Король Генрих IV
TextБардольф. Да, и уговорил нас расцарапать себе носы колючей травой до крови, испачкать платье кровью и потом божиться, что это кровь честных людей. Со мной случилось то, чего не бывало последние семь лет – я краснел, слушая его чудовищное лганье.
Принц Генрих. Негодяй, ты восемнадцать лет тому назад украл стакан хереса, и был схвачен с поличным, – с тех пор, ты постоянно краснеешь будто невзначай. – В твоем распоряжении был огонь и меч, – а ты все-таки убежал. Это какой же инстинкт тобой руководил?
Бардольф. Милорд, видите вы эти метеоры? Видите-ли эти вулканические извержения?
Принц Генрих. Вижу.
Бардольф. Как вы думаете, что они предвещают?
Принц Генрих. Пьянство и пустые кошельки.
Бардольф. Нет, милорд, если их верно толковать, – то гневный нрав.
Принц Генрих. А вернее всего петлю. (Входит Фальстаф). А, вот и тощий Джэк, вот он – скелет. Ну, что, ватное чучело? Сколько лет, Джэк, ты не видел своих собственных колен?
Фальстаф. Моих собственных колен? Когда я был твоих лет, Галь, я был в обхвате не толще орлиной лапы; я бы мог пролезть сквозь перстень с большего пальца любого альдермэна. Черт бы побрал печаль и вздохи! от них человек раздувается, как пузырь. Скверные вести, Галь. Тут был сэр Джон Брэсси с поручением твоего отца: тебя требуют ко двору завтра утром. Этот северный сумасброд, Перси, и тот валлиец, который отколотил Амемона{39}, наставил рога Люциферу, и заставил дьявола присягнуть ему в верности на кресте валлийской алебарды – этот, черт его побери, как его зовут?
Пойнс. Глендовер?
Фальстаф. Овен Глендовер, он самый – и его зять Мортимер, и старый Нортомберлэнд, и отважный шотландец из шотландцев Дуглас, – тот, который въезжает верхом на отвесную гору.
Принц Генрих. Тот, который мчится во всю прыть, и на скаку стреляет из пистолета в воробья?
Фальстаф. Именно он, ты попал в самую точку.
Принц Генрих. Лучше, чем он в воробья.
Фал ьстаф. Ну, этот плут не из трусливых; он не убежит.
Принц Генрих. Что же ты, плут эдакий, хвалил его за проворство?
Фальстаф. Верхом – кукушка, а пешком он не отступит ни на шаг.
Принц Генрих. Ну, a по инстинкту, Джэк?
Фальстаф. По инстинкту, может быть. Ну так вот, и он там и еще какой-то Мордэк, и тысяча других шотландских синих шапок. Ворчестер удрал ночью; у отца твоего борода поседела от этих новостей; теперь можно покупать землю дешевле тухлой макрели.
Принц Генрих. Значит, если будет жарко в июне, и эта междуусобная драка не прекратится, то девственниц можно будет покупать сотнями, как гвозди для подков.
Фальстаф. Верно, голубчик, клянусь обедней. Кажется, что этот товар нам не дорого обойдется. – Но скажи мне, Галь, ты, я думаю, сильно напуган? Для тебя, наследного принца, нельзя было бы выискать во всем мире трех более страшных противников, чем этот черт Дуглас, злой дух Перси, и дьявол Глендовер. Разве ты не страшно испуган? Я думаю, у тебя кровь стынет в жилах.
Принц Генрих. Ничуть, уверяю тебя – мне недостает твоего инстинкта.
Фальстаф. А ведь завтра, когда ты явишься к отцу, тебе страшно достанется. Прошу тебя, из любви ко мне, приготовь ответ; сделаем репетицию.
Принц Генрих. Хорошо. Представь ты моего отца, и расспроси меня о подробностях моей жизни.
Фальстаф. Согласен. Пусть этот стул будет моим троном, этот кинжал моим скипетром и эта подушка моей короной.
Принц Генрих. И впрямь тебе троном послужит скамья, золотым скипетром кинжал из жести, и драгоценной короной жалкая лысина.
Фальстаф. Если только в тебе не угасла хоть искра благодати, ты увидишь, как я тебя теперь растрогаю. Пусть мне дадут стакан хереса, чтобы глаза у меня были красные, как будто я плакал. Я должен говорить с чувством – и я это сделаю не хуже короля Камбиза в трагедии{40}.
Принц Генрих. Хорошо. Вот я отвешиваю тебе поклон.
Фальстаф. А вот я начинаю свою речь. Отойдите в сторону, знатные лорды.
Хозяйка. Господи Иисусе! вот так славная потеха!
Фальстаф. Не плачь, супруга, токи слез напрасны.
Хозяйка. О, Боже, какую он на себя важность напустил!
Фальстаф. Уйдите, лорды, с грустной королевой;
её глазные шлюзы полны слез.
Хозяйка. Ах, Господи Иисусе! он говорит, точь в точь как эти поганые комедианты.
Фальстаф. Молчи, добрая пивная кружка, молчи, славная наливка! – Гарри, меня удивляет не только твое времяпрепровождение, но и общество, в котором ты живешь. Хотя ромашка тем быстрее ростет, чем больше ее топчут, но молодость тем скорее изнашивается, чем больше ею злоупотребляют. Что ты мой сын, в этом меня отчасти убеждают уверения твоей матери, отчасти мое собственное мнение, но в особенности плутовской взгляд твоих глаз и дурацкая отвислость нижней губы. Если же ты мой сын – и к этому я речь веду – почему же на моего сына все указывают пальцами? Неужели благодатное солнце может стать праздношатающимся и есть ежевику? Вопрос, который излишне предлагать. Неужели сын английского короля может стать вором и похищать кошельки? Вот вопрос, который приходится ставить. Есть одна вещь на свете, Гарри, о которой ты часто слышал, и которая известна у нас в стране под названием дегтя. А деготь, по свидетельству старинных писателей, марает – и точно так же марает человека твое общество. Я говорю тебе это, Гарри, не с пьяных глаз, а со слезами на глазах, не шутя, а скорбя, не только словами, а и болящим сердцем. Все таки есть один хороший человек, которого я часто замечал в твоем обществе, но я не знаю, как его зовут.
Принц Генрих. Каков он собою, ваше величество?
Фальстаф. Это внушительный и довольно плотный человек, с веселым лицом, приятными глазами и очень благородными манерами. Я думаю, ему лет около пятидесяти, или даже, пожалуй, ближе к шестидесяти, и теперь я припоминаю, что его зовут Фальстафом. Если бы этот человек оказался распутным, то его наружность очень обманчива, потому что во взоре его отражается добродетель. Если же дерево узнается по плодам, как плоды по дереву, то я с уверенностью говорю, что Фальстаф хороший человек. Его общества держись, а всех остальных прогони. Теперь, скажи мне, бездельник, где ты пропадал целый месяц?
Принц Генрих. Разве королю подобает так говорить? Стань ты теперь на мое место, а я представлю моего отца.
Фальстаф. Меня свергают с престола? Посмотрим. Если ты сумеешь быть хоть на половину столь величественным и внушительным, как я, в словах и движениях, пусть меня повесят за ноги, как кролика или зайца у продавца дичи.
Принц Генрих. Ну вот, я сел.
Фальстаф. А я стал. Судите, господа.
Принц Генрих. Ну, Гарри, откуда ты?
Фальстаф. Из Истчипа, государь.
Принц Генрих. До меня дошли очень серьезные жалобы на тебя.
Фальстаф. Это все вранье, милорд. Покажу я тебе принца, увидишь!
Принц Генрих. Ты ругаешься, скверный мальчишка? Прочь с глаз моих! Тебя насильно совращают с пути добродетели. Ты одержим дьяволом в образе жирного старика. Твой товарищ бочка, а не человек. Зачем ты водишь дружбу с этим тюком гнусностей, этим мешком скотства, с этой вздутой водянкой, с этой огромной бочкой хереса, с этими набитыми грязью кишками, с этим жареным маннингтрийским невыпотрошенным быком{41}, с этим дряхлым Пороком, седым Безбожием, с этим старым негодяем, с этим престарелым Тщеславием? На что он годен? Разве только на то, чтобы пробовать и пить херес. В чем он аккуратен и опрятен? Только в разрезывании и еде каплунов. В чем ловок? – Только в обмане. В чем расторопен? – В плутовстве. В чем презренен? – Во всем. В чем порядочен? – Ни в чем.
Фальстаф. Я бы хотел, чтобы ваша милость объяснила мне, о ком идет речь, a то я не могу понять ваших слов.
Принц Генрих. Я говорю об отвратительном совратителе юности, о Фальстафе, этом старом белобородом дьяволе.
Фальстаф. Милорд, я его знаю.
Принц Генрих. Не сомневаюсь в этом.
Фальстаф. Но если бы я сказал, что знаю за ним больше дурного, чем за самим собой – я бы солгал. Что он стар – к сожалению – об этом свидетельствуют его седины, но что он был, простите, ваше величество, распутником, это я совершенно отрицаю. Если пить херес с сахаром преступление – то да поможет Бог преступникам. Если быть веселым на старости лет грех, то многие знакомые мне старые трактирщики станут добычей дьявола. Если тучных людей следует ненавидеть, то значит, тощие коровы Фараона достойны любви. Нет, добрый государь: прогоните Пето, прогоните Бардольфа, прогоните Пойнса; но что касается милого Джэка Фальстафа, доброго Джэка Фальстафа, верного Джэка Фальстафа, храброго Джэка Фальстафа, и тем более храброго, что он старый Джэк Фальстаф – не разлучайте его с Гарри, не отнимайте его у вашего Гарри: прогнать толстого Джэка – все равно что прогнать весь мир.
Принц Генрих. Я хочу прогнать его, – и прогоню. (Слышен стук в двери. Уходят хозяйка, Фрэнсис и Бардольф).
(Снова вбегает Бардольф).
Бардольф. О, милорд, милорд! у дверей шериф и с ним грозная стража.
Фальстаф. Убирайся, плут. Нужно закончить представление. Я еще многое имею сказать в пользу Фальстафа.
(Входит хозяйка).
Хозяйка. О Господи Иисусе! Милорд, милорд!
Принц Генрих. Ну, что там такое? Уж не дьявол-ли приехал верхом на смычке? Что там случилось?
Хозяйка. Шериф и стража у дверей. Они пришли обыскать дом. Впустить их?
Фальстаф. Слышишь, Галь? Никогда не считай настоящий золотой фальшивым. Вот ты в самом деле с ума сошел, хотя и не кажешься сумасшедшим.
Принц Генрих. А ты природный трус и помимо инстинкта.
Фальстаф. Я отрицаю твою главную посылку{42}. Если ты не впустишь шерифа, хорошо. Если впустишь, пусть войдет. Если я не сумею держаться не хуже всякого другого, когда меня на телеге повезут на виселицу, то к черту все мое воспитание. Я надеюсь, что петля меня также скоро удавит, как и всякого другого.
Принц Генрих. Поди спрячься за занавеску{43} – а вы все ступайте наверх. Ну, а теперь, господа, нужно принять вид честных людей со спокойной совестью.
Фальстаф. Была у меня и честность, и спокойная совесть да теперь сплыли и потому я спрячусь. (Уходят все, кроме принца и Пето).
Принц Генрих. Позовите шерифа.
(Входят шериф и извощик).
Принц Генрих.
Что, господин шериф, угодно будет
Вам от меня?
Шериф.
Сперва, милорд, прощенье.
Народ кричит, что проследил каких-то
Людей вот в этот дом.
Принц Генрих.
Каких людей?
Шериф.
Светлейший лорд, один из них известен:
Мужчина очень жирный.
Извощик.
Точно масло.
Принц Генрих.
Его, я уверяю вас, здесь нет.
Он только что мной послан с порученьем.
Но слово я даю тебе, шериф,
Его доставить завтра, в час обеда.
Пусть держит пред тобою иль другим
Ответ во всем, в чем будет обвиняем.
Итак, прошу покинуть этот дом.
Шериф.
Я слушаю, милорд. Два джентльмена
Ограблены на триста были марок.
Принц Генрих.
Быть может. Коли их ограбил он,
То будет отвечать. Итак, прощайте.
Шериф.
Покойной ночи, благородный лорд.
Принц Генрих.
Вернее, утра доброго, не так-ли?
Шериф.
О да, милорд. Теперь уж третий час.
(Шериф и извощик уходят).
Принц Генрих. Этот жирный мошенник всем известен, как церковь св. Павла. Поди, позови его.
Пето. Фальстаф! Спит мертвецким сном, и храпит, как лошадь.
Принц Генрих. Смотри, как он тяжело дышит. Обыщи его карманы. (Пето обыскивает). Что ты нашел?
Пето. одни бумаги, милорд.
Принц Генрих. Посмотрим, что в них такое; прочти.
Пето. (читает) Item, каплун – 2 шил. 2 пенса; item – соус – 4 пенса; item – хересу, два штофа – 5 шил., 8 пенсов; item – анчоусы и херес после ужина – 2 шил., 6 пенсов; item – хлеб – пол-пенса.
Принц Генрих. Возмутительно! Только на пол-пенса хлеба при таком невероятном количестве хереса. Все остальное спрячь – мы прочтем на досуге. Пусть он тут спит до рассвета. Я с утра отправлюсь ко двору. Нам всем нужно отправиться на войну, и ты получишь почетное назначение. Этому жирному мерзавцу я доставлю место в пехоте, и я знаю, что для него пройти сто двадцать футов – смерть. Деньги мы вернем с избытком. Приходи ко мне завтра пораньше, а теперь прощай, Пето.
Пето. Прощайте, добрый лорд.
Действие третье
Сцена I
Бангор. Комната в доме архидиакона.
Входят Готспур, Ворчестер, Мортимер и Глендовер.
Мортимер.
Друзья верны, блестящи обещанья,
Начало полно радужных надежд.
Готспур.
Лорд Мортимер и вы, кузен Глендовер,
Не сесть-ли нам? И дядя Ворчестер.
Будь проклята она, – забыл я карту!
Глендовер.
Нет, вот она. Садитесь, Гарри Перси,
Кузен наш добрый Готспур. Всякий раз,
Как вас в беседе так зовет Ланкастр,
Бледнеет он и, подавляя вздох,
Желает вам скорее быть на небе.
Готспур.
А вам – в аду, как только слышит имя
Он Овена Глендовера.
Глендовер.
Винить
Его не стану: при моем рожденьи
Среди небес вдруг образы явились
Из пламени и факелы пылали.
И чуть на свет пришел я, вся земля,
Как трус, трястись до оснований стала.
Готспур.
В ту пору было-б то же, если-б кошка
У матушки у вашей окотилась,
Хотя-бы вы совсем не родились.
Глендовер.
Я говорю вам: при моем рожденьи
Земля тряслась.
Готспур.
А я вам говорю,
Что чувств моих земля не разделяла,
Когда тряслась из страха перед вами.
Глендовер.
Земля тряслась и небеса пылали.
Готспур.
О, если так, земля тряслась, пугаясь
Огня небес, не вашего рожденья.
Нередко у природы заболевшей
Престранные бывают изверженья.
Чреватая земля страдает часто,
Терзаемая внутреннею резью
От ветров злых, в её утробе скрытых.
Они-то, вон стремясь, вдруг затрясут
Старушку землю так, что колокольни
И башни, мхом покрытые, валятся.
В день вашего рожденья, заболев
Недугом тем, прабабушка земля
Тряслась от боли.
Глендовер.
Не от многих снес-бы,
Кузен, я эти все противоречья.
Позвольте-ж повторить, что при моем
Рожденьи в небесах огни пылали,
Бежали козы с гор, и ревом стада
Луга, объяты страхом, оглашались.
Те знаменья отметили меня
Отличным от других. И все теченье
Моей дальнейшей жизни подтвердило,
Что я не из людей обыкновенных.
Где тот, в пределах, морем окруженных,
Всей Англии, Шотландии, Валлиса,
Кто мог-бы поучить меня иль звать
Учеником? Кто, женщиной рожденный,
Последует за мною по крутым
Путям искусств, в глубь опытов научных?
Готспур.
Я верю, лучше вас здесь по валлийски
Никто не говорит. Иду обедать.
Мортимер.
Ну, брось, кузен. С ума его сведешь.
Глендовер.
Я духов вызывать могу из бездны.
Готспур.
И я могу, и каждый это может.
Вопрос: придет-ли дух, кого зовете?
Глендовер.
И вас, кузен, могу я научить,
Как чертом управлять.
Готспур.
Я-ж научу вас,
Как черта посрамлять: посредством правды.
Лишь правду реж, и черта посрамишь.
Коль в силах вы, так вызовите черта.
Клянусь, его смогу погнать со срамом.
Не лги всю жизнь, и черта посрамишь.
Мортимер.
Довольно. Будет праздно вам болтать.
Глендовер.
Три раза Генрих Болингброк тягался
Со мною силой. Трижды с берегов
Уэя и песчаного Северна
Он налегке был прогнан в непогоду.
Готспур.
И нагишом, и в бурю? Черт возьми!..{44}
Как лихорадки не схватил он?
Глендовер.
Полно.
Вот карта. Как, согласно договору,
Владенья на три части мы разделим?
Мортимер.
На три участка, совершенно равных,
Архидиакон так их разделил:
Вся Англия, от Трента и Северна
На юг и на восток – участок мой.
Глендоверу принадлежит весь запад
С той стороны Северна и Валлис,
И весь богатый край в пределах этих,
А вам, кузен, – все к северу от Трента.
Готовы три условья. Нам осталось
Взаимно их печатями скрепить, –
Мы с этим нынче-ж вечером покончим,
А завтра, Перси, вы и я, и добрый
Лорд Ворчестер, – все выступим в поход,
Чтоб вашего отца с шотландским войском,
Как мы решили, в Шрюсбери встречать.
Мой тесть Глендовер не готов, но помощь
Его нужна нам лишь чрез две недели.
(К Глендоверу).
За этот срок успеете собрать
Друзей, вассалов и дворян соседних.
Глендовер.
Я в более короткий срок явлюся к вам
И ваших жен с собою привезу.
От них теперь тайком и не простившись
Уехать вы должны. Не то их слезы
Зальют весь мир потопом при прощаньи.
Готспур.
Участок мой, на север от Бортона,
Мне кажется обоих ваших меньше.
Взгляните, как поток, змеясь, проходит,
Ужасный клок моих владений лучших
Отрезав полумесяцем огромным.
Я в этом месте реку запружу,
И в новом потечет русле спокойно
Прекрасный, серебристо-светлый Трент.
Не будет он излучинами виться,
Меня земель лишая богатейших.
Глендовер.
Не будет виться? Будет. Посмотрите,
Как вьется он.
Мортимер.
Да, только проследите,
Как дальше он меняет направленье.
И от меня уходит, в вашу пользу
Вот с этой стороны земли прирезав
Не меньше, чем с другой он вас лишил.
Ворчестер.
Да, но легко плотину здесь устроить,
И этот мыс на север отойдет,
И прямо потечет река и ровно.
Готспур.
Я так хочу. Расходов будет мало.
Глендовер.
Я против изменений всех.
Готспур.
Вы против?
Глендовер.
Да, их не будет.
Готспур.
Кто-ж мне скажет: нет?
Глендовер.
А я скажу.
Готспур.
Скажите-ж так, чтоб я
Не понял вас: скажите по валлийски.
Глендовер.
Я говорить умею по английски
Не хуже вас, милорд. Я при дворе
Воспитан был английском. Много нежных
Английских песен там сложил для арфы
Я в юности, язык приукрашая.
Такого дара в вас не примечали.
Готспур.
Чему, клянусь, я рад от всей души.
Я-б предпочел быть кошкой и мяукать,
Чем быть одним из этих виршеплетов,
Торгующих балладами. Приятней
Вертящийся подсвечник медный слушать,
Иль визг сухого колеса вкруг оси.
Все это боль зубную причиняет
Не так легко, как приторные вирши.
Я их люблю, как вынужденный бег
Разбитой клячи.
Глендовер.
Хорошо, для вас
Пускай река течение изменит.
Готспур.
Мне все равно. Услужливому другу
Земли дам втрое больше, но заметьте,
Едва дошло до торга, буду спорить
Из-за девятой доли волоска.
Готовы-ли условья? В путь пора.
Глендовер.
Луна сияет, – можно ехать ночью.
Пойду писца поторопить и вместе
К отъезду приготовить ваших жен.
Боюсь, что дочь рассудок потеряет:
Так нежно в Мортимера влюблена.
(Уходит).
Мортимер.
Фи, Перси, можно ль тестю моему
Перечить так?
Готспур.
Я не могу иначе.
Порой меня он бесит, повествуя
О муравьях, кротах, о духовидце
Мерлине и пророчествах его{45},
Иль о драконе, о бесперой рыбе,
бескрылом грифе, вороне слинявшем,
Лежащем льве и крадущейся кошке
И прочей тарабарщине, способной
Меня лишить рассудка. Вот послушай,
Вчера меня держал часов он девять,
Перечисляя имена чертей,
Ему служивших. Я ворчал: «гм», «вот как»,
Не слушая ни слова. Он скучней
Коня хромого и сварливой бабы,
Несносней дымной хаты. Предпочту я
На ветряной жить мельнице, и сыром
Да чесноком питаться, чем пышнейший
В крещеном мире занимать дворец
И лакомств объедаться, но его
Имея собеседником своим.
Мортимер.
По-истине, он человек достойный.
Он крайне сведущ в книгах и причастен
Наукам тайным, доблестен, как лев,
На диво обходителен и щедр,
Как рудники индийские. Кузен,
Сказать-ли вам? Ваш дух ценя высоко,
Он собственный природный нрав смиряет,
Когда ему перечите. Клянусь вам,
Нет в мире человека, кто бы мог
Его дразнить, как делаете вы,
Опасности себя не подвергая.
Позвольте-ж вас просить его терпеньем
Не злоупотреблять.
Ворчестер.
Милорд, вы вправду
Достойны порицанья. Вы с тех пор,
Как здесь живете, сделали довольно,
Чтоб из терпенья вывести его.
От этого должны вы недостатка
Избавиться, милорд. Хоть в нем порой
Видны величье, доблесть и порода, –
Все лучшее, чем вы украшены, –
Но часто он свидетельствует также
О вспыльчивости грубой, самомненьи,
Надменности, отсутствии манер
И самообладанья, о презреньи
Или высокомерьи, – недостатках,
Малейший из которых отвращает
От рыцаря, страдающего им,
Сердца людей, все доблести пятнает,
Лишая их похвал.
Готспур.
Я снова школьник.
Да здравствуют хорошие манеры!
Вот наши жены. Скажем им прости.
(Возвращается Глендовер, в сопровождении лэди Мортимер и лэди Перси).
Мортимер.
Смертельная досада. По английски
Не говорит жена, я – по валлийски.
Глендовер.
Вот дочь моя льет слезы, не желая
расстаться с вами. Хочет быть солдатом
И на войну поехать.
Мортимер.
Объясните,
Любезный батюшка, ей с тетей Перси,
Что вскоре под охраной вашей обе
Последуют за нами.
(Глендовер говорит с лэди Мортимер по валлийски, она на том же языке ему отвечает).
Глендовер.
Безутешна.
Да, словом убежденья не проймешь
Упрямой, своевольной этой бабы.
(Лэди Мортимер обращается к мужу на валлийском языке).
Мортимер.
Я понял взор твой. Тот язык валлийский,
Что льется с этих вот небес припухших,
Я знаю слишком хорошо. Лишь стыд
Мешает мне на нем же отвечать.
(Лэди Мортимер снова обращается к нему по валлийски).
Твои я поцелуи понимаю,
Как ты мои, и это я зову
Прочувствованным диспутом. Но, друг мой,
Не успокоюсь раньше, чем язык твой
Не изучу. Валлийской речи звук
В твоих устах чарует, точно песня,
Которую прекрасная в саду,
Поет под рокот лютни королева.
Глендовер.
Как таять ты начнешь, она совсем
рассудок потеряет.
(Лэди Мортимер опят обращается к мужу по валлийски).
Мортимер.
О, я в этом
Само невежество!
Глендовер.
Она вас просит
Прилечь на эти пышные цыновки,
К ней на колени голову склонить,
Она вам будет петь напев любимый,
Пока бог сна вам веки не смежит
И кровь заворожит истомой сладкой, –
Чтоб разница была меж сном и явью
Не больше, чем меж днем и ночью в час,
Как в упряжи небесной колесница
С востока в путь выходит золотой.
Мортимер.
От всей души я буду слушать пенье;
Тем временем нам списки приготовят.
Глендовер.
Ты так и сделай. Те же музыканты,
Что вам должны играть, теперь витают
За тысячу отсюда миль. Но вскоре
Услышите вы их. Присядь и жди.
Готспур.
Поди сюда, Кэт. Ты в совершенстве изучила искусство лежать. Скорей, скорей, дай мне положить голову тебе на колени.
Лэди Перси.
Поди прочь, вертопрах.
(Глендовер произносит несколько слов по валлийски, и немедленно раздаются звуки музыки).
Готспур.
Знать, дьявол понимает по валлийски.
Коль так, не диво, что причуд он полон.
Клянусь Пречистой Девой, музыкант
Он превосходный.
Лэди Перси.
В таком случае ты более всего музыкален, потому что вечно одержим причудами. Лежи смирно, воришка, и слушай, как лэди будет петь по валлийски.
Готспур.
Я предпочел-бы слушать, как моя собака «Лэди» воет по ирландски.
Лэди Перси.
Хочешь, чтобы тебе разбили череп?
Готспур.
Нет, не хочу.
Лэди Перси.
В таком случае лежи смирно.
Готспур.
Зачем? Это – недостаток женский.
Лэди Перси.
Да поможет тебе Бог!
Готспур.
Пробраться в постель к валлийской лэди?
Лэди Перси.
Это еще что такое?
Готспур.
Молчи, она собирается петь.
(Лэди Мортимер поет валлийскую песню).
Теперь, Кэт, я хотел-бы послушать твое пенье.
Лэди Перси.
Я-то? ни за какие коврижки.
Готспур.
«Вы-то? Ни за какие коврижки». Дружок мой, вы выражаетесь сладко, как жена кондитера. «Я-то, ни за какие коврижки». Или: «так же верно, как то, что я живу». Или: «да поможет мне Бог». Или: «это ясно как божий день». Ты божишься так шелково-мещански,
Как будто не гуляла никогда
Ты дальше Финсбери{46}. Как лэди, Кэт,
Должна ты рот набить божбой отборной,
«Коврижки» – же и пряничные клятвы
Мещанкам разодетым предоставить
И щеголям воскресным. Спой, прошу.
Лэди Перси.
Я петь не стану.
Готспур.
Петь – это самое верное средство сойти за портного или за дрессировщика снигирей. Условия будут скоро готовы, и я через два часа еду. Итак, приходи ко мне, если хочешь. (Уходит).
Глендовер.
Лорд Мортимер, идем. Вы так же вяло
Относитесь к отъезду, как лорд Перси
Пылает нетерпеньем. Договор,
Должно быть, переписан. Остается
Печати приложить – и на коней.
Мортимер.
Я с радостью готов. (Уходят).
Сцена II
Лондон. Комната во дворце.
Входят король Генрих, принц Генрих и лорды.
Король Генрих.
Оставьте нас, милорды. Принц Уэльский
И я поговорим наедине.
Но будьте все поблизости. Вы вскоре
Понадобитесь нам. (Лорды выходят).
За что, не знаю,
За грех какой мой тяжкий Бог решил
В совете тайном из моей же крови
Создать мне отомщение и бич.
Но знаю то, что весь твой образ жизни
Мне доказал, что ты назначен быть
Бичем небес, орудьем жгучей мести
И карой за грехи мои. Иначе
Как объяснить, что цели столь пустые
И грубые, столь гнусные дела,
Столь жалкия, позорные затеи,
Столь пошлые забавы, круг столь низкий
Товарищей, где корни ты пустил, –
Что все это могло ужиться с кровью
Твоей высокой, с сердцем королевским?
Принц Генрих.
Коль вашему величеству угодно,
Хотел-бы быть я в силах оправдаться
Во всех проступках так же, как могу
От множества взводимых на меня
Себя очистить ложных обвинений.
Позвольте-ж мне молить о снисхожденьи;
Коль обнаружу лживость многих сказок,
Которым слух правителя порой
Не может не внимать из льстивых уст
Вестовщиков и сплетников презренных, –
Простите мне, хотя-б за то, что каюсь,
Действительно свершенные ошибки,
В которые обманно вовлечен
Я молодостью был своей беспутной.
Король Генрих.
Прости тебя Господь. Но все же, Гарри,
Дивлюсь твоим наклонностям, ушедшим
Так далеко от гордого полета
Твоих всех предков. Ты в совете места
Лишился из-за грубости, – его
Твой младший занял брат. Сердцам придворных
И принцев крови чужд ты совершенно.
Надежды, ожиданья прежних дней, –
Все рушились. Нет больше человека,
Кто-б о твоем паденьи не пророчил.
Ведь если-б я присутствие свое
Так расточал, как ты, собой пресытив
Глаза народа, если-б в дружбе с чернью
Изнашивал себя и дешевел, –
То никогда общественное мненье
Надеть не помогло-бы мне венец,
А, к прежней власти верность сохраня,
Оставило-б меня в изгнаньи темном,
Как мужа низкой пробы, без цены.
Но, редко появляясь, каждый раз
Я возбуждал вниманье, что комета.
Показывали детям: «это он».
Вслух вопрошали: «где? кто Болингброк?»
Тогда, рядясь в смиренье, похищая
Всю ласковость, какая есть лишь в небе,
В сердцах людей я преданность рождал,
А в их устах – приветственные клики
В присутствии хотя-бы короля.
Так пребывал всегда я свеж и нов.
Народ меня мог видеть, точно ризу
Первосвященника, лишь с изумленьем.
И столь же редким будучи, сколь пышным,
Мое явленье праздником казалось,
Тем более торжественным, что редким.
А ветренный король повсюду рыскал
С толпой шутов, чьи шутки, точно хворост,
Сгорали, еле вспыхнув; принижал
Свой сан высокий; остряков вертлявых
Призвал в свой двор и царственное имя
Их смехом осквернял; забыв свой сан,
Насмешки поощрял над молодыми
Повесами и подвергался сам
Глумленью безбородых шутников;
Являлся среди улиц многолюдных,
Прислушиваться стал к молве народной
И так глаза людей собой мозолил,
Что от его присутствия тошнило,
Как человека, кто объелся меда,
Тошнит от сладости: немножко больше,
Чем мало, и выходит слишком много.
Являясь пред толпой, он был похож
На крик кукушки в дни июня: слышишь,
И забываешь. На него глядели
Тупым, усталым от привычки взглядом,
Не взорами восторга, как взирают
На солнце королевского величья,
Когда оно глаза ласкает редко.
Но, опустив ресницы, в полусне
Смотрели на лицо его, как смотрит
Угрюмый человек в лицо соседа,
Чьим пресыщен присутствием давно.
На той же, Гарри, ты стоишь дороге.
Лишился королевских преимуществ
Ты из-за низких связей. В тягость всем
Стал вид твой, кроме лишь меня, кто чаще
Тебя хотел-бы видеть и чьи взоры
Ослеплены, наперекор желанью,
Безумной нежностью.
Принц Генрих.
Я постараюсь,
О, трижды благосклонный государь,
Быть более самим собой отныне.
Король Генрих.
Таким, как ты теперь в глазах людей,
Ричард был в дни, как на пути обратном
Из Франции я прибыл в Равенспург.
Каким я был тогда, теперь стал Перси.
Клянусь своим я скиптром и душой,
Он больше прав имеет на корону,
Чем ты, лишь тень наследника престола.
Не приобрев намека на права,
Уж он войска без счета вывел в поле,
Вооруженной пасти льва на встречу.
И, будучи пред возрастом в долгу
Не более чем ты, он старых лордов,
Епископов почтенных за собою
Ведет в кровавый бой на звон мечей.
Какую славу вечную стяжал он
Победой над Дугласом знаменитым,
Кто бурными набегами своими
И доблестью бойца себе снискал
Средь всех солдат в державах христианских
Первейший сан и воинский почет.
Три раза Готспур, этот Марс в пеленках,
Дитя-герой, усилья все разбил
Великого Дугласа, самого же
Взял в плен, освободил, обрел в нем друга,
Чтобы наполнить бездну старой розни
И потрясти наш трон и наш покой.
Что ж вы об этом скажете нам? Перси,
Нортомберлэнд, архиепископ Иоркский,
Дуглас и Мортимер соединились
И против нас восстали. Но зачем
Тебе я сообщаю эти вести?
Зачем я о врагах своих толкую
С тобой, врагом и злейшим, и ближайшим?
С тобой, кто вдруг, из рабского-ли страха,
В постыдном увлеченьи, иль со скуки
Способен, как наемник Перси, против
Меня-ж сражаться, следуя за ним
И перед гневом Перси пресмыкаясь,
Чтоб доказать, как выродился ты.
Принц Генрих.
Не думайте о том, чего не будет.
И Бог пусть всех простит, кто от меня
Так отклонил расположенье ваше.
За это все своею головой
Заплатит Перси мне. Когда-нибудь,
Под вечер дня, отмеченного славой,
Я с гордостью скажу, что я ваш сын.
В доспехах к вам приду окровавленных,
Лицо под маской спрятавши кровавой,
Но, смыв ее, позор свой вместе смою.
То будет день, – пусть только он заблещет, –
В который этот баловень молвы,
Блестящий Готспур, многославный рыцарь,
Сразится с вашим сыном позабытым.
О, если-б разрослись до легиона
Те доблести, что шлем его венчают,
Позор же над моею головой
Стал больше вдвое! Ибо будет время,
Когда позор на славу обменяем
Мы с этим юным северным вождем.
О, добрый государь, ведь этот Перси –
Прикащик мой, кто для меня обязан
Как можно больше славы накопить.
Отчета я потребую так строго,
Что до последней он вернет крупицы
Все почести, все доблести свои,
Иль вырву тот отчет я вместе с сердцем.
Я именем вам Бога в том клянусь.
И если Бог мне даст исполнить клятву,
Молю вас, государь, бальзам прощенья
Пролейте на зияющие раны
Моей беспутной жизни. Если-ж нет,
То смерть все договоры разрешает.
Но умереть сто тысяч раз мне слаще,
Чем свой обет нарушить хоть в малейшем.
Король Генрих.
В нем смерть ста тысячам бунтовщиков.
Ты получаешь главное начальство.
(Входит Блент).
Что, добрый Блент? В твоих глазах поспешность.
Блент.
Не терпит отлагательств мой доклад.
Лорд Мортимер шотландский извещает{47},
Что в Шрюсбери, в одиннадцатый день
Теперешнего месяца, сошлись
Мятежники английские с Дугласом.
Коль все взаимно сдержат обещанья,
Сберется рать столь грозная, какая
Еще не угрожала королевству.
Король Генрих.
Пять дней назад узнал я вашу новость.
Граф Вестморлэнд уж выступил сегодня,
А с ним лорд Джон Ланкастерский, мой сын.
Ты, Гарри, едешь в среду, мы – в четверг.
Пусть местом нашей встречи будет Бриджнорт;
На Глостершир отправишься туда.
На мой расчет, – через двенадцать дней
Все наши силы в Бриджнорте сойдутся.
Не станем медлить. Жизнь готовит нам труды.
Покуда ждем, растут мятежников ряды.
(Уходят).
Сцена III
Истчип. Комната в таверне «Кабанья Голова».
Входят Фальстаф и Бардольф.
Фальстаф. Бардольф, неправда-ли, я возмутительно опустился со времени последнего нашего дела? Я худею, сохну. Кожа висит на мне, как распущенное платье на старой женщине. Я сморщился, как печеное яблоко. Надо мне покаяться, и как можно скорее, пока я еще хоть на что-нибудь похож. А то я скоро совсем ослабею, и у меня не хватит силы на покаяние. Пусть я буду перечным зерном, или лошадью на пивоваренном заводе, если я не позабыл, какой вид имеет церковь внутри. Общество, дурное общество погубило меня.