Read the book: «Как Григорий Бельский стал Малютой Скуратовым»

Начало

На царской службе

Измучившись душевно, первый русский царь уже не мог спокойно жить на Москве. Ему всюду мерещились заговоры своевольных бояр. Он метался по комнатам больших царских палат пытаясь отыскать укромный угол. Но всё было тщетно. Царские хоромы словно студёный застенок не согревали его изорванную на клочья душу.

– Крамола, крамола, – в отчаянии обрести покой вскрикивал государь, мотаясь по комнатам.

Но это был самообман. Не боярского произвола боялся царь Иван, а своих непомерных грехов, огромной тяжестью навалившихся на него и сковывающих его тщедушное тельце. Однако признаться в этом себе он не мог. Не смел. Ведь он государь всей русской земли. А кроме того, великий князь Владимирский, Тверской, Рязанский, Суздальский, Нижегородский, царь Казанский, Астраханский и прочая, и прочая. От таких величественных титулов у кого хочешь башку снесёт. Вот и наделал страшных дел первый русский царь. Даже сына своего родного, кровиночку, рождённого единственной любимой женой Анастасией, извёл. Ох много грехов на царе. Но он государь, самодержец, хозяин всей русской земли. Ему можно. Ведь не ровня же он всякому безродному сброду. Холопам и собакам, облизывающим его яловые сапожки. Это даже не людишки, а придорожная пыль. Бояре и то не чета царю. Им нельзя. Ни чего нельзя. Я царю всё можно. Только вот душа не на месте. И это не от личных грехов, не перестаёт убеждать себя царь Иван, а от крамолы боярской. Ну ни чего, сдюжим, переломим всем хребты. Выстоим. Не так просто царя обуздать. Он сам кого-хочешь в бараний рог скрутит.

Вот взял и выгнал всех бояр в шею из Кремля. Вроде даже полегчало немного. Окружил себя простыми людишками, то бишь верными собаками. Так спокойней. Эти не предадут. У них, как есть, ни кола, ни двора. Я если, что не так, голова с плеч. Об них и печалиться никто не станет. А уж заступаться и подавно. Одно слово собаки, не люди, пыль придорожная. Хотя и полезны, государеву делу преданны. Поэтому и держит их царь подле себя.

Вот хотя бы Афонька Вяземский, даром, что из князей. Червь навозный, не более. До того его семья захудала, что даже княжеский титул употреблять перестала. Пёс, одно слово, да полезный. Уж больно прилежно царский сапог облизывает. Такому что ни поручи, выполнит. Хоть мать родную, хоть отца, всех загубит, а царский указ исполнит. И беседу с царём поддержать может. Мысли царские, аспид проклятый, угадывает и наперёд всё знает.

– Что нового на Москве? – потянув Афоньку за кудри, спрашивает государь.

– Да тишь, батюшка.

– Не юли сказывай, – настаивает царь.

– Говорят, что на Руси появилась книга литвина одного, сына боярского Ивашки Семёнова сына Пересветова.

– Кто таков?

– Учёный муж.

– Монах?

– Да почём знать.

– И что там?

– Вот государь сказывают, что в Цареграде царствовал Константин Иванович, великий был государь, но окружил себя знатными вельможами. А те вельможи, ленивые коты, лестью снискали себе почёт при тамошнем государе. Ублажая царя Константина сладкими речами, захватили власть и грабили страну Цареградскую. Заботясь лишь о своей мошне, а не об интересах монарха и народа своего. Пока не разорили все области и не ослабили государство. А в это время Махмет-султан, другой государь магометанский, грозно правил государством, а изменников вельмож казнил лютой смертью, с иных кожу живьём сдирал. И победил Махмет-султан царя Константина Ивановича и занял Цареград и правят там его потомки до сей поры. И потому Махмет-султану победа досталась, что грозен он был для врагов своих, потому, как конь под царём без узды, так царство без грозы.

– Умно, – многозначительно покачал головой царь Иван Васильевич.

– Ещё бы государь. Мудрые мысли. Ведь главные царские враги своевольные вельможи, князья да бояре. Нужно их в узде держать для пользы государевой. Опираться же следует на простых воинников, которые без роду племени и своей службой будут обязаны только царю. Значит только тебе государь. Их следует освободить от власти князей и бояр, а обязать только царскую службою. Чтобы они только царской милостью были вознаграждаемы.

– Только как же царь Константин допустил, чтобы его бояре его обольстили?

– Об этом в книге тоже сказано, – продолжил Афанасий Вяземский. – Бояре всегда действуют хитро, через чудеса всякие прелестные, да чары колдовские. Каждый из них якшается с волхвами да ворожеями. А те способны напустить любой недуг на царских людей.

– А где сейчас этот Ивашка сын Пересветов?

– Неизвестно, государь, – пожал плечами Афанасий. – Может, по святым местам ходит. Молится на правое царское дело.

– Попробуй сыскать его.

– А на что он вам, государь. Он свои мысли в книжке сказал. Более тут и добавить не чего.

– Мудрые и правильные мысли, – призадумался царь.

– Я плохого не посоветую.

– При чём тут ты, – выпучил глаза государь. – Ты ж сказал, что это книга Ивашки Пересветова.

– Я и говорю его, книга.

– Темнишь ты, – погрозил кулаком царь.

– Главное, что мысли умные и нужные.

– Это да.

– Вот если бы у нас на Москве сделать как магометанский Махмет-султан. Зажили бы все счастливо, всюду славя царя-батюшку.

– Ещё заживём.

– Дождаться бы этого золотого времечка.

А время для Руси и в прям было совсем не золотое. Неспокойное было время. Московское государство ввязалось в трубную войну с Польшей и Литвой.

Едва управились с урожаем, как посыльный Смоленского воеводы привёз повеление собираться дворянскому ополчению. И как не хотелось Григорию Лукьяновичу Бельскому, мелкому Смоленскому помещику, более известному в округе по имени Малюты Скуратова, идти в поход, но делать было не чего. Воевода шутить не любил. Не поспеешь в срок, так беды не оберёшься. Огребёшь по полной. Уж больно крут был Смоленский воевода.

– Ой, опять покидаешь нас, – запричитала супруга Прасковья Григорьевна.

– Не скули и без тебя тошно, – огрызнулся Малюта.

– Да как же на кого нас бросаешь, куда я одна с четверыми детками без мужской опоры. Пропадём. Ты уж береги там себя. Не лезь на рожон. Помни, у нас трое дочек и малый сынок. Если, что с тобой, не дай Бог, случиться, на что жить станем. Пропадём без тебя. Поместье, что тобой выслужено, отберут, а на вдовью долю нам не прожить.

– Не чего меня раньше времени хоронить, паскуда, – замахнулся на жену Малюта Скуратов. – Раскаркалась тут. Только о мошне и думаешь.

– Да как же не думать, когда трудные времена. Война. Вон двое твоих старших братьев уже сгинули, – не унималась Прасковья.

– Ни чего, авось в поход не пойдём. Постоим на границе да по домам.

– Дай да Бог, – перекрестилась Прасковья Григорьевна. – А то одежонка у тебя совсем ветхая.

– За то сабля отменная, польской ковки, ещё деда моего Афанасия Евстафьевича. Знатный он был воин. И дружбу с большими людьми водил.

– Да только эти большие люди отвернулись от нас. Не похлопотали о передачи нам дедовских Звенигородских поместий, а отправили сюда, на литовскую украину. А здесь живём как на пороховой бочке. Каждый год ждём литовцев или ляхов, боимся полного разорения.

– Цыц.

– А, что не так.

– Ни чего, пробьёмся в люди, – поправив пояс, горделиво заявил Малюта Григорьевич.

– Это как это, – усмехнулась Скуратова. – Может тебя к себе в услужение Смоленский воевода возьмёт.

– Да хоть бы и так, но чувствую, будет нам счастье.

– Ой ли.

– Добьёмся власти, разбогатеем, дочек выдадим за знатных дворян. Максимку, сыночка к царскому двору на службу определим.

– Услышал бы Господь твои слова.

– Эх, костьми лягу, но вырвусь наверх из этой грязи.

– Чтобы из князи в грязи, видела, – заметила Прасковья. – А вот чтобы на оборот, из грязи в князи. Не бывало такого.

– Всякое в жизни случается. Сейчас время трудное.

– От кого же милости ждать?

– Только от государя. Он всё может. Он ныне всемогущ и на бояр в гневе. Его милостью можно и голову сложить и подняться к трону.

– Это ты хватил Григорий Лукьянович.

– А, что тут такого, – нисколько не смутился Скуратов. – Вон в Государев двор меня включили. Подвернулась удача. Когда в тысячу набирали обо мне и не вспомнили. А тут повезло. Дай Бог свидимся с государем, приглянусь ему. Верой и правдой служить ему стану. Не погнушаюсь любым его поручением. Всё исполню. И тем заслужу себе богатства и положение. Тогда каждый дворянин захочет со мной породниться. Вот и будут дочкам женихи да приданное.

– Где ж ты встретишься с государем. Он вон как высоко сидит. Бояре к нему за версту никого не подпустят. Куда тебе с немытым рылом в государевы подручные.

– Пока не знаю. Может, повезёт.

– Пока ты с государем не свиделся, так уж лучше побереги себя в сечах.

– Не учи учёного, я и так в битвах не усердствую. Биться на поле брани, тоже с умом нужно.

– Так и не лезь на рожон.

– Ладно, довольно скулить.

Оттолкнув жену, Малюта вышел во двор и кликнул дворового Савелия. Это был старый Скуратовский слуга, служивший ещё в Звенигороде у отца Малюты. Савелий достался Малюте по наследству, при разделе отцовских владений.

– Савёлка, всё ли готово?

– Готово милостивец Григорий Лукьянович, – стянув с головы шапку, поклонился Савелий. – Можно хоть сейчас ехать.

– Вот и ладно, – пробурчал Малюта.

– Детки пора прощаться с батькой, – подтолкнула деток Прасковья Григорьевна, высыпавших вслед за отцом во двор.

Малюта поцеловав дочек, обнял сына и жену. Попрощавшись, он взгромоздился на свою тощую лошадёнку, и сопровождаемый управлявшим повозкой Савелием, выехал со двора. Прасковья осенив мужа крестным знамением долго махала ему платков в след.

Предположение Малюты Лукьяновича не сбылись. Отсидеться на границе не удалось. Царь Иван Васильевич возобновил военные действия против литовцев. Малюта с братом Третьяком был определён в рать к большому воеводе князю Петру Ивановичу Шуйскому, выступившему в поход на Полоцк.

В конце февраля месяца, когда погода не совсем устойчива. Ночью студёно, а днём яркое солнышко, слепя глава, так сильно припекает, что с занесённых снегом соломенных крыш крестьянских хат ручьём струится талая вода. Санный путь становится труднопроходимым из-за рыхлого, насыщенного талой водой, снега. По такой снежной кашице из Полоцка к Смоленску, растянувшись на две версты, шёл русский военный отряд с огромным обозом тяжёлых пушек и порохового заряда. Как не старался главный воевода князь Пётр Иванович Шуйский поспеть до сумерек к большому селу Иванцовке, чтобы там заночевать, но никак не поспевал. Зимой солнце садиться рано, а двигаться в ночную стужу не сподручно, да к тому же сильно устали люди и лошади.

– Что будем делать? – обратился к князю Шуйскому, младший воевода князь Семён Туренин. – До Иванцовки нам не дойти. Все устали и так тянемся целый день. Люди голодные, кони еле ноги переставляют, того и гляди без лошадей останемся. Головы доносят, что уже есть случаи падежа. Дружинники ропщут, у них с утра не маковой росинки во рту, в брюхе урчит.

– Сам знаю, – тяжело вздохнул главный воевода. – Ночевать в поле не хочется. Студёно уж больно.

– Да нам не привыкать, к тому же в Иванцовке нам всё равно всем не разместиться. А тут и место хорошее, рядом река Ула, там и коней напоить можно. И валежник имеется, для костров. Кашу варить можно.

– Ладно, станем тут, – согласился князь. – Место и вправду не плохое. Тут заночуем. Пусть трубят в рог.

Пока колонна по инерции ещё тянулась, передовые ряды, получив приказ, стали распрягать коней, топтать снег под лагерь, расставляя сани по кругу. Так что вскоре огромное русское войско стало у реки лагерем.

Дворянская конница заняла самое выгодное место на пологом склоне у самой реки. Напоив коней и бросив им спешно нарубленных ивовых веток, дворяне и городовые дети боярские стали обустраиваться на ночлег. Натянув на шесты войлок, против ветра, и расчистив снег до мёрзлой земли они разожгли костры. Согрев в чанах речную воду, и бросив туда меру проса, для каши, разложили на куске бумажной ткани хлеб и чеснок, собираясь перекусить перед сном. Как вдруг по всему лагерю, размахивая факелами и будоража пехоту, заметались конные патрули, вернувшиеся из-за Улы.

– Литвины, литвины, – как эхо пронеслась по лагерю страшная весть.

Лагерь загудел, словно пчелиный рой. В ожидании неминуемой битвы возбудились воины, ожидая приказов воевод.

– Неужели и вправду литовцы, – перекрестился один из воинов. – Пустим им кровушку.

Не большого роста, он имел такие широкие плечи и сильные руки, что усевшись на свою маленькую, холощенную, лошадку, выглядел настоящим былинным богатырём. Не имея значительно чина, он уже пользовался большим уважением во всём дворянском ополчении, будучи первым рубакой.

– Не спеши Малюта, – осадил богатыря его старший брат Третьяк. – Обождём приказов воеводы.

Однако, не дожидаясь общей команды, лагерь стал готовиться к сражению. Дворяне оседлали своих лошадей. Пехота, стаскивая в ряд сани, стала готовить, для обороны, укреплённый тын. Пушкари возились у пушек, отыскивая в обозе заряды и порох.

События развивались стремительно. На глазах русского воинства несколькими рядами через мелкий кустарник на заснеженный луг у реки стали выводить своих воинов литовцы. Неприятель был уже совсем рядом, но Шуйский всё ещё не отдавал приказа об атаке.

– Чего ждём? – не выдержал Малюта.

Его лицо побагровело от ярости, а кисти рук побелели от сильного сжатия сабельной рукоятки.

– Братцы ударим лавой, – что есть сил, заорал Малюта.

– Остынь братан, князь воевода знает, что делать, – вновь осадил младшего брата Третьяк. – Будем ждать приказа.

– Чего ждать, пока литовцы выстояться в боевой порядок.

– Разбить их на марше, мало чести. Князь Шуйский старый воин, он добудет победу в честном сражении. К тому же их не так много.

– Как же не много, – не согласился Малюта. – Вон видишь хоругвь, три трубы, это великий гетман пан Никола Радзивилл, а с ним войск достаточно.

– Ни чего сдюжим. Слышал этого Радзивилла кличут рыжим, так пусти ему кровушку. Пусть он весь рыжим станет.

Тем временем литовцы слишком быстро выстроились в боевой порядок и, прежде чем князь Шуйский отдал команду образовать оборонительную, цепь устремились в атаку. Удар тяжёлой литовской конницы был настолько сильным, что первая линия русских была мгновенно смята. Русские пикейщики, побросав оружие, спасались бегством. Казалось, что разгром русского отряда неминуем. Однако, главный воевода князь Пётр Иванович собрав в кулак дворянскую конницу, ударил во фланг неприятелю. Литовцы дрогнули. Чаша весов начала медленно склоняться на сторону русских. К тому же пушкари и прислуга уже успели развернуть свои пушки и ударили по неприятельской коннице. Увлёкшись атакой, воевода не замелит новый неприятельский отряд. Это пан Григорий Ходкевич, спешил на помощь Радзивиллу. Конные шляхтичи Ходкевича ударили в тыл русскому отряду и, сея смерть, развалили русское воинство на несколько частей. Тут среди русских воинов разнеслась страшная весть о смерти главного воеводы. Князь Пётр Иванович Шуйский в сражении сложил свою голову. Русские дрогнули и спешно стали отходить. А вскоре и вовсе побежали, бросая оружие и пушки.

Разгром мог быть полным, но часть дворянской кавалерии во главе с младшим воеводой князем Турениным, смогла задержать литовцев, дав своим соратникам укрыться.

В гуще жаркого сражения потеряли друг друга братья Скуратовы, Третьяк и Малюта. Только к утру добравшись до Иванцовки, куда отступили остатки русского войска, Малюта повстречался с братом.

– Жив братуха, – обрадовался Малюта. – А я тебя потерял в сечи. Думал погиб ты. А ты целёханет. Слава Богу.

– Хвала Господу. Едва ноги унёс, – признался Третьяк. – Всё бросил, и копье, и лук с колчаном, и топор, и кинжал. Даже тегиляй сбросил, лишь бы ноги унести.

– Что делать будем?

– Думаю нужно на Москву идти.

– А что там? – засомневался Малюта. – В Ливонию пошлют.

– Нет довольно нам по Ливонии да Литве ходить. Тут быстро головушку сложишь. Вот какой уж год воюем, а сабли хорошей не выслужили. Ни шлема богатого, ни панциря. Поместий нет.

– Да откуда, – поддержал брата Малюта. – Это таких денег стоит, ни как нам не потянуть.

– Где уж, за службу, какой год землицей не жалуют.

– Не пойму я тебя братуха. Куда клонишь? Не уж то в Литву переметнуться хочешь. Ведь в нас течёт литовская кровь. Пращур наш знатный литовский шляхтич выехал на Москву.

– Нет брат, в Литву нам путь заказан. Там нам жизни нет. Не зря же наш пращур оставил родину и выехал в Москву. Тут и нам жить. В Литве нас ждёт такая же участь, сражаться в войске пана Радзивилла и сложить свои головы. Хрен редьки не слаще.

– Тогда что?

– Есть мыслишка, – хитро прищурился Третьяк.

– Сказывай.

– Ещё в Полоцке повстречался мне один серпуховской сын боярский. Как бишь его, Ивашка Семёнов сын Пересветов. Очень учёный муж. Он побывал в Литве, в Валашкой земле и у мадьяр. Много повидал и узнал. Так вот он сказывал, что бояре наши ленивейшие люди, кровопийцы и все царёвы изменники. Он сказывал, что в других землях тамошние владыки со своими боярами не церемонятся, а правят народом грозно. Потому, как конь под царём без узды, так царство без грозы. Бывает, какого заевшегося вельможу спихнёт с места, а с какого и вовсе кожу живьём сдерёт. Поэтому в этих землях покой и порядок, все почитают своих правителей и крамолу не творят. И сея истина завещана нам самим Спасителем.

– Умно.

– Слушай дальше, – одёрнул брата Третьяк Лукьянович. – Сын боярский Пересветов сказывает, что царь-батюшка Иоанн Васильевич услышал волю Божью и сейчас царя на Москве нет. Он постоянно в Александровской слободе живёт. А охраняют его особая опричная братия. Среди них нет ни бояр, ни окольничих, только служилые люди из городовых дворян и детей боярских. Царь их всячески жалует своей милостью. Наделил их землёй в избытке из своих опричных земель, даровал дворы на Москве в Белом городе на Пречистенке. Они сыти, обуты, одеты. У них откормленные лошади, богатая упряжь, сабли с серебряной рукоятью. У всех кованые панцири. Словом, отборные воины. Не нам убогим чета.

– Это за что им такая милость, что ли за охрану царя?

– Не только.

– А что ещё?

– Они бояр да князей, которые изменники и царёвы ослушники, по царскому велению казнят, а их скарб в казну определяют, и себя не обижают. У них на лошадиные шеи повешены собачьи головы, а к сёдлам приторочены мётлы.

– Это зачем? – продолжал удивляться младший из братьев.

– Это значит, что они, как собаки, кусают царских врагов, а затем выметают всех крамольников из страны.

– Да ну, – усомнился Малюта.

– Слушай дальше.

– Что?

– А командуют царскими опричниками не бояре, а они сами из своей среды выбирают себе командиров, кто по рьяней. Так вот, я смекаю, через этих опричников и нам, может, повезёт продвинуться в службе. Может, выбьемся в начальные люди. Выслужимся, авось головами станем. Земелькой разживёмся.

– Что-то вериться с трудом, чтобы нас худородных допустили в царские палаты. Там место князьям да боярам. Нас оттуда взашей выгонят. Они же нас за собак держат, едва от холопов отличают.

– Да говорю тебе, царь-батюшка отрешил от себя бояр. Он хочет окружить себя верными людьми, хоть и дворянского корня. Вот и расставляет на важные посты в своём опричном уделе городовых дворян да детей боярских.

– Не ужели эти хамы из худородных смогут царские службы исполнять. Ни воеводствовать, ни управлять полками они с детства не обучены. А тяжбы судебные править, как будут. Это так один разор в государстве настанет.

– Да что там землями управлять, хитрость какая. Сел в волости на кормление и жми местных людишек себе прибыток чини, вот и вся забота. А суды судить ещё проще. Если кто побогаче, дери с него три шкуры и всё.

– Легко сказать.

– А что мы хуже Смоленского воеводы.

– Как сказать.

– Ты братуха как знаешь, а я чувствую, что в опричном войске нам будет удача. Я в Москву, давай со мной. Или тебе здесь подыхать хочется?

– Эх, была не была, где наша не пропадала, – заломил шапку Малюта. – Поехали брат в Москву.

Братья на радостях обнялись и, спешно собрав свою небогатую поклажу, отъехали из лагеря по московской дороге.

В Александровской слободе

– А это кто? – Малюта толкнул брата в бок, указывая на дородного дворянина в расшитом золотой нитью кафтане на собольем меху.

– Это ближний к царю человек князь Афонька княж Иванов сын Вяземский. Он же ведает набором в опричное воинство, – пояснил Третьяк. – Он него сейчас и зависит наше будущее. Ты уж с ним помягче. Не лезь на рожон. Поклонись ему. Тут таких охотников знаешь сколько было, а отобрали всего ничего.

– Опять князья, – расстроился Малюта. – В земщине всем бояре да князья правят и тут в опричном уделе они же. А ты брат говаривал, что тут одни худородные. Князьям да боярам сюда путь заказан. А как же князь Вяземский?

– Да какой там Афанасий Вяземский князь. Так, одна фикция. Его уж и князем никто не считал. Вяземские так захудали, что посягали на крестьянскую кровь.

– Ладно, пойдём, посмотрим на этого князя Вяземского.

Братья направились к главному опричнику и, низко поклонившись, просили его включить их в опричное воинство.

– Кто такие? – презрительно окинув взглядом просителей, спросил князь Афанасий Вяземский.

– Городовой сын боярский с Белой Третьяк Лукьянов сын Бельский-Скуратов с братом Малютой.

– Чего хотите?

– Желаем вступить в опричное христолюбивое воинство.

– Тут много таких охочих.

– Мы с братом преданные царёвы слуги, – не моргнув глазом, выпалил Малюта Скуратов. – Готовы выполнить любое царское повеление.

– Одной готовности мало, – сплюнул Вяземский, стараясь выказать своё полное презрение к просителям. – Тут нужны хорошие воины.

– Мы такие, – зная крутой нрав Малюты, вновь взял инициативу в свои руки старший из братьев.

– Какому бою обучены?

– Да уж послужили на славу царю-батюшке в Ливонских походах кровушку рыцарям да литовцам пускали.

– Сейчас спробуем.

Князь Афанасий мгновенно выхватил из ножен свою саблю и замахнулся на Малюту, желая застать противника врасплох. Однако сын боярский был опытным воином. Он увернулся от сабельного удара и, схватив стоящий у стены бердыш, стал ловко отражать сабельные удары. Он так умело оборонялся, что вскоре утомившейся князь был вынужден прекратить бой.

– Ты хороший боец, – вынужден был признать князь Афанасий Вяземский. – Но этого мало.

– Испытай.

– Вот царёв ослушник, – Вяземский указал на, стоящего на коленях посередине двора, худощавого юношу, одетого в длинную чёрную власяницу, не удосужившись сообщить о его вине.

– Да я его…, – выкрикнул Малюта и, схватив бердыш, в одно мгновение срубил юноши голову.

– Такие слуги царю нужны, – обрадовался Афанасий Вяземский. – Если будешь так же смело громить царских ослушников, далеко пойдёшь.

– Готов к царской службе, денно и нощно буду молиться за здравие государя царя и великого князя Московского и всея Руси Иоанна Васильевича. Не пощажу живота на царской службе, пока не изведу всех государевых врагов, – заверил князя младший Скуратов. – Да и начальников своих не ослушаюсь.

– Это хорошо, – последнее высказывание дворянина особенно понравились князю. – Беру тебя под своё командование.

– Благодарствую князь, – заломив шапку, в пояс поклонился Малюта.

– А что ты? – Вяземский обратился к старшему Скуратову. – Так же хорош, как твой брат?

– Я за него ручаюсь, – заявил Малюта. – Он, как и я, хороший рубака и верный царю человек.

– А как вы относитесь к боярам?

– Мы ненавидим всех изменников и натерпелись вдоволь от них.

– Про какую измену ты говоришь?

– Мы были в войске главного воеводы князя Петра Шуйского, а он, по злому умыслу, выйдя в поход из Полоцка, намеренно позволил литовцам разгромить царские полки. Верные царёвы дворяне едва спаслись от плена, защищая царскую честь.

– Это значимые сведения, хотя князь-воевода Шуйский погиб от рук воровских людишек, но живы его помощники и их мы призовём к ответу.

– Мы с братом готовы свидетельствовать.

– Что ж беру вас в опричное воинство, – торжественно объявил Афанасий Вяземский.

Вскоре братья Скуратовы-Бельские влились в ряды опричного воинства, облачившись в длинные, наподобие монашеских, овчинные сутаны. На седлах их боевых лошадей были приторочены собачьи головы и мётлы.

Поначалу жизнь в Александровской слободе, где располагался ближний царский двор, была для Малюты Скуратова не сладкой. Приходилось ежедневно исполнять тяжкие царские службы. Но на новой службе стало значительно сытнее. Ешь, пей от пуза. Но даже не это было самым важным для Малюты Лукьяновича. Прежде вынужденный пресмыкаться даже перед малозначительными приказными людишками, теперь Малюта сам стал повелевать. Он чувствовал, что одного его вида бояться, а от грозного окрика падают в обморок. Он расправил плечи и лихо сдвинул на затылок шапку, гордо расхаживая среди опричников. Его звериный взгляд и надменная осанка вызывали уважение других опричников. Однажды, чтобы продемонстрировать товарищам свою силу и умение, Малюта одним ударом разрубил шею годовалого бычка. Это ещё больше укрепило его авторитет.

Облачившись в новое платье, получив доброго коня, отменную сбрую и каляную саблю, Малюта был доволен собой. Теперь он выглядел не как царская собака, оборванная и голодная, а как важный господин, наподобие воеводы. Такого господина, кто увидит, так сразу шапку ломать и в ноги кланяться.

Раздобрев на вольных харчах, Малюта Григорьевич буквально лоснился, как боярский конь, вволю употреблявший овёс. Он ранее и подумать не мог, как преображает человека хорошая пища и богатая одежда. Его походка стала твёрдой и уверенной. Он и мыслить стал по-другому. Словом, почувствовал себя настоящим человеком. За такие царские милости и службу было служить приятней, не щадя себя выполнять государеву волю.

Одно только немного тревожило Малюту, семья. Его дочери и долгожданный наследник сынок, оставались одни в подмосковной деревеньке. И приехать к ним, привести гостинцы. Малюта не мог. Строгий, установленный самим царём порядок, не дозволял опричникам без надобности, то есть без государева повеления, отлучаться из Александровской слободы. Можно, конечно было на свой страх и риск, пробраться сквозь опричный кордон и наведаться к родным. Но это было преступлением, а ослушаться царского закона Малюта не хотел. Не то чтобы он слишком страшился царского гнева, только Малюта начал службу в опричном войске не для того, чтобы нарушать царский устав. Он хотел выбиться в люди. И для этого решил стать лучшим царским слугой. Лучшим из лучших. А семья, что с ней станется. Разве не привыкла супруга и детишки к долгим отлучкам отца, когда подолгу нёс военную службу на литовской границе. Даст Бог проживут. А там, когда Малюта немного поднимется по службе, он и семье окажет большую помощь, нежели сейчас, ослушавшись царской воли.

Так кумекал Малюта наблюдая за установленными порядками в Александровской слободе. Сытно набивая своё брюхо, Малюта Григорьевич был вполне доволен свое новой жизнью.

После обеда, Малюта направился в конюшни, желая проведать своего коня.

– Эй Скуратов сын, – окликнул Малюту опричный десятник Ромаха Киреев. – Хватит бездельничать, нужно и государеву службу справить.

– Ась, – вздрогнул от неожиданности Малюта.

– Хватит бездельничать, нужно и государеву службу справить.

– Я ж завсегда.

– Собирайся в дозор.

– Куда прикажете Роман Иваныч?

– На выездную дорогу.

– Мигом соберусь.

Малюта прибавил шагу и, дойдя до конюшни, оседлал своего боевого коня и выступил в составе небольшого отряда в дозор.

Вёл дозорных десятник Ромаха Киреев, старый вояка, побывавший во многих сражениях в Ливонии. Про таких говаривали: «стреляный воробей». К тому же опричный десятник был далеко не воробьём. Коренастый, крепко сбитый, он как вкопанный сидел в седле, своим грозным видом наводя ужас на окружающих. Сам, будучи дисциплинированным воином, Киреев не спускал никому ослушаний. Но милостиво относился к своим подчинённым, помогая всем словом и делом. Ромаха Иванович сам нахлебался на царской службе, неся годовой дозор на южных окраинах. Много раз встречался с крымскими отрядами, промышлявшими русские земли. Даже сам однажды попал в полон. Едва не очутился на невольничьем рынке в Крыму, но к счастью, был отбит у татар русским дозором. С началом Ливонской войны, Киреев участвовал во всех походах на рыцарей. О чём имелась большая отметина на лице. В шведском походе выслужился в десятники и одним из первых был принят в опричнину. Поэтому пользовался большим уважением среди опричного воинства.

Попав в подчинение к Ромахе Кирееву, Малюта был доволен, решив присмотреться к своему командиру.

– А что Роман Иваныч, долго нам тут в слободе безвыездно дежурить? – робко обратился к десятнику Малюта.

– Об этом одному государю ведомо, – степенно отвечал Киреев. – Вы верные царёвы слуги и должны выполнять царскую волю. О себе нам думать некогда. Если государь прикажет, безропотно должны исполнять царскую волю. Вот и вся премудрость.

– Это да, – согласился Малюта.

– А по-другому не может быть, – продолжил свои наставления десятник. – Государя окружают одни изменники. Всё боярство хочет извести государя. Им царь не верит. Бояре и воеводы и всякие приказные люди измены делают и убытки государству причиняют. Поэтому на них направил свой гнев и опалу государь. А чтобы не терпеть от бояр зла и обид, царь наш Иоанн Васильевич окружил себя верными служилыми людьми, помимо московского войска. А чтобы кормиться самому и кормить своё войско царь потребовал выделить из государевых земель особый удел. Так и разделилось Московское царство на две части. В одной, что зовётся земщиной, управляют бояре, а в опричнине управляется лично государь, без боярской думы, единолично. А мы верные царёвы люди возле своего государя. Служим только ему и всякую крамолу на московской земле пресекаем. Нам никто не указ, ни князь какой, ни верховный боярин. Если государь прикажет, никого не милуем. Усёк, рыло твоё немытое.

– Всё усёк господин десятник, – по привычке склонил голову Малюта.

– Да шапку смотри ни перед кем из земских не ломай. Будь то князь или боярин. Один государь над нами Бог.

– Всё понял господин десятник.

– То тоже.

– Только вот одно гложет, – признался Малюта. – Семья далече. Как из Полоцка возвернулся деточек не видел. Как они там, без родителя? Гостинец бы им какой передать. Ведь до сыту не едят.

– Об этом не тужись. Про это государь наш думает. Он заботиться об нас и о наших семьях. Чтобы душа у нас о домашних не сохла, чтоб только о службе пеклись.

– Как это?

– Семья то твоя где?

– В деревеньке.

– Так вот царь Иван Васильевич повелел всем опричным своим воинам выделить дворы на Москве. За Китай-городом.