Read the book: «Записки московской содержанки»

Font:

Комментарий эксперта

Подлинное имя автора этой рукописи, созданной в конце нулевых, доподлинно неизвестно, поэтому она печатается под фамилией выпускающего редактора. Обстоятельства, послужившие такому ходу событий, носят загадочный и несколько отягощающий задачу редакции характер.

Как издательство, которое гордится своей репутацией и выпускает только качественную современную прозу, мы долго думали, брать ли эту рукопись в свой портфель. Данный текст никоим образом не вписывается в наши стандарты как минимум по двум причинам. В первую очередь, совершенно не ясно, на кого ориентирована данная книга. Текст эклектичен: откровенные сцены на грани приличия, с одной стороны, а с другой – постоянные отсылки к Пушкину, Лермонтову, Достоевскому, Есенину и прочим авторам в лучших традициях постмодернизма. Очевидно, что для опытного читателя нескромность в описании некоторых сцен будет запредельной, а для тех, кто лояльно относится к высокой степени откровенности, литературные аллюзии могут показаться излишними.

Вторая причина, по которой уважаемое издательство никогда бы не выпустило данный текст даже с учетом его художественных достоинств, – это отсутствие структурности. При прочтении непонятно, от чьего лица ведется повествование, и это вносит сильную путаницу в сложное переплетение судеб героев.

Однако рукопись все-таки была издана. И чтобы объяснить, как это получилось, придется рассказать об истории появления рукописи в нашей редакции.

Весной этого года ранним утром на пороге нашего издательства была обнаружена спортивная сумка. По утверждениям охранника, работавшего в тот день, высокий темноволосый мужчина (атлетического телосложения, с правильными чертами лица) оставил подозрительный предмет у входа с просьбой передать его главному редактору. Попытка вернуть сумку неизвестному не увенчалась успехом, поскольку тот, по словам охранника, «растворился в воздухе».

Таким образом сумка попала в руки главного редактора. Ее содержимое было странным: письмо, папка с рукописным текстом и пачки иностранной валюты. Рукопись тоже выглядела необычно: большая ее часть была написана от руки аккуратным почерком на пожелтевших страницах, однако была и другая часть, набранная на компьютере и хаотично вставленная в общее полотно текста явно позднее.

В письме неизвестный сообщал, что передает энную сумму денег в качестве благотворительности на развитие нашего издательства и просит напечатать прилагающийся текст без изменений.

Мы так и не смогли найти оставившего сумку и вернуть ему деньги, поэтому посчитали себя обязанными исполнить его просьбу. К тому же история, рассказанная автором или авторами, оказалась небезынтересной и, возможно, будет полезна для тех, кто сейчас находится на судьбоносном перепутье.

Итак, теперь, когда раскрыты причины публикации этой книги, мы можем предложить внимательному читателю самому разобраться в хитросплетениях сюжета и решить, насколько такой текст имеет право на жизнь.

КОНСТАНТИН СВЕТЛОВ, кандидат филологических наук, ответственный редактор

Глава 1

В день, когда к Москве подступали предвестники грядущей весны и на улицах звучала капель, Аркадий поднимался на четвертый этаж элитного жилого комплекса, где жила его содержанка. Он был доволен, что удалось помириться с Мартой после неприятной ситуации на праздновании Нового года. Не то чтобы он хотел обидеть свою спутницу, но, в конце-то концов, надо понимать, что деньги не пахнут и у каждого успеха есть своя цена. А за собственный успех Аркадий был готов заплатить любую стоимость.

Мужчина в самом расцвете сил, как говаривал персонаж популярного советского мультфильма, Аркадий был классическим образцом той мифологической части российского общества, которую называют олигархией. Он еще не входил в список журнала «Форбс», однако уверенно двигался туда размашистой кубанской походкой. И чтобы движение это стало еще более стремительным, Аркадий заключил сделку с новым партнером, крупнейшим нефтяным магнатом. Тот, в свою очередь, был человеком специфических взглядов и потребовал «скрепления договора» не на бумаге. Деловая хватка Аркадия подсказывала, что пренебречь этим условием будет невозможно, и сделал все, чтобы сделка состоялась.

Московская деловитость Аркадия необычайным образом сочеталась в нем с горячей южной кровью, что придавало ему особый шарм. Но вряд ли предприниматель был обязан своему успеху исключительно своей харизме. Даже при беглом взгляде на этого холеного, одетого всегда с иголочки мужчину становилось понятно, что заработанные миллионы дались ему не без помощи 45-го калибра.

Аркадий настойчиво звонил в дверь. Звонок резко пронзал иссушенный отопительным сезоном воздух, будто предвосхищая характер последующей близости. Вскоре дверь распахнулась, и наружу выглянуло очаровательное личико девушки лет двадцати. Вся она излучала калейдоскопически сложную композицию чувств, в которой Аркадий сразу считал верхние ноты – восхищение вперемешку с сильным желанием, – захватившие его ум и внушившие стойкую уверенность в благополучии их союза.

– Ну здравствуй, любимый! Заждалась! – нежно защебетала девушка.

– Привет, лисичка.

Глаза Аркадия сверкнули, дверь захлопнулась. В тот же момент он обнажил мраморную кожу своей любовницы, сорвав с нее одним властным движением французские шелка, купленные им же в одном из бутиков в переулках на Патриарших.

Минут через пятнадцать Аркадий в ду́ше самоуверенно смывал с себя последствия своей победы. Будучи человеком скрупулезным, мылся он долго, поэтому у Марты было время прийти в себя.

Дело в том, что калейдоскоп ее чувств раскрывался столь манящими для спонсора нотками лишь благодаря волевым усилиям девушки и бутылке Moët & Chandon, выпитой прямо перед встречей. Увы, центральными нотами композиции были обида, горечь и злость, которые Марта успешно притупила с помощью пузырчатого содержимого зеленой тары. Но теперь ей предстояла задача посложнее: скрыть шлейфовое звучание. Отвращение к самой себе мучило Марту. Ей было противно спать с мужчиной, которого она глубоко презирала, улыбаться ему в ответ, нежно держать за руку, имитируя искренние чувства. И пока она никак не могла взять в толк, как скрыть этот едкий шлейф эмоций.

Такое состояние было тем страннее, что решение стать валютной содержанкой, принятое девушкой около года назад, далось ей не просто легко. Нет. Марта считала Аркадия практически посланцем небес, которого она по-настоящему боготворила. А возможность быть купленной этим небожителем, находившимся на финансовой вершине изломанного хребта нашей многострадальной Родины, рассматривала как исключительное везение. Так куда же девались счастье и благополучие, свалившиеся на обитательницу элитной квартиры? Чтобы понять, как Марта оказалась в тревожном кошмаре, мучившем ее безысходностью, придется отодвинуть гламурный фасад этой истории и заглянуть чуть глубже. Сродни тому, как дамы преклонного возраста пытаются скрыть следы прожитых лет под толстым слоем косметики в попытке обмануть других и себя, но, оказавшись вечером перед умывальником, все же сталкиваются лицом к лицу с правдой, так и мы будем вскрывать слой за слоем эту историю, пока не увидим истинный облик событий.

Шум воды в ванной говорил о том, что у Марты еще есть время. Девушка сделала глубокие вдох и выдох, села в йогическую позу со скрещенными ногами и начала нашептывать какие-то мантры на санскрите, которым в детстве ее обучил отец. Постепенно внутренняя буря стихла, оставляя лишь легкую рябь на поверхности ума, и Марта осознала, что снова владеет своими чувствами.

– Муся! – Из душевой раздался чуть высоковатый мужской голос. – Дай свежее полотенце.

Обнаженная, девушка порхнула в ванную, чтобы закутать Аркадия в облако искусственной нежности, – поняв для себя окончательно, что главными союзниками в этой борьбе будут хитрость и решительность.

Глава 2

Оставь надежду, всяк сюда входящий.
Данте

Дорогой дневник, я начинаю писать эти строки не для того, чтобы отчитаться о скучной жизни филфаковской мыши, как можно было бы подумать, а чтобы хоть как-то пережить тот ужас, который сейчас происходит. Препод по психологии сказал, что для женщин особенно опасно подавлять эмоции, потому что так мы разрушаем себя изнутри, и поскольку у меня нет денег на терапию, то единственное, что хоть как-то может облегчить мою участь, – это возможность выгрузить происходящее на бумагу.

Особая ирония жизни состоит в том, что все это случилось именно в ноябре. В мае, июле или даже сентябре я бы еще как-то справилась, но когда небо Москвы делается свинцовым, а дома, люди, деревья сливаются в рябое пятно серого цвета, то боль безысходности становится запредельной.

Несколько дней назад мы с младшей сестрой узнали, что маму уволили из школы, в которой она проработала учителем английского языка всю жизнь, придя туда еще молоденькой аспиранткой. Но на заре ее карьеры это была обычная школа с английским уклоном. Когда же на смену старому директору пришел молодой и амбициозный управленец, учебное заведение стало карабкаться вверх в рейтинге лучших государственных школ. Конечно, у мамы и раньше были стычки с руководством из-за ее принципиальной позиции, но с новым директором школы ситуация накалилась до предела.

Инесса Павловна, пятидесяти трех лет от роду, всегда была человеком идейным. Она относилась к той интеллигентной прослойке перестроечного поколения, которая жила высокой моралью, деля мир на черное и белое. Срединного пути, увы, не существовало. Именно поэтому, когда в этом учебном году к маме в группу попал сын одного очень влиятельного человека, у нее начались реальные проблемы.

У мальчика не было никакого стремления к учебе как таковой, а по-английски кроме yes и no он мог воспроизвести лишь несвязные цитаты из песен 5 °Cents. Однако директора такое положение дел нисколько не волновало, а волновали его дополнительное финансирование школы и возможность сделать ремонт в актовом зале. К сожалению, Инессе Павловне такое quid pro quo было непонятным, и она упорно не хотела «рисовать» пятерку ученику, родившемуся с золотой ложкой во рту. В ее понимании он, не только не владевший языком Шекспира, но и – самое ужасное – не хотевший хоть как-то это исправить, не мог быть удостоен даже тройки. В ноябре, когда дело близилось к концу полугодия, директору стало понятно, что останется либо Инесса Павловна, игнорировавшая настойчивые просьбы сменить гнев на милость, либо дополнительное финансирование. Для руководства выбор был очевиден. Маму не просто уволили, а подставили так, что после этого ни одна приличная школа не взяла бы ее на работу.

Как ты понимаешь, мой безмолвный друг, эти обстоятельства не добавили радости к нашему и без того незавидному положению. Но хуже всего было вот что. Квартира, в которой мы проживали втроем: предпенсионного возраста мама, я, студентка третьего курса филфака, и младшая сестра Сонька, ученица девятого класса, – так вот, квартира эта была ипотечной. И каждый месяц мама вносила за нее кредитный платеж. Но как быть в этом месяце, когда мы лишились главного источника дохода? Этот вопрос повис над нами дамокловым мечом.

От папы ждать помощи не приходилось, так как, по маминым словам, после развода он пропал без вести. Так ли это на самом деле, мы не знали, потому что родители развелись при странных обстоятельствах. Году эдак в 1999 отцу предложили хорошую должность в ведущем вузе в Нью-Дели, да еще и с проживанием. Отец был крупным лингвистом и индологом. Мне на тот момент было десять, а сестре – пять. И перспектива переехать в другую страну нам казалась потрясающей. Но мама посчитала иначе, и родители вскоре развелись. Деталей никто из них никогда не рассказывал. Уезжая, папа оставил маме единственное, что у него было, – тринадцать квадратных метров в коммунальной квартире. Первое время отец звонил и помогал маме, но через год что-то случилось и он перестал выходить на связь. Мама пыталась писать в Делийский университет, чтобы хоть что-то узнать, но ответа мы так и не получили. Поэтому после приватизации в 2000 году Инесса Павловна продала комнату и взяла в ипотеку скромную двушку в панельном доме далеко за МКАДом.

После развода мама изменилась. Между бровями у нее пролегла глубокая морщина, выражение лица сделалось страдальческим, и она полностью ушла в работу. Не могу передать, как было грустно терять отца, но еще больнее становилось от маминой отстраненности.

И почему-то обиднее всего было за Соньку. Погруженная в себя, мама ее будто не замечала. Я же с самого начала понимала, что это особенный ребенок. Иногда, когда мы засиживались вдвоем с ней на кухне за уроками, мне казалось, что никакой маленькой девочки никогда не было и что она уже сразу родилась взрослой, – настолько меня поражали ее проницательность, острый ум и невероятная для ребенка тяга к познанию. Сестра росла вундеркиндом, хотя у этой медали была и обратная сторона. Соня была далека от простых человеческих радостей, считая друзей или кино пустой тратой времени. Она делала только то, что могло принести пользу, идя к четко поставленной цели: поступить в Сорбонну. Исключением была наша с ней дружба. Будучи предоставлены сами себе, мы и не заметили, как сильно сблизились.

В отличие от младшей сестры, я была порывиста и, как часто говорила моя лучшая подруга с филфака, без царя в голове. Если бы не врожденная любовь к чтению, способность к языкам и феноменальная память, вряд ли я бы продержалась в одном из лучших вузов страны дольше семестра. Потому что за фасадом скромной, неуверенной в себе студентки во мне жила какая-то другая часть – амбициозная и жаждущая лучшей жизни для меня и младшей сестры. Поскольку маминой зарплаты учителя хватало только на ипотеку и еду, уже на первом курсе я начала подрабатывать репетитором по русскому языку. Этих денег хватало, чтобы оплачивать Соньке курсы французского, и еще оставалось на мелкие расходы.

Мои старания дали свои плоды, и в конце шестого класса сестра выиграла школьную олимпиаду по французскому. Вот тогда мама впервые серьезно отнеслась к ее мечте учиться в Сорбонне. С тех пор все наши усилия были направлены на то, чтобы помочь Соне получить грант на обучение.

И теперь все это катилось под откос из-за продажного директора школы, обставившего дело так, будто мама намеренно занижала оценку ученику, чтобы получить взятку с его родителей. Слухи об этом распространились слишком быстро. Видимо, также не без помощи руководства, что поставило крест на маминой педагогической карьере.

* * *

Я помню тот день так, будто это было вчера. Он прошелся по моей жизни лезвием Оккама, напрочь отсекая детство и юношество. Именно тогда мой мир перевернулся.

Я пришла домой после занятий – и мне очень хотелось услышать хорошие новости: что мама все-таки нашла работу и что все будет как прежде. Ведь иначе наша жизнь превратится в сплошную череду бурь и вьюг. Эти мысли были внезапно прерваны мелодией, просочившейся через приоткрывшуюся дверь.

– I close my eyes only for a moment, and the moment’s gone¹, – протяжно запело радио.

Песня вторила моему внутреннему состоянию.

– Dust in the wind. All we are is dust in the wind², – печально сообщил вокалист группы Kansas.

Действительно, в конце концов, что мы такое, как не пыль, уносимая ветром вдаль. Мысль о тщетности бытия автору песни, гитаристу Керри Ливгрену, навеял сборник стихов коренных американцев. Но, как по мне, эти строки больше похожи на раннее буддийское учение шуньявада. Учителя этой традиции говорили, что вечной души не существует, да и нас как личностей, в общем, тоже: мы лишь порождение иллюзии, а мир вокруг – иллюзия, порождаемая нами. Одним словом, все есть пыль на ветру. Может, мир и иллюзорен, зато страдания, испытываемые в нем, абсолютно реальны.

Дверь закрылась, а вместе с ней исчезла и песня. Передо мной стояла младшая сестра, незаметно пробравшаяся в комнату. Ее пристальный взгляд выражал гораздо больше, чем она могла бы сказать словами. Прежде чем звон нависшей тишины сделался невыносимым, я подошла к Соньке и обняла ее:

– Милая моя, не переживай, я что-нибудь придумаю.

Сестра в ответ беззвучно затряслась. Она не умела плакать, считая проявление эмоций слабостью. Но я точно знала, как ей сейчас страшно.

– Мама вставала, пока меня не было? – спросила я.

Обычно я приходила домой поздно, потому что после пар ездила к ученикам, а уходила затемно – университет был на другом конце города. Соня же после школы сразу шла домой, поэтому о положении дел я решила узнать у нее.

– Вставала. До уборной и обратно.

– Она что-то ест?

Я начала не на шутку волноваться. Мамина депрессия и, как результат, полное отсутствие желания что-либо делать – пугали.

– Что-то, наверное, ест, но я не видела.

– Ну хоть плакать перестала?

– Да, да, перестала, – ответила Соня.

– Вроде хорошая новость. Зайду к ней, посмотрю, как она. Может, получится ее взбодрить. Специалиста с таким стажем обязательно куда-нибудь возьмут! Она, наверное, даже резюме не составила.

На Сонином лице мелькнула едва заметная улыбка. Мой план сестре однозначно нравился. И я уже было направилась его исполнять, как вдруг она меня окликнула:

– Марта, у нас хлеб кончился.

Мы встретились глазами, и она стыдливо добавила:

– И деньги тоже.

Видеть в глазах младшей сестры такую растерянность было невыносимо. Я хотела бы, чтобы у этой одаренной девочки было все, о чем она только может мечтать. И уж тем более чувство безопасности и уверенности в том, что крыша над головой и еда в холодильнике у нее будут всегда. Поэтому я быстро залезла в сумку, выгребла все деньги, которые получила сегодня за уроки русского, и, чтобы сгладить ее смущение, протянула их с таким видом, будто прошу ее об одолжении.

– Прости, совсем забыла. Пожалуйста, сбегай в магазин, купи все, что надо.

Соня робко взяла купюру с посиневшим то ли от холода, то ли от грусти за наше материальное положение Ярославом Мудрым. Сестра стала рассматривать банкноту с таким видом, будто в изображенном на ней Спасо-Преображенском монастыре велась служба конкретно по вопросу нашего финансового положения. Я даже представила хор, поющий на клиросе:

«Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице; но яко имущая державу непобедимую, сниспошли рабам твоим Софье, Марте и Инессе хлеб насущный и финансовое благополучие».

Что ж, по вере вашей да будет вам. Вся надежда сейчас была на маму. Мне очень хотелось верить, что она соберется с силами, составит резюме и найдет работу. Потому что ни моя повышенная стипендия, ни репетиторство не могли перекрыть все наши расходы, включая приближающийся платеж по ипотеке.

Когда сестра ушла за продуктами, я постучалась в дверь маминой комнаты. Никто не ответил. Я повернула ручку и вошла. По телевизору очень серьезным тоном что-то вещал женский голос:

– Подполковник Федеральной службы безопасности Лазарь Элиасов задержал подозреваемых в контрабанде на российском побережье Черного моря. Вот что об этом говорит сам сотрудник спецслужбы…

Кадры на экране переключились с прыткой телеведущей на уставшее, но волевое лицо молодого подполковника. Я поспешила выключить телевизор, потому что мрачной действительности мне хватало и в жизни.

Мама лежала на разложенном диване примерно в той же позе, что и вчера. Поменялось только количество пустых баночек от валокордина. Видимо, фоновое звучание телевизора ее больше не успокаивало.

Воздух в комнате был настолько удушливым, что можно было физически ощутить его тяжесть. Я распахнула форточку и подставила лицо холодному ноябрьскому ветру. Почему-то легче дышать от этого не становилось, зато постепенно стала выветриваться завеса аптечного запаха.

Мамина комната была одновременно и гостиной, и спальней, и рабочим кабинетом. Площадь нашей квартиры не позволяла обустроить все по отдельности. Сильнее всего в маминой комнате мне нравились книжные полки, занимавшие большую часть стены в тесном соседстве с платяным шкафом. Я обожала собрания сочинений Гоголя, Толстого, Достоевского, Есенина, Мандельштама и других классиков, которые мама собирала годами. Мне нравилось рассматривать корешки книг, выбирая, в какую художественную вселенную я буду погружаться. Помимо дивана и шкафов, в комнате еще находился массивный дубовый стол, заваленный учебниками, увесистыми томами оксфордских словарей и стопками научных журналов. Однако в этот раз вместо привычного рабочего хаоса на столе царил полный порядок, книги были выложены стройными рядами, а перед раскрытым ноутбуком я заметила несколько визиток и телефонную книгу. Это обнадеживало. Видимо, мама все-таки вернула контроль над чувствами и начала действовать. Приободренная этой мыслью, я аккуратно присела на край дивана.

– Мам, ты как? – спросила я.

Из-под вороха одеял медленно выглянула крупная голова с отекшими глазами. И появившаяся поначалу надежда стала медленно таять.

– Мамулечка, милая, ты составила резюме, как мы с тобой договаривались?

Вместо ответа мама стала порывисто втягивать воздух, стараясь не заплакать. Это был совсем плохой знак. Происходящее мне нравилось с каждой минутой все меньше.

– Марта… – Мама приподнялась и расположилась чуть выше подлокотника. – Детка, прости меня, пожалуйста. Я не знаю, как прокормить нас.

Эти слова она буквально выцеживала по капле, и они давались ей с видимым усилием. Чувствовалось, что мама многократно прокручивала внутри неизбежность такого вывода.

– Конечно, я составила резюме. Откликнулась на массу объявлений. Даже подняла старые контакты. Но все безрезультатно. Пока ни одного предложения о работе.

Оглушенная этими новостями, я застыла на краю дивана в попытке осознать новую реальность. Накоплений у нас никаких не было, в ломбард сдавать тоже нечего. Моей стипендии недостаточно для погашения очередного кредитного платежа, а того, что я получала за уроки, едва хватило бы, чтобы прокормить семью из трех человек. Думай, Марта, думай. Что делать?

1.Я закрываю глаза на миг, и миг исчезает (англ.).

2.Пыль на ветру. Все, чем мы являемся, – это пыль, разносимая ветром (англ.).