Существует усталость металла –
ты не меньше металла устала.
Да и я среди сумрачных скал
не нашел ничего, что искал…
Где оно, то великое братство,
где тот звёздный волнующий миг,
и духовное наше богатство?
Вижу только предел, но не пик!
Самолюбия мелких страстишек
здесь не счесть, и не стоит считать –
все заботы-желанья людишек:
заработать, пожрать и удрать.
Может быть, я не прав? ошибаюсь?
Дай-то Бог ошибиться мне так.
Запоздало, но искренне каюсь:
я такой, как все люди, дурак.
..........
Проблема новая встаёт:
как жить без цели и удачи?
Где умный голову свернет,
дурак становится богаче…
......
Вот что всегда бесспорно,
чтобы не начал делать:
черное будет черным,
белое – белым.
Выше себя не прыгнешь –
есть роковой предел,
за гранью которого гибнешь,
причем от своих же стрел.
С разных позиций правда
так или этак видна.
Правда бывает разной,
истина – только одна.
За это люблю и гимны
я истине светлой пел.
за это готов погибнуть,
причем от своих же стрел…
…….
Циклон, циклон! Многие и не знают, что это такое. Вот его маленькая зарисовочка:
Океан пурги и вьюг
нас решил взять на испуг.
Поднялась метель такая –
не видать конца и края.
Это с северных сторон
Завалился к нам циклон!
Он циклопом жутко воет.
вперив в нас свой страшный глаз,
и кидается, как воин,
и ужасен его глас!
Ветер тридцать, ветер сорок!
Это в домике своем
за стаканом чая спорить
хорошо в тепле о нём.
В чистом поле – не поспоришь –
бесполезное занятье!
Забиваются обратно
в глотку все твои проклятья.
Каждой порой чуешь – жуть,
но пока стоишь,
пока можешь хоть вздохнуть,
может, победишь.
Линя отцепив моток,
друг, с которым ты был связан,
скажет: молодец, браток,
я тебе стакан обязан.
Понимаешь – это шутка,
улыбнёшься на минутку.
Это высшая награда:
знать, что всё идет как надо.
........
На счет линя это не преувеличение. Когда на станции объявлялось штормовое положение и видимость становилась практически нулевая, передвижение запрещалось, в крайнем случае – только группами, обвязавшись веревками. Я любил такие вылазки. Чего греха таить, иногда мы рисковали намеренно. Являясь «хозяевами» погоды, то есть людьми, которые эти предупреждения и объявляли, мы порою хитрили: уходили раньше объявления. Необыкновенная встряска! Незабываемое впечатление! Особенно если дистанция короткая и азарт борьбы не успевает заглушиться усталостью и приходящей ей на смену апатией… Не видишь ни впередиидущего, ни даже его следов, которые тут же заметает. Разговаривать-кричать в этом бешеном аду бесполезно – себя и то не слышишь. Хорошо, если идешь под ветер – тут только успевай переставлять ноги, но в любом другом случае… Своими глазами видел как один мой товарищ пытался перенести небольшой кусок фанеры от своего до соседнего дома. Ему надо было пройти метров 20, но таких кренделей, какие он выписывал, не увидишь и в цирке. В конце-концов он плюнул на эту затею, а может просто бешеный порыв ветра вырвал у него добычу, но только она исчезла – как испарилась.
НАБРОСКИ
Наброски неброские, цвета в них нет,
всё в контурах, смазаны дали,
размыты они словно слабый мой след,
который я в жизни оставил.
..........
Я не сразу уснул: мысли толпами шли,
потрясало, что столько их много…
И хотелось мне крикнуть: коней не гони!
далека еще наша дорога.
........
Я не жил: прозябал, прозябал.
Бесконечное что-то родное
в мельтешении я прозевал-прозевал,
как же это случилось со мною?
Мне бы петь – не успел и не стал,
но аккорды метельные любы!
Потому среди скал, среди скал
я кричу!..на ветру стынут губы…
Мне не надо ни лавров, ни роз,
ни венков, ни медалей на шею.
Только б знать, что ты любишь всерьёз;
и с ресниц твоих блёсточки слёз –
осушить я надежду лелею.
Эта стынь ледяная кругом,
шепот вьюги, лишь ветрам понятный,
мой далёкий, мой сказочный дом –
я к тебе возвращаюсь, обратно.
В мельтешении жизнь – как река:
свет и тени, и блики на ряби,
Перекаты и мели, тоска,
бездорожные, топкие хляби…
.........
КАПЛЯ
В капле, как это ни странно
заложена жизнь океана –
с гротеском, изъяном, обманом,
синюшностью, скрытой в румяна.
В метании атомов виден закон –
надо ж, и тут по полкам
мы разложили капели звон,
что б избежать кривотолков.
Буря в стакане, рюмке, фужере –
что же нас гложет всё же?
Плохо, когда нараспашку двери,
и на запоре – тоже.
Я незаметной капле
сдуру возвел пьедестал,
но капля попала на паклю –
финита, конец, финал!
...........
Благодарю тебя, благодарю.
Благодарю за нежность и зарю.
За то, что я люблю – благодарю,
и в день рождения, малышка, к сентябрю,
тебя себя на память подарю…
(я предполагал вернуться осенью 1988, но иногда выскользнуть из Антарктиды еще сложнее, чем туда попасть. Из моей попытки ничего не получилось).
.........
Всё на свете хотел испытать
обостренным чутьем во стократно…
Мне дано было память унять
вдоль дороги, летящей к закату.
Гнев и ненависть, нежность и боль,
страх и смерть и мучительность плена…
и на ранах едчайшую соль.
и забвения плесень на стенах…
Память – жесткий холодный зверек,
знает всё, чем ты дышишь, живешь…
Всё идет в дупло памяти, впрок –
эту запись вовек не сотрёшь.
........
Отдельно хочу рассказать про письма. Они здесь – всё! Ничего так не ждешь, как весточки из дома. Возможно, что мы благополучно выжили в этом выстуженном ледяном пространстве, согретые теплом наших любимых. Теплом их души, зашифрованной в строчках и вновь переведенной нами на язык эмоций. Это пламя было трепетным, как пламя костра в непогоду. Сильные порывы ветра могли сбить огонь, и он еле теплился, питаясь жаром почти прогоревших угольков, но еще не сгоревшая сырая ветка, высохнув, вдруг вспыхивала, давая пищу новой феерии огня!
В письмах наших любимых
каждый раз вновь и вновь,
в строчках неповторимых –
радость, нежность, любовь.
Незатейливый, милый,
немудрёный рассказ:
я тебя не забыла,
не забыл ли ты нас?
В нём и боль и усталость
тихо-тихо прослушал я,
в нем тоска есть и жалость,
только нет равнодушия…
......
Малейшая фальшь, недомолвка, дурное сообщение, просто острое слово воспринимаются участниками экспедиции едва ли не как вселенская катастрофа. Одному моему приятелю жена в шутку написала, что б лысым и толстым не приезжал. А он от этой шуточки сначала бросил ходить на обеды, потом и вовсе чуть в петлю не полез, обнаружив на своей макушке проплешины…
Очень тяготит невозможность помочь и прямо поддержать, если дома что-то неблагополучно. Но самое ужасное – это, конечно, равнодушие. В одну из зимовок радист, узнав об охлаждении к нему не жены даже, невесты, отказался от еды, ушел в себя, таял буквально на глазах и умер у самолета уже при отправке на Родину…
О Боже! Какая убогость
!
Ты строчки нежней не нашла?
твоя ядовитая строгость
за грубую пошлость сошла…
Ну ладно, допустим, что сердцем
ты не способна любить,
но сыпать на раны перцем,
но равнодушьем убить!
Наверное, что-то с глазами
Твоими, случилось, принцесса,
они не растопят слезами
тягучую эту завесу.
Они не способны в целом
к сочувствию и участию.
Холодная женщина в белом –
ты всем принесла несчастье.
.........
Если по большому счету, то письма полярников могли бы быть «репортажами с фронта», где противником – яростная слепая стихия. Очень много в нашей жизни зависело от «Его Величества – Случая». От авось, да небось, или от всемогущего «если» (если Бог не выдаст…). Конечно, все свои сообщения домой я тщательно выверял, чтобы не дай Бог не проскользнуло в них что-нибудь завещательское, типа
ЕСЛИ
Мои ощущенья небесны, легки,
с надеждой в них теплится грусть…
Тебе в утешение – эти стихи,
не плачь, если я не вернусь.
Когда ураганом холодным хлестнёт –
былинкою вниз улечу.
На острые камни, на колотый лед…
не плачь, если я замолчу.
Не плачь, дорогая моя, не жалей:
что прожито – это твоё,
и весь муравейник с вершины страстей –
по сути пигмеев жильё.
Мои ощущенья свободны, легки,
я честно все сделал и пусть
тебе никогда не узнать ни строки
из тех, что твержу наизусть…
..........
Я призван испытать судьбу
на этом берегу.
Я словно лошадь на кругу-
бегу, бегу, бегу…
И снова памятник врагу
старательно леплю.
И оттолкнуть, увы, могу
того, кого люблю…
......
Несмотря на то, что мы все перед экспедицией писали завещания, и, в общем-то не было никакой уверенности, что все вступившие на этот берег вернутся назад, на меня произвело неизгладимое впечатление ужасное происшествие, когда человек на моих глазах погиб в Антарктиде, но его письма, задержавшись в дороге, еще долго-долго поступали родным…
Напишу через миг после рейса,
опознав где друзья, где враги.
В стороне этой нет эдельвейсов,
только жуткое море пурги…
Напишу через час после шквала,
а сейчас не могу, не проси.
понял я: существует немало
дураков на Великой Руси…
Напишу через год после смерти –
раньше почты не будет. Прощай.
Фото в фирменном ярком конверте,
и две фразы: «Люблю! Не скучай»…
........
НА СМЕРТЬ ВОЛОДИ КИЛАШОВА
В этот вечер тяжкий и пустой,
смерть витает где-то близко, рядом
и приходит молча на постой,
с роковой ухмылкой беспощадной.
В этот вечер тяжкий и пустой
по сырой кладбищенской дороге
тянут дроги…
Кто там? Свой – не свой?
Милый мой, ушли твои тревоги
В этот вечер тяжкий и пустой.
В этот вечер тяжкий и пустой
и на вид вполне благополучный,
был закат как кровью налитой –
это солнце спряталось за тучи…
............
Здесь взрывов нет и нет осколков грязных,
которые, навылет, в сердце бьют;
Здесь воздух чист, болезней нет заразных,
но смерть и здесь находит свой приют.
Она неслышно, проклятая гостья,
махнет своей отточенной косой,
с лица ужасного во струпьях и коросте
взгляд упадет холодный и косой.
Куда попал он – там не жди пощады:
уйдут надежды и оставят силы…
И запоздалого признания не надо:
оно не вызволит из каменной могилы.
……………
И недаром всю жизнь я искал
Своё место у сумрачных скал,
У метельной, порога черты,
Среди звёзд пустоты…Пустоты!
На полях белоснежных листов
Оборвется цепочка следов,
Размотается, кончится нить…
Жаль: тебе не успел я открыть,
Что тебя я любил безоглядно…
Дальше мне одному надо плыть –
Ты отпустишь меня, Ариадна?
Карты дрянь, козырей не покрыть,
Но тебе, – я молю, – надо жить!
Тихо-тихо я буду просить:
Ты простишь меня, милая, ладно?
………………..
Снова бесконечные вопросы
почему-то скопом, по ночам:
«Что ты мог и что ты сделал?» – спросят.
Я не верю вкрадчивым речам.
Я не верю – по большому счету –
и судьбе, которой, может, нет…
вдалеке фонтаны кашалотов,
Это их, а мой-то есть ли след?
«Что ты мог и что ты сделал?» – спросят.
По теченью всякий может плыть…
Осень поздняя. Да, это осень. Осень…
Без надежды до весны дожить.
…………….
В перекрестия прицел
я ловлю давно
этот айсберг – он все цел –
не пошел на дно.
Глыбе снежной повезло:
перед ней я – пас.
Только в мыслях это зло
я взрывал не раз.
Равнодушен холод льда,
но меж адом – раем
стонет и поёт вода
без конца и края.
………….
Далека ты, увы, далека –
не достанет ни взгляд, ни рука.
Это в будущем всё, а пока –
лишь холодная гладь ледника…
…………
Конечно, стихи хороши без комментариев, но вот к этим вышеперечисленным – неужели никаких? Время стирает чувства и мы сейчас равнодушно проходим мимо того, что еще вчера боготворили. Помнится, это стихотворение, случайно обнаруженное в пишущей машинке, выпрашивали у меня радисты. Вообще-то они пришли к нам смотреть кинофильм, но мне польстило, что наша старенькая «Украина» в этот вечер так и осталась пылиться в углу, а вместо фильма мы устроили небольшое чаепитие, за которым я прочитал десяток стихотворений и большинство из них они старательно переписали в свои блокноты. Я знаю, что некоторые мои стихи «ходили» по станции, видоизменялись, теряли авторство, превращались в фольклор. И апофеозом всему, когда мне на день рождения прочли мною же написанное, слегка адаптированное к обстоятельствам, поздравление…Иной раз грусть выливалась в такие строки:
Не расставайтесь больше никогда –
отныне, присно и вовеки.
Не столько страшен мертвый холод льда,
как боль страшна о близком человеке.
Какой покой у этих вечных скал,
какая бесконечная усталость…
Но что я в этих гротах потерял –
себя? тебя? к хорошим людям жалость?
И прорастет забвения трава,
источит капля камень, как доспехи…
Давай не расставаться никогда –
отныне, присно и вовеки…
………………
Фантазии наигранная прыть
скользит и падает в седых лохмотьях бури…
поэтому поэтом мне не быть –
я не умею петь буйство лазури…
………….
Порою мне казалось, что из-под моего пера выходят не стихи, а рифмованные окончания строк: рыба-спасибо. Действительно, так легче запомнить. Не в этом ли принцип рекламы? Господи! Но ведь меньше всего это является моей целью. Да и что здесь рекламировать? Айсберги? Это не семечки, которые можно завернуть в кулек и продать (хотя, говорят, уже есть проект их транспортировки к берегам Африки, где ледяные глыбы все-таки собираются расфасовывать по бутылочкам). Красота, причем не как средство, а как цель – это единственное, что можно взять за основу. Но как мне, даже научившись писать, объяснить вам, не ведающим этой стихии, что волны могут идти «против ветра»? Как рассказать, как выглядит гигантский – с 10-этажный дом бриллиант – айсберг, если вы не стояли у его матового, или, наоборот, переливающегося всеми цветами подножия, рискуя жизнью, не лазили в бесчисленные гроты, не видели как переворачивается этот подтаявший ледяной Эверест?
Я все же понял кое-как:
не в выраженьях сила,
слова – не более чем знак,
чем примитивный символ…
Я могу сколько угодно воспевать это снежное королевство, но как вы, не имеющие опыта этих дорог почувствуете жуткую феерию наших метелей, увидите выпуклые (а не вдавленные – вот в чем парадокс!), следы на снегу, будете любоваться радугой на льду? Для кого же я все-таки пишу? Вам многого не понять. Соратники мои имеют собственный опыт и мой им без надобности. Неужели только для себя? Ну что ж – и это задача не из легких. Поняв себя, поймешь весь мир…
Какой-то поэт серебряного века издал свой сборник в одном экземпляре. А тогда ведь шрифт вручную набирался, по буковке. После весь набор рассыпали. Таким образом он решил придать ценность своему творению. Но разве она в эксклюзиве? Ушел поэт и кто вспомнит теперь его книгу? Миллионы рукописей истлели, пропали таким образом. Нет, как ни крути, тираж имеет большое значение. Мой тираж здесь – 5 экземпляров – столько пробивает старая пишущая машинка.