Read the book: «Приключения Тома Сойера (современная интерпретация)», page 5
По всем направлениям разосланы конная погоня, и шериф уверен, что преступника поймают до ночи.
Вся деревня собралась на кладбище. Том забыл о своём разбитом сердце и присоединился к толпе – не потому, что у него было такое желание, он предпочёл бы оказаться за тысячу миль, – но его влекла туда роковая, необъяснимая сила. Придя на ужасное место, он протискался сквозь толпу и увидел мрачную картину. Ему казалось, что с тех пор, как он был здесь, прошла целая вечность. Кто-то ущипнул его за руку. Он оглянулся и встретился глазами с Гекльберри. Оба тотчас взглянули по сторонам, опасаясь, не заметил ли кто-нибудь, что они обменялись взглядами, но все были заняты разговорами и страшным зрелищем.
– Бедняга! Такой молоденький! Вот урок похитителям трупов! Не миновать Маффлу Поттеру виселицы, если его удастся поймать! – слышалось со всех сторон, а священник заметил:
– Это суд Божий; рука Его ясна здесь.
Том содрогнулся с головы до ног, так как взор его упал на неподвижное лицо индейца Джо. В эту минуту толпа зашевелилась, заволновалась и послышались голоса:
– Это он, он! Он идёт сюда сам!
– Кто? Кто? – разом спросили два десятка голосов.
– Маффл Поттер!
– Остановился! Смотрите, назад поворачивает! Держите его, не пускайте!
Люди, взобравшиеся на деревья, над головой Тома, говорили, что он и не пытался уйти, а только был смущён и как будто колебался.
– Бесстыдная наглость! – заметил один из толпы. – Вздумал полюбоваться на своё дело, только не ожидал встретить здесь людей.
Толпа расступилась, и к могиле торжественно приблизился шериф, ведя Поттера за руку. У бедняги было растерянное лицо, в глазах его светился ужас. Когда он увидел убитого, он затрясся, словно его схватил паралич, закрыл лицо руками и заплакал.
– Это не я сделал, друзья мои, – проговорил он, всхлипывая, – честное слово даю вам, что не я.
– Кто же тебя обвиняет? – загремел чей-то голос. Стрела попала в цель. Поттер убрал руки от лица и с беспомощным отчаянием обвёл присутствующих взглядом. Увидев индейца Джо, он воскликнул:
– О, Джо! Ты же обещал, что никогда…
– Это ваш нож? – спросил шериф, бросив нож к его ногам.
Поттер упал бы, если его не подхватили бы и не усадили тихонько на землю. Тогда он сказал:
– Что-то говорило – мне, что если я не вернусь сюда и не найду… – Он вздрогнул и, безнадёжно махнув рукой, промолвил: – Расскажи им, Джо, расскажи – что уж тут…
Гекльберри и Том онемели от ужаса и, не открывая глаз, глядели на бессердечного лгуна, когда он повёл хладнокровный рассказ об убийстве. Они ждали, что вот-вот с ясного неба грянет Божий гром на его голову, удивляясь только, что он так медлит. Когда же он и по окончании рассказа остался цел и невредим, у них возникло робкое желание нарушить клятву и спасти жизнь несправедливо обвинённому Поттеру, но это желание вскоре совсем исчезло, потому что им сделалось ясно, что этот негодяй Джо продал душу дьяволу, а с дьяволом шутку плохи: тягаться с тем, кто принадлежит такой силе, и думать ничего.
– Почему же ты не убежал? Зачем ты захотел сюда прийти? – спросил кто-то.
– Я ничего не мог с этим поделать… я ничего не мог с этим поделать, – простонал Поттер. – Я хотел убежать, но, похоже, меня что-то сюда тянуло.
Он снова разрыдался.
Индеец Джо так же спокойно повторил свои показания несколько минут спустя на допросе под присягой; и мальчики, видя, что молнии по-прежнему удерживаются, утвердились в своём убеждении, что Джо продался дьяволу. Теперь он стал для них самым зловеще интересным объектом, на который они когда-либо смотрели, и они не могли отвести от его лица свои зачарованные взгляды.
Про себя они решили следить за ним по ночам, когда представится возможность, в надежде хоть мельком увидеть его ужасного владыку.
Индеец Джо помог поднять тело убитого человека и положить его в перевозку; и по дрожащей толпе прошёл шёпот, что рана немного кровоточила! Мальчики думали, что это счастливое обстоятельство направит подозрения в нужное русло; но они были разочарованы, так как некоторые деревенские жители заметили:
– Ещё бы, он был в трёх футах от Маффлса Поттера.
Страшная тайна Тома и грызущая совесть не давали ему спать целую неделю после этого; и однажды утром за завтраком Сид сказал:
– Том, ты так вертишься и разговариваешь во сне, что мешаешь мне спать.
Том побледнел и потупил глаза.
– Это плохой знак, – сказала тётушка Полли серьёзно. – Что у тебя на душе, Том?
– Ничего. Ничего особенного.
Но рука у мальчика так дрожала, что он пролил кофе.
– Ты мелешь какой-то вздор, – продолжал Сид. – Сегодня ночью ты говорил: “ Это кровь, это кровь!” И опять, и опять, без конца. А потом: “Не мучьте меня, я всё расскажу”. Что расскажешь? Что такое ты расскажешь?
У Тома в глазах всё потемнело. Трудно сказать, чем бы это могло бы закончиться, но, к счастью, тревожное выражение сошло с лица тёти Полли, и она, сама того не зная, пришла Тома на выручку. Она сказала:
– Ох! Это всё из-за этого страшного убийства. Мне самой оно снится почти каждую ночь. Иногда снится, будто я сама его совершила.
Мэри сказала, что то же самое бывает и с ней. Сид, по-видимому, удовлетворился этим. Том поспешил уйти под первым благовидным предлогом и после этого неделю, притворяясь, что у него болят зубы, стягивал себе челюсть на ночь платком. Он не знал, что Сид не спит по ночам и нередко развязывает, долго слушает, приподнявшись на локте, а затем опять стягивает её. Душевная тревога Тома мало-помалу улеглась; зубная боль надоела ему и была остановлена. Если Сид и вывел какие-либо выводы из отрывистых слов, произносимых его братом во сне, он оставил их при себе.
Тому казалось, что все его товарищи чересчур увлекаются игрой в судебное следствие по поводу дохлых кошек, поддерживая этим его тревогу. Сид подглядел, что в этой игре Том никогда не выступает в качестве главного следователя, хотя до сих пор Том очень любил, чтобы во всех играх первые роли были у него. Том отказывался даже от роли свидетеля – и это показалось ему странным; не ускользнула от Сида и то обстоятельство, что Тому вообще все эти игры противны и что он уклоняется от них при малейшей возможности. Сид удивлялся, однако ничего не говорил. Впрочем, подобные игры в конце концов вышли из моды и перестали терзать совесть Тома.
Почти каждый день в течение этого грустного времени Том, улучив минуту, отправлялся к маленькому окошку с решёткой и совал в него убийце всё, что мог достать ему в утешение. Тюрьмой было невзрачное кирпичное здание, которое стояло у болота, на краю города; стороже при ней не было, да и редко в ней кто-нибудь сидел. Эти значительно маленькие подарки успокаивали совесть Тома.
Жителям деревни очень сильно хотелось вымазать индейца Джо дёгтем, вывалять его в перьях и выпроводить из деревни за кражу трупа с могилы, но ввиду его страшного характера не нашлось никого, кто бы решился взять на себя инициативу, и дело так и заглохло. На обоих допросах метис начинал свой рассказ прямо с драки, не упоминая о предварительном похищении трупа; поэтому сочтено было за лучшее до поры до времени не привлекать его к суду.
Глава 12
Одна из причин, по которой разум Тома отвлёкся от своих тайных забот, заключался в том, что он нашёл новый и весомый предмет для своего интереса. Бэкки Тэтчер перестала ходить в школу. Том несколько дней боролся со своей гордостью и пытался забыть о ней, но потерпел неудачу. Он начал ловить себя на том, что ночами слонялся около дома её отца и чувствовал себя очень несчастным. Она была больна. Что, если она умрёт! В этой мысли было что-то отвлечённое. Он больше не интересовался ни войной, ни даже пиратством. Очарование жизни исчезло; не осталось ничего, кроме уныния. Он ни прикасался ни к обручу, ни к мячу; в них больше не было радости. Его тётя была обеспокоена. Она начала пробовать на нём всевозможные средства. Она была одной из тех людей, которые помешаны на патентованных лекарствах и всех новомодных методах поддерживания здоровья или его улучшению. Она была заядлым экспериментатором в этих вещах. Когда появлялось что-то новое, ей сразу же хотелось попробовать это; не на себе, потому что она никогда не болела, а на всех остальных, кто подвернулся под руку. Она была подписана на все издания о «здоровье» и шарлатанских; и торжественное невежество, которым они были пропитаны, казалось ей верхом мудрости. Вся та «чушь», которую они содержали о вентиляции, и о том, как ложиться спать, и как вставать, и что есть, и что пить, и сколько упражнений делать, и в каком настроении держать себя, и какую одежду носить, было для неё свято, как Евангелие, и она никогда не замечала, что её медицинские журналы текущего месяца обычно нарушают всё, что они рекомендовали месяцом ранее. Она была такой же простодушной и честной, как и день, и поэтому стала жертвой. Она собрала воедино свои шарлатанские издания и лекарства и, таким образом, вооружившись смертью, разъезжала на своём бледном коне, образно говоря, с «адом, следующим за ней». Но она никогда не подозревала, что не была ангелом исцеления и бальзамом утешения для страждущих соседей.
Водные процедуры теперь были в новинку, и плохое состояние Тома стало для неё неожиданной удачей. Каждое утро при свете дня она выводила его на улицу, в дровяной сарай и окатывала потоком холодной воды; затем она тёрла его полотенцем, как напильником, и таким образом приводила его в чувство; затем она заворачивала его в мокрую простыню и окутывала одеялом, пока он не потел до того, что «душа выходила вместе с паром жёлтыми капельками из всех пор», как уверял Том.
Но, несмотря на всё это, мальчик становился всё более и более меланхоличным, бледным и удручённым. Она добавила горячие ванны, души и обливания. Мальчик оставался таким же мрачным, как погребальные дроги. Она начала помогать воде с помощью лёгкой овсяной диеты и нарывных пластырей. Она рассчитала вместимость, как кувшин, и каждый день пичкала его шарлатанскими лекарствами.
К тому времени Том стал равнодушен к этим врачеваниям. Эта фраза наполнила сердце старой леди ужасом. Это безразличие нужно было сломить любой ценой. Теперь она впервые услышала о обезболивающем. Она заказала сразу много. Она попробовала его и была преисполнена благодарностью. Это был просто огонь в жидкой форме. Она отказалась от водных процедур и всего остального и сосредоточила свою веру на обезболивающем. Она дала Тому чайную ложку и с глубочайшим беспокойством наблюдала за результатом. Её тревоги мгновенно успокоились, её душа снова обрела покой; ибо «безразличие» было разрушено. Мальчик не смог бы проявить более бурного, искреннего одушевления, если бы она развела под ним костёр.
Том почувствовал, что пора уже проснуться от спячки. Этот род жизни был, пожалуй, достаточно романтичным для его отцветших надежд, но слишком уж мало в нём было чувства и слишком много волнующего разнообразия. Он стал придумывать всевозможные способы избавиться от этого бедствия и наконе ему пришла мысль притвориться, будто обезболивающие пришлось ему по вкусу: он так часто стал его просить у тёти, что надоел ей, и она сказала ему, что он может пользоваться им сам и не приставать к ней. Будь это Сид, к её радости не примешивалось бы никакой тревоги, но, так как дело касалось Тома, она стала потихоньку наблюдать за бутылкой. Она убедилась, что лекарство действительно убывает, но ей не пришло в голову, что мальчик лечил им щель в полу гостиной.
Однажды, когда он лечил таким образом щель, к нему подошёл тётин рыжий кот, замурлыкал и, жадно поглядывая на чайную ложку, попросил, чтобы ему дали попробовать.
– Не проси, если не хочешь, Питер.
Питер дал понять, что ему хочется.
– Ты уверен в этом?
Питер выразил свою уверенность.
– Ну, если ты просишь, то я дам, потому что я не скупой, но если тебе не понравится, то пеняй на себя.
Питер согласился на эти условия. Том открыл ему рот и влил ложку обезболивающего. Питер подскочил вверх на два ярда, затем издал воинственный клич и заметался кругами по комнате, налетая на мебель, опрокидывая цветочные горшки и делая страшный беспорядок. Затем он поднялся на задние лапы и пустился в пляс, в каком-то бешеном веселье, закинув голову назад и выражая диким голосом своё безнаказанное блаженство. Затем опять заметался по комнате, делая разрушение и хаос вокруг. Тётя Полли вошла как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, проделав несколько двойных сальто-мортале, испустив последнее мощное «ура», вылетел в открытое окно, увлекая за собою остальные цветочные горшки. Старая леди окаменела от изумления, оглядывая комнату поверх очков, а Том катался по полу, изнемогая от смеха.
– Том, что с ним случилось?
– Не знаю, тётушка, – едва мог пролепетать Том.
– Никогда не видала ничего подобного. Что же его так расстроило?
– Право же, не знаю, тётушка Полли. Кошки всегда кувыркаются, когда у них какая-нибудь радость.
– Да? Всегда, всегда так делают? – В голосе её было что-то, внушившие ему опасение.
– Да. То есть я так думаю.
– Ты думаешь?
– Да.
Старушка нагнулась, а Том следил за ней с любопытством и беспокойством. Но слишком поздно догадался, к чему она клонит. Чайная ложка торчала из-под кровати. Тётя Полли вытащила её оттуда и потрясла над его головой. Том съёжился, опустил глаза. Тётя Полли подняла го с полу за обычную рукоятку – ухо – и больно стукнула по голове напёрстком.
– И не стыдно тебе, сударь, так мучать бедное бессловесное животное?
– Я дал ему лекарство из жалости… потому что у него нет тётушки.
– Нет тётушки! Что за дурень! Причём тут тётка?
– Как – при чём! Будь у него тётушка, она выжгла бы ему все потроха, припекла бы ему все кишки без пощады… как человеку.
Тётя Полли почувствовала внезапный укол раскаяния. Это показывало дело в новом свете; то, что было жестокостью по отношению к кошке, могло быть жестокостью и по отношению к мальчику. Она начала смягчаться; ей стало жаль. Её глаза немного увлажнились, и она положила руку на голову Тома и мягко сказала:
– Я хотела как лучше, Том. И, Том, это действительно пошло тебе на пользу.
Том посмотрел ей в лицо с едва заметным огоньком, проглядывающим сквозь его серьёзность.
– Я знаю, ты хотела как лучше, тётушка, и я тоже был с Питером. Это тоже пошло ему на пользу. Я никогда не видел, чтобы он ходил вокруг да около, так как…
– Ой, да ладно тебе, Том, ты снова меня разозлил. А ты попробуй и посмотри, не можешь ли ты хоть раз быть хорошим мальчиком, и тебе не нужно будет больше принимать никаких лекарств.
Том пришёл в школу раньше времени. Было замечено, что в последнее время эта странная вещь происходила каждый день. И теперь, как обычно в последнее время, он слонялся у ворот школьного двора вместо того, чтобы играть со своими товарищами. Он сказал, что был болен, и у него действительно был такой вид. Он старался делать вид, что смотрит куда-угодно, но не туда, куда на самом деле смотрел, – вниз по дороге. Вскоре в поле зрения появился Джефф Тэтчер, и лицо Тома просветлело; он пристально посмотрел на него, а затем печально отвернулся. Когда Джефф подошёл, Том пристал к нему; и осторожно «подводил» к возможности высказаться о Бэкки, но легкомысленный мальчик не замечал его намёков.
Том наблюдал и наблюдал, надеясь всякий раз, когда в поле зрения появлялось платье с сборками, и ненавидя его обладательницу, как только он видел, что она не та, кто ему нужен. Наконец платья перестали появляться, и он безнадёжно погрузился в скорбь; он вошёл в пустое здание школы и сел страдать.
Затем в воротах появилось ещё одно платье, и сердце Тома сильно подпрыгнуло. В следующее мгновение он был во дворе и бушевал, как индеец; кричал, смеялся, гонялся за мальчиками, перепрыгивал через забор с риском для жизни и конечностей, кувыркался, стоял на голове – совершал все героические поступки, какие только мог вообразить, и всё это время украдкой поглядывал, не замечает ли Бэкки Тэтчер.
Но она, казалось, не замечала всего этого; она ни разу не смотрела. Возможно ли, что она не знала, что он был там? Он перенёс свои подвиги в её непосредственную близость; ворвался с воинственными криками, схватил кепку у мальчика, швырнул её на крышу школьного здания, прорвался сквозь группу мальчишек, разбрасывая их во все стороны, а сам растянулся под носом у Бэкки, чуть не опрокинув её – и она повернулась, задрав нос, он услышал, как она сказала: «Хм, некоторые думают, что они ужасно как милы, – вечно выставляются».
Щёки Тома вспыхнули. Он собрался с духом и ушёл, раздавленный и удручённый.
Глава 13
Теперь Том принял решение. Он был мрачен и в отчаянии. Он был покинутым мальчиком, у которого не было друзей, сказал он; никто его не любил; когда они узнают, до чего довели его, возможно, они пожалеют; он попытался поступать правильно и ладить, но они не позволили ему; поскольку им ничего не оставалось, как избавиться от него, пусть будет так; и пусть они винят его за последствия – да почему бы им и не винить? Какое право имел лишённый друзей жаловаться? Да, в конце концов они вынудили его к этому; он будет вести преступную жизнь. Выбора не было.
В это время он был уже далеко от Лугового переулка, и до его слуха долетал слабый звук школьного колокольчика, звонившего к занятиям. Том всхлипнул при мысли, что никогда-никогда больше не услышит хорошо знакомого звона. Это было очень грустно, но он вынужден так поступить. Его, бесприютного, гонят блуждать по пустынному миру – и тут ничего не поделаешь. Но он прощаем им. Тут его всхлипывания стали сильнее и чаще.
В эту самую минуту он увидел своего любезного закадычного друга Джо Гарпера – мрачного и очевидного таившего в душе какой-то великий и отчаянный план. Несомненно, они представляли собой «две души, окрылённые единой мечтой». Том, утирая глаза рукавом, начал хныкать что-то о своём намерении уйти от жестокого обращения и недостатка сочувствия, скитаться по широкому миру, чтобы уже не возвращаться домой, и в заключение высказал надежду, что Джо не забудет его.
Но тут обнаружилось, что Джо и сам собирался просить своего друга о том де и давно уже ищет его. Мать выпорола его за то, что он будто бы выпил какие-то сливки, которых он вовсе не трогал и даже в глаза не видел. Очевидно, он ей надоел, и она хочет от него отвязаться. Коли уж такое у неё желание, то ему остаётся только подчиниться, пусть она будет счастлива и никогда не пожалеет о том, что выгнала своего бедного мальчика в бесчувственный мир на муки и смерть.
Оба страдальца шли рядом, поверяя друг другу свои скорби. Они заключили новый договор стоять друг за друга, быть братьями и никогда не разлучаться, пока смерть не избавит их от мук. Затем они принялись излагать свои планы. Джо предлагал сделаться отшельниками и жить в пещере, питаясь корками и изнемогая, по временам, от холода, нужды и горя. Но, выслушав Тома, признал, что преступная жизнь имеет свои преимущества, и согласился сделаться пиратом.
В трёх милях ниже Санкт-Петербурга, там, где ширина Миссисипи немного больше мили, находился длинный, узкий, лесистый островок, с песчаной отмелью у верхнего конца, который мог служить отличным убежищем. Остров был необитаемым и лежал ближе к противоположному берегу, поросшему густым, дремучим лесом, где тоже не было, ни одного человека. Итак, выбор их остановился на острове Джэксона. Им в голову не пришло спросить себя, кто будет жертвами их пиратских набегов. Но они разыскали Гекльберри Финна, и тот немедленно присоединился к ним, так как для него все карьеры были безразличны, ему было всё трын-трава. Они расстались, уговорившись встретиться на берегу реки, в уединённом месте на две мили выше городка, в свой излюбленный час, то есть в полночь. Там стоял маленький плот, которым они рассчитывали завладеть. Условлено было, что каждый захватит с собой удочки и рыболовные крючки, а также съестные запасы, те, какие придётся украсть – по возможности, самым загадочным и таинственным образом, как и подобает разбойникам. И, ещё прежде чем кончился день, они все насладились удовольствием похвастаться кое-кому, что деревня скоро «что-то услышит». Все, кому был дан намёк, получили также приказ «держать язык за зубами и ждать».
Около полуночи Том явился с вареным окороком и кое-какими мелочами и остановился в густом кустарнике на небольшом холме, над местом встречи. Было тихо, сияли звёзды. Громадная река расстилалась, как уснувший океан. Том прислушался – ни звука. Тогда он тихо свистнул. Снизу донёсся ответный свист. Том свистнул ещё два раза, на этот сигнал последовал тот же ответ. Потом чей-то приглушённый голос спросил:
– Кто идёт?
– Том Сойер, Чёрный Мститель испанских морей. Назовите ваши имена!
– Гек Финн, Кровавая Рука, и Джо Гарпер, Ужас Морей.
Эти прозвища Том позаимствовал из своих любимых книг.
– Хорошо. Скажите пароль.
В ночной тишине два хриплых голоса одновременно произнесли одно и то же ужасное слово:
– «Кровь!»
Том швырнул свой окорок и сам скатился вслед за ним, разодрав и кожу и одежду. Был очень удобный и спокойный спуск к берегу по тропинке, но он не обладал преимуществами затруднительности и опасности, столь ценными в глазах пирата.
Ужас Морей раздобыл огромный кусок свиной грудинки и еле дотащил его до места. Финн, Кровавая Рука, стянул котелок и пачку полувысушенных табачных листьев. Также несколько стеблей маиса, чтобы заменить ими трубки, хотя, кроме него, ни один из пиратов не курил и не жевал табаку. Чёрный Мститель заявил, что им необходимо запастись огнём. Это была благоразумная мысль: спички в то время ещё не были в ходу. В ста шагах выше по течению мальчики увидели костёр, догорающий на большом плоту, подкрались к нему и стащили головёшку. К этому предприятию они отнеслись в высшей степени серьёзно, произнося время от времени «тсс!» и внезапно останавливаясь, приложив палец к губам, хватаясь за воображаемые кинжалы и мрачным шёпотом отдавая приказания «всадить нож по самую рукоятку», если враг шелохнётся, так как «мертвецы не рассказывают сказки». Мальчишки отлично знали, что плотовщики ушли в город или шатаются по лавкам или пьянствуют, – всё же им не было бы никакого оправдания, если бы они вели себя не так, как полагается пиратам.
Наконец они отплыли. Том командовал. Гек и Джо – гребцы, один на корме, другой на носу. Том стоял на середине корабля, нахмурив брови и скрестив руки на груди, и отдавал приказания низким, суровым шёпотом:
– Круче к ветру! Идти под ветер!
– Есть, сэр!
– Так держать!
– Есть, сэр!
– Держи на румб!
– Есть, сэр!
Так как мальчики упорно и непрерывно гребли на середину реки, то без сомнения им было понятно, что эта команда отдаётся лишь для эффекта и не имеет никакого действительного значения.
– Какие подняты на корабле паруса?
– Нижние, марсель и бом-кливер, сэр!
– Поднять бом-брамсели! Живо! Шестеро молодцов на форстень-стаксели! Живо!
– Есть, сэр!
– Распусти грот-брамсель! Шкоты и брасы! Ну, ребята!
– Есть, сэр!
– Придерживаться к ветру – лево на борт! Навались! Будь наготове, чтобы встретить врага! Лево руля! Ну, молодцы! Разом! Так держать!
– Есть, сэр!
Плот вышел на середину реки; мальчики направили его нос вправо; а затем налегли на вёсла. Река была невысокой, так что течение здесь было не более двух-трёх миль. В течение следующих трёх четвертей часа не было произнесено почти ни слова. Теперь плот проплывал мимо далёкого города. Два или три мерцающих огонька показывали, где он лежал, мирно спя, за расплывчатыми просторами усыпанной звёздами воды, не подозревав о происходящем грандиозным событием. Чёрный Мститель стоял неподвижно со сложенными на груди руками, «в последний раз» глядя на сцену своих прежних радостей и поздних страданий и желая, чтобы «она» могла видеть его сейчас, за границей, в бушующем море, встречающего опасность и смерть с улыбкой на устах. Ему потребовалось лишь небольшое усилие воображения, чтобы убрать остров Джэксона за пределы видимости деревни, и поэтому он «посмотрел в последний раз» с разбитым и удовлетворённым сердцем. Другие пираты тоже смотрели в последний раз; и все они смотрели так долго, что чуть не позволили течению унести их за пределы досягаемости острова. Но они вовремя обнаружили опасность и предприняли меры, чтобы предотвратить её. Около двух часов ночи пристал к отмели в двухстах ярдах от острова, и они ходили взад и вперёд, пока не выгрузили свой груз. Часть пожитков маленького плота состояла из старого паруса, и они расстелили его в кустах в качестве палатки, чтобы укрыть свои припасы; но сами они в хорошую погоду спали на открытом воздухе, как и положено разбойникам.
Они развели костёр, прислонишь к большому бревну в двадцати-тридцати шагах в мрачной глубине леса, а затем приготовили на ужин немного бекона на сковороде и израсходовали половину запаса кукурузных лепёшек, которые принесли с собой. Казалось славным развлечением пировать таким диким, свободным способом в девственном лесу, неисследованного и необитаемого острова, вдали от пристанищ людей, и они сказали, что никогда не вернутся к цивилизации. Восходящий огонь освещал их лица и бросал свои красноватые блики на колоннадные стволы деревьев их лесного храма, а также на листву и вьющиеся виноградные лозы.
Когда с последним хрустящим ломтиком бекона было покончено, а последняя порция кукурузной лепёшки съедена, мальчики растянулись на траве, преисполненные удовлетворения. Они могли бы найти место и попрохладнее, но не стали бы отказывать себе такого романтического удовольствия, как пылающий походный костёр.
– Ну, разве не славно? – воскликнул Джо.
– Чудесно! – ответил Том.
– Что бы сказали другие ребята, если бы увидели нас?
– Что бы сказали? Да им бы до смерти захотелось здесь быть, правда, Гек?
– Точно! – отвечал Гекльберри. – Мне здесь нравится. Ничего лучше я не желаю. Не каждый день случается набивать себе досыта брюхо, и, кроме того, сюда уж никто не придёт и не даст тебе по шее ни за что ни про что. И не обругает тебя.
– Такая жизнь как раз по мне, – сказал Том. – Не надо вставать рано утром, не надо ходить в школу, не надо умываться и проделывать всю эту чушь. Видишь ли, Джо, покуда пират на берегу, ему куда легче живётся, чем отшельнику: он обязан молиться, и у него нет никаких развлечений, он всегда один.
– Это верно, – сказал Джо. – Знаешь, я не думал об этом как следует. Теперь, когда я испытал жизнь пирата, она мне куда больше нравится.
– Видишь ли, – объяснил ему Том, – отшельников теперь уже не так почитают, как в старые времена, пират же всегда пользуется уважением. А ведь отшельнику приходится выбирать для сна самое жёсткое место, какое только он может найти, посыпать голову пеплом, становиться под дождь и…
– Для чего он посыпает голову пеплом? – спросил Гек.
– Я не знаю. Но они должны это делать. Отшельники всегда так делают. Тебе пришлось бы это сделать, если бы ты был им.
– Чёрт бы меня побрал, если бы я хотел, – сказал Гек.
– Ну, а что бы ты сделал?
– Я не знаю. Но я бы этого не сделал.
– Ну, Гек, тебе пришлось бы. Как тебе удалось бы обойти этого?
– Очень просто – я бы не выдержал этого. Я бы убежал.
– Убегай! Что ж, ты был бы милым старым сутулым отшельником. Ты был бы позором.
Кровавая Рука ничего не ответил, будучи более занятым. Он закончил выдалбливать чашечку и теперь прикреплял к ней стебель сорняка, набивал табаком, раскурил при помощи уголька и выпускал облако ароматного дыма – он был в полном расцвете роскошного довольства. Другие пираты завидовали этому величественному пороку и втайне решили вскоре им овладеть. Затем Гек сказал:
– А что же делают пираты?
Том ответил:
– О, у них просто полно дел – захватывают корабли и сжигают их, забирают деньги и прячут в ужасных местах на их острове, где есть призраки и всё такое, чтобы наблюдать за этим, и убивать всех на кораблях – заставлять их ходить по доске.
– А женщин они везут на остров, – сказал Джо. – Они не убивают их?
– Нет, – согласился Том, – они не убивают женщин – они слишком благородны. И женщины эти всегда красавицы.
– А разве они не носят самую роскошную одежду! Ого-го! Вся в золоте, серебре и бриллиантах, – сказал Джо, с энтузиазмом.
– Кто? – спросил Гек.
– Ну, пираты.
Гек с отчаянием оглядел свою одежду.
– По-моему, я одет не по-пиратски, – сказал он сожалеющим пафосом в голосе. – Но у меня нет ничего, кроме этого.
Но другие мальчики сказали ему, что красивая одежда придёт достаточно быстро после того, как они должны были начать свои приключения. Они дали ему понять, что для начала сгодятся его бедные лохмотья, хотя у богатых пиратов было принято начинать с надлежащего гардероба.
Постепенно их разговоры стихли, и сонливость начала подкрадываться к векам маленьких беспризорников. Трубка выпала из пальцев Кровавой Руки, и он уснул сном человека беззаботным сном. Ужас Морей и Чёрный Мститель испанских морей испытывали большие трудности со сном. Они произносили свои молитвы про себя лёжа, поскольку там не было никого, кто мог бы заставить их встать на колени и читать вслух; по правде говоря, у них было намерение вообще не произносить их, но они боялись заходить так далеко, чтобы не вызвать внезапного и особого удара грома с небес. Затем они же совсем стали засыпать – но пришёл незваный гость. Это была совесть. Они начали испытывать мутный страх, что поступили неправильно, убежав; и затем они подумали об украденном мясе, и тогда началась настоящая пытка. Они пытались опровергнуть это, напоминая совести, что они десятки раз крали сладости и яблоки; но совесть не успокаивалась такими слабыми доводами; в конце концов, им казалось, что невозможно обойти упрямый факт, что красть сладости – это всего лишь проделка, в то время как красть бекон, ветчину и другие ценные вещи было воровство – и в Библии была заповедь против этого. Поэтому они внутренне решили, что до тех пор, пока они остаются пиратами, их пиратство не должно быть снова запятнано преступлением воровства. Затем совесть даровала перемирие, и эти удивительно непоследовательные пираты мирно уснули.
Глава 14
Проснувшись под утро, Том сразу понял, где он находится. Он сел, протёр глаза и осмотрелся – лишь тогда он пришёл в себя. Был прохладный серенький рассвет, и глубокое безмолвие леса навевало отрадное чувство мира и тишины. Ни один листок не шевелился, ни один звук не нарушал раздумья великой Природы. Трава и зелень были унизаны каплями росы. Белый слой пепла лежал на костре, и тонкий синий дымок поднимался прямо над ним. Джо и Гек ещё спали.
Далеко в глубине леса крикнула какая-то птица; другая ответила ей; где-то застучал дятел. Мало-помалу холодная серая предрассветная мгла побелела; звуки росли и множились – везде проявлялась жизнь. Чудное зрелище природы, стряхивающей с себя сон и принимающийся за дело, развёртывалось перед мальчиком. Маленькая зелёная гусеница проползла по мокрому от росы листу. Время от времени поднимала в воздух две трети своего тела, “обнюхивая” и продолжала “мерять” дальше, как выражался Том; когда гусеница приблизилась к нему, он замер и стал неподвижен, как камень, и в его душе то поднималась надежда, то падала, в зависимости от того, направлялась ли гусеница прямо к нему или выказывала намерение двинуться по другому пути. Когда же, наконец, после минутного колебания, она решительно вползла на ногу Тома и продолжала путешествовать через неё, он обрадовался всем сердцем, так как это означало, что у него будет новая одежда, – о, конечно, раззолоченный, блестящий пиратский костюм! Затем появилась, бог весть откуда, вереница муравьёв и принялась за работу. Один стал отважно бороться с мёртвым пауком и, хотя тот был впятеро больше, поволок его верх по дереву. Бурая пятнистая божья коровка взобралась на головокружительную высоту травяного стебля, Том наклонился под него и сказал:
