Народ моей страны пережил очень много бед в хх веке. Были общие беды такие как революция, война, голод, лагеря. А к общим бедам добавлялись еще и личные: потери близких, родных, любимых. И несмотря ни на что, люди старались выживать, помогать друг другу, поддерживать в трудную минуту и делиться всем, что было: едой, одеждой, домом. Люди старались оставаться людьми! Как наши предки жили, как работали, как воевали и дошли до Берлина, обо всем этом в этой книге.

За то, что они были такими добрыми, искренними, веселыми, заботливыми, за теплоту их сердец – низкий им поклон. Добрая память о них будет в наших сердцах, пока мы живы!

Воспоминания о них написаны для будущих поколений нашей семьи, чтобы знали их и помнили!

Таких историй на Руси было не мало, и почти каждый может в ней найти что-то свое, похожее и родное.

МАТЕНЬКА-САМАЯ КРАСИВАЯ
легенда

Жизнерадостный Тимоха под вечер загонял домашнюю птицу в курятник, когда услышал крики мальчишек, бегущих гурьбой по улице, и повис на своем плетне.

– Вы куда?

– Мы, Матеньку смотреть!

– На пятачок, за околицу!

– Пошли с нами!

– Я догоню! – ответил Тимоха и быстро загнал кудахтающих птиц в сараюшку.

– Вот еще, буду тут возиться с вами! – бормотал он у бочки с водой, стряхиваю пух и перья. Других штанов у Тимохи не было, а с этих единственных хотя бы пыль стряхнуть перед дорогой.

Околица – это край деревни, где собиралась на вечерки молодежь для гуляний.

А Матенька была хороша! И все деревенские мальчишки гордились ее красотой и ходили на нее любоваться, как на картину.

Тимоха с дружками был еще мал, и им не разрешалось гулять со взрослыми, но подглядывать было деревенской нормой. Даже, когда в деревне играют свадьбу, все окна снаружи облеплены любопытными ребятишками. И, возможно, поэтому многие события остаются в народной памяти и передаются из поколения в поколение.

…Прошли многие годы, Матенька была уже давно на пенсии, а мы, следующие поколение, приехавшие на свадьбу к родственникам, были удивлены одним эпизодом. Неожиданно к нам подошел мужчина, лет пятидесяти, и спросил:

– А правда, вы дети Матеньки?

– Правда!

– А я ее помню всю жизнь: какой красавицей она была! Мы бегали еще мальчишками на нее смотреть! – сказал с восторгом, посмотрев на нас с некоторым сожалением. Может потому, что мы не были такими красавицами, как она?!

Когда мы возвращались со свадьбы, моя кузина пошутила.

– Можно я с тобой сегодня лягу спать, может мне красота перейдет немного?

– Да, что толку-то спать со мной, иди с тетей поспи, ведь она – красавица!

К сожалению, мы не знали ее такой красавицей, какой ее помнят односельчане. Переживания и горести стерли почти всю красоту с лица, но в характере ее я чувствовала, что со мной разговаривает женщина, которая знает себе цену и не опустит свою планку ни за какие ватрушки!

Моя мама, Матенька, родилась еще до революции, в начале первой мировой войны, и этим совпадением с большой бедой прошла вся ее жизнь. Жизнь – это от слова жить, а у русских, познавших революцию, голод и войну – это было выживание, растянувшиеся на долгие годы, с начала и до конца двадцатого века.

По паспорту она была записана Матрёной, но имя это она не любила и стеснялась его. В молодости, когда подходили знакомиться парни, часто представлялась Марией. Родные и близкие ласково звали ее Матенькой, и это имя так к ней и пристало.

В документах ее записали моложе, а старшую сестру Катеньку старше. Тогда была большая путаница в первые годы Советской власти. Паспорта крестьянам на руки не давали, и сестры не сразу обнаружили ошибки в своих датах рождения.

Много лет спустя, когда выходили на пенсию, то радовалась уже Катенька, так как ушла раньше. А моя мама огорчалась, что ей до пенсии придется лишний год работать. Теперь они поменялись местами, и справедливость восторжествовала.

Матенька была самой красивой девушкой на селе: среднего роста, хорошо сложена, с глубоко посаженными голубыми глазами на белоснежном лице, темными, негустыми, волосами, которые постоянно укладывала «волнами» перед зеркалом. Ее все любили за веселый и легкий характер. А тут еще и с паспортом повезло!

Катенька была девушкой умной, рассудительной и даже мудрой иногда, но с красотой ей сильно не повезло. Родилась она крупной, рыжей, да еще конопатой: вся, как есть, в веснушках. Ох, и намучилась она с ними: чем только не отбеливала, и чистотелом, и травами, и мазями, и ничего не помогало! А тут еще сделали ее на год старше по паспорту, совсем беда!

Эту Матеньку давно бы выдали, так как все женихи сватались именно к ней, но она одного Ваню любила. А Катеньку, к сожалению, никто не хотел сватать, а тут еще и старше по паспорту сделали. Очень она печалилась.

Главное, что она, на самом деле, не была страшная, просто с веснушками, и сегодня такие девушки считаются симпатичными. А тогда, в двадцатые годы, считались дурнушками, и не имели успеха у парней.

Раньше, в русских деревнях был такой обычай, что сначала должна выйти замуж старшая дочь, а потом только – все остальные по старшинству. И пока старшая не выйдет – другим и носа показывать нечего в невестах! Вот так! А если старшую никто не берет, тогда что?!

Беда, да и только!

Но Матенька не переживала, был у нее любимый парнишка, звали Ваней, и их счастью и любви не было конца. Жила Матенька в большой семье с отцом и матерью, с братьями и сестрами, и царили в их семье лад и трудолюбие.

Бабушкин дом

Он выходил окнами на перекресток: на главную улицу и на дорогу, которая вела прямо к железнодорожной станции. Длинная дорога бежала между высокими пшеничными и ржаными полями. Летом мы ходили по этой дороге пешком, зимой на санях, запряженных лошадью.

А весной и осенью там была непролазная грязь, так как почва представляла собой жирный чернозем, в котором застревали лошади и люди, поэтому мы в это время не приезжали в гости.

Дом был маленький, но очень уютный с плетнем перед ним, и с большим огородом позади. В хорошие времена с него убирали до пятидесяти мешков картошки. Перед окнами рос зеленый лучок для летней окрошки, у калитки стояла лавочка.

Как для меня – так это была самая лучшая лавочка на свете! Она стояла почти перпендикулярно калитке, за ней был плетень и высокие кудрявые клены, а перед ней открытая широкая улица. Очень удобно для свиданий, перед тобой все открыто, а со спины тебя не видит никто.

Будучи старенькой, бабушка часто сидела на этой лавочке с палочкой в руке и смотрела вдаль улицы, как будто поджидала. Да, в основном нас, гостей из города: детей и внуков. И когда мы появлялись, заметив нас издалека, она вставала со скамейки и радостно шла нам навстречу с палочкой в руке. Палочка была самодельная, отломанная от какого-то дерева, очень гладкая, очищенную от коры, с небольшим сучком в нижней части. С ней она приезжала и к нам в город. «Это мой друг – посох», – говорила она с улыбкой, ставя его у порога, в угол нашей маленькой комнаты.

Крыша бабушкиного дома была соломенной, и дом немножко заваливался набок от старости. Вход был сначала в сени, потом в избу. Сени представляли собой такую большую длинную комнату с высочайшим потолком под крышу. С левой стороны от входной двери стояли в едином ряду темные деревянные шкафы, типа буфетов, в них хранили разные продукты, а поверху шкафов были настелены толстые доски. Это был такой длинный и широкий настил от шкафов до самого конца сарая, и там находилось сено. Рядом стояла лестница, по которой можно было подняться на этот сеновал, загрузить сухую траву или просто поспать, поваляться на сене.

Направо из сеней – вход в избу, а между потолком и крышей было большое пространство, которое называлось чердак и, приставив лестницу от сеновала на противоположную стену, можно было туда забраться, что мы и делали. Там было все интересно. Стояли сундуки со старинными вещами, платьями, юбками и клетчатыми накрывными шалями. Позднее, лежали старые овчинные тулупы, и сушилось много веников из полыни, развешанные под крышей. Иногда бабушка брала меня с собой заготавливать эти веники. Серпом она срезала траву, чаще всего полынь, а я складывала их в кучки и вязала. Серп мне не доверяли. Веников надо было много заготовить, чтобы хватило на всю зиму.

На веранде стояли два больших деревянных ларя: один с мукой, а другой, поменьше, с пшеном. Пшеницу, полученную за трудодни, возили на мельницу, мололи, и привезя домой, ссыпали по несколько мешков в большой деревянный ларь. А из пшенки варили кашу в русской печи, а также кормили и курочек, рассыпая крупу в сарае или во дворе.

Меня тоже однажды взяли на мельницу. Я помню, как очень довольная, ехала на телеге, высоко забравшись на мешки, а рядом тетя Нина шла пешком и управляла лошадью. На мельнице было все интересно: какие-то большие лопасти крутились, на них лилась вода, а меня, любопытную, не пустили поближе, чтобы все рассмотреть.

– Опасно, – сказали. И единственным впечатлением было, что я, наглотавшись мучной пыли, которая кружилась в воздухе, густо припудренная мукой, вернулась домой к бабушке.

Каждую осень в сени закатывали огромные тыквы. Они были такие большие, как в сказке «Золушка». Одному человеку было не справится, поэтому их катили, обычно, вдвоем с огорода. Бабушка Капитолина очень любила тыкву и часто запекала ее в русской печи в чугунке одну или с кашей. Тыквы были такие толстые, что их рубили топором, отрубят кусок и в чугунок. Каша с тыквой – моя любимая еда. Что может быть лучше?! Очень вкусна еда из русской печи!

А в доме была одна большая комната. Справа у стены стояла русская печь. У порога, как заходишь, можно было залезть на печку, а в печурки положить мокрые от снега варежки и ноcки шерстяные.

Рядом с печкой были полати. Недаром же есть поговорка: «С печки на полати»!

Полати представляли собой такую длинный настил из толстых досок под потолком, примерно на метр ниже потолка, но чуть повыше печки. И вот на этих полатях и спала детвора, а те кто помладше – на печи.

Посредине избы на потолке был вбит здоровый крюк, на котором висела зыбка для самых маленьких. Вот в такой зыбке качали и меня. Еще у окна стояли большой стол, за которым обедали, деревянный диван и лавки. Рядом стояла прялка – подружка крестьянок. Зыбка качалась немного вверх-вниз, а также и в сторону. В ней удобно было качать малыша.

Однажды, когда родители ушли по делам, то они оставили со мной старшую сестру, девяти лет от роду. Она, недолго думая, села на край зыбки и стала качаться вместе со мной, отталкиваясь от стены ногами. И зыбка не выдержала – слетела с железного крюка, и мы упали вместе с люлькой и сестрой на пол, а на меня упал еще и здоровый железный крюк. Было мне тогда около года.

Моя сестра испугалась не на шутку.

– Он меня убьет! – подумала она о моем отце, а ее отчиме, и до прихода взрослых натирала меня разными мазями, чтобы не осталось синяков.

Не знаю как там было дальше, но она ничего тогда не рассказала родителям: очень боялась наказания, а созналась, только тогда, когда я школу закончила. Моего отца уже давно не было в живых на тот момент.

Много позже врачи, рассматривая рентгеновские снимки, констатировали, что вся носовая перегородка сломана. Как я дышу, они удивляются и не понимают. Нос с виду был нормальный, и я умудрялась им более-менее нормально дышать, не догадываясь о травме. Потом зыбка перекочевала на чердак, как бы на заслуженный отдых.

Капитолина

Мама Матеньки, Капитолина, была сиротой и воспитывалась в семье поволжских немцев. Хозяевам понравилась красивая серьёзная девочка и взяли они ее к себе, но не в дети, а в приживалки. А назвали нашу бабушку, красивым русским именем Капитолина, немножко похожим на польское имя Каторина. Хотя бабушка была крещенная в православии именем Татьяна, и часто, в старости, она говорила мне:

– Вы меня Татьяной поминайте, как в церкви крестили.

Поминать – это значит после смерти человека нищим подают милостыню, заказывают молебны в церкви с указанием имени. Капитолина была настоящей христианкой, соблюдали посты, молилась и читала церковные книги. Однажды я взяла с подоконника книжку, которую бабушка каждый вечер читала перед сном, и увидела, что слова все незнакомые. Я к тете Кате на кухню, они вместе жили:

– А что это за книга, я в ней ничего не понимаю?

– А ты и не поймешь, она на старославянском написана, – ответила она.

Оказывается бабушка знала старославянский язык и выучила его сама.

Из крестьянских детей до революции школу посещали в основном мальчики, и то в холодное время года, когда заканчивались полевые работы. Считалось, что девочкам не обязательно учиться, большинство оставались дома и обучались только работам по домашнему хозяйству: шили, вышивали, пряли шерсть и вязали носки.

Капа (Капитолина) с детства выполняла по дому у немцев посильную работу, и за это ей давали крышу над головой и скромную еду.

Для меня бабушка была настоящей христианкой, она все делала в меру: работала посильно до вечера, после ужина читала недолго библию, молилась и меня научила маленькой молитве перед сном, соблюдала посты и постные дни: среду и пятницу. Для этих дней она варила постную пшенную кашу в русской печи, а в другие дни она добавляла в эту кашу молоко, и еда становилась скоромной. Пшенная – это потому, что она была самой дешевой и доступной крупой.

Одевалась бабушка очень скромно: в длинную юбку и ситцевую кофту в мелкий цветочек, c застежкой под горлышко, обязательно с длинными рукавами, присборенными у запястья. Юбок на ней было две или три: нижняя белая и сверху еще одна или две. Так носили ее ровесницы, потому что в их время у крестьянок не было нижнего белья, вот и носили они по несколько юбок длинных до самого пола. Если она что-то готовила, то сверху одевала запон, фартук по-нашему. На голове всегда был повязан платок, потому что по православным обычаям женщина не должна была ходить с непокрытой головой. Поэтому мы и видим до сих пор, как большинство наших бабушек в платочках ходит.

Бабушка Капитолина никого не осуждала, ничего не просила, не ссорилась, не ругалась, только иногда, на нас на внуков, если мы не слушались и убегали без спроса на речку.

Тогда бабушка, взяв длинную хворостину, гнала нас от речки к дому, а мы бежали испуганные, в рассыпную, по лугу, по высохшим кочкам, уклоняясь от этой хворостины, как когда-то, наверное, наши дяди уклонялись от ее полена, когда она гоняла их по двору. И было нам и смешно и страшно, ведь мы были еще маленькими и немного боялись бабушку в гневе: можно было «за речку» всерьез схлопотать от нее хворостиной.

Свою бабушку я почему-то звала бабусей. Всем это нравилось, а Капитолина на обращение:

– Бабуся!

Резко и весело отвечала:

– Что два веселых гуся?

Дело в том, что у бабушки была привычка рифмовать, и она часто так разговаривала.

Утром, когда мы спали сладким сном, раскинувшись на полу среди одеял и перин, бабушка пыталась нас разбудить, но из этого ничего не получалось. Просыпаться и вставать нам совсем не хотелось, а завтрак у бабушки был уже готов, и тогда она нас будила словами:

– Вставайте детки, кушайте конфетки!

И мы продирали глаза и, наивные, вскакивали с криками:

– Где?

А бабушка смеялась заливисто и проговаривала:

– У деда в бороде!

И быстро уходила в сени наливать полный умывальник. А мы разбуженные, и уже с утра обманутые, бежали следом, еще не потеряв надежду, что может быть и правда где-то лежат конфетки.

– Ну, бабуся!

– Что два веселых гуся?! Откуда у бабуси конфетки? Сроду не видала!

Конфеток и правда не было, так же как и не было деда. Деда вообще мы не помнили, потому что он умер еще до нашего рождения.

Но сон уже прошел, в доме пахло блинами, на столе стояла большая тарелка с ними, а рядом варенье и баночка с медом. День начался!

– Саша, у тебя опять глаза темные, что так плохо умывался?! Иди вымой хорошенько!

И Сашка, наш пятилетний братишка, шел послушно снова умываться:

– Мой хорошо с мылом! – говорила тетя Катя улыбаясь, и Сашка тер добросовестно мыльные глаза, а сполоснув, подходил и с надеждой спрашивал:

– Ну, что чистые?

– Нет! Ничего не отмыл, все такие же!

И он шел расстроенный снова к умывальнику и тщательно мыл.

И уже после третьего раза, когда говорили, что глаза такие же черные, он начинал реветь, что глаза не отмываются. Над ним кто-то сжаливался, и со смехом говорили, что просто глаза его черные, и он с такими родился. Вот так прикалывались наши тетушки над нами, наивными ребятишками.

Бабушка помогала посильно, если кто-то обращался за помощью, и всегда подавала милостыню. Помню однажды у калитки остановился седой старик, весь обросший, с длинной огромной бородой и усами, на нем был старый длинный плащ, на плече висела котомка. Этот дед попросил, через плетень, воды попить и хлеба, сказав, что он погорелец.

Дедушка этот показался мне страшным, и я молча убежала к бабушке в дом, сказав ей про старика у калитки:

– Не надо бояться, – сказала Капитолина и, отрезав четверть от большого хлебного каравая, дала мне этот кусок и стакан воды:

– Не бойся и отнеси дедушке! И никогда не отказывай человеку в хлебе и воде.

– Ну, давай тогда весь каравай ему отдадим, – сказала я, подобрев и осмелев. А караваи-то были большие, кг на три, на четыре.

– Не надо, – сказала, улыбнувшись моей доброте, бабушка, – он еще пойдет дальше по селу, и другие люди тоже смогут ему помочь, а если мы дадим много хлеба, то он больше ни к кому не зайдет, и люди не смогут проявить свою доброту.

Вот так меня учила моя любимая бабуся не выпячиваться, а вести себя с добротой достойно, дав и другим такую же возможность творить добро.

Я очень любила свою бабусю, и старалась быть на нее похожей. Когда я летом у нее гостила, бабушка занималась моим воспитанием.

– Ты куда собираешься, к подружке? Сначала поешь, а голодная в гости не ходи. Вдруг ты придешь, а они обедают за столом, и будешь ты смотреть на них голодными глазами?! Поэтому прежде чем идти – поешь, и на глаза не смотри никому.

Я это хорошо запомнила, хоть и была еще маленькой девочкой. Однажды, когда бабушка была у нас в городе в гостях и уже собиралась уезжать, мы сели обедать, прежде чем проводить ее на поезд.

– Ешь, бабуся, ешь хорошо, а когда в поезд сядешь, то в глаза-то не смотри никому!

За столом все громко засмеялись.

– А чего вы смеетесь, ты же сама мне так говоришь!

– Да, я что преступник, что ли, буду людям в глаза не смотреть? – сказала бабушка, смеясь тихим мелким смехом, – смотреть в глаза и смотреть на глаза – это разные вещи. Смотреть на глаза – это когда голодный человек людям в глаза заглядывает просящим взором, чтобы ему подали что-нибудь, посадили за стол, дали еду. А смотреть в глаза, это когда человек честный, то он глаз не прячет от других и взгляд при разговоре не отводит. Понятно?

– Понятно! Все равно ешь хорошо перед дорогой! – сказала я. И все уже с улыбкой доедали сытный обед.

Это выражение «ты в глаза не смотри никому» всем запомнилось, и его часто повторяли в шутку в кругу моих родственников.

Помню, однажды, я встречала бабушку из церкви и, когда мы сели в городской автобус, видя бабушку с палочкой, какая-то женщина встала и освободила ей место.

– Сиди, дочка, сиди, – отказалась бабушка, – я целыми днями сижу, а ты устала, с работы едешь, так хоть в автобусе отдохни.

Я дома с восхищением рассказывала маме:

– Какая добрая наша бабуся!

– Добрая! Видела бы ты какой она строгая была молодая, а мы маленькие, и как нас безжалостна гоняла и лупила, – даже с некоторой обидой возразила она.

А я ее не знала молодой, а в старости Капитолина была самой доброй и лучшей бабусей! Ребятня с моей улицы любили ее, значит была она добрым и хорошим человеком, потому что дети и собаки в людях никогда не ошибаются.

You have finished the free preview. Would you like to read more?

Дорогое поколение. Самая красивая – Матенька, Семен Матвеевич