Безбожный переулок

инвестировать надо в воспоминания. Единственная валюта, которая только растет в цене. Давай

Прекраснее женщины, которая поправляет прическу, только женщина, в которую ты влюблен.

бодал макушкой материнскую ладонь, как наголодавшийся кот, – а я, а

Поначалу Огарев пытался честно объяснить – вы делаете хуже своему ребенку, поймите. Нельзя не прививать от дифтерии, полиомиелита, от столбняка. Это слишком страшная смерть. В самых скверных случаях вы будете умолять, чтоб она поскорей наступила. Нельзя не давать антибиотики – у ребенка средний гнойный отит, идиотка! Через несколько часов будет мастоидит, воспаление сосцевидного отростка височной кости. Гной прорвется в область черепа, и мозг ребенка просто сварится. Менингит. Абсцесс. У меня умирал такой в отделении. Еще сутки назад – пухлый смышленый

было больно, господи! Как больно! Вот, взгляните на снимок – это пневмония, еще сотню лет назад она уносила на тот свет быстро, за неделю, теперь ваш ребенок будет поджариваться медленно, долго, на слабом, еле видимом и оттого куда более страшном огне. Безмозглые курицы, они кивали, затянув пустые глаза белесой, бессмысленной пленкой. Ничего не понимали, не хотели понимать. Деды наши небось были не дураки. Антибиотиков не знали. Деды ваши доживали до года через одного! На первый-второй рассчитайся. Вот ты, ты и ты – шаг из строя. Вы – покойники. Умерли, все. От глоточной, крупа, чахотки, антонова огня. Помаялись

как могут тысячи и тысячи людей не понимать, сколько достоинства в молчании. Это же было так очевидно – громче всего звучал именно пустой барабан. Честность, истина, вера, мужество, талант – все лучшее, чем мог похвастаться человек, существовало в беззвучии, в немоте безостановочного, мало кому заметного и только потому результативного труда

Страшно подумать, какую вину волокут на себе дети, добровольно, молча, ни слова никому не говоря. Мама умерла, потому что я баловался со спичками. Папа ушел, потому что я некрасивая и плохо учусь. Ссоры родителей, иссякшая нефть, солнце, вставшее не с той стороны, хомячок, ледяным взъерошенным комком свернувшийся на дне трехлитровой банки, – нет горя, которое не взял бы на себя ребенок. Просто потому что он – ребенок. Огарев не знал, что

Мир был устроен очень просто. Иммунитет и эволюция работали на сохранение вида, а не индивида. Это означало, что, если вас невозможно спасти, вас просто убьют. Надо было просто вовремя заметить первое движение убийцы.

Гумилевское гениальное – какой же я интеллигент? У меня, слава богу, профессия есть

Это же было так очевидно – громче всего звучал именно пустой барабан. Честность, истина, вера, мужество, талант – все лучшее, чем мог похвастаться человек, существовало в беззвучии, в немоте безостановочного, мало кому заметного и только потому результативного труда. Набоков, вопящий о своей гениальности, Лев Толстой, извергающий сотни постов в день – вот я поел, вот посрал, вот разразился крылатой фразой. Это было невозможно. Физически невозможно. «Фейсбук» стоило придумать только для того, чтобы показать нам наше истинное величие. Эра бесплодных бахвалов. Пустая, грязноватая, граненая, как стакан.