Read the book: «Новые миры взамен старых», page 2

Первая кровавая чистка

Поезд был переполнен, и в нашем забитом до отказа купе люди общались шёпотом и нервно поднимали глаза всякий раз, когда в дверях возникал кто-то новый. По коридорам взад-вперёд ходили, заглядывая во все купе, вооружённые солдаты, а на каждой станции на самых видных местах угрожающе стояли уже привычные "чернорубашечники"¹⁹. В вагоне-ресторане было необычайно тихо, и большинство его посетителей ели быстро, в молчании, не засиживаясь гемютлихь²⁰, как прежде, за пивом, вином или кофе. Было очевидно, что повсюду царила атмосфера напряжённости и скованности.

Ранним вечером мы прибыли в Берлин, и нас доставили по непривычно опустевшим улицам в наш обычный отель, где портье сразу же узнал нас, хотя мы не были там восемнадцать месяцев и не бронировали номер заранее. Ещё до того, как мы начали регистрироваться, он спросил нас, не хотим ли мы занять тот же самый номер 236, в котором останавливались в прошлый приезд.

"Какая феноменальная память! Ведь едва взглянув на нас, он даже не подумал искать запись в журнале. Будто знал, что мы приедем", – воскликнула я, когда мы последовали за посыльным к лифту.

"Вы увидите, что в наши дни здесь у всех замечательная память – как на хорошее, так и на плохое", – пробормотал прилично одетый мужчина, вошедший в лифт вместе с нами. Он говорил по-английски, однако его акцент определённо являлся немецким. "И, – внушительно продолжил он, – не стоит забывать, что благоразумие нынче более чем своевременно".

С этими загадочными словами и чопорным лёгким поклоном он вышел этажом ниже нашего, в то время как посыльный, кашлянув в белую перчатку, с нарочитым безразличием уставился в потолок.

Быстро распаковав вещи, мы отправились в одно из самых популярных кафе, расположенное на углу Фридрихштрассе и Унтер-ден-Линден. На удивление, в нём было очень мало народу, а оркестр играл громко и даже несколько агрессивно для практически пустого зала.

"Хайль Гитлер!" – сказал швейцар, когда мы вошли.

"Хайль Гитлер!" – сказал метрдотель, подойдя к нам с меню.

"Хайль Гитлер!" – сказал юноша, в чьи обязанности входило наполнять стаканы водой.

И: "Хайль Гитлер, сигареты, сигары!" – сладко пропела ярко одетая продавщица табака, останавливаясь со своим подносом у нашего столика.

"Хайль Гитлер" звучало повсюду с того момента, как мы сошли на берег в Гамбурге: носильщики на причале и вокзалах, водители такси, персонал отелей – все нас этим приветствовали. Поначалу это было удивительно, потом забавно, потом стало раздражать. Воздух был наполнен хайлями, произносимыми звонко и вызывающе, словно для того, чтобы показать всему слушавшему миру, что это шумное восславление Гитлера являлось неопровержимым доказательством искренней преданности Фюреру. Это было основной тональностью, лейтмотивом дня.

"Как бы мне хотелось, чтоб они прекратили; они так нервируют меня, что я готова завизжать, – сказала молодая немка за соседним столиком. – Хайль, хайль, хайль – они как попугаи, которые умеют повторять только одну реплику снова и снова".

"Пожалуйста, моя дорогая, будь осторожна – не так громко", – пробормотал её спутник, тревожно оглядываясь по сторонам, а затем, заметив вертевшегося неподалёку официанта, подозвал его и излишне звучным голосом выкрикнул: "Хайль Гитлер! Принесите мне, пожалуйста … о, да, винную карту". Господи, он тоже это сделал, напуганный, как и все остальные. Когда же нам пришло время оплачивать счёт, оказалось, что в нём насчитали лишнего.

"Эй, герр обер, взгляните-ка на эту ошибку", – произнёс Вик, мягко указав официанту на довольно заметное несоответствие. Однако, как ни странно, тот нисколько не смутился, а лишь разозлился и, не сказав ни слова и бросившись к метрдотелю, стал о чём-то с ним тихо совещаться. После долгих перешёптываний и пожиманий плечами он в конце концов вернулся с исправленным счётом, но без какой-либо попытки извиниться или объяснить "ошибку". Напротив, он свирепо зыркал на нас, пока мы платили, а когда мы уже собрались уходить, пробурчал: "Американское …", – и хотя последнего слова я не расслышала, оно, несомненно, было крайне нелестным.

"Почему ты отнёсся к этому столь серьёзно и не позволил парню получить его маленький навар?" – спросила я Вика, пока мы шли.

"Просто потому, что в Германии со мной такого никогда раньше не случалось. Я имею в виду, что этот парень намеренно жульничал, – возмущённо ответил он. – Конечно же, это мелочь, но, с другой стороны, здесь всё теперь столь необычно и демонстрирует, что в такое время, как это, явно наблюдается некоторое падение морали".

Он был ужасно расстроен, и я решила, что в нём протестовала кровь его немецких предков. Однако, когда произошло ещё несколько подобных инцидентов, мне пришлось согласиться, что он был прав и в Германии стряслось нечто такое, что попрало свойственную ей скрупулёзную честность и вынудило маленьких людей ловчить и красть несколько пфеннигов везде, где только можно.

Мы долго бродили по улицам, прежде столь весёлым и многолюдным, теперь же пустым и мертвенно тихим. В этот ночной час на улицах почти не было транспорта. Исчезли не только личные автомобили и такси, но и радостно позвякивавшие велосипеды. Огни в кафе и барах горели столь же ярко, как всегда, а возможно, даже ярче, поскольку их не приглушал приветливый сигаретный дым, ведь там вообще не было посетителей.

Время от времени небольшими группами торопливо проходили солдаты или люди вороватого вида, и несколько раз бедно одетые несчастные доходяги выныривали из темноты и просили у Вика сигарету или немного денег, чтобы купить что-нибудь поесть. Они шли рядом с нами, рассказывая свои жалостливые истории, но всякий раз, когда появлялся полицейский либо солдат и сурово смотрел на них, они тут же сворачивали в сторону и прятались обратно в темноту.

"Это не Берлин, это вовсе не Берлин, – повторял Вик, – это похоже на ночной кошмар. Где все? Куда подевались весёлые упитанные бюргеры? Они что, попрятались? Даже уличные девушки исчезли; за весь вечер мне никто так и не улыбнулся".

Когда же в конце концов двое мужчин, подозрительно похожих на "людей в штатском", более получаса шли за нами на некотором расстоянии, мы решили, что ночной воздух для нас перестал быть полезным и лучше вернуться в отель.

На следующее утро всё снова выглядело почти нормальным, улицы были переполнены, люди казались менее напряжёнными, и, несомненно, кризис миновал. Газеты с ликованием печатали поздравления Гитлеру и Герингу от Гинденбурга с тем, что они пресекли в зародыше все "предательские намерения" и "спасли нацию", а также было официально объявлено об окончании чистки нацистских "штурмовиков". Семнадцать важных руководителей были казнены вместе с несколькими менее важными, в то время как двести человек предстали перед военным трибуналом. Общественности было объявлено, что отныне основой гитлеровского режима становились уже не "штурмовики", а рейхсвер, и нацистский лозунг должен был впредь звучать так: "Ни вправо, ни влево, а прямо вперёд". Одновременно с этим руководство германских государственных железных дорог выпустило коммюнике о том, что правительство полностью контролировало ситуацию и что путешественникам по стране не стоило испытывать ни малейшего беспокойства при совершении поездок.

Свернув с Фридрихштрассе на Унтер-ден-Линден, мы узрели, что все как сумасшедшие бежали в направлении Бранденбургской площади, и, следуя за стремительным людским потоком, вскоре оказались возле отеля "Адло́н". Там мы были вынуждены остановиться, так как толпа, подобно отхлынувшей волне, откатилась назад и яростно прижала нас к каменной стене дома. К счастью, позади нас оказалось несколько ступенек, так что, пока нас оттесняли, мы постепенно взбирались по ним наверх, пока не достигли хорошей точки обзора, откуда могли видеть всё поверх голов. Сначала ничего не происходило, и никто из людей, похоже, не мог объяснить, из-за чего весь этот сыр-бор, хотя одна девушка рядом с нами высказала догадку, что мимо нас вот-вот должен был проследовать Гитлер. Но через пару минут появились конные полицейские, расчищавшие дорогу большому военному оркестру, который энергично исполнял песню Хорста Весселя. За оркестром важно маршировала рота служащих рейхсвера, делая это "гусиным шагом" в старой довоенной манере, которая, как я полагала, канула в Лету вместе с кайзером. Тысячи людей подняли руку, и хайли во всей своей красе восторженно пронеслись вдоль по Унтер-ден-Линден. Насколько я могла судить, мы были единственными, кто не славил Гитлера и не взмахивал рукой, и поэтому окружающие глазели на нас столь неодобрительно и негодующе, что мы чувствовали себя в высшей степени некомфортно.

"А теперь посмотри на них, – говорили мы друг другу, ещё сильнее, чем прежде, сбитые с толку. – Сначала мы думали, что они пали духом, но теперь, когда вот-вот им явится Гитлер, они буквально сходят с ума от поклонения своему герою. Вот и пойми их! И как же они взбешены тем, что мы не славим его, как они, и не вопим в экстазе".

Позже один французский журналист весьма образно высказался по этому поводу. Вот его слова:

"Если ты видел эти толпы в исступлении, это обожание, эту взаимную любовь между нацией и человеком, которого та обожествила, если ты купался в этой слегка демонической жидкости, заряженной электричеством, то тебе нет смысла удивляться или спрашивать, какой деятельностью и какими заслугами было достигнуто это взаимное согласие или благодаря какой поразительной забывчивости Германия утратила воспоминания об июньских массовых убийствах. 'Он ради меня это сделал', – сказала толпа, словно женщина, из-за которой мужчина совершил злодейство. Это сродни физическому обладанию, и Германии, выражаясь вульгарно, этот человек запал в самое сердце".

Потом толпа донесла нас до резиденции Гитлера. Однако там бурлящим людским волнам не дали прорваться, ведь их сдерживали суетливые, шумные и намеренно грубые полицейские. "Проходите, проходите, не задерживайтесь", – кричали они и даже толкали тех, кто продвигался недостаточно быстро или, того хуже, пытался приблизиться к расчищенному пространству перед входом.

Время шло. Выбравшись наконец из столпотворения, мы увидели последний официальный бюллетень, в котором говорилось, что на данный момент было казнено сорок шесть предателей, но об этом сообщали очень скупо. Издание Берлинер Тагеблатт уделило всей ситуации только двадцать пять строк. Больше внимания было посвящено всеобщей забастовке в Сан-Франциско, и высказывались множественные соболезнования "бедной Америке" по поводу ужасных условий в Соединённых Штатах, что напоминало русское выражение: "С больной головы на здоровую".

Тем же вечером наши старые немецкие друзья, доктор Б. с его женой, пришли навестить нас в сопровождении их сына-студента Оскара. Всё было в порядке, пока мы не упомянули Гитлера и текущую ситуацию.

"Только не здесь, не в гостиничном номере, – сказали они, понизив голос и беспокойно оглядываясь по сторонам, будто боялись, что где-то мог быть спрятан подслушивающий аппарат или что всё вокруг заминировано. – Приходите к нам завтра на ужин, и тогда мы сможем проболтать весь вечер".

Тем не менее даже там, в уединении своего собственного дома, они вели себя нервозно и во время трапезы старательно избегали упоминания Гитлера и всех других, связанных с чисткой. Только позже, когда мы, перейдя из столовой в кабинет доктора, комфортно устроились в огромных мягких креслах вокруг другого стола, уставленного всевозможными сытными десертами и очередными чашками с кофе, фрау Б. со вздохом облегчения заметила: "Ну что ж, мои дорогие друзья, тут гораздо лучше. Теперь мы одни – даже служанка ушла – и сможем спокойно поговорить".

"Но к чему весь этот страх? – спросил Вик. – Неужели в Германии напуган каждый дом?"

"А что бы вы сами почувствовали, если б в Америке внезапно были убиты мистер и миссис Гувер, а также несколько сенаторов и конгрессменов, высокопоставленных армейских офицеров и губернаторов штатов, и всё это случилось бы без каких-либо предупреждений за одну ночь? Вы бы тоже испугались".

"Но я не могу поверить, что американский народ спокойно бы к этому отнёсся. В конце концов, у фон Шлейхера – бывшего канцлера и генерала рейхсвера – должны быть тысячи друзей. И когда хладнокровно убивают его жену вместе со многими другими людьми, занимавшими видные посты, о которых вам даже не потрудились рассказать, мне думается, что такая высококультурная, цивилизованная нация, как ваша, должна была бы возмутиться и протестовать".

"Но ведь рейхсвер, Гинденбург, пресса – все на стороне Гитлера, говоря нам, народу, что он спас Германию".

"И подумать только, всего полтора года назад, когда мы были тут, все смеялись над Гитлером, утверждая, что у его движения нет шансов. Вы помните те дни, герр доктор?"

Это была односторонняя беседа, так как мы лишь сыпали вопросами, на которые доктор и Оскар пространно отвечали, тогда как фрау Б. безмятежно вязала длинный яркий шарф, только изредка вставляя словечко, да и то в основном как предостережение.

"Гитлер? В действительности это не Гитлер. Он был просто дан народу как общественный идол, которому тот может спокойно поклоняться. Это Тиссен²¹, крупный сталелитейный магнат, занявший место старого Стиннеса²² из Рура и профинансировавший приход Гитлера к власти. Без Тиссена Гитлер и нацизм никогда бы в Германии не восторжествовали". Доктор затянулся трубкой и продолжил. "И, друзья мои, когда вы были здесь в декабре 1932-го года, Гитлер только что потерял на последних выборах более двух миллионов голосов. Разумеется, как вы и говорите, все над ним смеялись. Но куда ушли эти голоса? В основном коммунистам, которые уже были нашей третьей по величине партией и набирали силу так стремительно, что нужно было что-то быстро предпринять, прежде чем власть перейдёт к ним естественным путём, по стандартным демократическим каналам. Нацисты всё ещё были намного сильнее коммунистов, их силы были организованы по военному принципу, они верили в Великую Германию и проповедовали перевооружение. А дела у бизнеса шли всё хуже и хуже. Сталелитейная промышленность оказалась на грани банкротства. Финансовые воротилы встали перед выбором: Гитлер или крах. И тогда Гитлер продал своё движение 'со всем имуществом', как сказали бы в Америке, банкирам, сталелитейным магнатам и прочим крупным бизнесменам".

"Ясно. Но почему начались гонения на евреев?"

"Потому что евреи обладали в Германии могуществом – и в крупном, и в малом бизнесе – точно так же, как это было в России при царе. Что происходило в вашей прежней стране, фрау Ирина, когда политикам требовалось отвлечь внимание людей от какого-то гроссэ скандаль²³? Погромы! Искусственно провоцированные путём разжигания расовой ненависти с помощью отвратительного лозунга 'Бей жидов', путём распространения искусной антиеврейской пропаганды с использованием подложных так называемых 'Протоколов сионских мудрецов', которые, как теперь всем известно, Сергей Нилус²⁴ написал по приказу царского правительства.

С приходом Гитлера сюда проникли и ваши погромы, однако евреи из числа могущественных банкиров и промышленников сумели себя обезопасить. И не только это, они фактически поддерживают новое правительство против людей собственной национальности, поскольку для них, очевидно, и к сожалению, деньги стоят на первом месте. Что касается поджога рейхстага, то он был втайне совершён правительством, затем объявившим его подлым актом коммунистов. Это, разумеется, было сделано, чтобы отвлечь внимание масс от того, что происходило на самом деле: уничтожения демократической формы правления и Веймарской конституции.

Такое неоднократно случалось в истории, когда власть денег оказывалась под угрозой. Интеллектуальные меньшинства всегда подвергаются преследованиям, и в данном случае это социалисты, евреи, коммунисты, подчас и католики – все, кто активно борется с тиранической диктатурой крупного бизнеса. И, чтобы спасти Тиссенов и Круппов, антиеврейская программа Гитлера сработала идеально".

Доктор замолчал, чтобы снова раскурить трубку. Слышно было только постукивание вязальных спиц фрау Б.

"И эта гитлеровская программа Великой Германии тоже идеально подошла. Для столь огромного угольного и железорудного треста и для всевозможных немецких товаров должны быть рынки сбыта. А ещё доступ к сырью, который нам не позволяют получить иностранные тарифы. Германии нужно провести масштабное перевооружение, дабы поглотить наши исполинские излишки, которые народ больше не может позволить себе покупать, и отвоевать утраченные территории, если мы желаем когда-нибудь снова стать богатой нацией. Центральная и северная Европа, страны Балтии, даже Норвегия и Швеция, Австрия и Венгрия, Балканы – всех их требуется привести под знамёна со свастикой, при необходимости, силой оружия, для спасения существующего порядка. И не забывайте, что ваша Украина, как постоянно говорят Тиссен, Гитлер, Розенберг²⁵ и другие, также должна стать нашей".

"Украина? – фыркнула я. – Вам было бы невероятно трудно онемечить Украину".

"Да, но, согласно теории этих людей, поскольку Украина была оккупирована немецкими войсками во время войны, она просто обязана нам принадлежать".

"Старая добрая идея 'Дранг нах Остен'²⁶?"

"Что-что?" – с тревогой спросила фрау Б.

"Стремление, марш Германии на Восток с целью колонизации России. Что ж, это уже пытались сделать раньше, но безуспешно".

"Именно так, – сказал доктор, – но план возродился. Основная идея, однако, состоит в том, чтобы передать Украину Польше в обмен на Польский коридор²⁷. В этом реальная причина наложить лапу на Украину".

"Всё очень просто. Гитлер, Геринг и Геббельс – люди Тиссена, – подключился к беседе студент, – и их роли строго определены. Гитлер – это лидер нации, а Геринг как премьер-министр ведёт подготовку к новой войне так быстро, как только может. Просто внимательно взгляните вокруг, и вы везде увидите военную пропаганду".

"Да, это правда. Повсюду открылись военные музеи, и их так много по всему городу, словно грибов, – согласились мы. – И они не показывают жестокость войны, а скорее прославляют её саму".

"Роль Геббельса, в полной координации с Розенбергом, – продолжил Оскар, – заключается в распространении нацизма по всему миру".

"А нацистская пропаганда сильна, друзья мои, – воскликнул доктор. – Вы увидите, что она распространится методично, в истинно немецкой манере. Вы же знаете, что, начав какое-то дело, мы всегда доводим его до конца".

"Но, разумеется, не в Америке?"

"Почему же, вы получите её плоды и в Америке, и в Южной Америке, и почти во всех странах Европы".

И он принялся рисовать для нас схему расположения нацистских подразделений по всему миру.

"Пожалуйста, Фа́тэ²⁸, никаких рисунков, никаких записей, – вскричала фрау Б., помахав перед ним шарфом. – Ты же помнишь, что обещал …"

"Хорошо, хорошо, не буду. Посмотрите, как она со мной строга!" И он наклонился, чтоб поднять покатившийся по комнате клубок ниток.

"Есть и другая сторона медали, – сказал Оскар. – Пусть они изначально и планировали истребить все профсоюзы и раздавить социалистов и коммунистов. Что ж, теперь все профсоюзы уничтожены, и рабочие абсолютно беспомощны. Но анти-нацизм придёт именно от рабочих и низших слоёв среднего класса. И он уже существует, этот подпольный объединённый фронт, и по мере его роста две силы в конечном итоге столкнутся, и произойдёт революция".

"Оскар!"

Его мать в волнении вскочила, уронив всё на пол и опрокинув корзину для рукоделия, стоявшую на подлокотнике её кресла. "Ты такой же негодяй, как твой отец, даже хуже. Разве я сто раз не просила вас обоих быть осторожными? В наши дни даже у стен есть уши. Подумай о том, что случилось с Вилли, и всё из-за того, что тот распускал свой язык".

Она повернулась к нам и прошептала: "Он друг Оскара и сейчас сидит в тюрьме за то, что слишком много болтал. Его бедная мать сходит с ума".

"По́лно, по́лно, Матушка, мы больше не скажем ничего такого, что могло бы вас расстроить".

И доктор с Оскаром, поцеловав её, усадили обратно в кресло вместе корзиной пряжи, шарфом и всем прочим.

Но прошло совсем чуточку времени, прежде чем они оба снова взялись за старое, устроив с Матушкой ещё несколько перепалок.

"Чего я не могу понять, – сказала я, – так это столь внезапного краха 'коричневорубашечников', отправки их в месячный отпуск и запрета им появляться в своей униформе. В конце концов, это ведь они привели Гитлера к власти – как вы говорите, на деньги и с помощью Тиссена. Тогда почему он не продолжает ими пользоваться?"

"Видите ли, 'коричневорубашечников' насчитывается почти три миллиона, и они были набраны в основном из низших слоёв среднего класса. Но теперь, когда они сыграли свою роль, их, очевидно, следует распустить, а их место займут триста тысяч 'чернорубашечников', выросших из личной охраны Гитлера и отобранных из сливок 'коричневорубашечников', из верхушки среднего класса.

Ситуация, безусловно, не является обнадёживающей. Наша внешняя торговля разрушена, мы по-прежнему окружены Францией, Италией и Советским Союзом, настроенными враждебно по отношению к Гитлеру. Да даже Австрия против нас. Несомненно, речь пойдёт либо о внешней войне за возвращение наших территорий, либо, что ещё хуже, о гражданской войне внутри страны. Как же вышло, что ваш президент Вильсон оказался бессилен против безумцев в Версале²⁹? И что он дал, этот мирный договор? Привёл к падению, к разорению Германии, одного из самых цивилизованных государств в мире".

Мы ещё долго разговаривали, пока бедная фрау Б. громко не зевнула, показывая, что с неё довольно этой гнусной беседы, которая неким таинственным образом может привести нас всех в тюрьму. Итак, мы пожелали друг другу спокойной ночи и отправились в отель.

По дороге мы заглянули в кафе "Альт-Ба́йерн". Там было многолюдно, а воздух был насыщен сигарным дымом, который висел под низким потолком и наполнял помещение густой голубоватой пеленой. Поскольку свободных столиков не нашлось, нас усадили за большой стол, где трое мужчин и трое женщин пили пиво и возбуждённо обсуждали великие дела, совершённые для Германии Гитлером. Особенно на эту тему разглагольствовал один мужчина, тогда как его товарищи кричали: "Хайль Гитлер!" – поднимая свои кружки, а затем с громким стуком опуская их на поверхность стола.

"И вот, – произнёс мужчина, очевидно, продолжая свой рассказ, – тогда я и сказал Иоганну: 'Ты что, слепой? Разве не видишь, что наш Фюрер является спасителем Отечества, что он вытащил нас из мрака, в котором мы жили после войны, что он дал нам то, на что можно надеяться, чего мы ждём с таким нетерпением? Разве он не сказал нам, что мы не побеждённая нация, а великая, и, более того, что мы ещё станем величайшей нацией в мире?'"

"И что на это ответил Иоганн?" – нетерпеливо поинтересовалась одна из женщин.

"О, он, конечно же, согласился. Но он также сказал, что его бизнес по производству игрушек идёт всё хуже и хуже и что сейчас он теряет больше денег, чем когда-либо прежде".

"Это потому, что он пытался иметь дело с евреями. Теперь, когда они изгнаны, он должен забыть о них и наладить добротное и чисто немецкое производство. Германия для немцев – вот чего хочет наш Фюрер".

"Хайль Гитлер!" – завопила компания, и кружки снова жахнули о стол.

От дыма и всего, что я услышала за этот вечер, у меня болела голова, и когда один из друзей Иоганна начал напевать песню Хорста Весселя, а его кружка пива, заскользив по столу, чуть не пролилась мне на колени, я была более чем готова отправиться спать.