Read the book: «Привет эпохе», page 12
– Вот вы и напишите, – спокойно ответила она.
– И напишу.
– Ну что ж, мне даже интер6есно будет, на каком языке, не зная ни слова на иврите, вы собираетесь с людьми общаться.
– Ничего, понадобится, так и на пальцах объяснюсь.
ТОСТ – НИКОЛАЮ ОЗЕРОВУ
В самый разгар войны в Израиль неожиданно ( туристы в то время в те края ездить не решались) приехали известные грузинские артисты Софико Чиаурели и Котэ Махарадзе. Миллионам футбольных болельщиков Советского Союза, Махарадзе был, в первую очередь, известен не как актер драматического театра, а как блестящий футбольный комментатор. Мы с Ксотей ( так друзья по-свойски называли Махарадзе) дружили много лет и, узнав об их приезде, я отправился друга разыскивать. Встреча была очень радостной, а после двух бутылок грузинского вина, мы стали вспоминать всякие смешные истории.
– Помнишь, Костя, во время матча тбилисского «Динамо» и ташкентского «Пахтакора», я как раз с тобой в комментаторской кабине рядом был, ты воскликнул: «Вратарь тбилисцев сильнейшим ударом выбивает мяч из штрафной площадки и пока мяч находится в воздухе, я перечислю вам составы играющих команд».
– Ты нагло врешь! – деланно возмутился Махарадзе, это просто очередной анекдот про меня, я такого сказать не мог.
– Сказал, сказал, Котэ, – подтвердила Софико. – Вы после той игры к нам домой приехали и Олег эту твою фразу весь вечер повторял, а все смеялись.
– Ну, тогда сдаюсь, – Я вспомнил. И смеялись они не надо мной, а над тем, как он неудачно пытается грузинский акцент передразнить, Я еще тогда сказал, что как он не передразнивает грузинский акцент, все равно у него узбек получается. Пусть он луше тебе свою пародию на Колю Озерова расскажет. Вот это был фурор так фурор.
– Расскажи, – присоединилась к просьбе мужа Софико. – Я слышала, что это какой-то очень смешной тост, но мне воспроизводили только какие-то отдельные отрывки.
Действительно, бала такая пародия-тост. Друзья готовились чествовать самого известного нашего спортивного комментатора Озерова (между собой мы называли его Николяй Ниооляевич) с пятидесятилетним юбилеем. Я вспомнил те времена, когда увлекался КВН и, что называется, тряхнул стариной. Тост-пародию следовало произносить исключительно с интонациями и придыханиями самого Озерова, а вот с этим как раз у меня не все ловко выходило. Но все же понять было можно. Пародия звучала, за стопроцентную точность теперь уже не поручусь, примерно так:
«Внимание, вниманеи! Наши телевизионные камеры и мокрофоны устанорвлены в самомо знаменитом спортивном зале Америки – «Мэдисон сквер-гарден», где сегодня проходит финал уникальнейшего турнира, чемпионата мира по алкоголизму. Из наших предлыдущих репортажей, вы, дорогие друзья, конечно же знаете, что в финал соревнований вышли представители трех стран – Англии, Америки и, естественно, Советского Союза. Сейчас наши телекакмеры выхватили фрагмент подготовки к решающему поединку американского спортсмена. О!, не стоит смотреть на это чуждое советскому человку зрелище. Такие спортсмэны нам не нужны! А вот англичанин в своем углу вытворяет что-то совсем уж безобразное. И такие спортсмэны нам не нужны. А вот сейчас мы с вами видим нашего соотвечтсвенника, Ивана Ивановича Иванова, который в своем углу разминается на красненьком. Ну что ж, пожелаем ему удачи.
Звучит гонг. На помост выходит английский спортсмен. Он выпиывает литр, второй, третий, четвертый, пя… Нет, не сумел одолеть пятого литра, упал на помосте. Гонг! На помосте американский финалист. Литр, второй, третий, четвертый, пя… Нет, и американец не сумел одолеть пятого литра, упал на помост. Вновь звучит гонг. Я надеюсь, это звучит гонг нашего триумфа. Гонг повторяется. Где же Иван Иванович? Ай-ай-ай, увлекся разминкой, не расслышал гонга. Но вот секунданты приводят его в вертикальное положение, выводят на помост и Иван Иванович приступает к решающей фазе соревнований. Литр, второй, пятый, седьмой. Иван Иванович стоит в растерянности. В технической комиссии жюри заминка. Какая непростительная небрежность. У устроителей турнира закончились спиртные напитки. Но тут чудеса предусмотрительности проявляет наш соотечественник. Он вынимает из кармана поллитровку, взбалтывает ее, выпивает прямо из горлышка и, очевидно, исключительно ради солидарности с поверженными соперниками, падает рядом с ними.
Итак, мы с вами, дорогие товарищи, стали свидетелями удивительного триумфа отечественного спорта. А вот в жюри продолжаются жаркие дебаты. Ведь английский и американский спортсмены выпили равное количество спиртных напитков и непонятно, кто из них будет вторым, а кто – третьим.
Меня переполняет гордость. Так поступают советские люди! Иван Иванович приподнимается на помосте. В его руке зажат рубль. Он протягивает его главному судье соревнований и говорит: «Я буду третьим».
Х Х
Х
….Моя дочь устроила меня на работу. Косвенно, конечно, но все же именно ей я во многом обязан тем, что меня в итоге взяли в «Нашу страну». «Буря в пустыне» была в самом разгаре, когда однажды Рита спросила; «Вы, кажется, говорили, что у вас есть маленький ребенок».
– Дочь, – уточнил я. – Ей скоро пять исполнится.
– Замечательно. Мы хотим опубликовать материал о том, как переживают войну недавно приехавшие в Израиль дети, ну, их эмоции, переживания, даже какие-то характерные фразы. Надеюсь, вы понимаете…
– Понимать-то понимаю, но как же мне писать о своей дочери? Вроде, неловко.
– А вы что, какого-то чужого ребенка знаете лучше, чем своего? – резонно спросила Старовольская.
– Нет, но…
У меня, признаться, были основания для сомнений. Незадолго до увольнения из «Правды Востока» на первой странице нашей газеты был 1 июня, в День защиты детей, была опубликована довольно большая фотография моей дочери. Мы с ней гуляли по детскому парку и нас встретил наш фотокорреспондент. Янка в тот момент все никак не могла поймать «солнечного зайчика», очень забавно сердилась и чудо как была хороша. Когда, накануне Дня защиты детей. Фотокор выложил на столе перед ответсекретарем с десяток снимков детей, тот выбрал снимок моей дочери. Его не интересовало, чей это ребенок, оценивалось качество снимка, не более того. На следующий день разразился скандал. Одна бдительная наша сотрудница «сигнализировала» в вышестоящие партийные органы и там праведно возмутились. Короче, мы с фотокором получили хорошенькую взбучку. И вот теперь мне спокойно предлагают написать материал именно о собственной дочери.
Написал. Опубликовали. Рита позвонила по телефону, попросила срочно приехать.
– На ваши военные репортажи пришло много читательских откликов,– сказала она. – А материал про вашу Янку нам в редакции понравился всем. Особенно мне. Короче говоря, я хочу вас взять на работу. Да погодите вы радоваться. Хотеть хочу, но вакансий нет. Что-нибудь, конечно, придумаем, но пока я вам советую как можно чаще публиковаться. Это всего лишь совет. Я знаю, что вы работаете, а для того, чтобы себя зарекомендовать, с работы надо будет уйти, потому что редакционными заданиями я вас загружу. Так что решать вам, я настаивать не имею права.
К тому времени, хотя война еще не закончилась, завод уже открылся. Поднялся в каморку хозяина и сказал ему напрямую: «Марк, я хочу попробовать вернуться к своей специальности. Не знаю, получится, или нет, но попробовать надо».
– Правильно, сынок, попробовать надо, одобрил он. – Послушай меня внимательно. – Ты – не для этого завода, и это завод – не для тебя. Я это понял сразу. Но кто-то должен был дать тебе кусок хлеба и я подумал, а почему не я. Иди, и ничего не бойся. У тебя все получится. Вот увидишь, ты еще вспомнишь слова старого Марка и скажешь мне «спасибо».
Через полчаса его сек5ретаршга вручила мне чек. По самым скромным подсчетам хозяин выписал мне на пятьсот шекелей ( по тогдашнему курсу 250 долларов) больше, чем я заработал.
И по сей день я говорю Марку «спасибо». Не за пятьсот шекелей, хотя и за них тоже, а за его напутствие и отношение.
Публиковался я теперь каждый день. А вакансия все не появлялась. Но тут объявили набор на курсы для русскоязычных журналистов. В Израиле существует так называемая Высшая школа журналистики. Только закончив ее, журналист может претендовать на статус профессионала. На набор в школу на конкурсной основе принимали тридцать человек. Я оказался в их числе.
ПРЯМОЛИНЕЙНЫЙ ГУБЕРМАН
В годы, свободные от цензуры, разухабистый шоумен Николай Фоменко провозгласил: «Я матом не ругаюсь, я на нем говорю». Николай, не обижайтесь, вы матом не говорите, вы на «ем» мычите, а говорит на чистородном русском ( впрочем, другого и не существует) мате еврей Губерман. Отменный знаток идеом, он возвел нецензурщину в степень ироничной поэзии, и эстэтствующие дамочки, краснея и, не глядя на сидящих рядом мужей, притворно возмущаются, но искренне Игорю аплодируют.
Сегодня в любом книжном магазине можно при желании приобрести с десяток книг Игоря Губермана, начиная от его знаменитых «гариков» до полного жезнеописания. Если бы в каком-то из вузов вздумали открыть факультет юмора, его книги могли бы стать незаменимым практическим пособием. Ну, а как преподаватель этого изысканного курса, он бы снискал себе славу, не меньшую писательской.
Конечно же. с Губерманом я познакомился заочно, еще в Союзе читая его самиздатовские четверостишия.
Знаменитое: «Не стесняйся, пьяница, носа своего – он ведь с красным знаменем цвета одного», знали все, но цитировали на кухне шепотом самые отчаянные. Ибо самым отчаянным было известно, что автор этого хулиганства где-то в местах весьма отдаленных лес валит. За ударный труд Губермана «премировали путевкой», настоятельно посоветовав ему из Союза убираться подобру-поздорову. Он и убрался. В Израиль. С Игорем мы оказались однокашниками по Высшей школе журналистики.
Захожу в первый же день занятий в аудитоию, где всего два человека было – куратор нашего курса Лариса Герштейн и какой-то кудлатый мужик.
– Вот, Гарик, знакомься, – представила Лариса. – Это Олег Якубов. А это – Игорь Губерман.
– Ого, – сказал Губерман. – Я же только тебя уже несколько месяцев читаю.
– Ого, – ответил ему в тон. – Я же тебя многие годы читаю.
– Гарик сплошное совершенство, – продолжала Лариса. – Если бы он научился после каждых двух-трех слов не произносить слово «жопа», ему бы вообще цены не было. Вот скажи, Губерман, смог бы?
– Легко, – ответил Игорь и, пару секунд подумав, взял листок бумаги, что-то на нем почеркал и продекламировал с чувством, – «Я с детства не любил овал. И все же жопу рисовал». Вот такой я прямолинейный, – прокомментировал Игорь.
Впускной Вечер у нас состоялся 30 августа. А 1 сентября меня приняли на работу в «Нашу страну». На полставки. Но это было неважно. Я снова обрел свою специальность.
ВИНО ДЛЯ РАИСЫ МАКСИМОВНЫ
Чета Горбачевых приехала в Израиль в 1992 году. И хотя все былые должности первого и последнего президента СССР начинались теперь с приставки «экс», почести Михаилу Сергеевичу были возданы поистине королевские. Хотя одна шероховатость все же возникла, причем сразу же. Выяснилось, что Раисе Максимовне, соответственно с протоколом, охрана не положена. Горбачев огорчился настолько заметно и искренне, что ответственный за пребывание высокого гостя поспешил заверить: безвыходных ситуаций не бывает, что-нибудь да придумаем. Придумали, надо сказать, тут же. Михаила Сергеевича охраняла, естественно, израильская служба безопасности. А личная охрана Горбачева, прилетевшая с ним из Москвы, всецело стала опекать его супругу.
Во времена правления Горбачева людская молва, как известно, Раису Максимовну не очень-то жаловала. Всегда со вкусом и модно одетая, хорошо причесанная, она настолько отличалась от жен предыдущих советских лидеров и так часто сопровождала своего супруга в деловых зарубежных поездках, что ее немедленно окрестили и «железной леди» и «генсеком в юбке», да и вообще в обществе охотно муссировались слухи, что государством руководит не Горбачев, а его жена. Аккредитованный в группе израильских журналистов, я имел возможность с Раисой Максимовной общаться и она произвела на меня впечатление умной интеллигентной женщины, любящей жены, матери и бабушки. В целом же было совершенно очевидно, с каким неподдельным вниманием, заботой и нежностью относятся супруги друг к другу.
Приезд Горбачевых в Израиль совпал с крупным православным праздником – днем Святой Троицы и потому вся делегация отправилась вечером в иерусалимский Храм Святой Троицы, где состоялась торжественная служба. После этого делегация отправилась в апартаменты гостиницы «Царь Давид», где всегда по традиции останавливались гостящие в Иерусалиме главы государств. Во время ужина Михаил Сергеевич вспоминал свое детство, проведенное в деревне, рассказывал, что на праздник Святой Троицы бабушка его непременно жарила на каждого яичницу-глазунью из трех яиц на свиных шкварках, которая подавалась на огромной чугунной сковороде, мужики обязательно выпивали по три рюмки водки и обязательно пели народные песни. Тут же нашлись желающие сделать Михаилу Сергеевичу сюрприз и старинный ритуал немедленно повторить. Свиное сало в восточном Иерусалиме с трудом, но все же найти удалось. Хуже обстояло с другим. Повар, обслуживающий высокого гостя наотрез отказался подавать яичницу в сковороде. Он заявил, что кормил практически всех глав государств, когда-либо приезжавших в Израиль, и ни разу не нарушил этикета. Он был столь категоричен в своем возмущении, что заявил: «я лучше руки на себя наложу, чем подам блюдо не в положенной для него посуде!» Но человек слаб, а миром, как известно, правит информация. Шеф-повар отеля «Царь Давид» в Израиле человек известный, о нем много раз писали газеты, он давал интервью на телевидении и рассказывал, что главным его увлечением являются фотографии. И не какие-нибудь там художественные фотки, а именно те фотографии, где он, повар, запечатлен, с теми именитыми гостями, которых ему довелось кормить. Короче говоря, поборник этикета «сломался» на том, что ему была обещана фотография с «самим Горби». Через несколько минут он внес в столовую Горбачева гигантских размеров сковороду со шкворчащей яичницей. Изумлению и радости всех присутствующих не было предела. Естественно, уничтожили «деликатес» мгновенно, выпив при этом, как и положено, по три рюмки водки, и песни позже тоже пели. Одним словом, настроение у всех было замечательное.
А на следующий день высокие гости отправились в город Хайфа. Это третий по величине израильский город, где есть огромный морской порт, множество крупных промышленных предприятий. Не зря распространена в Израиле такая поговорка про города: «Иерусалим молится, ТельАвив гуляет, Хайфа работает». В Хайфе существует крупнейший на Ближнем Востоке технический вуз – технион, почетным академиком которого Михаила Сергеевича Горбачева и избрали. На ритуал чествования нового академика народу собралось множество. Все было красиво и торжественно. Горбачева обрядили в мантию, ректор техниона произнес проникновенный спич в честь вновь избранного академика, а потом сказал:
– В нашем вузе есть добрая традиция, о которой все знают. В наших подвалах хранится бочка старого вина. В одном-единственном случае мы наливаем вино из этой бочки – когда чествуем нового академика, и наполняются при этом всегда два бокала, для нашего нового избранника и для вашего покорного слуги – ректора техниона.
После этих слов на сцену вынесли на серебряном подносе два серебряных же кубка, Горбачев и ректор выпили вино, и торжественная процедура избрания и чествования была на этом завершена.
Тут надо сказать, что на людях супруги Горбачевы обращались друг другу на «ты», но по имени и отчеству. Так вот, выпив вино, Михаил Сергеевич, сделал шаг в сторону Раисы Максимовны и шепнул ей: «Ты знаешь, Раиса Максимовна, я никогда в жизни не пробовал такого дивного вина».
– Они нахалы! – вспыхнула Раиса Максимовна. – Могли бы и даме предложить.
– Но ты пойми, – это же ритуал, – стал увещевать ее, но тщетно, Михаил Сергеевич.
Горбачева стояла на своем: «Для дамы могли бы сделать исключение». Одним словом, настроение высокой гостьи из-за этого пустяка было явно испорчено.
После торжественной части ректор пригласил Горбачевых и нескольких сопровождающих его лиц на фуршет. Не выдавая репортерских секретов, скажу лишь, что мне удалось на тот фуршет «просочиться».
Израильтяне шутят, что хорошенько поесть – это в стране вид спорта номер один. И поскольку я не Дюма-отец, то от описания фуршетного стола воздержусь. Через несколько минут ко мне подошел пресс-секретарь Горбачева Владимир Ильич Тумаркин, отозвал в сторону и, кивком показывая на Горбачеву сказал:
– Смотри, Раиса Максимовна ничего не ест. Михаил Сергеевич с ректором все время беседует, подойти к ней не может, но все видит и очень по этому поводу нервничает. Ты все-таки по-русски говоришь и местную кухню знаешь, предложи ей чего-нибудь, ну хотя бы фруктов…
Горбачева одиноко скучала на другом конце зала, чтобы пробраться к ней, я прошел через импровизированную кухню. И тут я заметил на одном из столов поднос и те два, уже вымытых, серебряных кубка, в которых несколько минут назад подавали на сцене вино новому академику и ректору. Шальная мысль возникла мгновенно. Я подозвал официанта и попросил самое лучшее красное вино, из привезенных для банкета, подчеркнув при этом, что вино это для «мадам Горби». Официант перебрал несколько бутылок и удовлетворенно заметил: «За это вино Израилю стыдно не будет». Остальное было делом техники. Наполнив вином серебряный кубок и накрыв туго накрахмаленной салфеткой, я вручил его официанту и мы отправились к Горбачевой. Не давая ей опомниться, затараторил с ходу:
– Раиса Максимовна, оказывается, из той самой знаменитой бочки в подвале было наполнено, не два, а три кубка. Но поскольку во время торжественной части традицию нарушать нельзя, то вино для вас оставили здесь и вот теперь просят вас его отведать.
– А почему именно вы мне это все передаете? – подозрительно спросила Раиса Максимовна.
– Так переводчик сейчас занят с Михаилом Сергеевичем, а на фуршете больше никого нет, кто русский язык знает, вот меня и попросили.
Я кивнул официанту, он протянул бокал, Горбачева отведала вина и произнесла: «Михаил Сергеевич был прав, вино действительно изумительное и совершенно необычное. Ничего подобного не пробовала»…
На следующий день я, осмелев, подошел к Горбачеву и попросил его дать газете «Наша страна», в которой тогда работал, эксклюзивное интервью. Но в этом месте необходима небольшая предыстория. В первый же день приезда, еще у трапа самолета, Михаил Сергеевич сказал окружившим его журналистам: «Давайте, господа, условимся сразу. Пресс-конференции я буду проводить ежедневно, во времени вас постараюсь не ограничивать, в разумных, разумеется, пределах, в количестве вопросов и их направленности можете себя не лимитировать. Но что касается эксклюзивных интервью – увольте. Пусть все будут на равных условиях». Среди журналистской братии пронесся ропот. Можно сказать, что Горбачев взмахнул перед нами «красной тряпкой» – каждый теперь почитал делом чести взять у экс-президента СССР именно эксклюзивное интервью, Но Горбачев оставался верным своему слову. А тут еще масла в огонь подлил один мой коллега, уже много лет работающий в израильской прессе и слывший одним из самых пронырливых репортеров. Мы оказались с ним рядом на одной из пресс-конференций. Никаких вопросов он Михаилу Сергеевичу не задавал, а на фуршете заявил, что и задавать не собирался, так как этот репортерский «общак» ему неинтересен.
–Представляешь, – делился он со мной. – Вчера в редакции зашел разговор о визите Горбачева. Наш шеф говорит: «Вот уж я вам, репортеришкам, всем нос утру. В программу визита входит посещение Горбачевыми моей виллы, так что я во время чаепития у него такое интервью возьму, что вам и не снилось». Я сначала заскучал, кончено, понимая, что уж кого-кого, а своего брата-журналиста шеф в дом не пустит. А сегодня узнал, что никакого чаепития не будет, визит из-за жары сокращается на целых два дня и программу ужали до невозможности. Так что Горбачев теперь мой.
– А ты что, уже договорился с ним на эксклюзив? – ревниво спросил коллегу.
– Тоже мне проблема, – усмехнулся мэтр. – Учись, мальчик, сейчас покажу тебе мастер-класс.
Небрежной походкой, не выпуская из рук стакана с виски и дымящейся сигаретой, он направился к Горбачеву и стал что-то быстро ему говорить. Михаил Сергеевич в этот момент беседовал с кем-то из сотрудников израильского МИДа, не прерывая разговора, а лишь слегка повернувшись, отрицательно покачал головой, и охрана тут же оттерла незадачливого репортера в сторону. Задержавшись на минуту у бара и снова наполнив стакан виски, коллега подошел ко мне и беспечно заявил: «Пока облом, но главное сделано – он меня уже видел».
– Зря ты так, – не удержался я от подковырки. – Теперь твое запоминающееся лицо приснится Горби ночью, он проснется в холодном поту, станет в отчаяньи заламывать руки и горевать, почему ты не приходишь и не задаешь ему своих эпохальных вопросов о влиянии коммунистических партий России и Израиля на сексуальную жизнь летучих тараканов Африки.
– Это юмор, или оскорбление? – холодно поинтересовался коллега.
– Вызов, – неожиданно для себя огорошил его я.
… И вот теперь, обращаясь к Горбачеву с просьбой об эксклюзивном интервью, я отчаянно дрейфил, предполагая, что немедленно получу столь же равнодушный отказ. Но Михаил Сергеевич неожиданно улыбнулся и спросил: «А, это, кажется, вы вчера на банкете в Хайфском технионе умудрились каким-то волшебным образом угостить Раису Максимовну, – и тут же, вполне серьезно добавил. – Но вам же известно, что я не собирался никому делать исключений.
– Понимаю, Михаил Сергеевич. Но газета «Наша страна», которую я представляю, самая старая из русскоязычных газет Израиля…
– И редактор вам сказал, чтобы вы без интервью не возвращались, – перебил Горбачев.
Дабы не врать, я лишь неопределенно пожал плечами и изобразил смущенную улыбку.
– Ладно, – решительно произнес Михаил Сергеевич. – Раз газета самая старая, нужно уважить. Полчаса вам хватит, – не спросил, а утвердительно резюмировал Горбачев.
Нарушая все дозволенные правила и свои водительские возможности, мчался я из Иерусалима в ТельАвив и, не переводя дух, бросился к компьютеру, чтобы успеть сдать интервью в номер. Когда главный редактор «Нашей страны» Рита Старовольская прочитала текст, то без слов расцеловала меня в обе щеки. Но тут же, умерив эмоции, взглянула на часы и, стремглав, помчалась к владельцу газеты – время сдачи газетных полос в типографию катастрофически истекало, а за каждую минуту опоздания редакция платила непомерные штрафы.
О скупости господина Гимельфарба в журналистской среде ходили легенды. Говорили, что когда он открывает кошелек, оттуда моль вылетает. Но на этот раз Рита добилась невозможного – выпуск номера был задержан и интервью появилось на первой полосе уже утром.
А вечером того же дня я был впервые допущен в святая святых нашей газеты – кабинет владельца газеты Шабтая Гимельфарба. Его предки были выходцами из России, хотя и с сильным акцентом на русском он все же изъяснялся.
– Я весьма доволен, что наша газета получила эксклюзивное интервью с Горби, – без какого бы то ни было проявления эмоций сообщил он, не отрываясь от просмотра каких-то финансовых «простыней». Я решил тебя премировать, но потом подумал, что эти деньги можно истратить с большей пользой. Таких фруктов, как в Израиле, нет нигде и семья Горби, в знак признательности нашей газеты, должна получить в подарок коробку с фруктами. Я уже знаю, к5акие официальные подарки дарит ему Израиль. А вот подарить фрукты никто не додумался. Додумался только я, – и на его устах мелькнула и враз пропала какая-то гримаса, видимо, означавшая улыбку.
Дальнейший разговор скорее напоминал инструкцию привередливой хозяйки, отправляющей нерадивого пасынка в овощную лавку. Я услышал полный перечень фруктов, которые мне надлежало купить, способ упаковки, а также указание положить в коробку не менее десяти экземпляров газеты. Господин Гиммельфарб на глазах превращался в истинного мота.
На следующий день Горбачевы улетали и я, груженный коробкой с фруктами, весившей килограммов пятнадцать, приперся в зал правительственных делегаций аэропорта. Подошел к пресс-секретарю Горбачева Тумаркину:
– Володя, тут вот в подарок от нашей газеты фрукты кой-какие…
– Вот здорово, – рассмеялся Тумаркин. – Подарков надарили кучу, а о фруктах никто не подумал. Ну, а нам самим неловко было намекать. Не знаю, как шеф, а Раиса Максимовна просто счастлива будет. Она даже говорила, что ей так хотелось бы угостить израильскими фруктами внуков. Так что огромное спасибо и тебе, и твоей газете.
Делегация распрощалась с радушными израильтянами, Раиса Максимовна, улучив мгновение, подошла ко мне и поблагодарила за фрукты. Зал опустел, я уж было собрался уходить, когда ко мне подошел плечистый, средних лет человек и крепко, так что не вырвешься, взял чуть повыше локтя. В ухе у него торчал наушник, от которого вьющаяся проволочка пряталась где-то за лацканом пиджака. В принадлежности этого господина к определенным службам сомневаться не приходилось.
– Ты что передал господину Тумаркину?
– Фрукты.
– Фрукты! – передразнил он меня. – Ты передал ему запечатанную коробку, которая наша служба безопасности не сумела проверить. Не могли же мы ее выдирать из его рук. А если там не фрукты?
– Я сам в лавке отбирал, и заворачивали их при мне и коробку при мне заклеивали. Вы же наверняка знаете, что я в газете работаю.
– Да, знаем мы тебя, нахала, знаем. Вечно лезешь впереди всех. Заклеивали при тебе, а потом без тебя кто-нибудь расклеил, что надо подложил и снова заклеил. Ты можешь гарантировать, что такого не было.
–Могу. Коробка все время при мне находилась.
– Короче так. Самолет приземлится в Москве через четыре часа. Пока не получим сообщение о благополучном прибытии самолета, будешь сидеть. И моли Бога, чтобы твоя коробка не рванула. Таким образом моя аккредитация на визите Михаила Горбачева была поневоле продлена еще на четыре часа.
НЕОБИДЧИВЫЙ ЛИОН
В самом центре Тель-Авива, возле знаменитого Дизенгоф-центра, есть магазин под названием «Книжная лавка». Хозяйку магазина Шему Принц не только знают книжники многих стран мира, но и российские артисты. Приезжая в ТельАвив, они непременно захаживают к Шеме, где она угощает их вкуснейшим ароматным кофе, приготовленному по только одной ей ведомому рецепту. Наш брат-репортер тоже Шему стороной не обходит, ибо знает – в «Книжной лавке» можно порой встретить такую знаменитость, что эксклюзивное интервью само в руки рвется. У Шемы Принц довелось мне встречаться с Алексеем Баталовым и Евгением Матвеевым, здесь встречался я с Аркадием Хайтом и Лионом Измайловым. Помню, с Измайловым даже сфотографировались на память. А встретились много лет спустя на Московской международной книжной ярмарке, куда меня ни в какую пускать не хотели.
Честно говоря, подвела самонадеянность. На ярмарке была представлена одна из моих новых книг, вышедшая в московском издательстве «Вече». Главный редактор издательства Сергей Николаевич Дмитриев позвонил мне на мобильный телефон и спросил, куда отправить пригласительный билет. Как раз в день открытия выставки я с утра прилетал в Москву, сказал Сергею Николаевичу, чтобы он не забивал себе голову такой мелочью, мол, как-нибудь в павильон проберусь. Утром приезжаю на ВВЦ, у шлагбаума останавливает охранник. С гордостью объясняю ему, что я автор, моя книга презентуется на выставке, а билета у меня нет, потому что только что прилетел и прямиком из аэропорта – сюда. Охранник, судя по-всему, выслушал меня в пол-уха, равнодушно, хотя и достаточно вежливо пояснил, что писателей пруд-пруди, а для проезда на выставку нужен пригласительный билет. Понимая всю бесполезность дальнейших препирательств, я поинтересовался у водителя, есть ли здесь какой-нибудь иной вход. «Да почитай не меньше десятка», ответил водитель. Когда по моей просьбе мы подъехали к другой проходной, я важно завил охраннику:
– Я главный1 инженер водоканала, у вас тут в семнадцатом павильоне трубу прорвало, а там как раз сейчас международная книжная выставка открывается.
Охранник стал что-то мямлить по поводу того, что у него на вахте никакой заявки об аварии нет.
– Нет, так нет, – с деланным равнодушием процедил я. – Пусть там хоть все ваши книжки зальет, Доложу по начальству, что машину не пропустили, и поеду пиво пить.
– Нет-нет, – явно испуганно всполошился охранник. – Езжайте давайте, ишь ты, что придумал, пиво он пить поедет. А кто чинить будет?
На выставке нескольким приятелям рассказал я этот забавный эпизод. Был среди них и Лион Измайлов. Я напомнил ему о встрече в Тель-Авиве. Почти не сомневаюсь, что Лион Моисеевич меня в тот момент не признал, но не виду не подал, похвалил за находчивость, мы еще какое-то время обсуждали увиденные книги, потом вместе попали на фуршет. Одним словом, знакомство укрепилось.
Особенно часто мы встречаемся в компании Сергея Михайлова, с которым оба близко дружим. Лион человек очень коммуникабельный, в общении легкий, на шутки горазд. Правда, кое-кто считает его чрезмерно обидчивым. А поэт Михаил Танич даже написал эпиграмму: «Лион проснулся в неглиже, а обижается уже». А Лион вовсе не обидчив, а напротив добродушен. Просто он не любит, когда люди проявляют непунктуальность, равнодушную забывчивость. Но он и обижается-то ненадолго. И в своем юмористическом цеху у него почти со всеми лад да дружба.
Помню, прямо из аэропорта приехал я на какое-то дружеское веселье. Зашел в зал, а там Евгений Петросян что-то возмущенно рассказывает. Выяснилось, что готовится к выходу в эфир новая программа Лены Степаненко, а продюсер телевидения потребовал, что название программы состояло из двух слов, объединяло в себе событие и место действия. Петросян жаловался, что представил уже с десяток различных названий, но продюсер недоволен. Лион увидел меня и воскликнул: «Вот, Якубов писатель, он сейчас и придумает». Я поинтересовался у Евгения Петросяна и Елены Степаненко, о чем, собственно программа. Они мне напребой стали рассказывать, что придумали образ этакой вальяжной мадам Кыш, которая у себя в доме будет принимать знаменитых артистов.
– Кышкин дом, – чего там еще думать, – выпалил я первое пришедшее в голову.
Петросян тут же схватил мобильник, стал названивать продюсеру и, дозвонившись, со строгими интонациями произнес: «Рядом со мной сидит профессиональный писатель. Он для Лениной передачи придумал название. Как ты и требовал, из двух слов – «Кышкин дом». Выслушал ответ и несколько даже растерянно произнес: «Принято».
