– Вы наш новый педагог? – произнесла непринуждённо и очень приветливо. Дверь отворилась, в кабинете горел свет, матовая лампа под высоким потолком громоздила шевелящиеся тени, что создавало суету и видимость деятельности.
В кабинете появился диван с высокой, прямой, очень неудобной спинкой, маленькими зеркалами и полочками под затылком. Серёжа, согнувшись, примостился сбоку, совсем близко от входной двери. За самодельным столом с чернильницей «лагерного» изготовления, с башенками посредине и грозными львами по краям, сидели двое.
Директорское место занимала суровая женщина с широко расставленными локтями и пенсне на верёвочке с одним треснувшим стеклом, она постучала ручкой по столу и властно призвала молчащую аудиторию к тишине, затем дала слово Николаю Ивановичу.
Встав из-за стола, прокашлявшись, он напомнил, что год 1987 непростой, а юбилейный и встретить его надо ударным трудом на фронте воспитания подрастающего поколения.
Присутствующие заёрзали, Серёжа стукнулся затылком о диванную полку, портфель он положил на колени и внимательно слушал директора.
Внезапно, под грохот отодвигающейся табуретки суровая женщина встала, объявив, что ей пора на колхозное партсобрание и с грохотом же исчезла.
– Парторг, – прошелестела приветливая дама и рискованно выпрямилась, подхватив очки. Директор, пробравшись на своё место, скинул плащ, выпил воды из графина и заговорил человеческим голосом.
Сорок семь малышей (по четвёртый класс) закреплялись за Марией Андревной. Та самая приветливая дама, первая заговорившая с Серёжей, ему же английский язык, географию и физкультуру.
Возражения во внимание не принимались. Остальные предметы поделили между собой Николай Иванович с завучем (по совместтельству супругой)
Всем к среде приготовить учебные планы. Сегодня будет автолавка. («сиюминутка» закончилась за три минуты).
Возле церкви толпился возбуждённый народ, пытаясь выстроить подобие очереди, («всем точно не хватит»). Мелкий холодный дождь топил надежду в жидкой грязи и бездорожье. Список, как и все, Серёжа обозначил на куске картона. Глухой ропот витал над толпой:
– «Михайловские» всё разберут, у них шоссейка.
Густо заляпанный грязью знакомый «уазик», не тормозя, подплыл к людскому скоплению.
– Товару не будет, дороги нет, давайте заказ. С каждого заказа три рубля за доставку, керосину не ждите, привезу всё в пятницу, деньги вперёд, за прошлый привоз, я не отвечаю.
Заметив Серёжу с картонкой в руках, осклабился:
– Ничего ты от меня никогда не получишь, сволочь.
Дождавшись конца очереди, Серёжа запрыгнул в забуксовавший автомбиль, дёрнул ручник на себя, приветливо улыбнулся и ласково произнёс:
– Встречу тебя в пятницу в лесу и разорву надвое. Сдашь мне под отчёт, подвезёшь к дому Марфы, тварь.
Заметив в наглых глазах сомнение, за левое ухо повернув морду к себе, хлёстко ударил ладонью по правому уху, кепку бросил в грязь. – Заявление на тебя и директора, с пожарниками отправил в «Больничную», там ждут моей команды.
Для надёжности в вопросах понимания и предупреждения разночтений, вдарил левым локтём по печени, как учили. Покинув автобус, заскользил к избе Марфы.
«Уазик» тронулся восвояси только через двадцать минут. В дом идти не хотелось, стоя на крыльце, обдумывал события дня сегодняшего, сожаления и раскаяния не было.
Остался горький осадок через принуждение себя к силе, росло понимание неизбежной конфронтации, нужна была поддержка или хотя бы одобрение.
Единственный телефон на всю забытую людьми и богом деревню, находился в пожарной избе. Участковый, он же пожарник, располагал довоенным автомобилем на базе «полуторки» с выкрашенной в красный цвет квадратной ёмкостью.
Ручной насос на двоих с длинным гофрированным шлангом, обмотанным вокруг бочки, посылал довольно кучную, прерывистую струю метров на пять
Техника вся была в исправном состоянии, что законно вызывало уважение к пожарнику в милицейской форме, пусть даже без погон.
Прихватив четверок у Марфы, Серёжа пошёл знакомиться к представителю власти. Он прекрасно понимал, что его визит дойдёт до водителя и директора, однако докладывать о краже не собирался, найдутся добрые люди и без него.
Как и положено участковому, тот всё знал.
– Ты хорошо прижал этого гада в машине, поделом ему, только бы лучше где – нибудь в сторонке, подальше от глаз. А парень ты похоже крепкий, хоть и учёный.
Презент он принял молча, убрал в громоздкий сейф и запер огромным кованым ключом со сложным профилем по бородку.
– Хороша конструкция, – одобрительно постучал по гулкому боку Серёжа.
– Несгораемый, точно не упрут, – с улыбкой отозвался участковый. Разговор завязался непринуждённый, почти дружеский.
– Телефон если понадобится – заходи в любое время. На том и расстались на пороге, село всё видело и понимало.
***
Обед томился в печке, Марфа на деревянной доске резала солонину. Капустный суп с репой и кочерыжками был заварен на три дня на крупных мослах, из печи не вынимался и был очень вкусен и остёр.
По Гиляровскому назывался он «щи суточные» и популярен был по всей России. Две чашки угомонили намечавшийся голод, солонина с домашним хлебом оставляла дивное послевкусие ветчинной природы.
Сердечно поблагодарив, Серёжа убрал посуду и вытер со стола под одобрительным взглядом хозяйки. Они молча посидели на скамейке, глядя в плачущее окно, и разошлись по своим углам.
Репродуктор, с согласия Марфы, оставили на ночь и вечер, но с гимнам и курантами, право на тишину удалось отстоять. Неистовую громкость позволила убавить. Серёжа впервые за много лет заснул днём, да ещё после обеда.
На груди громоздился раскрытый Брэм, вещавший о царстве животного мира в Южной Америке. Незнакомая тёплая тяжесть на груди столкнула дневной сон, вернув сначала в мир запахов и печных звуков, а затем ума и быта.
Настал длинный тусклый вечер, тягучий сумрак тянул в раннюю ночь, поднатужившись, день прогнал дождь вниз за облака, ближе к лесу и грязи, за деревянные крыши почерневших изб и дворов.
Красноватый закат очертил тучи ровной каймой и внезапно выпустил солнце, удивившись миру, чистое небо заиграло короткой, очень яркой радугой, крутой и торопливой. Лес потемнел до черноты и окончательно победил день.
Потоптавшись на крыльце, Серёжа исполнил вечерний ритуал и с полотенцем на шее вошёл в избу. На столе его ждала запечённая картошка с капустой и постным маслом.
Последний день лета выдался совершенно необыкновенным. Тёплое, почти июльское солнце моментально выкрасило окрестности в живой, шевелящийся оттенками ранней осени «шишкинский» мир.
Ярко-зелёная трава поворачивала нетоптанные макушки вслед за светилом, стряхивая изумруд последних капель на просохшую землю.
Съедобные грибы поднимали шалашики из листьев и сучьев наперегонки с красавцами мухоморами, вобравшими в себя всю счастливую алость позднего лета. Кусты шуршали и жили через непрекращающееся шевеление счастья раннего утра.
Тёмно-зелёные ели, вытянувшись, прощались навсегда с шишками, отправляя их на удачу в земной путь.
– Осень будет моровая, – осветилась улыбкой Марфа, – после обеда за грибами пойдём на Световую, места там знакомые.
Погрузив ноги в безразмерные сапоги, опоясав их мочалой, повесив боковуши, они вдвоем отправились в близкий лес. На плече Марфы плотно висела двухстволка,
– Мужнина. Волки бродят, авось не пригодится.
Грибы дома разбирали допоздна, запах в избе был ошеломляющий, необычно живой и сильный – на пол Марфа набросала сена, – «чтоб голова к утру не разболелась».
***
С рассветом, пробудившись от бодрых, слегка тревожащих душу курантов, Серёжа ощутил тёплую руку на плече.
– Я тебе баню протопила, сходи, ополоснись перед работой, в школу идёшь, к детишкам, – задумчиво произнесла Марфа, теребя концы платка.
В половине восьмого школьный двор начал наполняться. В основном первоклашки с букетами полевых цветов. Стриженные под машинку круглые головы мальчишек машинально становились поголовно лопоухими. Девочки с тугими косичками сбились в кучку, ориентируясь на свои деревни.
Родители, практично одетые под ферму и трактор, делились на хмурых мужиков, смолящих сигареты, с недоумением поглядывающих друг на друга. Слегка принаряженные женщины, исключительно в перманенте и с сумочками в руках. Очень не доставало песен про школу и понятной, праздничной музыки.
Доломанная баскетбольная, она же и волейбольная площадка за лето успела зарасти не просто травой, а стоячим палочным бурьяном. Самым организованным местом были две деревянные колоды, не ровно стоящие на чурбачках, предназначенные для мытья обуви перед входом в школу.
Девочки жались к матерям и теребили ножками мокрую глину, им элементарно надо было срочно пописать (до некоторых деревень было до семи километров). Уже обозначилась тропа, протоптанная страждущими до ближайших кустов.
Школа находилась на деревенском бугре и обдувалась не только ветрами, но и взорами. Двухочковый внешкольный туалет, грубо сколоченный из горбылей внахлёст, давно привлекал внимание задумчивых мужиков, пристально дёргающих нелепый замок сарайного типа. Казалось, потяни за него, и рухнет всё карикатурное сооружение.
Ситуацию спасала милейшая Марина Андреевна. Построив несмышлёнышей, она успешно, хоть и натужно играла с ними в ручеёк и даже, подключив мамочек, пыталась распевать песенки. Картина была удручающая и очень по – нездоровому печальная, какая-то тупиковая.
Директор в неизменном брезенте и резиновых сапогах, деловито прошёл мимо колод (на неведомых правах местного начальства, что не мешало ему оставлять жирные пачкающие следы на почти паркете). Тяжёлый ключ попал в скважину, но не желал проворачиваться, возбудив активность отцов и их спорную смекалку.
Наконец из школы с трудом выволокли нелепую, очень высокую трибуну, позади которой поставили косенькую скамейку на троих.
Краткое косноязычное поздравление замаскировалось гимном России и свершившимся ожиданием конца ненужной процедуры, родители начали оживлённо расходиться.
Серёже поручили составить список старшеклассников, они кучковались «по деревням» и никуда записываться не спешили, курили по-отцовски в кулак и плевались сквозь зубы, учиться они явно не спешили.
Около десяти, трибуну затащили в покосившийся сарай, где навалом лежали и стояли новенькие, совершенно неудобные пластиковые парты – руки на локтях стояли здорово выше головы.
Абсурд начала учебного года зашкаливал. Площадь перед монастырской школой опустела, ученики были распущены до понедельника.
В коридоре, напротив безликого кабинета накрыли стол, он вроде бы состоял из одних клеёнок, колыхался и вихлялся, не радуясь новому гостю. Постепенно все переместились на подоконники, которые громоздились на уровне головы и имели очень узкий карниз.
Каждый из приглашённых пришёл со своим узелком, они скатывались с подоконника, волоча за собой несвежие газеты, варёные яйца, помятые помидоры. За одним подоконником убирался один человек, упираясь носом в немытое стекло. Самогонка разносилась через коридор и воспринималась через «Ахх!», как шампанское.
Серёжа выбрался во двор, глина подсыхала, оставляя на обозрение следы многочисленных ног, пришедших по инерции, и ножёнок в предвосхищении неведомого и удивительного. Вскоре они сливались в единую тропу, ведущую прочь от школы, прочь от мира.
***
Три следующих дня, ясных и сухих Серёжа провёл в школьном дворе. Вкопал столбы для волейбольной сетки, выкорчевал и разметил площадку, тщательно выровняв и утрамбовав подсохшую глину. Отсыпав границы тёртым красным кирпичом, обозначил игровое поле.
Вычистил и поправил колоды перед школьным крыльцом, подлил свежей воды из дождевой бочки. Пролом в стене, имитирующий ворота во двор, с помощью кирки и кувалды (одолжил у пожарника) облагородил до ровных чётких контуров, обозначавших территорию школы.
В субботу после обеда, возвращаясь из леса с молодыми елями (намеревался посадить рядом со школьным крыльцом, ограду из старого штакетника уже приготовил), выйдя из-за угла, упёрся в рычащий трактор. Огромный «Кировец» под руководством директора волочил прицеп с углём через школьный двор к стоящему в стороне сараю.
Остаток дня Серёжа провёл за занавеской, к ужину не встал. Радио, синхронно с уличным громкоговорителем без устали вещало о победах и свершениях, мысли не разбегались, они кучно роились вокруг никчёмности и поражения.
Возникло гнетущее ощущение отстранения от всего, что рядом, с чем почти отождествлял себя и даже строил планы.
Он прекрасно понимал, как нельзя и осознавал, как надо. Однако всепоглощающая серость не желала отпускать от себя, диктовала свои правила и нормы жизни.
Может это он оступился, потерял своё «Я», ненужное в людском море. Природа поиска несуществующего ответа, ищет способы упрощения пути к людям. Норма это всего навсего вариант, встречающийся чаще других, надо смириться и жить по отпущенным правилам бытия.
С этой мыслью он уснул, видел маму и много-много людей, все говорили на незнакомом языке. Наступало второе первое сентября. Баню Марфа не топила.
***
Школа не ждала Серёжу. Искорёженный трактором двор делил себя глубокими колеями и рытвинами не по вине безумной техники, её управляемая мощь следовала тупой воле брезентовой головы директора.
Ученики расходились по привычным классам, усаживались за полиэтиленовые парты, ещё пахнувшие краской, но уже испохабленные ножом. Дрянные надписи, выполненные гвоздём, наполняли рот горечью, корёжили душу, веселили вандалов.
Две смежные кельи, соединённые аркой, смещённой к стене, противоположной окнам, являли собой класс. Насыщенный кирпичный массив приглушал свет узких высоких окон, забранных решёткой. Всё очень напоминало Кембридж.
На первый урок английского явилось шесть человек, все пятиклашки. Серёжа поставил глобус на свой стол и целый час рассказывал о разных странах, путешествиях и открытиях. Огромная Земля, полная неизведанного манила и завораживала.