Quotes from the book «Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль»
а мы не бляди и торф не сраный гад.
Истинно – великая идея порождает и великое сопротивление ей.
безуспешности убогой, мать ее в сухой хрящ
Он идёт. И ползя сквозь снега, не своею, а кровью врага искупает вину пред Отчизной».
Осень расстреляли на следующее утро. Дождь перестал. Ночью подморозило. Четверо смершевцев дали залп. Босая Осень повалилась на дно воронки, от соломенной шляпки отлетел кусок вишни. Смершевцы забросали Осень валежником. Через час пошёл первый снег.
Сумерки отмечены прохладой, Как печатью – уголок листка. На сухие руки яблонь сада Напоролись грудью облака. Ветер. Капля. Косточка в стакане.
А вот что такое «Боярыня Морозова» – как узнал в пятилетнем возрасте, так и знаю по сей день. Все это «современное» искусство не стоит и одного мазка нашего великого Сурикова. Когда плохо на душе, когда враги одолевают, когда круги злокозненные сужаются – забежишь на минутку в Третьяковку, подойдешь к великому полотну, глянешь: сани с боярыней непокорной едут по снегу русскому, мальчик бежит, юродивый двуперстие возды
убеждённо-спокойным голосом: – Мне кажется, Антоша, что природа как чистый феномен дана людям для осмысления нашего грехопадения, дана как пример полной невинности, а значит, и совершенства. Она, всеми своими листочками, цветами, птицами и насекомыми словно говорит нам: смотрите, люди, как хорошо живётся без греха, смотрите, какими вы были до грехопадения, до того, как отпали от Бога… И, снова помолчав, вставлял рамку на место:
Добежав, Осип рухнул на колени и посмотрел на громадный портрет, слегка колышущийся на сером здании. – Слова мои неловки, как пердеж на похоронах, но искренни, как вопли на допросах… – В волнении он зашарил у себя на груди толстыми сильными пальцами с обкусанными ногтями.
За окном посверкивала частая капель, широкоплечий дворник в ватнике, платке и юбке скалывал с тротуара черный блестящий на солнце лед.
