Read the book: «Принцесса на горошике», page 4
Пук, выйдя из машины вдыхает ночной воздух: Это когда мы напали на действительно стоящую жилу – Калифорнийская, вот тогда и дело в новый оборот вышло, когда дедушка начинал бизнес, оборот был всё грошевый, но Африка за шины то следы его ног на песке готова была целовать, лысые покрышки на тех то колёсах ещё по десяти лет песок тёрли, а машины каковы были… дыра. На том и развернулись в настоящее дело, но шинный бизнес не бросили…
«Эйнштейн», брезгливо задыхаясь от гадкой вони жжёной резины, слушая розовые воспоминания этого бандита торговца оружием, чувствует, что он в деле прямо на помойке и отчаянно кривится – спасите меня.
Из темноты к ним вынырнула тёмная фигура, заблудился что ли.
Прохожий, шатун: Извините, скажите, пожалуйста, метро станциясе кайда?
Пук, оживляется: Видишь street…
«Эйнштейн», тронув его за плечо: «Соломон», ты не в Нью Йорке…
Пук, «очухавшись» во тьме: Извини, brat, prego, hamba, tika, tika!
Прохожий, вглядевшись в Пука, тут же смотрит «своим в доску мужиком». «Эйнштейн», не моргнув глазом, даёт ему отмашку – спокойно: прямо, прямо, иди. Тот уходит как ни в чём не бывало, будто всегда так только и слышал, куда идти. «Эйнштейн» по-быстрому спохватывается менять колесо.
В апартаментах Пук безумствует с цыганами – на «заворачивай оглобли», под его ногами танцуют пустые бутылки из-под водки.
Цыгане безнадёжным осуждением в лицах – на вертеп, тянут плач.
Пук, опрокинув рюмку, падает и танцует страдания лёжа: Девочки!…
Сцена 6: День шестой
Женитьба по теории «Эйнштейна»
Апартаменты Пука, далее – совет у Шереметовой
Утро. Из апартаментов Пука привычно строем все двенадцать «девиц» кордебалета удалились – «Эйнштейн» с ними расплатился. Пук в спальне болен душевной болезнью от неразделённой любви, отказ «графини» слился в его душе с отказом от чужой Родины.
Пук, обнимается с альбомом золотых вензелей и бархата, плачет на первую фотографию: Мой прадедушка… Симеон Пук… Он сбежал от Советской России… Всю жизнь мечтал, чтобы потомки вернулись…
Уборщик, бывший «зэка»: А как дедушку, говоришь, звали?
Пук, протягивает ему семейный альбом: А вот погляди – Simeon Puk, Симеон Пук, по-русски – Семейка.
Уборщик, с уважением признания: Знатно!
Сладко улыбается вензелям царским на бархате – фотографии то там семейной истории бандита – «разбойничка с большой дороги».
Пук: Вот и я говорю – знатно. Знатная у нас фамилия – вензеля то ещё дедовы. Кто бы ещё так с уважением – к пра-пра-дедушкиному делу.
«Эйнштейн», входит и морщится: Нет, так дела не будет! Ладно, как в Эфиопии, пошли свататься, а то я разорюсь на кордебалете девок и свои «Шереметьевские» конфеты загоняй на рынок – вот и к свадьбе.
Пук: А что, это дело – я тебе говорю, вот поехали, увидишь – культура!
Косметолог является через час, рисует Пуку на роже чудо жениха.
Дверь в квартиру Шереметовой им отпирает Пупков и сразу – от стати эфиопской высокой культуры Пука сдаётся – я счастью не помеха, но молчком, сконфуженный проводит их к жене – на приём. Челнока уже позвал «Эйнштейн», посажённым отцом. Тот как раз вовремя, для храбрости принял «сто грамм», и идёт балагуром.
Пупков, многозначительно: Анюта, к тебе посольство!
Челнок, ошалело, балагурит: Ну так честным пирком да за свадебку!
Шереметова, откладывает своё шитьё в сторону, яростно: Заводи!
«Эйнштейн»: Анюта, тут дело – деньги делать, а не женщин красть.
Пук враз онемел и ошалел от такого его напора, уходит ползком в коридорчик, обратно. Челнок на него: Ну так честным пирком, да за свадебку!…
Пук в коридоре сталкивается у двери с Варькой, и она бойко ему подмигивает – чего тебе, выкладывай, давай – всё как есть. Пук с минуту колеблется и начинает с ней шептаться.
Пупков: Анюта, я твёрдо решил принести себя в жертву, подняться надо когда-нибудь, офис, наконец, у нас будет и для меня – работа…
Челнок, балагурит: Ну так честным пирком – да за свадебку!
Шереметова, вступает к нему вторым голосом: А меня кто-нибудь спросит? В коридоре надо думать, ещё один букет стоимостью – на всю нашу семью, с мебелью.
«Эйнштейн» откатывается, присаживается в уголок, не мешает им совет держать, ему вдруг пришла другая мысль.
Челнок: Анюта, я как посажённый отец, согласен. В твои годы, когда пенсия в окошко через пять лет маячит – а дочке пятнадцать лет. Ты погляди на этого соколика – это же твоя порода родовая, под двести кило чистой кости. А куда вы «молодого» подевали? … Я, ты знаешь, человека как насквозь вижу! Этот – культурный, вот бандюга.
Пук из коридорчика выглядывает – скрыться или можно выйти.
Челнок на него, ошалело: Ну так честным пирком, да за свадебку!
«Эйнштейн» не выдерживает: Стоп, Анюта, не рви душу, напополам, тут вообще в нашем веке не надо разводиться – есть страны у нас на планете, в которых полигамия: плюс муж! Будут они при тебе оба – «сомужья», элементарно. Биа́ндрия, и что очень удачно – как раз в Африке практикуется – в Нигерии, там есть даже «многомужество» – полиа́ндрия и всё в высшей степени цивилизованно – выбирай, что больше нравится: разделяемое, частичное или совместное отцовство. Мы едем из страны и все меняем вероисповедание, женимся, возвращаемся, и все счастливы как щенки! Нам конфеты – тебе обеспечение! Соколик ручной – это я отвечаю! Ты у его банды спроси – он же падучий.
Шереметова: Сейчас я вещи соберу и поедем, Варьку возьмём.
Челнок в недоумении оборачивается: Этот?!…
«Эйнштейн»: От водки. У них климат пить как лошадь не позволяет.
Челнок, на октаву ниже: Ну так – честным пирком да за свадебку!
Пук из коридорчика выглядывает – скрыться или можно выйти. Но тут же скрывается, из коридора его голос: Ты уже там им сказал деликатно, что я ни одной? … Это я к тому, что в прежние времена, сказывать первым делом надо было – сразу шли, отказать – на что. Вся Кения знает и все «девочки» – мои! От Кении до Эфиопии знают – и все тоже – мои. От Эфиопии до Южной Африки! Да во всей Африке все «девочки» – мои! Масаи и те, наверное, не отказали бы. Кувейт отказа не даёт. От Нью Йорка до Найроби, и от Калифорнии до Нью Йорка – все «девочки» мои! Да везде, где звучит «лысая резина» … знают, что я ни одной. А иначе ты как подступишься – это с порога то!
