Read the book: «Спешащие во тьму. Урд и другие безлюдья»

Адам Нэвилл

Font:

AdamNevill

HASTY FOR THE DARK: SELECTED HORRORS

WYRD AND OTHER DERELICTIONS

Печатается с разрешения литературных агентств

M. Heath и Andrew Nurnberg.

Stories © Adam L. G. Nevill

Wyrd and Other Derelictions © Adam L. G. Nevill

* * *

Девять рассказов, входящие в сборник «Спешащие во тьму», – это умные и разнообразные истории, которые говорят о сверхъестественном как в повседневных, так и в очень необычных ситуациях.
Gingernuts of Horror

Эти рассказы мрачные, иногда крайне жестокие, но в то же время изысканные и многозначные.
This Is Horror

«Урд и другие безлюдья» – это изобретательная, свежая концепция… Я рекомендую этот сборник всем любителям хоррора, которым по нраву сложный и продуманный мир, изображенный убедительно и детально.
Cemetery Dance

Спешащие во тьму

Посвящается читателям, которым ежегодно приходится терпеть мои ужасы, но чей вклад
в мою мотивацию и боевой дух бесценен.
Спасибо вам всем за то, что вы так спешите в созданную мной тьму.

– Что же тебя так беспокоит и не дает тебе спать?
– Ветры, – прошептала она из темноты. Целыми часами она лежала и смотрела, как за незашторенными окнами раскачиваются ветви деревьев. – Сегодня они разгулялись, разговорились и не дают мне заснуть. Все время так громко зовут тебя!
И этот странный произнесенный шепотом ответ на мгновенье ужаснул ее, но затем его истинное значение померкло, оставив во мраке спутанного сознания, откуда она почти не выходила.
Алджернон Блэквуд. Человек, которого любили деревья

Предисловие автора

Вы держите в руках второй сборник моих рассказов. Они были написаны в период с 2009 по 2015 год и опубликованы в период с 2010-го по 2017-й. Моя изначальная цель состояла в том, чтобы собрать в двух томах истории, которые я счел достойными. Таким образом, эта книга завершает первый двадцатиоднолетний период моего творчества в области страшных и странных рассказов, последние из которых относятся к 2015 году. Я рассчитываю, что в будущем их будет больше, но пока это последние, которые я извлек из тьмы на свет.

Истории расположены в хронологическом порядке, но, полагаю, между теми, которые попали сюда, и теми, которые вошли в сборник «Уснут не все», есть легкие отличия. Сюжеты в этом сборнике, я бы сказал, имеют чуть более умозрительный характер, чем раньше; в них чудовищное и сверхъестественное выражается в более абстрактной и загадочной форме.

Еще здесь представлены четыре трибьют-рассказа. Ими я сознательно отдал дань уважения другим мастерам хоррора. В «Уснут не все» есть лишь одна история в подобном ключе: «Куда приходят ангелы».

Когда создавались эти рассказы, я был уже более зрелым писателем. Не думаю, что эти истории сильнее или слабее ранних, но они отличаются, хотя бы в нюансах. Однако, скорее всего, лучшими судьями обоих томов станут читатели.

В «Спешащих во тьму» девять историй, а не одиннадцать, как в «Уснут не все». Но рассказ «Призови имя» тянет на повесть, и чутье подсказывает мне, что объем этого сборника остается комфортным. Большее количество страниц и рассказов рискует размыться в сознании. Эту гипотезу я вывел из собственного читательского опыта.

Также этот том выпущен с выгодной позиции автора и издателя, меня, получившего более обширный опыт в независимой издательской деятельности. Когда я бросился в водоворот независимого книгоиздания, у меня были о нем минимальные представления. Но когда я приступил к созданию второго сборника, высокие оценки первого наполнили благоприятным ветром мои паруса. Читатели встретили «Уснут не все» с таким энтузиазмом, что «Спешащих во тьму» я посвящаю вам. Издательство Ritual Limited существует лишь благодаря вашему интересу и поддержке.

Название сборника предполагает, что я, возможно, виновен в потворстве самому себе, поскольку оно взято из моего недавнего романа «Под неусыпным надзором». Это часть цитаты, принадлежащей одному из его героев, М. Л. Хаззарду, исследователю странных практик и лидеру культа. Оглядываясь на свою жизнь, наполненную ментальными проекциями в сферы, невидимые невооруженным глазом, гнусный Хаззард пришел к выводу, что «никому не стоит спешить во тьму». Ни живой, но и не совсем мертвый, доктор Хаззард становится доказательством собственного тезиса в пределах своего жуткого чистилища. Но сидим ли мы дома в безопасности или путешествуем, с помощью этих историй мы можем опосредованно испытать страдания тех, кто искал тьму или цеплялся за то, что они считали светом…

Manes exite patern¹

Адам Нэвилл

Девон, май 2017 г.

На всех линиях лондонского метро

«На всех линиях лондонского метро поезда ходят в нормальном режиме».

Слишком много нас здесь, внизу.

– Простите меня. Простите, – проскрипел слева старческий голос. Ко мне повернулось лицо с желтыми зубами.

«Нет. Не сейчас. Пожалуйста. Разве не видите, что я тороплюсь?»

Улыбка, которую я возвращаю женщине, слишком натянута и превращается в гримасу. Похоже, я слишком сильно скалю зубы, как и она.

– Не подскажете, как добраться до линии Пикадилли? – спрашивает старуха. У нее ломкие от химической завивки волосы, напоминающие панцирь из мертвых кораллов, который в любой момент может отломиться. Лицо испещрено глубокими порезами морщин, словно она пробила им оконное стекло. Хотя сомневаюсь, что в этой голове есть хоть капля крови. Ни грамма косметики. Она по-настоящему себя запустила. Лондонский образ жизни плохо сказывается на женщинах. Все это метание по «подземке» с долгими часами толчеи и стрессом между поездками. Тщетное стремление к профессиональному росту при нынешнем кризисе. Мечта найти правильного мужчину и создать семью. Потребность в одобрении со стороны сверстниц, в статусе, гламуре, самореализации. Они сводят их с ума, а затем превращают в мумий. Когда волосы становятся вот такими жесткими, с пучками седины и странными оранжевыми вкраплениями, торчащими как деревья на игрушечной железной дороге, считай, все кончено. А потом люди просто превращаются здесь, внизу, в медлительных надоедал, спрашивающих дорогу.

От обезвоживания я слишком туго соображаю, не могу придумать, что ей ответить, не говоря уже о том, чтобы складывать слова в предложения. Внутри у меня все пересохло. Суставы как деревянные, мышцы ноют. Нужно больше спать. Я уже забыл, о чем меня спрашивали. Мысль о бутылке воды, которую я куплю со скидкой на станции «Виктория», гонит дальше, к концу платформы.

Страница из бесплатной газеты, подлетев, прилипает к голени. Я дергаю ногой, но мне не удается ее сбросить. Приходится поворачиваться, и она сама сползает по ботинку.

Женщина разговаривает с другим мужчиной.

– Простите, простите меня.

Тот сидит, наклонившись вперед, на скамейке в задней части платформы. Он не шевелится. Возможно, спит. Внезапно, я вспоминаю ее вопрос.

– По Центральной линии на восток, – кричу я женщине. – До Холборн. Там пересядете.

На ее лице я вижу непонимание. Она хочет мне что-то сказать. Ее вопрос – всего лишь уловка. Разве может лицо быть таким серым? Она возвращается на свое место рядом с интеркомом, к которому пассажирам рекомендуют обращаться за помощью. Нажимает зеленую кнопку. Никто не отвечает. Не думаю, что справочная работает. Смутно помню, как сам нажимал ту зеленую кнопку, давным-давно, но никто не ответил.

– Простите. Простите меня, – говорит она в микрофон.

Стоя на платформе Центральной линии восточного направления, станции «Оксфорд Серкус», я вижу, как вдали уже начала собираться очередь желающих попасть на линию Виктория южного направления. Должно быть, задержка на ней колоссальная, раз все они ждут на этой платформе. Я готов просто упасть на колени и разрыдаться.

Подходя к очереди, сталкиваюсь со стеной поникших плеч. Все эти люди стоят на месте? Или медленно движутся вперед, шаг за шагом, в направлении дальней платформы, обещанной грязным указателем, висящим у них над головой? Сложно сказать. И как долго они здесь ждут?

Придется проехать по линии Бейкерлу до станции «Эмбанкмент», а затем пересесть на Круговую линию и так добраться до Виктории. В противном случае такими темпами я безнадежно опоздаю на работу. Снова.

Жмусь к краю лестницы, иначе никак. Ни одно из бледных лиц в этой давке даже не поворачивается ко мне. Они привержены своему тщетному стремлению попасть наверх. Над толпой висит запах старой одежды, оставленной в душном помещении, и чего-то еще. Сладковатый запах портящегося мяса.

Поднявшись по лестнице, я ныряю в туннель, уходящий налево, и направляюсь к следующей лестнице, ведущей к линии Бейкерлу. Иду вдоль арочного свода, бесцветного, как длинный пустой бассейн, изогнутого над россыпью фигур, которые, кажется, замерли под мерцающими лампами дневного света. Они шевелятся, но не движутся вперед, словно заблудились. Возможно, растерялись. Нет времени выяснять это. Хрен с ними. Мне нужно попасть на поезд.

Я приседаю, уклоняясь от проводов, свисающих с алюминиевой сетки. Это правда опасно? Протираю циферблат своих часов и смотрю на время. Пятнадцать минут десятого.

– Вот дерьмо. Черт.

Я должен быть за своим столом через пятнадцать минут. Но этому не бывать. У меня впереди как минимум двадцатиминутная поездка в метро, а затем пятнадцатиминутный путь пешком от станции до офиса. Такими темпами я в лучшем случае доберусь к десяти. От отчаяния внутри все сжимается настолько сильно, что мне светит расстройство желудка или изжога. Я чувствую слабость. Когда я ел в последний раз?

В туннеле, вмещающем вторую лестницу, жарко и душно. Чувствую запах пота и чего-то похожего на смрад старых штор, сгнивших от сырости в гараже, который я обследовал как-то в детстве. У подножия лестницы на пути у меня возникает какая-то маленькая женщина, и я со вздохом останавливаюсь. Она пытается поднять чемодан с колесиками на следующую ступеньку. От него исходит ужасная вонь. Обычно в таких случаях я помогаю, но сейчас спешу и не могу терять ни секунды.

На деревянных ногах поднимаюсь на второй пролет лестницы и вхожу в соединительный туннель, который ведет к платформам Бейкерлу.

Свет в туннеле такой тусклый, что я натыкаюсь на кого-то идущего в противоположную сторону. Ни он, ни я не извиняемся, и оба спешим дальше. Но я все еще чувствую ребрами толчок его костлявого локтя, как и он моего.

Временно сбитый с толку столкновением и плохим освещением, наступаю на что-то хрустящее. Всмотревшись в илистую темноту у себя под ногами, вижу скрюченную, прижавшуюся к стене фигуру. Я наступил ей на ногу. Вижу сандалию и стелющийся по полу подол чего-то, похожего на халат. Но на что бы я ни наступил всем своим весом, оно издало звук ломающихся пополам хлебных палочек. Смотрю вниз. Морщусь.

– Извините.

Голова, плотно завернутая в грязный платок, смотрит на меня или, наоборот, никак не реагирует? В тусклом свете я вспоминаю, как однажды в школе покрыл воздушный шарик обойным клеем и полосками газеты, а затем раскрасил. Через несколько дней я проткнул и вынул шарик, а высохшую, пустую голову выкинул, не захотев брать ее домой. С радостью затолкал в мусорное ведро, пахнущее апельсиновыми корками и карандашной стружкой.

У человека на полу тоже нет четко обозначенных глаз. Они кажутся бумажными и плоскими в резко очерченных глазницах. Но под одеждой что-то шевелится. Кажется, сидящая на грязной плитке фигура протягивает ко мне руку, но та падает и клацает, будто сжимает игральные кости.

В конце туннеля на платформе «Бейкерлу, восточное направление» полно пассажиров, которые, кажется, не особо торопятся садиться в поджидающий поезд. Наверное, они ждут, когда люди сперва выйдут.

Между неподвижными телами пробивается ванильный свет из стоящего состава. Сквозь грязные окна виднеются затылки пассажиров, которым посчастливилось занять сидячие места в это время суток. Некоторые головы опущены – они читают газеты и книги либо просто смотрят вниз, отведя взгляд от толпящихся вокруг людей. Кто хочет поймать на себе недобрый взгляд незнакомца, вынужденного делить с тобой вагон метро?

Я обхожу толпу сбоку и двигаюсь вдоль края платформы, в надежде разглядеть щель между телами, сквозь которую смогу подобраться к открытой двери. Но я не могу приблизиться к ней, потому что вокруг каждой полукругом, неподвижно стоят люди, желающие попасть в вагон. Никто, кажется, не выходит, и места для посадки больше нет. Пассажиры в поезде стоят у открытых дверей и молчат. Никто никому не смотрит в глаза.

«Уважаемые пассажиры, не оставляйте свои вещи без присмотра».

Объявление повторяется дважды, после чего я теряю терпение и спрашиваю ближайшего ко мне мужчину:

– Что происходит?

Но потом вижу кусочек белого провода, тянущийся из его уха и исчезающий под пальто. «Айпод». Его пальто знавало лучшие времена, и я гадаю, почему он не стряхивает перхоть с плеч.

«Из-за падения человека под поезд движение по линии Джубили остановлено в обоих направлениях».

Возможно, это сказалось и на Бейкерлу. Я знаю, какой страшный импульс распространяется здесь от любого сбоя.

Повернувшись, ловлю на себе взгляд молодой женщины. Вскидываю вверх брови и качаю головой – знакомый признак опаздывающего пассажира лондонской подземки. Но ее лицо остается непроницаемым. Кожа у нее в плохом состоянии, и мне кажется неприличным пялиться на нее слишком долго. В любом случае разговаривать она не в настроении. Просто хочет ехать своей дорогой. И стоит неподвижно, вместе со всеми остальными, молча желая, чтобы поезда на линии Бейкерлу снова пришли в движение.

Я поднимаю глаза на цифровой дисплей, в надежде, что тот поделится со мной информацией. На нем горит надпись; «КУРЕНИЕ НА ВСЕЙ ТЕРРИТОРИИ СТАНЦИИ ЗАПРЕЩЕНО». Затем она меняется на сообщение, что следующий поезд до станции «Элефант энд Касл» прибудет через семь минут.

О, с меня довольно. Я не могу стоять здесь часами и смотреть на неподвижный поезд. Этот должен уехать, а когда прибудет следующий, все, кто уже собрался у края платформы, сядут первыми. У меня не будет ни единого шанса.

Проталкиваюсь и протискиваюсь обратно сквозь безмолвную, неподвижно стоящую на платформе толпу и возвращаюсь в туннель, чтобы оценить прогресс на Виктории. Возможно, давка уже рассосалась.

В темном соединительном туннеле передо мной очень медленно, вровень друг с другом движутся три неясные фигуры, так что никто не может их обойти. Наверняка туристы. Никакого этикета. Бродят в час пик, не понимая, куда идут. В счастливом неведении о потребностях тех, кто действительно работает в городе. Идите по левую сторону, черт возьми, друг за другом. Вся система рухнет, если мы все будем так себя вести.

Приподнявшись на носки, я пытаюсь обойти их. Но теряю равновесие, зацепившись за каблуки фигуры слева. Должно быть, она немощная или пожилая, потому что от малейшего прикосновения валится вперед, вскинув руки над сгорбленным телом, будто пытается удержаться на льду.

Я причинил ей боль? Ей? Это женщина, чьи тонкие ноги обуты в белые спортивные туфли? Кажется, на ней еще юбка. Трудно понять. Двое других останавливаются и поворачивают головы в сторону, наблюдая, как их спутница шатается, словно ребенок, делающий первые шажки. Они ничего не говорят.

– Извините, пожалуйста, – говорю я. Но две стоящие прямо фигуры не реагируют, лишь поворачивают головы. Только из-за темноты я не уверен, в мою ли сторону. Чувствую в силуэтах их голов враждебность или пренебрежение. Возможно, возмущение оттого, что их толкнули.

Неужели я невнимателен или излишне агрессивен? Задумываюсь над своим поведением. Но затем они начинают кружить на месте, словно мое вмешательство или смена направления их дезориентировали. Один смотрит на потолок, будто пытаясь вспомнить какое-то давнее событие из своей жизни, и вздыхает. Медленными и преднамеренными движениями они, кажется, все дальше расходятся друг от друга, продолжая при этом преграждать проход. Я хочу помочь фигуре, которую толкнул, и повторяю:

– Извините.

Но быстро убираю руку, когда мои пальцы обхватывают в тонком рукаве блузки что-то твердое, но не толще флейты. И хотя туннель освещен лишь рассеянным светом, идущим с платформы линии Бейкерлу, я уверен, что фигура, которую я коснулся, согнулась пополам и пытается укусить меня. Слышу, как что-то клацает, словно два игральных кубика в деревянной коробке. И делаю шаг назад.

Все трое поворачиваются и смотрят на меня.

– Вы ходите шеренгой в час пик. Господи.

Я проталкиваюсь сквозь них и иду дальше. За спиной раздается стон, шорох одежды, а затем шлепок, как от ладони по керамической поверхности. Там, позади, кто-то тоже стонет. Добравшись до конца туннеля, я поворачиваюсь и смотрю назад, во тьму, откуда пришел. На фоне полукруга белого света вижу лишь одну из фигур, стоящую теперь прямо, с растрепанной, как у давно нестриженного старика, головой.

Я прохожу мимо приземистой женщины с большим чемоданом на колесиках. Тот по-прежнему стоит на первой ступеньке, и она просто смотрит на него.

Да, дерьмо случается. Зачем волочь сюда что-то таких размеров? Я, что ли, должен надрываться и тащить его вверх по лестнице? Эти чемоданы всегда такие тяжелые, будто в них носят якорь или наковальню. Может, ты и в отпуске, но кому-то из нас нужно на работу, дорогуша.

Толпа жаждущих попасть на линию Виктория южного направления не двигается, как и тогда, когда я проходил мимо них несколько минут назад. Они все еще жмутся друг к другу, опустив головы. Клин из людских тел тянется от одного края лестницы до другого. С той единственной разницей, что теперь они съежились еще плотнее и чувство нервного нетерпения возросло до такой степени, что скоро кто-то начнет толкаться. Волосы у всех, стоящих сзади, выглядят так, будто им требуется хорошее мытье и расческа.

Возможно, мне нужно было вернуться на платформу Бейкерлу восточного направления и пройти в самый дальний ее конец. Почему я не подумал об этом раньше? Там я смогу перейти на линию Виктория южного направления, а затем выйти на противоположном конце этой платформы.

Разворачиваюсь и вновь вхожу в темный туннель. К счастью, трех старых фигур, с которыми я столкнулся, нигде не видно. Хотя они все равно не узнали бы меня в темноте, если бы я прошел мимо. Но в середине туннеля слышу возле самого пола голоса. Бормотание. Смотрю вниз и в тусклом свете вижу намек на группу тел, сбившихся в кучу и медленно двигающихся. Они жмутся к стене, стоя на четвереньках, и шарят вокруг, словно что-то уронили.

На линии Бейкерлу ничего не изменилось. Толпа пассажиров, стоящих у открытых дверей неподвижного поезда, не сдвинулась с места. А те, кого я задел на платформе, проходя мимо, лишь бормочут, пошатываясь. Я вижу все те же равнодушные лица, глядящие из открытых дверей вагонов. Высокомерно, будто они являются членами высшего социального класса, потому что находятся в поезде. Тогда как те, что на станции, могут лишь смотреть на них завистливыми глазами. Никто в поезде не шевелится. Они совершенно неподвижны, но все же в них есть что-то выжидательное, как у манекенов. Растрепанные пародии на людей в рабочей одежде, стоящие под пыльными желтыми лампами склада.

Все скамьи в задней части платформы заняты теми, кто устал стоять. Некоторые прислонились к соседям, рты раскрыты, глаза пустые. Вскоре я уже перешагиваю через тех, кто, не найдя места на сиденьях, сел прямо на грязный плиточный пол. Мужчины в костюмах-двойках сидят, вытянув ноги. Из-под брюк торчат носки, шнурки развязаны. У них очень тонкие лодыжки. Белые пальцы сжимают потертые портфели.

Впереди я слышу монотонный бой какого-то барабана. Звук глухой и слабый, как у старого, дешевого и потрепанного инструмента из музыкальной комнаты нищей школы.

Стучит бродячий музыкант, стоящий у входа в туннель, соединяющий линию Бейкерлу с Викторией южного направления. Он, несомненно, мешает проходу.

Музыкант пожилой и сутулится. На нем черное пальто, которое когда-то было под стать деловому костюму. Ступни обмотаны грязными бинтами, и он переступает с ноги на ногу, бьет колышком в грязный тамбурин. Его руки напоминают замерзшего цыпленка с прозрачной кожей. Костяшки невероятно распухшие, я даже сомневаюсь, что он может делать что-то еще, кроме бесполезного стука деревянной палочкой по барабану. Голова у него лиловая, как у безволосого детеныша млекопитающего, у основания черепа – венец белых прядей, свешивающихся через ворот пальто. Цвет кожи изменился, наверное, из-за освещения или алкоголя. Перед его шаркающими, переступающими с места на место ногами стоит эмалированная кружка. Я заглядываю внутрь и вижу тусклую медь двухпенсовой монеты.

Впереди, в соединительном туннеле, дюжина или больше неопрятного вида людей. Все они, кажется, тоже ходят из стороны в сторону, но едва движутся вперед, будто увлеченные стуком музыканта. Я невольно попадаю в этот примитивный ритм, а затем вырываюсь из него с отвращением.

Направляюсь к концу туннеля и ускоряюсь, едва не переходя на бег, в сторону линии Виктория. Стук барабана преследует меня.

Под аркой платформы на пол резко падает фигура. Похоже, у женщины случился обморок. Мне мало что видно кроме пятнистой от старости, трясущейся руки. У нее дрожит тело или она плачет? У меня нет времени останавливаться и проверять. В любом случае, над ней уже склонились два человека, поэтому за ней присмотрят. Но когда я проношусь мимо, они издают воркующие звуки, так обычно себя ведут, когда кормят домашних животных.

«Уважаемые пассажиры! Просьба оставаться за желтой линией».

Платформа линии Виктория южного направления в этом конце тоже забита пассажирами. Все повернули головы влево и всматриваются в туннель, из которого должен появиться поезд. Рты у них разинуты, и в них так же темно, как в туннеле. Наверное, они надеются разглядеть дальние огни поезда. Жаждут почувствовать своими неулыбчивыми лицами тот внезапный неестественный порыв ветра, услышать далекий визг рельс и потрескивание статики под ногами.

Находиться такому количеству людей на платформе небезопасно. Когда я протискиваюсь вдоль задней ее части, то чувствую, как с переднего края некоторые фигуры падают на рельсы. Но похоже, это иллюзия, поскольку я не слышу, как они приземляются, и никто даже не машет руками.

Все, должно быть, вымотаны ожиданием, потому что никто не разговаривает. В отчаянии я поднимаю глаза на информационное табло. Оно выглядит так, будто ему требуется хорошая чистка, потому что янтарные буквы и цифры почти не читаются под слоем пыли. Наконец разбираю надпись: «ВСЕ СТАНЦИИ ДО БРИКСТОНА – 1 МИН».

Я жду гораздо дольше, повернув голову влево, как и все остальные, и уставившись в черный зев пустого туннеля. Жду так долго, что шея начинает болеть. Кто-то на платформе падает в обморок, потому что я слышу звук, будто мешок, набитый палками, со стуком валится на пол. Следует кратковременная возня, будто рухнувший тянет за собой на пол как минимум трех людей.

Глаза у меня начинает жечь, а энергии осталось так мало, что я начинаю сомневаться, стоит ли мне еще стоять. И пытаюсь собраться с силами.

«Из-за неисправности семафора на Блекфрайрс линия Дистрикт закрыта в обоих направлениях. Пассажирам рекомендуется искать другие виды транспорта».

Я закрываю глаза. В груди становится горячо, зубы скрипят.

Мне нужно позвонить в офис и сказать, что я не могу добраться до работы.

Придется подниматься на улицу, чтобы поймать сигнал на телефоне. Здесь мне ничего уже не светит. Все равно пора менять план. Северная линия. Нужно выбираться с этой станции и идти по Оксфорд-стрит до станции «Тоттенхэм-Корт-роуд». Оттуда я могу поехать на юг по Северной линии до Эмбанкмент, а затем пересесть на Круговую линию и так добраться до Виктории.

Тихо извиняясь, проталкиваюсь с платформы, но никто не обращает на меня внимания. И я вновь вхожу в туннель между линиями Виктория и Бейкерлу. Бродячий музыкант по-прежнему переступает с места на место своими грязными тряпичными ногами, а люди, кажется, не осознают, что исполняют примитивный имбецильный танец под стук его замызганного тамбурина.

Проношусь сквозь них, а затем мчусь через другую арку, ведущую в следующий туннель, в котором, похоже, тоже проблемы с освещением. Лампы моргают, гаснут, затем через несколько секунд загораются вновь. Поднимаю глаза и замечаю указатель с надписью: «ВЫХОД».

Высокая блондинка шагает из темноты в мою сторону. На ней обтягивающий костюм. Острые каблуки туфель отстукивают стаккато, которое будто заполняет туннель и эхом разносится на многие мили вокруг. Даже при таком нестабильном освещении я вижу ее костлявое телосложение и надменное выражение лица, под которым скрывается высокое самомнение. И все же хоть что-то приятное, способное облегчить эти бесконечные подземные поиски.

Я готов по-быстрому полюбоваться ею, прежде чем она пройдет мимо и удалится прочь. Но когда она равняется со мной и мерцающий свет падает на нее, я вижу, что это вовсе не молодая красотка, какой я ее себе представлял. С такой осанкой, с высоко задранным подбородком, прекрасными глазами, обтягивающей юбкой и ногами, водруженными на пьедесталы острых, как нож, шпилек, как я мог так ошибаться?

Волосы у нее не светлые, а белые. Мертвенно-белые, как парик актера пантомимы. Высокомерное лицо модели – на самом деле череп с натянутым на него древним пергаментом. Сухая поверхность накрашена румянами, больше подходящими для циркового клоуна, чем для городской девушки. А еще я замечаю сморщенное ухо и шею, неплотно обтянутую коричневатой кожей. Похоже, какая-то наркоманка или былая обольстительница, страдающая пищевым расстройством, потому что я никогда не видел таких худых ног. А то, как браслеты клацают на ее костлявых запястьях, вызывает у меня чувство тревоги.

Костюм на ней тоже когда-то был модным. Но теперь это грязный реликт, от которого исходит запах старого, сырого подвала. А парик, или что там у нее на пятнистой голове, пахнет чем-то горелым.

Она идет к барабанщику, и прежде чем я поворачиваю голову вперед, замечаю, что женщина внезапно вскидывает тонкие руки вверх, будто от радости, и трясет своей жуткой головой.

Я уже настолько устал, что слышу собственное дыхание. И если скоро не попью воды, у меня начнутся галлюцинации или случится обморок. Я подумал о сморщенных органах фараонов, покоящихся в погребальных урнах в Британском музее. Именно так, наверное, сейчас выглядят мои внутренности.

«Из-за сообщения об угрозе безопасности на станции „Баронс-Корт“, на линии Виктория в обоих направлениях серьезные задержки».

Следуя подсвеченному указателю с надписью «ВЫХОД», я иду до самых эскалаторов и выясняю, что они сломаны. Неплотная толпа стоит и с недоверием смотрит вверх на неподвижные железные ступени. На середине пути вижу сидящую в окружении сумок фигуру. Кажется, она либо упала, либо не может дальше идти от изнеможения. Она совсем не шевелится.

Рядом с эскалатором висит временное объявление, призывающее воспользоваться лестницей. Имеется в виду находящаяся рядом спиральная лестница, ведущая на улицу. Объявление также предупреждает, что для того, чтобы покинуть метро этим маршрутом, необходимо преодолеть 139 СТУПЕНЕЙ.

Сгибаюсь пополам и упираюсь руками в колени. Неужели мое путешествие может стать еще хуже? И такое случается не впервые. Я уже счет потерял, сколько раз повторялся подобный сценарий. Кажется, вся инфраструктура в этом городе рухнула. И все же мы продолжаем за нее платить.

Я медленно начинаю подъем, цепляясь одной рукой за холодный поручень в центре лестницы. Монотонно и торжественно стуча ногами, сверху спускается людской поток. Другие присоединяются к моему восхождению и встают слишком близко за спиной, словно подгоняя вперед. Мы все поднимаемся круг за кругом.

Я смотрю в основном на свои туфли, которые нуждаются в хорошей чистке. Носки у них стерты, как у ботинок школьника, пинавшего камни на стройке. Даже несмотря на усталость и жажду, мне стыдно, что я так запустил собственную обувь. Но из-за всех этих поездок и работы мне некогда даже задуматься о ней.

Когда я поднимаю глаза, серые, несчастные, вытянутые от беспокойства лица людей, угрюмо спускающихся по винтовой лестнице, еще сильнее портят мне настроение. Почему мы так страдаем? Неужели мы забыли, что такое качество жизни? На лестнице никто не улыбается.

Я несколько раз останавливаюсь, чтобы перевести дух, и сзади раздаются стоны раздражения тех, кто идет за мной по пятам. Спина у меня сырая от пота. Это из тела выходят остатки влаги. Перед глазами пляшут белые точки. Голова кружится. Потом это проходит.

Когда я, в конце концов, добираюсь до вершины лестницы, то спотыкаюсь и вываливаюсь под газообразный желтый свет вестибюля. Неужели я не смогу даже пройти по прямой?

В кассе темно, и работников станции нигде не видно. С другой стороны турникетов тощий лысый мужчина скармливает монеты в билетный автомат. Он завороженно наблюдает, как монеты падают в гнездо возврата. Звон напоминает мне об игровых автоматах на побережье. Он снова бросает в автомат монеты. Ботинки, в которые обут мужчина, кажутся слишком большими. Желто-коричневые, они плохо сочетаются с его темно-синим костюмом. Они либо родом из другого десятилетия, либо сняты с ног другого человека.

За ним образовалась длинная очередь. Какая-то женщина заглядывает ему через плечо и покусывает себе нижнюю губу, будто ей не терпится узнать, что он выиграл в этом автомате.

У подножия каждой из двух лестниц, ведущих на улицу, стоит плотная толпа пассажиров. Все молчат, но я вижу их нетерпение по тому, как у них вытянуты шеи и разинуты рты. Я прохожу через турникет и присоединяюсь к толпе.

– И что теперь? – спрашиваю я вслух и удивляюсь громкости собственного голоса. Кажется, никто не слушает.

Наверху лестницы вижу опущенную стальную решетку. Такую меру персонал станции предпринимает, если в метро пытается попасть слишком много людей. Тем самым они регулируют пассажиропоток. И там наверху тоже собралась большая толпа. Между фоном темного неба и людьми, стоящими в очереди на выход, я вижу силуэты пассажиров, которые пытаются войти на станцию, их бледные пальцы, вцепившиеся в решетку с другой стороны.

Останавливаюсь, удивляясь, как все-таки темно на улице этим зимним лондонским утром. Я думал, что солнце к этому времени уже встало.

Но все тщетно. Никто здесь не может ни войти на станцию, ни выйти. Я направляюсь к билетной кассе. За стеклом окошек мало что видно. Возможно, в кресле кто-то есть, но я не уверен. Может быть, сидящий в сумраке кассир опустил голову и смотрит себе под ноги.

1.Изыдьте, призраки предков (лат.). (Здесь и далее примечания переводчика.)