На своей стороне

Не знаешь, кто он и откуда,

Не знаешь о нем ничего.

Живой, человечьего рода

В прицеле ствола твоего.

Так встретились запад с востоком

Той страшной военной зимой.

Один – не забудет вовеки,

Второго – не дождутся домой.

Юрьё Олави Юльхя

Глава I
Беглецы

Эйнари проснулся рано, не было и пяти. Осенью на севере Карелии в это время еще совсем темно. Нужно подождать – сейчас выходить бесполезно, но через час-полтора надо идти.

«Не идти, а бежать! Бежать! – думал Эйнари. – Вещмешок, еды на три дня, документы, револьвер, награды, деньги… Лучше бы купил еще часов или каких-то украшений. Зачем эти рубли? Прикуривать от них, что ли?»

Эйнари нервничал. В одиночку он запросто осилил бы этот марш-бросок, не подвергая себя риску. Гулять по питерским улицам ночью и то опаснее. Однако Эйнари был не один.

«Константин, Костя, единственный сын, двенадцать лет. Справится? Справится, куда он денется, зря, что ли, первые места в школе занимал по лыжным гонкам. Я в его годы уже работал. А жена? Анна, Анна-Мария – она выросла здесь, среди лесов, озер, сопок, болот и ламбин. Расстояния ее никогда не пугали. Но сейчас не школьные соревнования и не поход за клюквой – здесь такие гонки, что запросто можно поплатиться жизнью», – тревожился глава семьи.

За себя Эйнари не очень боялся – смерть он видел много раз, но умирать не спешил, поэтому и решился на такой отчаянный шаг. Боялся за близких – имеет ли право подвергать их такому риску?

Может, остаться в поселке, а потом вернуться в Петрозаводск? Никто ничего не заподозрит, да ничего и не было. Только не верил Эйнари, что все обойдется, чувствовал, единственный выход спасти себя и семью – бежать.

Дрова в печке, береста на своих местах. Выпить чаю… Хлеб, масло и, конечно, шоколад. Как говорил в далеком двадцать втором году командир Тойво: «Налегайте на шоколад, возможно, больше его не попробуете».

В том походе сам Каменев вручил бойцам несколько ящиков с шоколадом.

Эйнари разбудил Анну и Костика.

– Готовьтесь! Пьем чай и идем…

– Чего так рано, папа? Сегодня же воскресенье, давай еще побудем.

– Сынок, нужно возвращаться в Реболы.

***

Эйнари Хейкконен вырвался в небольшой отпуск на родину жены, в северную карельскую деревню, якобы по семейным обстоятельствам.

Сначала они были в Реболах, потом отправилась в Колвасозеро, где жил дядя Анны-Марии. Однако застать бойкого карела дома не получилось, он пропадал где-то на рыбалке. На один день семья Хейкконена осталась в большом карельском доме. Обстоятельства способствовали намеченному.

Костик, естественно, ничего не знал. Жене Эйнари рассказал обо всем только когда они прибыли в Реболы. Отсюда до Финляндии было совсем близко.

Анна, дочь карела и финки, хотя и выросла в глухой, даже по меркам Карелии, деревне, была женщиной весьма неглупой и наблюдательной. Она и сама не раз задумывалась о будущем. Многие ее подруги остались без мужей, а кое-кто пропал… просто пропал. Ирма, финка, учительница из Петрозаводска, которая работала с Анной в одной школе, теперь арестована по подозрению в антисоветской деятельности. Тойво, двоюродный брат Анны, проживавший в селе Лендеры, уже несколько месяцев сидит в тюрьме в Ленинграде. Хотя за что можно было арестовать простодушного Тойво? Какой из него «шпион»? Все что он мог сделать – рассказать, где растет больше морошки, и показать места, где щука идет на нерест.

Многие друзья и сослуживцы Эйнари стали «врагами народа». Сначала казалось, что это просто недоразумения и ошибки. Однако «шпионов» становилось все больше и больше. Карелы, эстонцы, русские, украинцы то передавали секреты немцам, полякам, французам, то вредили по заданию англичан. Финнов-эмигрантов из США и Канады массово обвиняли в связях с американскими империалистами.

Судьба «американских» финнов незавидна. После гражданской междоусобицы в Финляндии они переехали в США. В двадцатые годы их пригласили в СССР «строить светлое будущее». Потом начались гонения и репрессии. Ирма и Ерхо как раз из таких. Они жили в небольшом городке в штате Мэн в своем маленьком домике. Ерхо был членом американской коммунистической партии. Продав все, семья пересекла океан и стала налаживать жизнь в Карелии. Теперь Ирма арестована, а Ерхо исчез. Может, его уже нет в живых. Молча ждать своей участи Анна и Эйнари не хотели.

Эйнари порой размышлял о темпераменте северных жителей. Принято считать, что финны – это уравновешенные и медлительные люди, им чужды сильные эмоциональные порывы. Но за внешним спокойствием северного характера скрывается упрямство и сильная любовь к воле. Могло ли быть по-другому у тех, кто вырос среди диких лесов и озер, кто близок к природе, природе очень суровой, природе, которая лишь несколько месяцев благосклонна к человеку, а все остальное время проверяет на прочность его характер. Упорство такое сродни работе силового двигателя на дизельном топливе, который долго заводится, а потом долго-долго тянет, несмотря на препятствия.

Карелы отличались от финнов – они были бойкими, иногда даже слишком эмоциональными. Эйнари вспомнил, как порой быстро говорили жители Ругозера, Ребол, Лендер, переходя с русского на карельский.

Советская власть или царские наместники? Народ северных районов одинаково равнодушно воспринимал и тех и других, внешне как бы подчиняясь, однако лишь до тех пор, пока чиновники не сильно мешали ему жить. Жители северного края любили простор и расстояния, леса и озера – казалось, они примут и НЭП, и коммунизм, и социализм. Куда больше, чем политика, их заботили приход весны, рыбная ловля, дождливое лето, нерест сига и щуки. Это был свой самобытный мир.

Анна, впитавшая в себя эту стихию и эту природу, не боялась трудностей и лишений, но вовсе не хотела фатально ждать своей участи где-нибудь в Петрозаводске или под Ленинградом. Эта женщина была готова рисковать и действовать, только бы не сгинуть и не пропасть в заключении. А Эйнари? Эйнари – финн, боровшийся за справедливость и равенство, романтик-идеалист, который, тем не менее, хотел жить без страха за свое будущее. Поэтому когда Эйнари рассказал Анне о тайных планах, они оба были готовы к тому, что настало время бороться за собственную судьбу.

***

Завтрак, быстрые сборы. В семь часов утра, едва рассвело, Эйнари, Анна и Костик тронулись в путь. В этот воскресный день в Колвасозеро еще все спали. Давно закончились белые ночи, отошли грибы и ягоды, росла только клюква на болотах. Сколько ее за свое детство насобирали Анна и Эйнари, не счесть.

За спиной у Анны был короб с ягодами. Эйнари набрал клюквы еще в субботу утром. Если наряд пограничников их задержит, то легенда простая – возвращались в Реболы, но решили набрать ягод. Ребенок крутанулся на болоте и потерялся. Стали искать, ходили долго, пока собрались в кучу, заблудились. Правдоподобно? Вроде, да. А если что-то пойдет не так? Эйнари гнал прочь эти мысли, не зря он прошел отличную подготовку и общался в молодости с лучшими разведчиками Страны Советов.

Нож на поясе и револьвер, Эйнари оставил его себе еще со времен Гражданской, на всякий случай. Второй нож припрятан в голенище. Только бы не пришлось всем этим воспользоваться. Хотелось без крови. К тому же Хейкконен понимал, что пограничники тоже не робкого десятка, а с ребенком и женщиной «в обозе» не сильно и повоюешь.

Костик прервал размышления.

– Папа, но поселок ведь в другой стороне! Мы не туда идем.

– Эх, Костян, ты, брат, долго жил в городе, слишком долго, – беззаботно ответил Эйнари. – Разве не знаешь, что можно немного срезать, а по пути еще и ягод набрать? Анна, помнишь эти места?

– Как же не помнить, мне здесь каждая тропинка знакома.

Костик неуверенно посмотрел на мать.

– Ну, ладно, вам виднее.

Но что могло быть виднее родителям, Костик не очень понимал. Двигались на запад, а нужно – на восток. Мальчик был сообразительным, но послушно шел за родителями, не проронив больше ни слова.

Они вышли за поселок и свернули в лес. Эйнари бодро шагал впереди. Еще несколько дней назад он прошел окрестности, выбрал место, где можно идти по лесу, насмотрел ориентиры, поработал с картой и компасом. Через госграницу на одном запале не перейдешь. Просто ломануться в лес и идти на авось? Нет, сейчас не июнь и не белые ночи. Нужно действовать иначе. Поэтому идти они будут по маршруту, полагаясь на карту и компас. План был простой – двигаться на запад, потихоньку забирая к северу, в направлении Киекинкоски, а там уже в ближайший населенный пункт Кухмо, где Хейкконен намеревался идти в муниципалитет, в полицию, куда угодно, но обозначить себя первым.

Однако был и другой вариант – при встрече с финскими пограничниками, патрулями сдаваться первыми, не ждать, пока засекут. Логика нехитрая – в первом случае ты сдался добровольно, во втором – попался. Именно поэтому Эйнари и хотел во что бы то ни стало «ударить» первым. А вот если его задержат, то это вызовет массу подозрений. Мало ли перебежчиков – двойных агентов? Профессиональная гордость, собственное героическое прошлое, боевой опыт не позволяли принять мысль, что его могут задержать как рядового нарушителя границы. До финского Кухмо от Колвасозера, как прикидывал Эйнари, было где-то километров восемьдесят, однако их нужно преодолеть не по дороге, а по карельской тайге.

Недалеко послышалось какое-то движение. В лесу обычно тихо и слышен любой посторонний звук.

«Зверь! Вряд ли, только если лось. Люди?», – от этой мысли Эйнари стало не по себе…

***

Комбриг Смолин¹ проснулся с жуткой головной болью. Молоденький «нквдшник» не признавал прошлых заслуг. Смолин был для него антисоветчиком и британским шпионом, а раз не хотел сознаваться в преступлениях, вполне логично добиться признания силой. Сейчас бы водки и забыться, но забыться в камере уже не получится.

Начальник Военно-инженерной академии РККА был человеком волевым, но то, что творилось последние полтора года, не могло пройти бесследно даже для таких людей, как Смолин. Он уже многое успел пережить – мировая и Гражданская войны, контрреволюционные мятежи, служба на Кавказе. Однако терять своих товарищей и сослуживцев в мирное время, слышать, что, дескать, кто-то из них агент японской разведки, и быть бессильным что-либо сделать… в голове не укладывалось.

Смолин осознавал, что рано или поздно наступит и его очередь. Чем он лучше других? К тому же бывший офицер царской армии, «военспец». Если Тухачевского расстреляли, то и с ним особо церемониться не будут. Месяц назад, в конце августа, обвинили в антитеррористической деятельности, а потом и расстреляли видного теоретика Константина Соколова-Страхова², между прочим, тоже царского офицера.

Иван Иванович знал Соколова-Страхова, пересекались на Карельском фронте в двадцать первом – двадцать втором году, вместе получали значки «Честному воину Карельского фронта», потом еще не раз встречались на курсах «Выстрел»³, в Военной академии имени Фрунзе, в штабе армии.

Не все любили бывших царских офицеров, особенно те, кто попал в Красную Армию через «политические учреждения» советской власти. Однако «военспецы», тем более те, кто успел повоевать еще в мировую, пользовались уважением и авторитетом среди бойцов и командиров РККА.

Гражданская война, ликвидация «белофинской авантюры», короткая война с Польшей – солидный боевой опыт. Но мировая… Тут иной масштаб. Противник – это не наспех сколоченные из юнкеров и крестьян отряды или «войско» польское, а немецкие и австрийские части, передовые европейские армии с тактикой и стратегией по всем канонам и правилам военной науки. Было чему поучиться у этих людей, особенно молодежи из Красной Армии. Но на холодном полу в московской тюрьме это не имело никакого значения.

Лязгнула дверь.

– Смолин, на выход!

С трудом поднявшись, Иван Иванович вышел из камеры.

– Пойдем, сегодня суд!

«Суд, допрос – какая уже разница, хотя на суде, наверное, бить не будут», – подумал Смолин.

Его провели в специальную комнату, где гражданский выдал полотенце, щетку и велел привести себя в «божеский» вид. Из Лефортовской тюрьмы Смолина должны были перевести под конвоем в здание Военной коллегии Верховного Суда, по Никольской улице, сейчас она называлась улицей 25 Октября.

Конвой? Хватило бы одного красноармейца. Смолина арестовали в середине мая, а сейчас двадцатое сентября. Избиения, скудное питание – какой из него беглец? Однако в НКВД знали, что среди военных, особенно среди тех, кто участвовал в Гражданской, много отчаянных товарищей.

Весной 1937 года по дороге в Москву была предпринята попытка арестовать комкора Примакова⁴. Но герой-кавалерист вспомнил былое червоноказачье прошлое – долго разбираться не стал и с помощью личной охраны обратил «незадачливых» сотрудников в бегство. Бжишкянца Гая Дмитриевича⁵ пришлось арестовывать дважды. По пути в Ярославскую колонию комкор, выломав доски, выпрыгнул из вагона, сломал ногу, что не помешало ему скрываться от преследования. Сгубило командира то, что он сам связался с Ворошиловым, надеясь на справедливое решение и защиту. Однако связи не помогли.

В полдесятого утра должно было состояться заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР. Дело Смолина рассматривала «тройка», председательствовал Плавнек Леонард Янович⁶.

Они узнали друг друга. В начале тридцатых Смолин служил на Кавказе, командовал Кавказской армией, а Плавнек в то время был председателем военного трибунала Северо-Кавказского военного округа. Теперь вот измученный Смолин предстал перед судом. Не думал он, что один будет выносить приговор другому.

– Гражданин Смолин, признаете свое участие в антисоветской деятельности и сотрудничестве с иностранными разведками?

– Нет, не признаю, – тихо ответил командир.

– Есть свидетельские показания и улики, – сказал председатель.

– У вас в квартире нашли немецкие марки, пистолет системы «вальтер», – продолжил член «тройки».

– Это ваше? Откуда?

– Не мое, уже сто раз говорил.

– А чье?

– Значит, подкинули! На кой мне этот «вальтер», оружие у меня и свое есть.

– Свидетельские показания! Курсант Дьяконов пишет, что неоднократно слышал от вас антисоветские высказывания на лекциях в Военно-инженерной академии.

– В академии мои лекции посещали сотни курсантов. Один Дьяконов слышал? – едва усмехнувшись, спросил Смолин.

Плавнек колебался, хотя это был далеко не первый его обвинительный приговор. Смолина должны расстрелять. Следствие признательных показаний из него не выбило. Однако отсутствие показаний еще не говорит в пользу подсудимого. Да какой уже Смолин подсудимый, он обреченный: «Если не мы, то Ульрих разберется по-своему».

Надо было бы Смолина оправдать, но ему давно дали указание сверху. Очередная «вышка». Плавнек посмотрел на подсудимого – сотая доля секунды… Леонард отвел взгляд. Смотреть в глаза человеку, которого он должен был незаслуженно приговорить к смерти, человеку, с которым еще каких-то четыре года назад вместе ужинал в Кисловодске, было невыносимо.

«Или оправдать, а там будь что будет… Лечь в больницу, уехать по семейным обстоятельствам», – терзался сомнениями Леонард Янович, но ему не хотелось через время самому стоять перед «двойкой» или «тройкой», доказывая очевидные вещи.

Смолин вины своей не признавал, обвинения считал вымыслом. Собственно ничего особо ему предъявить и не смогли. Немецкий пистолет, бумаги, показания свидетелей, которых, может, никогда и не было – сплошной фарс, местами комичный, но речь шла о жизни, вернее, сейчас уже о смерти. «Суд» длился минут пятнадцать, но Ивану Ивановичу казалось, что несколько часов.

«Суд удаляется на совещание!» – этим закончилась вся дискуссия по уликам и свидетелям.

Прошло минут двадцать. Плавнек почему-то тянул время. Приговор оглашали недолго.

– … За антисоветскую и контрреволюционную деятельность приговорить Смолина Ивана Ивановича к высшей мере наказания… Приговор привести в исполнение 20 сентября 1937 года…

Плавнек подписывал текст заранее известного приговора. Оправдывать подобных заключенных мог только товарищ Сталин. Списки осужденных к высшей мере, к заключению в лагерях составлены и утверждены заранее. Только вот подписать приговор должен был он, корвоенюрист, Плавнек Леонард Янович, а ни кто другой. И как человек закона он ясно представлял, что по совести и по праву за этот «приговор» отвечает лично, не меньше, а может и больше, чем товарищ Сталин.

Смолина увели. Жить ему оставалось меньше двух часов.

Молодой конвойный невзначай шепнул: «Это конец! Все!»

Иван Иванович остался в маленькой комнате в томительном ожидании. Он думал об отце, матери, семье. Несколько раз помолился, вспомнил товарищей, с которыми служил и воевал. В памяти всплыл эпизод, как этой зимой, в феврале, они случайно пересеклись в коридорах штаба РККА в Ленинграде с Эйнари Хейкконеном. Вспоминали Карельский фронт и товарищей. Речь зашла о репрессиях. И хотя делиться этим было не принято, да и очень опасно, Смолин почему-то верил, что Эйнари настоящий офицер и командир.

Тогда он сказал: «Процесс идет не туда, как бы нас не вышвырнули из армии к едрене фене».

На что Эйнари ответил: «Может, чего и похуже будет».

Через час Смолина вели по коридорам. Во внутреннем дворике суда маленький человек в кожаной кепке с неприятным взглядом зачитал смертный приговор. Для человека в кепке дело привычное – расстреливал он не первый раз, никаких мук совести. Партия сказала: «Надо!»

«Все эти вредители, антисоветчики, враги народа. Да без суда и следствия сразу к стенке! Еще возиться с ними», – рассуждал маленький человек.

В принципе, он был близок к истине – без суда и следствия…

– Лицом к стене! – приказал он Смолину, – я сказал, лицом к стене!

Но Иван Иванович, широко раскрыв глаза, не поворачивался к стенке. Он смотрел на палача. Маленький человек, подобно зверю, не смог выдержать этого взгляда.

– Ладно, как знаешь!

В понедельник 20 сентября 1937 года во дворе здания Военной коллегии Верховного Суда СССР был расстрелян Смолин Иван Иванович. Примерно в это время Эйнари Хейкконен вместе с женой и сыном, пробираясь сквозь леса и болота, пересекал государственную границу СССР и Финляндии.

Подписавшего приговор гражданина Плавнека арестовали через полтора месяца – 10 ноября 1937 года. Летом следующего года, 7 июня, по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР его признали виновным в соучастии в контрреволюционном военном заговоре и принадлежности к антисоветской латышской националистической организации, приговорив «к высшей мере социальной защиты» – расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день в Москве.

***

Эйнари заметно устал, не говоря о Костике и Анне. По подсчетам, они находились уже в Финляндии. Но государственная граница только на карте идет четкой красной линией – в лесах и сопках никакие линии не нарисованы.

Хорошо, что удалось избежать встречи с пограничным нарядом. Вторая Ребольская пограничная комендатура имела в своем составе несколько линейных и резервных застав, на заставе – человек двадцать-тридцать личного состава. Протяженность границы колоссальная, поэтому Эйнари не понадобилось ни труда, ни везения, чтобы не столкнуться с пограничниками.

Однако карельские леса в конце сентября не располагали к таким вот «прогулкам». На вторые сутки хождений с компасом и картой семья наконец-то вышла к лесной дороге. Дорога рано или поздно должна была вывести их к какому-нибудь населенному пункту, да и идти по дороге, пусть даже по плохой, все-таки лучше, чем через лес. Еды оставалось немного.

Очередной привал. Костер, чай в котелке и шоколад. Жена и сын устало смотрели на главу семьи.

– Костик, за последние два дня ты слопал шоколада больше чем за два года. Не поход, а малина, – улыбнулся Эйнари.

– Да уж, малина, – тихо сказала Анна, – Эйнари, еще пару дней такого похода…

– Нужно потерпеть, осталось немного – и полный порядок.

Где этот порядок и когда он наступит, Эйнари еще не представлял. Как их встретит финская сторона? Не получится ли как в русской пословице: «Из огня да в полымя»? Но жребий брошен, свой Рубикон он перешел. Хотя незаконное пересечение государственной границы СССР вместе с семьей – это посильнее Рубикона будет.

Эйнари смущала не столько проблема идти пешком, сколько проблема идти в нужном направлении. Возможно, встретят кого-то из местных, расспросят дорогу. На случай, если кто-то полюбопытствует, что Эйнари тут делает с женщиной и ребенком, была заготовлена незатейливая легенда – сам он из области Северное Саво, из Терво, летом работал на ферме, сейчас работы нет. Вместе с другим батраком отправились на заработки в Киекинкоски, где, как говорил Матти, именно так звали вымышленного товарища, жили его родственники. Матти обещал работу, однако в пути куда-то пропал, заодно прихватил скудные сбережения Эйнари. Проснулись утром, а его нет. Попытались искать, но только потеряли время, вдобавок еще и заблудились. И вот Эйнари с женой и сыном хотят отправиться в Кухмо, найти себе какую-то работу или, на худой конец, вернуться домой. В любом случае Эйнари должен быть не местным, потому как в Финляндии, особенно в провинциях, все друг друга знали. Скажи, что из Кухмо, и тебя тотчас спросят, а знаешь ли ты Юхани Кекконена, сына Эльмари, Эльмари, который женат на дочке Вилхо Калио, племянника Керхонена. Поэтому заранее нужно избежать подобных вопросов.

Вскоре семью нагнала телега. Лошадью управлял крепкий мужчина с рыжей бородой и добродушным взглядом – типичный финский крестьянин.

– Terve⁷, – первым поздоровался мужчина.

– Я Суло, направляюсь в Кухмо, вам куда?

– Меня зовут Эйнари. Мы тоже в Кухмо. Подвезете?

– Отчего же не подвезти. Веселее будет дорога.

Только бы этот Суло не задавал много вопросов. Однако опасения были напрасны. Стоило Эйнари спросить о хозяйстве, коровах и урожае, как последовал неторопливый монолог крестьянина. Оставалось лишь заполнять паузы между речами Суло и кивать головой. На подъезде к Кухмо Эйнари уже знал о семье, родственниках и соседях крестьянина почти все. Впрочем, эта информация вряд ли имела ценность даже в пределах Киекинкоски, но Суло уж больно хотел поговорить.

После четырех часов неспешного хода путники прибыли в город. Попрощавшись с крестьянином на одной из улиц маленького Кухмо, Эйнари вместе с семьей отправился искать местную власть или каких-нибудь военных. Уже через полчаса они прибыли к штабу пограничной комендатуры.

***

Лео Кюандер⁸ только что закончил разговор с начальником пограничной охраны Финляндии. Никаких эксцессов на границе, никаких русских шпионов – самое время выпить кофе солидному человеку в чине подполковника, командовавшему пограничной комендатурой в провинции Кайнуу⁹. Почти в это же время Эйнари вместе с женой и сыном подошел к воротам управления пограничной охраны.

Обратившись к дежурившим на КПП солдатам-пограничникам, Эйнари сказал, что ему нужно увидеть «главного» офицера. Далее, немного заикаясь, рассказал, что прибыл из Киекинкоски. Сегодня ранним утром он видел в лесу двух подозрительных типов, которые говорили на иностранном языке, скорее всего, на русском. Они прятали какие-то вещи, при них было оружие. Сильно напуганный, больше часа мужчина сидел лесу, боясь пошевелиться, пока русские не ушли.

Пограничники с недоверием посмотрели на Эйнари, тем не менее один из них отправился в штаб. Через некоторое время к будке часового подбежал молодой лейтенант. Эйнари обратил внимание на начищенные до блеска латунные эмблемы, одна – офицерская, в виде льва, а вторая – эмблема погранвойск Финляндии, голова медведя с мечем: «Капиталисты, елки-палки, буржуазные знаки различия».

Лейтенант попросил Эйнари назвать себя, а потом спросил, уж не пил ли чего он сегодня или вчера. На сей раз Эйнари твердо сказал, что ему нужен начальник комендатуры, после чего отчетливо произнес два слова: «Разведка, НКВД».

Лейтенант велел семейству следовать за ним.

– Сейчас отведу тебя к нашему начальнику. Называть его нужно господин полковник, понятно? – небрежно сказал лейтенант.

Эйнари кивнул в ответ головой.

Лео Кюандер допивал кофе. Он уже разменял шестой десяток… Мировая, потом Гражданская в Финляндии, свыше десяти лет службы в Кайнуу начальником погранохраны. Сообщение о крестьянине, который видел русских, не вызвало у него особых эмоций: «Нужно еще посмотреть на этого крестьянина, может, за последнюю неделю он видел не только русских шпионов, но и что-то пострашнее».

Эйнари провели в кабинет.

«Богато», – отметил он про себя, увидев на стенах кабинета сабли и старинные ружья.

Кюандер поднялся, кивнул лейтенанту. Эйнари и Лео остались одни. Несколько мгновений они оценивали друг друга.

– Вы хотели что-то сказать насчет русских? Видели русских офицеров? – спросил Кюандер.

– Да, полковник, – Эйнари не смог сказать «господин».

– Уверены, что это были русские военные? Вы вообще имеете представление о Красной Армии?

– Так точно, – выпалил Эйнари.

«Это не простой крестьянин с финского хутора», – промелькнуло у Лео.

– С чего вы взяли? Может, это были наши пограничники. Знаете, как выглядят советские офицеры?

– Полковник, – уверенно продолжил Эйнари, – в Красной Армии нет офицеров и солдат, есть командиры и бойцы.

– Интересно, интересно, откуда такие познания?

– Я и есть командир Красной Армии.

Кюандер слегка побледнел. Не успел он до конца осознать сказанное, как Эйнари вытянул из внутреннего кармана удостоверение – красную книжицу.

– Вот мои документы! Разрешите сдать оружие?!

– Оружие? Оно у вас есть? – Лео даже не пытался скрыть свою растерянность.

– Конечно, я вооружен, но сдаю все добровольно.

Эйнари вытащил из-за пазухи револьвер, патроны, достал складной нож. Когда это оказалось на столе, он слегка наклонился и вытянул из голенища сапога еще один нож.

– Я Эйнари Хейкконен, капитан Красной Армии, финн по рождению и национальности, добровольно сдаюсь властям Финляндии.

Лео предложил Эйнари стул, протянул сигареты. Эйнари закурил, несмотря на то что последний раз курил лет пять назад.

– Весьма необычно. Меня зовут Лео Кюандер, я командир пограничной охраны провинции Кайнуу. Пока будете находиться здесь, а дальше решим, что с вами делать. Почему бежали? Вы же не гражданский, а военный человек, и осознаете, что это предательство.

– Репрессии! Рано или поздно меня арестовали бы, потом жену или наоборот. Участь ребенка тоже была бы незавидной.

– Почему так думаете?

– Я не думаю, я знаю. Только за последние три месяца десять моих товарищей арестованы и объявлены «врагами народа». Говорю лишь о своих товарищах, а сколько еще тех, кого я просто знал.

– Финны?

– Финны, карелы, эстонцы, русские – национальность не имеет значения.

– В чем их обвиняют?

– Враг революции, агент иностранной разведки. В Карелии «разоблачили» нескольких японских шпионов.

– Японских?

– Японских империалистов, врагов Советского Союза.

Лео Кюандер предложил кофе.

– Там в коридоре моя жена и сын, мы уже несколько суток в пути, – сказал Эйнари, посмотрев на Лео.

– А-а-а, понимаю.

Кюандер распорядился насчет кофе и еды. Теперь семью сопровождал тот самый лейтенант. Для всех Эйнари был крестьянин с Киекинкоски. Как только он покинул кабинет начальника погранохраны, Лео связался с территориальным отделом военной разведки в Оулу.

***

Ларс Рафаэль Меландер¹⁰ буквально несколько дней назад стал начальником военной разведки Оборонительных сил Финляндии. Предыдущий глава разведки пробыл на посту всего три месяца, хотя служил в разведке с 1928 года.

В Генеральном штабе на Меландера возлагали надежды. Швед по происхождению, решительный и в то же время неторопливый, в молодости – активист различных объединений, боровшихся за независимость Финляндии, Меландер скептически относился к сотрудничеству с СССР, считая, что в первую очередь необходимо укреплять связи с Германией, а Советский Союз – наоборот, единственный вероятный противник Финляндии.

«Нужно собрать как можно больше информации о Советской России. Неплохо было бы заиметь новых информаторов в Москве, Ленинграде и Карелии, возможно, удастся завербовать кого-то из партийного аппарата, Министерства иностранных дел. Хотя, учитывая накал репрессий в Советском Союзе, вряд ли что-то будет новенькое», – рассуждал Меландер.

В дверь постучали, вошел капитан Лейно и доложил, что поступило сообщение из территориального отдела разведки в Оулу – у пограничников в Кайнуу находится русский офицер.

«Неожиданно, но весьма кстати», – подумал Меландер.

– Они схватили диверсанта, шпиона?

– Нет, господин полковник, русский добрался до пограничной части в Кухмо и добровольно сдался, причем сдался лично командиру погранкомендатуры – явился в управление под видом крестьянина, который якобы видел русских шпионов недалеко от границы.

– Это все? Есть еще подробности?

– С ним жена и ребенок, мальчик лет двенадцати.

– Н-да, на диверсанта не похоже.

– Будут какие-то распоряжения?

– Сейчас нет, будьте через полчаса.

Ларс задумался. Если никто, кроме начальника погрануправления Кюандера, сотрудников военной разведки, причем только отдела в Оулу, и Лейно, не знает о русском офицере, то эта информация и само существование русского офицера должны оставаться в тайне. Будут знать в Генштабе, значит, и в отделе надзора, потом в Министерстве иностранных дел и, само собой, в Центральной сыскной полиции – слишком длинная цепочка.

Сейчас нужно понять, что это за русский. Не двойной ли агент? В таком щекотливом деле лишние глаза, уши и языки могли сильно навредить как общему делу, так и лично Меландеру.

Ларс разнервничался: «Прежде всего нужно, чтобы русского доставили сюда, в Хельсинки, и как можно скорее. Все делать оперативно, а оперативно, значит, скрытно».

И хотя, как рассуждал Меландер, в одной деревне и вороны заодно, пересекаться в таком деле с Центральной сыскной полицией ему не хотелось.

Между двумя ведомствами существовала конкуренция, иногда переходившая в борьбу. Центральная сыскная полиция подчинялась Министерству внутренних дел Финляндии, хотя занималась в том числе внешней разведкой и контрразведкой. В Генеральном штабе Оборонительных сил Финляндии многие полагали, что полиция лезет не в свое дело. Поэтому никого не удивляло, что военная разведка недолюбливала ЦСП, а она отвечала тем же.

С 1923 года ЦСП бессменно руководил Эско Риекки¹¹.

«Как бы старый лис чего не пронюхал, он ведь сам из Оулу, да и привычка всюду совать свой нос никуда не делась. Как говорится, ежа не остругать», – размышлял Меландер.

Эско Риекки тоже был активистом и боролся за независимость Финляндии. Еще юношей он участвовал в егерском движении, собирал разведданные против Российской империи, за что угодил за решетку еще до революции 1917 года, успел завести много знакомств в Петроградской тюрьме и даже, как говорили, начал создавать там агентурную сеть.