3.4. Политические процессы второй половины XIV – начала XV века в свете концепции Русской земли как отчины московских князей
В связи с рассматриваемой нами концепцией, представляющей великое княжение Владимирское отчиной московских князей, ключевым периодом является эпоха правления Дмитрия Ивановича Московского, впоследствии прозванного Донским. Во-первых, именно на этот период приходится большинство войн с другими княжескими домами Северо-Восточной Руси, целью которых являлось закрепление ярлыка на Владимирское княжение за московским домом. Во-вторых, именно при Дмитрии Донском мы впервые фиксируем внешнеполитические договоры, содержащие рассматриваемый нами принцип. И, наконец, в-третьих, слияние Московского и Владимирского княжеств в единое территориально-политическое образование также относится именно к периоду правления Дмитрия Ивановича.
Начало политических изменений в системе отношений русских земель и Орды, которые, с одной стороны, породили необходимость обоснования прав Москвы на великое княжение Владимирское, а с другой – окончательно закрепили господство Москвы в Северо-Восточной Руси, приходится на конец 50-х – начало 60-х гг. XIV в. Власть над Русской землей (т. е. великим княжением Владимирским) московские князья утратили в 1359 г., когда умер великий князь Иван II Красный. Смерть великого князя совпала со смертью хана Бердибека, поэтому, следуя заведенной традиции, князья Северо-Восточной Руси отправились в Орду, в которой началась череда смен ханов, получившая название «Великая замятня»[352]. Все русские князья, по сообщению московского книжника, «к нему прiидоша (к хану. – В.Т.) и бысть имъ в орде розделъ княженiем ихъ, и которои же сихъ по временомъ своимъ възвратишаяся въ свояси, и кои же ихъ прiиде в свою отчину»[353]. Таким образом, смена хана на ордынском престоле не оказала никакого влияния на княжения в Северо-Восточной Руси, кроме одного важного факта – ханский ярлык на великое княжение Владимирское был передан суздальско-нижегородскому княжескому дому: «тое же весны иде изъ Орды на великое княжение князь Суждальскыи Дмитреи Костянтиновичь…»[354]. Как сообщает тверской книжник, причиной лишения Дмитрия ханского ярлыка был его юный возраст: «и виде царь князя Дмитрея Ивановича оуна соуща и млада возрастомъ и насла на князя Андрея Костьнянтиновича, дая емоу княжение великое»[355]. Однако князь Андрей отказался от титула[356] в пользу своего младшего брата, и великим князем стал второй сын Константина Суздальского – Дмитрий.
О вступлении Дмитрия Константиновича на великокняжеский престол древнерусские книжники, причем не только московские, но и тверской, сообщают, что он стал великим князем «не по отчине, не по дедине»[357]. Основываясь на этом, А.В. Экземплярский заключает, что «в тогдашнем обществе в это время уже сильно укоренилось понятие о том, что великокняжеский стол есть исключительное достояние московских князей»[358]. Однако во второй половине XIV в. Владимирский стол все еще оставался переходящим, и именно этот факт, на наш взгляд, породил необходимость обоснования «естественных» прав Москвы владеть великим княжением Владимирским.
Основным стержнем данного обоснования стал факт владения великокняжеским ярлыком отцом и дедом Дмитрия Ивановича (князьями Иваном Ивановичем Красным и Иваном Даниловичем Калитой), что в ту эпоху, в соответствии с идеями о преемственности власти, распространенными в среде политической и интеллектуальной элиты русских земель, представляло довольно весомый аргумент. Справедливости ради стоит отметить, что основные соперники Москвы – тверские князья – находились в аналогичной ситуации. Так, князья Александр Михайлович и Михаил Ярославич – отец и дед великого князя тверского Михаила Александровича (1368–1399) – также занимали великокняжеский стол во Владимире. Михаил Александрович, согласно подобным представлениям, имел на великокняжеский стол не меньше прав, чем Дмитрий Московский. Единственным отличием являлось то, что предки московского князя сохраняли великокняжеский титул вплоть до своей смерти. Таким образом, сперва утверждение Дмитрия на великом княжении, а затем и превращение Владимира в отчину, т. е. наследственное владение московских князей, станет основной задачей московской политики и впоследствии найдет свое отражение в трудах московских книжников XV–XVI вв.
Переход ханского ярлыка в начале 60-х годов XIV в. к суздальско-нижегородскому князю не изменил соотношение сил в Северо-Восточной Руси, во-первых, благодаря существенному военному и политическому потенциалу, накопленному московскими князьями в те годы, когда под их властью находилась территория великого княжения Владимирского, а во-вторых, по причине обострения внутриполитической ситуации в Орде, в ходе которого появилось сразу несколько претендентов на ханский престол, что дало московскому правительству относительную свободу выбора покровителя[359]. В 1361 г. оба претендента на великокняжеский ярлык вновь поехали в Орду в связи с новой сменой хана. По словам А.А. Горского, ордынский правитель лишь подтвердил существовавшее положение[360], однако Симеоновская летопись сообщает, что «Дмитреи Московскыи …Милостию же Божиею выиде из орды до замятни на великое княжение Володимерьское и Московское»[361]. Таким образом, возможно, что уже в 1361 г. Москва вновь получила великокняжеский ярлык.
Новый этап спора за великое княжение, связанный, по всей видимости, с очередной сменой хана, отмеченный русскими летописями, приходится на 1362 г., когда оба претендента на владимирский стол (Дмитрий Московский и Дмитрий Суздальский) отправляют своих послов в Орду, где хан Мурад решает спор в пользу Дмитрия Ивановича, руководствуясь как раз тем самым принципом «отчины и дедины»[362], а не старшинством в роду потомков Всеволода Большое Гнездо, как это было в начале XIV в. Однако суздальский князь не оставил великого княжения и затворился в городе Переславле, находившемся в составе Владимирского княжества, откуда был впоследствии изгнан московским войском.
В Рогожском летописце помещено краткое сообщение об этом событии, где, в отличие от других летописей, раскрываются причины бегства суздальского князя: «князь же Дмитреи Костянтинович Суждальскыи не стерпе пришествиа его и убояся нахождениа его, паче же ратного духа сдрогнуся и, уразумев свое неизволение, сбеже съ Переяславяля въ Володимерь и пакы бежа изъ Володимеря въ свои градъ Суждаль, в свою отчину»[363]. Дмитрий Московский же после этого, как сообщает летописец, «в силе велице тяжце въеха въ Володимерь и седе на великомъ княжении на столе отца своего и деда и прадеда (выделено мной. – В.Т.)»[364]. Здесь вновь стоит отметить присутствие формулировки, доказывающей права Дмитрия на владимирский стол, при этом особый интерес вызывает последнее слово «прадеда», присутствующее также в Троицкой летописи[365] и отсутствующее в Симеоновской летописи, где говорится, что Дмитрий «седе на великом княжении, на столе отца и деда своего»[366]. Дело в том, что прадед Дмитрия – первый московский князь Даниил хоть и претендовал на титул великого князя, но никогда им не являлся. Возможно, в данном сообщении нашло свое отражение утвердившееся к XV в. представление о великом княжении как собственности московских князей, что даже Даниил Московский «обзавелся» великокняжеским титулом.
Однако, несмотря на значительное политическое и военное превосходство Москвы, суздальский князь не отказался от претензий на великое княжение. Случай представился в 1363 г., когда в Москву прибыл «посолъ изъ Орды от царя Авдуля съ ярлыкы»[367]. Дмитрий, вернее его ближайшие сподвижники[368], желая подстраховаться на случай очередной смены ордынского правителя или же планируя лишить суздальского князя любой возможности получения права на великое княжение, принимают ярлык на Владимир от хана Абдулы[369].
Данный факт, по сообщению Никоновской летописи, вызвал гнев сарайского хана Мурата, который, «услышав, что из Мамаевы Орды отъ царя Авдулы посолъ ходилъ съ ярлыки к великому князю Дмитрею Ивановичю на великое княжение Володимерьское, и разневася зело… отпусти князя Ивана Белоозерьскаго на Русь, а съ нимъ посла своего Иляка с тридцатию Татарицы съ ярлыки ко князю Дмитрею Констянтиновичю на великое княжение Володимерьское»[370]. На короткое время (двенадцать дней – по сообщению автора Никоновской летописи) Дмитрию Суздальскому удается закрепиться во Владимире, откуда его снова, используя военную силу, прогоняет Дмитрий Московский. При этом тверской книжник, нередко с долей враждебности настроенный по отношению к Москве, сообщает, что «князь великии Дмитреи Ивановичь прогна его пакы съ великаго княжениа с Володимеря, съ своее отчины, въ град его Суждаль (выделено мной. – В.Т.)»[371].
Таким образом, период 1359–1363 гг., во многом уникальное для второй половины XIV в. время, когда московские князья не обладали правом на великое княжение Владимирское. Важность этого периода для идеологии Московской Руси конца XIV–XV вв. состояла, с одной стороны, в том, что существовала реальная потребность доказать необоснованность и несправедливость претензий суздальского княжеского дома на великое княжение Владимирское, с другой – в необходимости подчеркнуть «естественные» права Москвы на обладание ханским ярлыком.
Как уже было сказано ранее, краеугольным камнем идеологической политики являлась концепция великого княжения Владимирского как наследственного владения, отчины московских князей со времен Ивана Даниловича Калиты. Так, при описании борьбы Дмитрия Московского и Дмитрия Суздальского термины «отчина», «стол отца и деда», «отчина дедина» употребляются (в отношении занятия Владимира Дмитрием Московским) между 1359 и 1363 гг. в Рогожском летописце четыре раза[372] в год, в Симеоновском, Никоновском и Московском летописном своде конца XV в. – три раза[373]. Что характерно, использование московскими книжниками данных терминов мы встречаем также применительно к восшествию на великокняжеский престол сына Дмитрия Донского – Василия I. Московский летописный свод конца XV в. сообщает, что «седе на великом княженье во Володимери князь Василеи Дмитреевич на столе отца своего, деда и прадеда…» (выделено мной. – В.Т.)[374]. Аналогичную формулировку находим и в Никоновской летописи[375].
Полностью вернуть власть над великим княжением Владимирским Дмитрию Ивановичу (вернее будет сказать – московскому правительству) удалось к 1363 г., причем возвращение Дмитрия на великокняжеский стол и его утверждение как великого князя происходило в том числе путем подчинения себе некоторых князей Северо-Восточной Руси и изгнания их с родовых земель[376]. Так, Никоновская летопись сообщает, что, помимо Дмитрия Суздальского, над которым Дмитрий Московский «вземъ волю свою», он также «и надъ Ростовскимъ княземъ Коньстянтиномъ взя волю свою. Того же лета князь великий Дмитрей Иванович съгна с Галичьскаго княжениа князя Дмитреа Галичьскаго. <…> Того же лета князь великий Дмитрей Ивановичь съгна съ Стародубьскаго княжениа князя Ивана Феодоровича Стародубскаго»[377].
Восстановление московской юрисдикции и возвращение территорий, утраченных в период с 1359 по 1362 г., стало важным этапом московской политики подчинения земель северо-востока. К 1363 г., как заключает А.А. Горский, Москва вернула позиции, существовавшие при Иване Ивановиче[378]. При этом, вероятно, не все изгнанные со своих вотчин московскими войсками князья согласились с таким положением вещей и стали искать защиты у Дмитрия Суздальского, который де-юре еще мог считаться великим князем, так как обладал ярлыком одного из правящих в Орде ханов. Данный факт отмечает составитель Никоновской летописи, говоря, что «тогда вси князи ехаша в Новъгородъ Нижний къ князю Дмитрею Констянтиновичю, скорбяще о княжениахъ своихъ»[379]. Отметим, что данного упоминания не содержится в более ранних летописных сводах, однако можно предположить, что подобный исход недовольных Москвой князей в Нижний Новгород мог служить прологом нового спора о великом княжении[380].
Основной претендент на роль великого князя – Дмитрий Константинович Суздальский решает ценой отказа от стольного Владимира заручиться поддержкой сильного московского князя против своего брата Бориса Городецкого. Вот как описывает это московский книжник в XVI в.: «Того же лета прииде изо Орды отъ царя Озиза князь Василей Кирдяпа Суздальский, сынъ Дмитриев… а съ нимъ царевъ посолъ, имя ему Урусманды, и вынесе ярлыки на княжение великое Владимерьское князю Дмитрею Констянтиновичю Суздальскому; он же не възхоте и зступися великого княжениа Владимерьскаго великому князю Дмитрею Ивановичю Московьскому, а испроси у него силу къ Новугороду къ Нижнему на своего меншаго брата на князя Бориса Констянтиновича»[381].
Тем самым был положен конец вражде Москвы и Суздаля, что еще больше усилило Московское княжество, которое, опираясь на сложившийся союз, названный Н.С. Борисовым «дуумвиратом» двух Дмитриев[382], максимально расширило свое влияние в Северо-Восточной Руси. Так, заключает А.В. Экземплярский, постепенно перед московским князем смиряются все другие князья Северо-Восточной Руси, даже такие, как суздальско-нижегородский, носивший также титул великого князя[383]. При этом из всех действий князя и его приближенных видно, что в Москве ясно создана идея единодержавия[384], отражение которой также просматривается в летописании XV–XVI вв.
Новый этап подчинения Москвой земель северо-востока, связанный, по-видимому, с самостоятельным вступлением Дмитрия Московского в большую политику, приходится на конец 60-х гг. XIV в. (табл. 5). Здесь Москвой была предпринята очередная попытка подчинить себе многочисленных русских князей, о чем упоминают тверские и московские книжники. Именно это наступление Москвы породило новый московско-тверской конфликт, вылившийся в очередной спор о великом княжении, где соперником Москвы выступал уже тверской князь Михаил Александрович.
Таблица 5
Распространение власти московского князя в 1367 г. в сочинениях тверских и московских книжников
* ПСРЛ. Т. XV. Стб. 84; ** ПСРЛ. Т. XI. С. 8.
Как видим, оба источника упоминают об активной политической экспансии Москвы и подчинении других князей Северо-Восточной Руси. Особый интерес представляют выделенные выше фрагменты Рогожского летописца. Тверской книжник связывает наступление Москвы на другие русские княжества с надеждой на «великую силу», тем самым нехотя признавая ведущее положение Московского княжества в регионе, а также указывая, что сила и мощь княжества отныне играет существенную, если не ведущую роль в большой политике. В дальнейшем Дмитрий Донской будет нередко нарушать устоявшиеся порядки и принципы, а прямой задачей официальных московских летописцев будет являться придание действиям князя образа законности.
Начало посягательств Москвы на неподконтрольных ей русских князей летописцы связывают с постройкой каменного кремля в 1367 г. Скорее всего именно каменная крепость помогла москвичам выдержать две осады войск литовского князя Ольгерда, за помощью к которому обратился Михаил Тверской. Финалом московско-литовской войны стало заключение договора, знаменующего собой очередной шаг на пути превращения великого княжения Владимирского в отчину московских князей.
Особого внимания в данном контексте требует также рассмотрение нескольких фактов передачи ярлыка на великое княжение Владимирское тверскому князю Михаилу Александровичу. Отметим, что Михаил Александрович Тверской являлся последним князем Северо-Восточной Руси, не принадлежащим к московскому княжескому дому, который некоторое время владел ярлыком на великое княжение Владимирское[385].
Рогожский летописец сообщает о нескольких фактах нападения москвичей и волочан (жителей Волока-Ламского), а также войска Дмитрия Ивановича на земли Тверского княжества. Будучи сам не в силах защитить свои земли, Михаил Тверской обратился за поддержкой в Орду, где ранее «Мамаи у себе в Орде посадилъ царя другаго Маматъ Солтанъ»[386]. В отличие от московских летописей, которые сообщают лишь о факте получения Михаилом ханского ярлыка: «испроси собе посолъ царевъ именем Сарыхожа и вземъ ярлыкъ»[387], тверской книжник приводит рассказ о пребывании князя Михаила в Орде, где тот «печалуя и жалуя, и тамо многие оукоры изнесе и многы вины изложи, паче же всего съсхотеся ему самому княжениа великаго и многы дары раздавъ и многы посулы рассуливъ… И вземъ ярлыкъ и вышелъ былъ накняжение на великое, зовучися самъ князь великыи… (выделено мной. – В.Т.)»[388]. Существенно укороченный рассказ об этом событии, сохраняя, однако, важную, на наш взгляд, последнюю конструкцию, «зовучися самъ князь великыи», которая свидетельствует об отношении древнерусских книжников к Михаилу, передает Троицкая летопись[389].
В данном случае мы видим ситуацию, несколько напоминающую случай с получением ярлыка Юрием Московским. Михаил Тверской, как и Юрий Данилович, согласно летописным известиям, добился ярлыка путем щедрых денежных подарков ордынскому хану и вельможам, однако если легитимность получения Юрием великого княжения не вызывала сомнения, по крайней мере у московских книжников, то ситуация с Михаилом видится несколько в ином свете. Не похоже, чтобы тверской книжник представлял Михаила как великого князя, получившего ярлык законным образом. Дальнейшие описание действий тверского князя лишь подтверждает этот тезис. Спасаясь от дозоров Дмитрия Московского, Михаил «едва утече не въ мнозе дружине и прибежа пакы в Литву»[390]. Обычно полный сочувствия к князю Михаилу тверской летописец на этот раз не удерживается от сарказма[391].
Однако, после получения Тверью ярлыка, Дмитрий Московский в очередной раз нарушил ханскую волю. По сообщению Симеоновской летописи, «не сступися ему (Михаилу Тверскому. – В.Т.) князь великии Дмитреи Ивановичь, но паче самъ изволи поити въ Орду за свою отчину, нежели сступитися княжениа великаго (выделено мной. – В.Т.)»[392]. Здесь, как и при описании московско-суздальского спора за Владимир, видим, что летописец продолжает последовательно именовать великое княжение отчиной московского князя, подчеркивая тем самым необоснованность тверских претензий. Решение Дмитрия поехать в Орду выглядит, с точки зрения московского книжника, героическим поступком, борьбой за свою законную отчину. На это также указывает сообщение летописца о том, что в довольно опасную поездку в Орду Дмитрия провожал до границы московских владений митрополит Алексей, сделавший все для придания этому мероприятию ореола «богоугодного дела»[393].
Еще до поездки Дмитрия в Орду Михаил Тверской пробует закрепиться в качестве великого князя во Владимире. Рассказ об этом событии содержится в Симеоновской летописи и Рогожском летописце (табл. 6), однако имеет существенные расхождения, позволяющие сделать вывод относительно восприятия тверским и московским книжниками пределов власти московского князя.
Таблица 6
Попытка Михаила Александровича Тверского закрепиться в качестве великого князя в изложении московских и тверских книжников
* ПСРЛ. Т. XVIII. С. 110; ** ПСРЛ. Т. XV. Стб. 95.
Из приведенных в таблице фрагментов отметим два существенных, на наш взгляд, момента.
Московским книжником в Симеоновской летописи опущен факт приведения бояр и жителей Владимира к крестному целованию с целью не допустить вокняжение Михаила Тверского во Владимире. Ситуация выглядит так, что сами жители Владимира отказались признать Михаила великим князем. При этом тверской книжник сообщает лишь о факте «приведения к целованию», а не об отказе горожан впустить Михаила Тверского в город. Создается впечатление, что попытки занятия Владимира тверским князем в действительности не было, хотя в Симеоновской летописи она четко обозначена. Никоновская летопись также сообщает о факте приведения бояр и «черных людей» к целованию («не даватися великому князю Михаилу Александровичю Тверскому, а въ землю его на княжение Володимерьское не пускайте»[394]), при этом повторяет формулировку московских книжников XV в. о том, что Михаил «зовучися князь великий, пожалованъ царемъ Ордынскымъ, и хотяше в немъ (во Владимире. – В.Т.) сести на великомъ княжении»[395]. Таким образом, даже пожалование ордынского царя не выглядело для автора Никоновской летописи достаточным основанием считать Михаила законным великим князем. Далее летописец сообщает об отказе жителей города признать Михаила своим князем, а также об отступлении Михаила из Владимира, о чем не сообщали книжники в XV в.: «Володимерцы же не приаша его и не впустиша его сести на столе; он же отступи (выделено мной. – В.Т.)»[396].
Тверской книжник в Рогожском летописце, как и более поздняя Никоновская летопись[397], доносит до нас ответ Дмитрия ордынскому послу, содержащий прямой отказ признать ханскую волю, а также намерение оказать сопротивление законному, имеющему поддержку татарского посла, великому князю. Данное событие может рассматриваться как определенный этап развития отношений Орды и Северо-Восточной Руси в целом и московско-ордынских отношений в частности. Принцип силы, о котором было сказано выше, становится все более применимым. Решающую роль в политике все больше начинают играть экономическая и военная мощь конкретного княжества, а не какие-либо признаваемые всеми принципы и порядки. Также, как отмечает А.А. Горский, именно Дмитрий Донской стал тем правителем, при котором лидирующее положение Московского княжества в Северо-Восточной Руси перестало «жестко, напрямую зависеть от позиции Орды»[398], что убедительно продемонстрировала ситуация с вручением ханского ярлыка Михаилу Александровичу.
Московские книжники в своих сочинениях обходят обстоятельства пребывания Дмитрия в Орде и возвращения в Москву ярлыка на великое княжение. Информация об этом содержится в Рогожском летописце, однако трактовка событий представлена скорее в негативном ключе. Дмитрий Московский, по словам тверского книжника, «приида в Орду… многы дары и великы посулы подавалъ Мамаюи царицамъ и княземъ, чтобы княжения не отъняли»[399]. Здесь вместо борьбы за наследственные владения, как и в ситуации с получением ярлыка Михаилом Тверским, мы видим князя, использующего «дары и посулы» (т. е. подкуп и обещания) ради личной политической выгоды. И великое княжение Владимирское в данном случае представляет собой не «отчину» московского князя, а предмет, целиком и полностью зависящий от воли ордынского правителя, который он может передавать по своему усмотрению. Текст в Рогожском летописце (как, впрочем, и тексты более поздних летописей) сохранил слова, переданные Мамаем Михаилу Тверскому: «княжение есмы тебе дали великое и давали ти есмы рать и ты не понялъ[400], реклъ еси своею силою сести, и ты сяди съ кемъ ти любо»[401]. «А отъ насъ помощи не ищи»[402], – добавляет в рассказ об этом московский книжник XVI в. Данным шагом Мамай и подчиненные ему ханы фактически окончательно утвердили уже упоминаемый нами принцип силы, определяющий политическую жизнь в Северо-Восточной Руси.
Кардинально различаются в сочинениях тверских и московских книжников подходы к описанию возвращения Дмитрия из Орды в 1371 г. с новым ярлыком на великое княжение Владимирское (табл. 7), что дает нам прекрасную возможность рассмотреть идеологическую составляющую древних текстов.
Если тверской книжник рисует довольно трагичную картину последствий получения Дмитрием ярлыка и фактически связывает с ним все последовавшие конфликты и беды Русской земли, хотя и возлагает ответственность за это не на Дмитрия, а на татар, то с точки зрения московских летописцев все выглядит совершенно иначе. Они подчеркивают значимость московского князя, хорошо принятого в Орде и отпущенного на Русь с «великой честью», при этом совершенно не упоминая о средствах, с помощью которых Дмитрий смог снискать расположение Мамая, хотя сумма, уплаченная за ярлык, была без сомнения довольно велика. Возвращение Дмитрия на Русь также воспринимается совершенно по-разному. Тверской книжник отмечает большие финансовые траты московского князя, а также «тягость» русским городам, связанную с необходимостью крупных выплат Орде. Московские летописи, ни словом не упоминая о каких-либо денежных сборах, представляют Дмитрия не иначе как триумфатора.
Таблица 7
Возвращение князя Дмитрия Ивановича из Орды в 1371 г. в отражении тверских и московских книжников XV–XVI вв.
* ПСРЛ. Т. XV. Стб. 96–98; ** ПСРЛ. Т. XVIII. С. 111; *** ПСРЛ. Т. XI. С. 15.
Перед своей поездкой в Орду московский князь находился в довольно сложной политической ситуации. Михаилу Тверскому, обладавшему не меньшими правами «по отчине и по дедине» на великое княжение, удалось заручиться поддержкой двух могущественных правителей – Ольгерда и Мамая[403] и предъявить свои претензии на стольный Владимир. При этом Дмитрий Иванович нарушил прямой приказ ордынского посла и вполне мог понести за это наказание, благо подобных примеров русско-ордынские отношения XIV в. знали предостаточно. Однако, Дмитрий не только «по добру и по здорову» возвратился из Орды, но и укрепил свою власть над великим княжением Владимирским. Московскому князю удалось с успехом выйти из сложной политической ситуации, но летописцы представляют это фактически как окончательную победу над своими врагами (конечно, в данном случае имеется в виду тверской князь), хотя московско-тверской конфликт был еще далек от своего завершения, а Михаил продолжал удерживать под своей властью часть территорий Владимирского княжества[404].
В продолжающихся боевых действиях московско-тверской войны второй половины XIV в., помимо собственно войск Михаила Тверского, участвовали также литовские войска, нападавшие на территорию Владимирского княжества[405] и совершившие в 1368 и 1370 гг. два разорительных похода на Москву. Третий же поход литовского князя Ольгерда завершился подписанием мирного договора, знаменующего собой еще один шаг на пути превращения великого княжения Владимирского в отчину московских князей.
Так, в данном документе (1371 г.)[406] великое княжение Владимирское называется отчиной Дмитрия три раза:
1) «А что князь Михаило на первомъ перемирье, на другомъ, и на третьемъ которая будетъ места пограбилв нашеи очине, в великом княженьи…»;
2) «А где будетъ князь Михаило вослал в нашю очину, в великое княженье, намесники или волостели…»;
3) «…а иметъ князь Михаило что пакостити в нашеи очине, в великомъ княженьи, или грабити, намъ се с нимъ ведати самимъ»[407].
Таким образом, данная грамота представляет собой первый пример внешнеполитического договора, в котором признается наследственное право московских князей на власть над Владимирским княжением. Более того, великое княжение Владимирское впервые в истории было оценено как политическое образование, чей статус не зависит от воли ордынского хана[408]. Однако в данном документе отсутствует прямое признание Владимирского княжества отчиной Дмитрия со стороны тверского князя, что фактически знаменовало собой продолжение московско-тверского спора за ярлык.
Примирение Дмитрия с Михаилом все же произошло, но несколько позже, зимой 1373/74 г.[409], при этом, как отмечают летописи, «князь великии Михаило Александрович со княжениа съ великаго наместникы свои свелъ», однако претензий на великое княжение Владимирское не оставил. Поводом вновь заявить о своих правах на Владимир, видимо, послужило начавшееся в 1374 г. «розмирие с Тотары и съ Мамаемъ», сопровождавшееся, скорее всего, отказом от уплаты Москвой ордынской дани[410]. В данных обстоятельствах Михаил снова получает ярлык на великое княжение Владимирское, но уже даже тверской летописец не скрывает своего скептического отношения к данному факту: «приехал Некоматъ изъ Ордысъ бессерменьскою лестию съ послом Ажихожею во Тферь ко князю къ великому къ Михаилу съ ярлыки на великое княжение и на великую погыбель христиансьскую граду Тфери. И князь велики Михаило, има веру льсти бесерменьскои, ни мала не подождавъ, того дни послалъ на Москву ко князю къ великому Дмитрию Ивановичю, целование крестное сложилъ… (выделено мной. – В.Т.)»[411].
Необходимость в очередной раз отстоять великое княжение, а также необходимость подчинения Твери перед большой войной с Мамаем[412] послужили причиной общерусского похода на Тверь в 1375 г., участие в котором приняли многие князья Северо-Восточной Руси, а также новгородские отряды, по сообщению московских книжников, «служаще князю великому»[413]. Фактически в 1370-е гг. Тверское княжество оставалось единственным политическим образованием в Северо-Восточной Руси, которое не признавало верховенства Москвы[414]. Власть московского князя, как отмечает А.А. Горский, помимо собственно княжеств Русской земли (т. е. подчиненных великому князю Владимирскому), признавали князья трех верховских княжеств Черниговской земли (Новосильского, Оболенского и Тарусского), а также князья вяземский и черниговский[415].
Итогом данного похода стал договор[416], заключенный между Михаилом и Дмитрием, согласно которому тверской князь признавал себя вассалом московского («молодшим братом»), великое княжение Владимирское – отчиной московского князя.
Это было зафиксировано в следующих пунктах:
1) «А вотчины ти нашие Москвы, и всего великого княженыа, и Новагорода Великого, блюсти, а не обидети»;
2) «А вотчины ти нашие Москвы, и всего великого княженыа, и Новагорода Великого под нами не искати…»;
3) «А закладнеити в нашеи вотчине, въ великом княженьи, не держати, ни грамот не давати»;
4) «А имут нас сваживати татарове, и имут давати тобе нашу вотчину, великое княженье, и тобе се не имати, ни до живота»[417].
Таким образом, в 1375 г. благодаря подписанию договора завершилось соперничество Москвы и Твери за великое княжение Владимирское, продолжавшееся более пятидесяти лет, а также был сделан еще один шаг на пути признания Владимирского княжения наследственным владением московских князей.
Итак, к 1375 г. Владимир был признан отчиной Дмитрия, во-первых, его основными соперниками в Северо-Восточной Руси, т. е. великими князьями суздальско-нижегородскими и великими князьями тверскими (1364 и 1375 гг. соответственно), а во-вторых, великим князем Литовским Ольгердом Гедиминовичем (1372 г.). Единственной значимой политической силой региона, еще не признавшей данного факта, оставалась только Орда.
Военное поражение Москвы от Тохтамыша в 1382 г. не привело к существенному изменению баланса сил на Северо-Востоке Руси. Московский книжник XVI в. в Никоновской летописи передает слова Тохтамыша, обращенные к Михаилу Тверскому, когда тот, будучи в Орде, заявил о своих претензиях на Владимирское княжение: «азъ услусы своя самь знаю, и киждо князь Русский на моемъ улусе, а на своем отечестве, живетъ по старине, а мне служитъ правдою, и азъ его жалую; а что неправда предо мною улусника моего князя Дмитреа Московскаго, и азъ его поустрашилъ, и онъ мне служитъ правдою, и язъ его жалую по старине во отчине его…» (выделено мной. – В.Т.)[418]. В данном случае летописец вкладывает в слова хана именно те принципы, которыми руководствовался сам Дмитрий Московский в борьбе за Владимир, а именно принцип «отчинного» владения великим княжением.