Read the book: «Методом случайных чисел. Монологи», page 2

 
Та, что приходит во сне, не целуется,
Просит взять ее силой.
Шепчет: «Будь жестче, милый…»
Я бегу от нее… Осень, улица,
Лица, слякоть, фонарь повесился,
Облаков винтовая лестница…
Крик: «Держите его, он – вор!»
Я ныряю в ближайший двор,
Никого… Сердце страхом полнится…
Где спасенье мое? Бессонница,
Где ты? Та, что во сне моем,
Хочет силой… Дверной проем
Поглощает мой силуэт…
Коридор… Я иду на свет,
Слышу детский далекий плач…
Бог, счастливым меня назначь,
Чтобы смог этот плач унять…
Где же мать его, вашу мать?
Тише, тише, смотри – окно,
За окном крутит Бог кино…
Интересно тебе? И мне
Интересно кино в окне…
Человек бежит. Осень. Улица.
Он напуганный, жалкий, хилый…
У него отбирает силы,
Та, что приходит во сне…
И не целуется…
 

Позвонили в домофон, так это непривычно в родительской квартире. Кто может к тебе прийти, если никто не знает, что ты здесь, в своей точке А? Ответить не успел, ну и ладно. Хожу по комнатам, смотрю на почти забытые, но родные вещи. Книги, книги, книги. Стенка, на которую мы с сестрой бросали фантики от конфет, конфеты были всегда в большой хрустальной вазе в стенке. Стенка казалась высокой тогда. Люстра. Обычная, советская, на три рожка. Лег на пол, смотрю на нее, такое знакомое ощущение. Оказывается, я столько времени в детстве смотрел на нее, чего-то думал, мечтал. Мечтал, что уеду в большой город. Сейчас я сбежал из большого города сюда, лежу на полу, смотрю на люстру и думаю, как хорошо здесь, как спокойно. Наверху, как и тридцать лет назад кричит Колька. Он всегда пьет и кричит низким хриплым голосом: «Кто сказал, что земля умерла? Нет, она затаилась на время». Безвременье. Только мне не тревожно больше от его крика. Колька отчаянный, его закрыла в квартире жена, и он спустился с пятого этажа по вентиляционной трубе. У меня, кажется, целая жизнь прошла, а он снова про землю.

 
Заведи юлу
Пусть она кружит
На пустом полу
Лужи да ножи
Во дому пустом
Черная вдова
Старым помелом
Тянет из угла
Паутины лен
Писем пустоту
За окошком клен
На своем посту
Тень его пластом
Из угла во тьму
Я в дому каком
Вот ведь не пойму
И юла вот-вот
В лужу или нож
Мир наоборот
На меня похож
На полу пустом
На пустом полу
Лишь тоска кругом
Заводи юлу…
 

В соседней квартире жил хромой часовщик по кличке Луноход. Он чинил часы, пил, угощал нас ирисками. Он не закрывал квартиру, дверь была всегда приоткрыта. Когда я проходил мимо, меня тянуло зайти, посмотреть, как живет Луноход. По ночам я слышал за стенкой, как тикают и бьют часы в его квартире. Мне казалось, что их там огромное множество, самых разных часов. Один раз я был в его квартире, я услышал, как кто-то стонет, и вошел. Луноход лежал на полу, охватив руками живот, и стонал. Но я не смотрел на него, я смотрел по сторонам. Я никогда не видел столько часов в одном месте, такой сгусток времени. И он, часовщик, этим временем владеет, распоряжается, чинит его. Стали бить часы, громко, неожиданно, я выбежал. Сказал взрослым, они сходили к нему, вызвали скорую. Домой Луноход уже не вернулся. Его похоронили через несколько дней, и я больше не слышал часов. Я смотрю в окно, там те же дома, березы, тополя, только все скукожилось, стало блеклым каким-то. Пусть все начнется сначала, пусть радость будет, и восторг пусть, и любовь, и счастье. А в двенадцать ровно наступит нулевая точка, если поймать ее, то можно начать все сначала. Я думаю, можно…

 
Лето – убывающая Луна.
Лето – пустое зеркало за спиной.
Эти слова мои для тебя одной.
Там, далеко-далеко, ты в ночи одна.
Здесь я в июльскую полночь вхожу один,
Жду, небо бросит звезды под ноги нам,
Пусть украшают наш горизонт гардин…
Пусть пустота попрячется по углам.
Девочка, я спешу совершить с собой
Мне неизвестный ранее ритуал…
Я ожидаю поезд… Перрон, вокзал,
И бесконечность неба над головой…
Я беззаботный, юный, спешащий вдаль,
Мне беспричинно хочется жить и жить…
Только теперь откуда взялась печаль,
Мальчик, похожий внешне, скажи, скажи…
Девочка, ты прости, если что не так,
Я был с тобою честен… Любил, люблю.
Жаль, что поспешно август теснит июль…
Ветер полощет неба линялый стяг —
Шторами, их несет горизонт гардин…
И пустота не пылью в углах легла…
Я бесконечно в полночь вхожу один…
Лето… Луна и звезды… И зеркала…
 

Пусто без тебя, слышишь?! И радио это шумовое, чтобы пустоту заполнить. Едешь в метро, грохочет вокруг, люди не смотрят друг на друга, в телефоны уткнулись. Ты глаза закрываешь – и дома уже. Открываешь подъездную дверь, вызываешь лифт, который очень долго едет к тебе, входишь в него, нажимаешь кнопки и думаешь, как хорошо. Сейчас ты придешь домой, а там тебя ждут. Ждут и любят. И тепло стает, и ты много всего хотел сказать своему человеку. Хотел тогда, когда в метро ехал. А потом уже не скажешь, потому что так всегда бывает. Послушай звуки метро, вспомни, что ты сказать хотел…

 
Вой, но выкладывай слово «вечность», Кай.
Это твой смысл и спасение – привыкай
к слову и к состоянию глыбы льда.
Вечность, малыш, не кончится никогда.
Кай, нет ничего надежнее пустоты. Ты
лишь на четверть прежний, успел остыть.
Сердце ещё не успело обледенеть…
Сердце живое – тогда ты живой на треть.
Мой, но приёмный, красивый и дерзкий сын,
неуязвимость возможна, когда ты совсем один.
Нет ни любви, ни жалости… есть печаль —
вечность, в которой нам никого не жаль.
Кай, принимай как данность холодный лёд.
Видимый мир замерзнет, и боль пройдёт.
Герда тебя забыла – и ты забудь.
Чувствуешь, как твоя холодеет грудь?
Вот оно – состояние глыбы льда.
Вечность, малыш, не кончится никогда.
 

Тот, кто бросает кубики наши, слышно меня? Если нет любви, тогда зачем всё? Как в этой пустоте жить? Если эгоистически, из самолюбия, то да, цель есть. Нужно как-то так постараться, чтобы было, что сказать потом в ритуальном зале. Даже не это. Ведущая найдет что сказать. Или ведущий. Пусть у меня ведущий будет. Пусть не так, как в загсе будет. Пусть не бывшая регистраторша меня в последний путь провожает. Это не правильно, когда бывшие тетеньки из загса на тот свет напутствуют. Я дважды был на подобных мероприятиях, и мне два раза было жутко. Видавшая виды тетя пафосно сообщает живым о заслугах мертвого и в какой-то момент, особо грустный, когда сказано уже всё, когда уже его закроют крышкой и мы не увидимся больше на этом свете, она вдруг понимает, что не может объявить танец молодых, и тогда тетя особо печально и бесконечно возвышенно сообщает друзьям и родственникам, что сегодня бесконечно скорбный для них день и они будут помнить его всю оставшуюся жизнь, предлагает совершить круг вокруг гробика, под торжественного и печального задроченного Моцарта с его реквиемом.

И мы идем вокруг гробика, в котором лежит удивленный происходящим усопший. Какой фарс, товарищи! Какой театр абсурда!

И мы идем по часовой стрелке, именно так нам навелела тетя в красном платье и черной ночнушке поверх. Мы идем по часовой стрелке, вперед идем, мы живые. Наши стрелочки не остановились еще, нам нужно дальше бежать от гробика этого. Мы живые, нам нужно бегать. Короче, не будет у меня такой тети, пусть дядя будет. Пусть будет артист, с красивым голосом поставленным. Пусть будет пьющий артист с голосом поставленным. И чтобы он был бритый, как я, и в очках. Вроде бы я сам над собой тут. И пусть прочтет чего-нибудь смешное, пусть пафосно прочтет смешное мне, чтобы совсем абсурдно было. Чтобы в такую минуту, нихера не смешную, вдруг, народу хохотать захотелось. Пусть так будет. Если уж ритуал, то пусть такой будет, наоборот. Я всегда наоборот, и пусть так будет. Зато все это мероприятие запомнят. Или пусть мим будет. Или клоун, или фокусник. Или они все вместе пусть будут. Но чтобы бритые и в очках. Словно это много меня вдруг стало. Я им заплачу, я напишу им, что делать. И вот я лежу такой и верю им. Пусть кукольник с моей куклой ходит среди людей. Пусть мим изображает меня смешного, а клоун – грустного. Пусть фокусник раздает платки, пусть бесконечно вынимает из кармана гирлянду разноцветных платков. Народу же много будет, чтобы всем хватило. А мим пусть пузыри надувает воздушные. Артист читает пусть, и каждому при выходе эту речь на память выдают, как программки театральные, и в ней диск с моим голосом. И когда грустно станет, поставишь диск этот и вспомнишь мой обряд наоборот и поймешь, что все хорошо. Что нужно бежать и быстро бежать, и непременно по часовой. Живым только по часовой можно.

Да, пусть фокусник еще кубики раздает, пусть вытаскивает их из-за уха каждого моего гостя. И каждому гостю ролечку, ролюшку написать предварительно, до того как залечь. Пусть такой костюмированный бал будет. Чтобы каждый понял или не понял, какую он роль в моей жизни сыграл. Чтобы красиво было, празднично. Пусть не очень весело, но необычно, не так, как всегда это бывает. Напишу роли, разошлю почтой, а дальше на вашей совести исполнить или нет волю усопшего. Кто не спрятался, я не виноват. Шутка, товарищи, не паникуйте. Я веселюсь, видите, весело мне. Нельзя себя сдерживать, мы всю жизнь так. Вообще, жизнь – это фокус какой-то, не понятно, откуда она берется и куда уходит. В затею с бульоном жизни я не верю. Фокус! В каждом конкретном случае рождения, оно вроде понятно. Но только вроде. На самом деле ни фига не понятно. Фокус. Метод случайных чисел, так кубик выпал, так звезды сошлись. Или так фокусник решил, иллюзионист. Иллюзия и фокус.

Да забейте, я просто так это говорю. Мысли бурным весенним потоком. Что-то очень простое сказать хотел. Такое простое, что сказать вслух стыдно, поэтому вот это всё нагородил, чтобы скрыть простоту. Так что, дорогие гости, вы после меня методом случайных чисел. Пусть так будет.

И музыка какая-нибудь. Нет, не нужно музыки. Пусть будет что-то такое, обычное. Ведь это обычное дело, что мы умираем. Не знаю, урчание холодильника, звук воды капающей, чайника закипающего, бормотание телевизора или шум улицы, метро пятого года. Пусть будет то, что мы не замечаем вовсе. Или ветер и деревья, или снега скрип, или дождь. Все же ожидали Моцарта, или в моей концепции что-то веселое, аккордеон французский легкий. А тут будет шум, мол, жизнь продолжается, все естественно, товарищи. Бежим дальше вокруг по часовой, в соответствии с чьим-то методом случайных чисел.

Конец

2015 г.

CAFE «МАФЕ»
музыкальная комедия

Импровизированная сцена маленького провинциального кафе. Сколоченный из фанеры подиум выкрашен черной краской. На него светят лампы с отражателями на шнурах из «Икеи». На подиуме стоит пюпитр, барный стул, микрофонная стойка. Рядом с подиумом ширма, она подсвечена настольной лампой, к ней тянутся шнур от микрофона.

В кафе пусто. Слышно, как звенят тарелки на кухне.

За ширмой сидит мужчина, видно его тень. Она наливает из пузатой бутылки в пузатый бокал, нюхает содержимое, пьет. Взял телефон, набирает номер. Достал сигарету, закуривает.

МУЖЧИНА. Лара, аллё, на. Это не Лара, это Алена? Привет! Лара, это я! Узнала? Как узнала? Юмор это, да. Придешь сегодня? Я весь вечер на сцене… Спешел фо Лара! Секс, драгс энд рок-н-ролл! Шашлык-машлык, коктейли, всё такое… Я даже спою для тебя Митяева, если захочешь… Куда тебя пригласили? В сауну? Ты пользуешься популярностью, Лара. Последний раз предлагаю тебе! Ну, я бронирую столик? Чего? Да пошла ты…

Пьет из фляжки. Смотрит в телефон, набирает номер.

МУЖЧИНА. Добрый вечер. Могу я услышать, Виолетту? Это Виолетта? Не узнал тебя – богатой будешь. Какие планы на вечер? Может, мартини и немного музыки? Приглашаю, да. С меня мартини и песни, с тебя твоя сексуальность и проведенная вместе ночь? Я не намекаю, я открытым текстом. Гуляю, да… Могу себе позволить. Приглашаю вас на свой сольный вечер, мадам. Все песни только для вас! Можете заказывать. «Шансоньетку»? Да легко! Что еще? «Вальс Бостон»? Не вопрос! Только давай на берегу договоримся, что ты не будешь ночью кричать, что нужно домой, «вызови мне такси!». Когда? Да ты всегда так делаешь… Не правда, не оставалась ты ни разу. Засыпал, да… И что из этого? Но я же один просыпался, тебя не было рядом? Как много тех, с кем хочется уснуть, как мало тех, с кем хочется проснуться, Виолетта! Это про тебя! Осчастливишь сегодня? Перезвонишь? Хорошо, только я начинаю скоро. Целую в шейку! (Смотрит в телефон.) Динамо! Виолетта, ты динамо-машина. Попьет, поест, песен послушает, и такси ей еще вызови. Вот… Кристина – стопудовый вариант. Кристина Игоревна? Добрый вечер. С вами говорит продюсер Севы Соловьева. У него сегодня презентация новой сольной программы в кафе, я обзваниваю людей из VIP-списка. Очень ждем вас. (Смеется.) Привет, Кристиночка. Нет, еще трезвый. Приходи – спою тебе Лепса и Михайлова. Всё, на сегодня обязательная программа выполнена – пою, что хочу. Представляешь, часов в пять заруливает в кафе такой скромно одетый узбек, в костюме таком обычном, в рубашечке. Говорит официанту, что плов кушать хочет и чтобы ему тридцать раз спели «Как упоительны в России вечера». Официант ко мне: «Сделаешь, Сева?» Я фонограммку в интернете качнул – и вперед. Он кушает плов свой и слушает. Разе на шестом двести водки попросил. Пьет, ест и слушает. А я пою. Потом хотел перекурить. Спрашиваю: «Уважаемый, я перекурю и продолжим?» А он улыбнулся так по-доброму, зубы свои золотые показал и говорит: «Пой, уважаемый, потом покуришь». Я разе на десятом слова путать начал, думал бросить уже, послать его. А он купюры новенькие из кармана пиджака достал и на стол положил. Приезжай, Кристина. Чего потом? Да ничего, плов доел и ушел. Я с кухней деньгами поделился и решил сегодня на заказ не работать больше. Нет, для тебя спою, что попросишь. Мы же ко мне потом! Чай, кофе, потанцуем. Водка, пиво, полежим! Да без намеков я. Просто настроение хорошее. Приедешь? Ладно, чего я тебя уговариваю, не маленькая… Захочешь, я тут…

Завершает звонок, набирает номер.

Бабы – зло. Не понимаю их, то Маша, то не Маша, то дам, то не дам, то дам, но не вам. (Набирает номер.) Алло, Борис Михайлович? Вас беспокоит начальник службы безопасности банка «Возьми деньги». Вы у нас взяли в долг. Когда вернете? Почему вы молчите, Борис Михайлович? Мы знаем ваш домашний адрес! Боря, не напрягайся – это Сева! Я со второго номера звоню, дорогой! Напрягся? Да ладно! Реально не узнал? Да буду, куда я денусь! Если так дальше попрет, то пошью костюм с отливом и в Ялту.

Мужчина высунулся из-за ширмы, смотрит в зал.

Прости, дорогой. Там уже клиент подошел. Приедешь? Вот молодца! Всё, до встречи, дорогой!

Пьет из фляжки. Выходит на сцену.

МУЖЧИНА. Добрый вечер, дорогие друзья. Сегодня у нас не совсем обычный вечер. Я не работаю сегодня на заказ. Сегодня только для друзей, только для вас звучат песни Севы Соловья, Всеволода Соловьева. Я очень рад, что вы пришли провести вечер в нашем уютном кафе. Я буду петь что-то для души. Не знаю, как определить жанр собственного творчества, пусть этим занимаются критики, не буду отбирать у них хлеб. Я не бард. Я не люблю бардовскую песню. Барды – это что-то про палатки, про костры, про комаров, про крепкую мужскую дружбу после литра водки. Я про другое. Немного шансона, что-то от Высоцкого и Вертинского, что-то от русского рока. Я, моя душа, мой голос и моя гитара… Мы весь вечер для вас…

Сегодня будет вечер посвящений. Так получается, что за каждой песней стоит какая-то история, человек какой-то. Поэтому я буду вам маленько рассказывать, чтобы понимали, откуда у песни ноги растут.

Не помню точно, что я пел в детстве, помню, как у меня началось с гитарой. Сидели как-то за бутылкой мой дед и отец. Сидели, выпивали, говорили о важном. Тут толи водка закончилась, толи темы для разговоров, короче, посмотрели на меня оба – и дед сказал: «Надо парня куда-то учиться отдавать». Отец возразил: мол, художественную школу парень закончил, в спортивную секцию ходит, с него хватит. Тогда дед напомнил отцу, что у того на стене гитара пылится: вот пусть парень на ней играть выучится, опять же инструмент покупать не нужно. На том и порешили. Мы пришли домой, отец снял со стены гитару и вручил мне со словами: «Это гитара, она как женщина – с ней аккуратно надо». Стер рукой пыль с женщины, сыграл мне начало песни про колокола и вручил инструмент. По его взгляду я понимал, что варианта не научиться играть у меня нет. Я принес гитару в свою комнату, посидел с ней чуть-чуть, повесил ее на стену и лег спать.

Снилось мне, что надо мной стоят дед и отец и смотрят так пристально, а я сижу с гитарой и не могу настроить ее, кручу колки, дергаю струны, и мне стыдно. Наутро я пошел в библиотеку и взял там самоучитель игры на шестиструнной гитаре.

Самоучитель оказался мутным, там учили играть нотами, а ноты надо было еще научиться читать. Короче, дело оказалось серьезным и не решалось скоро.

Через какое-то время я узнал, что в школе открылся кружок игры на гитаре, и направился туда. Высокий мужчина с усами, прораб со стройки, придирчиво оглядел гитару, сказал что-то вроде «хорошие дрова» и настроил мой инструмент. Я был счастлив. В кружке я научился играть песню про «лыжи у печки стоят», про «солнышко лесное» и про то, как «люди идут по свету, им вроде немного надо», что-то про прочную палатку и про путь. Тут мой интерес иссяк, и я увлекся какими-то другими важными пацанскими делами.

Вспомнил я про гитару, когда настало время дружить с девочками. В школе парни организовали ансамбль и что-то играли на электрогитарах, а девочки каждую репетицию собирались под окном этой репетиционной комнаты и таяли. Я был в очках, худой, с торчащими ушами и понимал, что просто так дружить с девочками у меня не получится. Тогда я взял заработанные летом в лесхозе деньги и пошел в музыкальную школу. Меня прослушивал Борис Иванович. Сложно его описать. Он носил бородку, эспаньолку, волосы до плеч, джинсы и пиджак фактурной ткани. Еще у него на правой руке были длинные ногти. Когда он слушал мою, с позволения сказать, игру, он всегда начинал протирать листья у лимона, который рос в его кабинете в большой кадке. Я понимал, что лимон явно в иерархии Бориса Ивановича важнее меня. Да и ладно, главное – научиться играть модные песни, и все девчонки мои. Короче, за пару лет я научился играть «Я буду долго гнать велосипед», «Вальс Бостон», «Бродит вечер по лесным дорожкам», пару романсов и «Клен ты мой опавший». На этом мое обучение завершилось, я понял, что готов, да и Борис Иванович, протирая лимон, сказал мне: «Всеволод, думаю, что мне вас больше нечему научить». На этом мы расстались.

Мода на песни менялась с дикой скоростью, возникли «Любе» и «Ласковый май», параллельно появились записи Цоя. Я услышал Цоя и понял: вот… Вот это круто! (Читает стихи.)

 
май нэйтив таун изент ладж,
энд изент смол, и все такое,
там школа, корефанов трое,
там «Magna», «Royal» и «Orange»…
там детство – ивы и река…
в хрущевке песни под гитару,
и высь светла и высока,
и все сдавали стеклотару…
и были счастливы, бикоз,
там «нАчать» было и «углУбить»,
там был заветный кубик-рубик
и миллионы алых роз…
там был волшебный «Wind of Change»,
влюбленность первая-вторая,
и девственность девичьих плеч,
там Стелла, Оля, Зоя, Рая…
там чудо – видеосалон,
и Цой живой, и Хой в почете,
и мы не в погребальной роте
с друзьями, время – не Харон
тогда и там… теперь и тут,
иные мы, май таун нэйтив —
форевер! ай эм вэри эктив,
я жив доселе, вэри гуд…
 

Потом я поступил в институт и параллельно начал писать песни. Песни были похожи на раннего Цоя. Я старался копировать его голос, мелодику, да и тексты были в том же духе. Потом была общага, свобода, и девяностые. Мы с парнями сколотили группу с каким-то пафосным названием, вокруг нас собралась тусовка. Алкоголь, женщины, рок-н-ролл.

Как-то раз мы компанией выпили и решили пойти в парк, туда, где чертово колесо. Шли, пили пиво, было лето, и ничего не предвещало нашей встречи с бардовской песней.

А в парке на открытой сцене в это время проходил конкурс с затейным названием «Юный бард», но это было не важно. Важно, что стояла звукоусиливающая аппаратура, микрофоны и была сцена. Товарищи меня взяли на слабо. Пока я сидел на асфальте и оценивал качество песен, кто-то из моих друзей сбегал и договорился с ведущим о моем участии в конкурсе. Кто-то отобрал у кого-то из участников гитару, и я пошел на сцену. Не помню, как и что я пел. Не помню, как долго все это продолжалось – у нас было время и было пиво. Мы дождались финала, и, когда объявили, что главный приз – гитара мебельной фирмы «Урал» и поездка на фестиваль бардовской песни имени Грушина – достается Всеволоду Соловьеву, я охренел. Мы забрали диплом, гитару, билет на поезд, взяли водки и пошли обмывать мою победу. Тогда я еще не знал, что такое бардовская песня и кто такие барды.

Дорогие друзья, мне нужно пару минут, чтобы подготовиться к выступлению. Я понимаю, что мое вступление несколько затянулось, но не каждый день у меня бывают авторские вечера. (Звукооператору.) Дружище, поставь что-нибудь лирическое. Я объявляю музыкальную паузу, чтобы у вас было время выпить, покушать и поговорить.

Уходит, переодевается за ширмой. Пьет из фляжки. Выходит.

Очнулся я в поезде. Вокруг меня были странные бородатые мужчины в тельняшках, веселые потрепанные женщины, алкоголь и гитары. Люди пели какие-то известные только им песни, пили водку, заедали консервами из банок, обнимали и целовали женщин. Меня мучило похмелье и вопрос: «Как я оказался тут, с ними, с этими странными людьми, которые наливают мне и знают мое имя?». Потом мы пили, пели. Потом были три дня санкционированной песенной пьянки под названием «Фестиваль имени Грушина». Было море палаток, костров, нескончаемых и повторяющихся песен. Были нетрезвые братания с бородатыми мужчинами и нетрезвыми женщинами. Был Олег Митяев, двести тысяч человек народу, немецкий духовой оркестр в соседях по поляне, был Михалыч, который каждую ночь зачем-то искал в нашей палатке Олю из Томска, не находил и спал у нас в ногах. Был спирт «Рояль» и апельсиновый «Юпи» и песни-песни-песни. С тех пор, дорогие друзья, я не люблю бардовскую песню. Но исполню одно посвящение… (Поет песню.)

 
Он был слесарем и поэтом,
гитаристом еще немного,
в общем, бардом. И как-то летом
барда вдаль позвала дорога —
фестивалить, петь песни людям.
Он взял свитер, рюкзак, гитару,
сел на поезд – и будь что будет….
Поезд барда повез в Самару.
Под Самарой есть бардоместо —
фестиваль, что зовется Грушей…
Бард не знал, что его невеста
ездит бардов туда послушать.
Они встретятся ночью поздно
у костра, где Митяев вечный
будет бардам про купол звездный
петь устало и бесконечно…
 

Качнется купол неба, большой и звездно-снежный…

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

 
Утром, лежа в чужой палатке,
бард с бардессой мечтали хором
об ином мировом порядке,
о совместном походе в горы,
о совместном весеннем сплаве,
о бардачном своем дуэте,
о концертах, деньгах и славе —
повсеместно на всей планете…
Всюду баннеры и билборды,
стадионы полны фанатов.
Бард не нищий, собою гордый,
произносит: «Привет, ребята!
Мы с женою для вас исполним
наши бардохиты, нетленки».
В это время его ладони
наминали её коленки.
 

И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:

«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

 
«Не дала мне бардесса-сука», —
думал бард и глушил водяру,
и слезились глаза от лука,
и хотелось сломать гитару
о сосну, у которой прежде
он признался в любви бардыне,
пергидрольной своей Надежде,
что работает в магазине.
И считает, что пишет круче,
круче мэтров всех взятых вместе —
это бардовский сучий случай,
это бард не простил бардессе.
И она ему не простила,
и разъехались бард с бардачкой.
Фестивали у бардов – сила!
Фестивалей у бардов пачка…
 

Мечтами их и песнями мы каждый вдох наполним —

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

Дружище, будь так добр, поставь для моих друзей что-нибудь душевное. Я не прощаюсь, мне нужно принять новый образ, и мы продолжим наш вечер. Кушайте, выпивайте, расслабляйтесь.

Уходит, переодевается за ширмой. Пьет из фляжки. Выходит.

На дворе были девяностые. Тут-то мы все оптом узнали, что такое шансон. Русский шансон, наш шансон. (Взял смартфон, говорит.) Окей, Гугл. (Женский голос.) Русский шансон. Русский шансон – это песня характерного социального персонажа, часто исполняемая от первого лица. Лица сидевшего, имевшего нелегкую судьбу, судьбину. (Убирает смартфон.) Лица, любящего маму, волю, легкие деньги и доступных женщин. Я думал, что шансон – это чисто французская тема. Жак Брель, Шарль Азнавур, Эдит Пиаф – вот это шансон. Даже Мирей Матье и Джо Дассен, Патрисия Каас. Но нет, наш шансон – всем шансонам шансон. С 2001 года в Государственном кремлёвском дворце проводится церемония вручения премии «Шансон года». Вот это я понимаю! Вот это размах! Бардов я не представляю себе в Государственном кремлевском дворце, а вот эти ребята смогли. Делаем вывод: шансон – наша тема! Песня народная, блатная, хороводная! Практически национальная идея! 80 процентов русских мужчин в машинах слушают русский шансон. При этом у них все нормально в жизни, они не сидели. Вот загадка!

В общагу как-то забрели два откинувшихся с зоны товарища. Среди ночи открыли с ноги нашу дверь, включили свет, спросили, где Маша с Олей. Достали водку, порезали наш хлеб, открыли наши консервы. Сообщили нам, что посидят тут немного, так как комната эта им дорога как память. Они тут практически жили до ходки с Олей и Машей. Поспать у нас не получилось, и мы с товарищем моим до утра сидели в чудесной компании с Витюней и Огородом. Огород взял гитару, которая висела над моей кроватью, подергал струны и попросил чего-нибудь для души. «Чисто не в обиду, чтобы, так сказать, душа развернулась и не свернулась больше». Я не знал таких песен, но спасибо папе, я все детство слушал Владимира Семеновича Высоцкого и вспомнил одну из его ранних песен, которая соответствовала просьбе Огорода. «Не делили мы тебя и не ласкали, а что любили – так это позади. Я ношу в душе твой светлый образ, Валя, а Леша выколол твой образ на груди». Я имел успех, Витюня с Огородом под утро откланялись, пообещав нам отныне свое покровительство и зайти завтра вечером. Вечером они не зашли, они снова сели за драку. А я получил очень ценный опыт и стал разучивать песни «про жизнь», благо, они были всюду. Пробовал писать что-то такое, вся жизнь в то время была пропитана этим. (Поет песню.)

 
отстреляла друг в друга братва…
отцвели хризантемы в саду…
по колено казалась трава
в девяносто каком-то году…
эх, сейчас бы тот жар и тот пыл,
отвечаю… базар-вокзал…
я б такие дела мутил,
я б такое вам показал
зуб даю, говорю как есть,
без понтов, как привык тогда…
мне бы в поезд обратный сесть
и туда, в те еще года,
возвратиться и все вернуть,
и наивно-счастливым стать,
и поклясться кому-нибудь
вечно помнить и вечно ждать…
…в девяносто каком-то году
по колено казалась трава…
отцвели хризантемы в саду…
отстреляла друг в друга братва…
 

И братва эта никуда не делась. Частью полегла, частью растворилась во власти и бизнесе, частью в детях. Все как прежде, все по понятиям. Понятия не возникают из ничего и не исчезают бесследно, понятия переходят из одного века в другой. Короче, «Стихи на районе»… (Читает стихи.)

 
зёма, пёхай за гаражи…
так, покурим… да чё ты, на?!
нет курехи? ну, на, держи,
опа… опа, у нас одна…
ну, покурим на всех одну,
ты куда так скакал, олень?!
на учебу?! ну, ты загнул…
ты, в натуре, не порти день…
есть мобила, на, позвонить,
чисто маме «привет» сказать…
да не ссы ты, не будем бить!
нет мобилы? прости мне, мать!
нет мобилы?! реально, лох?
а бабули, лавэ, бабло?
за стипендией шел? да по х…
нам конкретно с ним не свезло,
с хреном этим… давай рюкзак…
книги только… чего?! стихи?!
ты, в натуре, олень, мудак!
мать, прости мне мои грехи!
чё ты шепчешь? какой, на, Фет?
Афанасий? чё, кореш твой?
на районе такого нет,
отвечаю своей башкой…
Афанасий поэтом был?
типа Круга?! силен чувак!
я не сразу, прости, вкурил,
что ты наш… ну, бывает так…
не в обиду, удачи, зём!
если чё, подходи, зови,
на районе ж одном живем!
мы ж, в натуре, одной крови!
 
 
слышь, братва, типа чё узнал,
чувачек мне один затёр:
был, на, лабух, стихи писал —
типа Круга… по жизни вор,
погоняло, кликуха – Фет,
Афанасий, на, для своих…
жаль, в живых чисто парня нет,
я, короче, читаю стих…
тихо, парни… ну как же там…
«я с приветом к тебе пришел,
солнце встало и пёхом к нам…
просыпайся, на, слабый пол»…
 

Это все из жизни, ничего не придумано. А ту гитару, что мне барды на конкурсе вручили, я продал. Дал объявление в местную газету и продал. Не то, чтобы мне лавэ нужно было поднять, нет… Чисто продать решил, хотелось новую женщину, чтобы соответствовала. Когда за ней пришел покупатель, я объяснил ему, что гитара была на Международном фестивале имени Грушина. Этот волосатый парень как-то странно посмотрел на меня, отдал деньги и ушел. И мне стало пусто, потому что я остался один. Через месяц я купил новый инструмент, это была новая, пахнущая деревом двенадцатиструнная гитара. Мне казалось, что звука должно быть в два раза больше. Но она была из сырого дерева, и звук был глухой. Вот такая лажа случилась. Но я решил, что хороший понт дороже денег. Да, выглядела моя новая женщина очень даже очень. С ней я переехал с общаги в съемное жилье, за что и благодарен таким переменам. Кстати, с ней я первый раз пел в кабаке. Один знакомец, который работал в ресторане «Сказка», заболел алкоголем, и меня попросили выручить.

Там гуляли какие-то ребята, выросшие из комсомола. Стройотрядовские песни, палатки, романтика, Митяев и Визбор, все такое… Я согласился… Сначала было как-то очень неловко видеть жующие лица, потом ребята налили мне, и стало нормально… Мы подружились даже, хорошие ребята, бывшие комсомольцы – будущие бизнесмены и чиновники. За один вечер мы с моей двенадцатиструнной подругой срубили месячную зарплату учителя. Хорошие времена были, жаль, что закончились.

Сегодня для меня особенный день. Мой творческий вечер, имя спонсора которого я не узнал. Дай бог тебе здоровья, добрый человек! Спасибо тебе за любовь к творчеству группы «Белый орел»! Приходите ещё в наше кафе «Мафе». Специально для спонсора сегодняшнего вечера звучит стихотворение Всеволода Соловьева. (Читает стихи.)

 
Ударим прозой по стихам!
Спихнем в кювет их сопли-слюни!
К чему слащавый фимиам
простой домохозяйке Дуне?!
У Дуни к детективам страсть,
к искусству гения Донцовой!
И Дуне на стихи накласть
со всею маргинальной злобой…
Даешь литературу в быт!
Пиши, поэт, за жизнь, в натуре!
Тогда ты будешь знаменит,
и при бабле, и при фактуре!
При уваженье пацанов,
реальных чисто, не фуфлыжных!
Ну что, ботаник, ты готов
забацать новых русских книжных?
К чему «аптека и фонарь»?
Зачем «она больна не вами»?
Возьми, в натуре, и ударь
простыми русскими словами:
«Иди ты на….!», «Пошел ты в….!»,
«Все за…. имеешь без базара!
…Пишу конец второй главы:
«Прикинь, она звалася Лара!»
 

Одна дама – не буду называть ее имя – сказала, что у меня нет мечты. Есть, Лара. Есть мечта. Ты думаешь, что это кафе – мой предел? Потолок? Нет, я вижу цель, я знаю ориентир. Не помню, как я второй раз пел в кабаке, тоже кто-то гулял. И песни заказывали те же, что комсомольцы. Люди хорошие поделились со мной фонограммами. Это знак особого доверия, ритуал. Так я стал своим. Я тогда подумал, Лара: «А чем не работа, если я это делаю честно и хорошо?» Всяко лучше, чем «Орифлейм» и «Эйвон» женщинам втюхивать.