Volume 523 pages
Революция от первого лица: дневники сталинской эпохи
About the book
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности. Герои книги – бежавшие в город крестьяне и представители городской интеллигенции, работавшие сельскими учителями, инженеры и писатели – использовали дневник как способ самонаблюдения и самовоспитания, превращая существующие культурные образцы в горизонт внутреннего становления, делая историю частью своего Я.
Jochen Hellbeck
Revolution on My Mind. Writing a Diary Under Stalin
Необходимая попросту книга, чтобы прекращать обобщать и видеть человеческое даже в нечеловеческом. Для того чтобы учиться на ошибках нужно изучать ошибки, а не просто назвать явление ошибкой.
Автор пытается дружить с логикой и не бежать с радостью туда, куда толкают материалы, туда, куда хотелось бы. Пытается разобраться и сложить хоть какую-то картинку на не самом большом объёме. Конечно хотелось бы побольше фрагментов из дневников, но иногда нужно радоваться, что что-либо наконец-то появилось, а не искать, к чему бы и здесь придраться.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи.
достаточно ли чист он сам для того, чтобы претендовать на законное место в социалистическом мире?
На драматурге-коммунисте Афиногенове лежала ответственность раскрыть историческую работу, ведущую к идеальному будущему, но роль законодателя истории, на которую в прошлом претендовали русские писатели, принадлежала теперь Сталину.
личном дневнике Афиногенова, можно было бы интерпретировать как свидетельство того, насколько сильно собственный официальный образ воздействовал на его самоопределение и как трудно ему было сохранить личное чувство собственного Я , отличающееся от социальной идентичности, предписанной режимом
Страх» превратил Афиногенова из подающего надежды молодого писателя в ведущего советского драматурга.
Reviews, 2 reviews2