в заранее приготовленную и сейчас разложенную на поверхности воды сеть? Старик понимал, что в любом случае у него не хватит сил затащить тюленя в лодку, да и тащить его вместе с сетью волоком, когда море качается под тобой, вряд ли получится. Он думал о том, как же доставить тюленя на твердое место, где можно будет упереться ногами обо что-то и там, оглушив его, перетащить в лодку.

В двух-трех шагах сбоку от себя старик увидел удивленный взгляд тюленя, которым тот гипнотизировал его. Помня, что ему ни в коем случае нельзя убивать тюленя, что нужно только живое существо, он поудобнее взял в руки весло и на некоторое время пустил лодку самоходом. Ему верилось, что он приближается к тюленю. Все его мысли сейчас были только об этом тюлене. Те тоже почуяли опасность, в их голосах появились тревожные нотки.

– Похоже, он и впрямь намерен расправиться с нами!

– Тогда ныряй, бежим отсюда.

Вначале один из тюленей резко нырнул вниз, смешался с волнами, а затем и второй, толкнув носом макушку набежавшей волны, исчез из виду.

Старик надеялся и ждал, что они очень скоро появятся вновь, вынырнут откуда-нибудь, приподнял весло, чтобы резко опустить его на голову тюленя. Стоя на качающейся лодке с веслом на плече, он напоминал человека, ждущего, когда лодка упрется носом в берег, чтобы немедленно выскочить из нее. Внимательно всматривался в море, надеясь увидеть, когда тюлень высунет из воды голову. Но тюлени, ушедшие в морскую пучину, так больше и не показались, а если они где-то и появлялись на поверхности, старик все равно их не видел. Постояв некоторое время на лодке, он почувствовал, что у него пересохли губы, снял с плеча весло, укрепил его на месте, потом присел, чтобы выпить воды. Взяв сосуд с водой, он набрал в рот воды и вначале пополоскал его от горечи, а затем стал с удовольствием пить воду, смачно, большими глотками, отчего кадык на его шее двигался вверх-вниз. Почувствовал, как благодатная жидкость дошла аж до самых кишок.

Первая попытка взять тюленя оказалась неудачной. У старика немного испортилось настроение, оттого, что он не сумел так быстро добиться желаемого, оттого, что вспомнил о больной жене, рядом с которой ему сейчас надлежало находиться. Но он скоро взял себя в руки и успокоился, стал анализировать происшедшее, понадеялся, что в следующий раз ему повезет больше.

Старик снова вернулся к своим мыслям, он представил, как в реальности будет все выглядеть, если он оглушит веслом тюленя. Если он не успеет своевременно завернуть его в сеть, тюлень может под тяжестью своего тела пойти на дно и опять оставить его без добычи. Подумал он и о том, что при такой качке воды взять тюленя вообще нереально. И все же он не хотел сдаваться, успокаивал себя, что первая неудачная попытка впоследствии обязательно обернется удачей.

Лодка старика, едва касаясь волн, стремительно неслась в сторону старого маяка, казалось, что на такой скорости она насквозь пронзит опустившуюся на горизонт серо-коричневую пелену. Мощный поток встречного воздуха, поднятый движением лодки, словно желая запихать старика в угол, с шумом толкал его в грудь. Уровень воды на горизонте казался гораздо выше, чем здесь, и от этого создавалось впечатление, что лодка старика взбирается на возвышенность.

На островок, где стоял старый маяк, старик прибыл гораздо раньше, чем думал. Да ведь несущейся вперед моторной лодке любые расстояния нипочем.

Этот маяк был первым сооружением, возведенным русскими во времена их первых походов к юго-восточным берегам Хазара. Чуть позже здесь был построен небольшой причал для временной стоянки судов, идущих в Красноводск и к другим берегам, если им по каким-то надобностям приходилось задерживаться в пути. Маяк же светил для всех, он был ориентиром для идущих издалека судов.

При виде старого маяка у старика немного испортилось настроение. Перед ним был некогда стройный, но теперь полуразрушенный и ставший тоньше прежнего маяк, сейчас он был похож на выжившего из ума старца, выдергивающего из своей плоти и разбрасывающего вокруг себя красно-коричневые обожженные кирпичи, завезенные сюда в очень давние времена из дальних краев. Было видно, что ветры времен всерьез взялись за это строение и очень скоро сотрут его с лица земли. Старик подумал, что он тоже настолько стар, что стал развалиной, похожей на этот умирающий маяк. Так он сидел довольно долго, забыв, с какой целью прибыл сюда. А старый маяк и в самом деле был похож на старика, сидящего под ним и смирившегося со своей судьбой… Как тут не задумаешься…

Вокруг было пустынно, только раз на горизонте показался возвращавшийся из плавания белый корабль, похожий на дрейфующий в водах айсберг, он прошел мимо старого маяка, даже не взглянув на него. Сегодня что-то и чаек не видно, похоже, что и они, заодно с тюленями, спрятались где-то в укромном местечке, как знать, может, собравшись там, они выжидают, когда опять заштормит, как это было неделю – дней десять назад, когда море гудело и бесилось, вода в нем взрывалась, готовая вывернуться наизнанку. Каждый раз, когда на море начиналась буря, им не было покоя. В такие дни чайки кружат над морем и жалобно кричат, как будто море может достать из своих бурлящих глубин что-то драгоценное и подать прямо в клювы чаек.

Каждый раз, когда смотришь отсюда, видишь сплошную воду вокруг себя, слышишь ее плеск. Несмотря на то, что уже давно прошло время обеда, старик не торопился с трапезой. У него все время сохли губы, его мучала жажда, вот и сейчас ему хотелось чаю, он знал, что, если выпьет чаю, отпустит только что возникшая тупая головная боль, старик хорошо знал эту головную боль, она возникала всякий раз, когда он пропускал время чаепития, головная боль появлялась от отсутствия чая, и потом, слабая надежда все же не покидала старика, по его мнению, уж если где и должны быть тюлени, то именно здесь, здесь и берег был хороший, много места для лежбища тюленей, к тому же место было очень тихим.

Так что теперь греющиеся на солнышке тюлени могли показаться в любой момент.

Открыв термос, старик на ходу выпил пиалу крепкого чая, после чего продолжил путь. Плывя вдоль кромки воды, он направился к северной оконечности острова, туда, где он был выше и смотрел на воду со значительной высоты.

А берег был живописен, сейчас он напоминал разомлевшую на солнце полусонную молодку, ждущую мужа из плавания и сладко потягивающуюся в предвкушении радостной встречи с ним.

Временами кажется, что небольшие волны, спокойно набегающие и облизывающие берег, выскакивают из-под сверкнувшего на солнце широкого подола платья задремавшей гелин, на которую сейчас похоже море; приближаясь к берегу, волны немного растягивались в обе стороны и напоминали рыбачью сеть, в такие мгновения казалось, что в этой сети, подставляя солнцу свои золотые чешуйки, весело прыгают рыбки.

Старик издалека увидел огромные черно-коричневые камни, когда-то очень давно завезенные невесть откуда для укрепления берега и брошенные здесь. Сейчас они были похожи на одетых в траур женщин, пришедших сюда оплакивать унесенных морем близких – сыновей и возлюбленных… Он представил, как они били кулаками землю и громко рыдали, не в силах превозмочь свое горе.

Каждый раз, бывая на поминках по утонувшим, старик думал о том, как нелегко дается людям морской хлеб, что море за свои дары требует от людей не только тяжелого труда, терпения, неутомимости и находчивости, но порой и самого дорогого, что есть у человека, – его драгоценную жизнь.

Только живущие возле этого моря были уверены в том, что ”У моряка не бывает одной могилы”. Они говорили: “У моряка две могилы, одна в окрестностях его села, а другая – объятья моря”.

Вот уже много лет старик в своем воображении рисовал кладбище на дне моря, в одной из могил которого лежит и его Берта. Каждый раз, когда он вспоминал об этом и представлял это место, его Берта дымкой выкуривалась из своего могильного холмика и поднималась вверх, на ней всегда было все то же просторное свадебное платье, причем, она была как живая, такая же радостная и взволнованная, как при первой встрече.

Поначалу старик очень радовался, что увез Берту из ее страны, радовался тому, что у него все так хорошо получилось, но с тех пор, как ее поглотило ненасытное море, он не переставал жалеть о том, что сделал. “Если бы я не увез ее оттуда, моя Берта и сейчас была бы жива”,– думал он. И тут же ему приходила другая мысль: “Ведь есть же люди, которые именно так и поступили”. Он вспоминал знакомого из Теджена, с которым лет десять-пятнадцать назад встретился в Ашхабаде, когда чествовали ветеранов войны, и который так же, как и он, женился в Германии на немецкой девушке.