Read the book: «Русский кот», page 2

Мы заканчиваем обед, я, несмотря на протесты Аси, помогаю убрать со стола. Саша уже стоит там и смотрит в окно.

– Ты чего там?

– Иди сюда, иди, смотри!

Подхожу к окну и вижу анекдотично озирающегося мужчину лет сорока.

Он остановился перед фонарным столбом, посмотрел направо и налево (при этом нас в окне первого этажа в нескольких метрах от себя не заметил), быстро налепил на столб наклейку размером меньше ладони и скрылся, едва не срываясь на бег.

– Вот они – европейские бунтари! – резюмирует Саша.

– Если бы вместо смеющихся нас в окне дежурила ледяная нравом немецкая бабка, за ним наверняка бы уже выехала полиция.

– Ну что, собираемся? – сегодня идем на рождественскую ярмарку. У Стаса мы пробудем недолго, послезавтра поедем дальше по своему маршруту. В Германии же мне нужно сделать две вещи: купить несколько книг на немецком, которые я, возможно, никогда не прочитаю, и сходить на рождественскую ярмарку.

В Европе я не первый раз и знаю, что ни один книжный здесь (да и вообще где-либо) не сравнится с моим любимым книжным в Москве. Узкие коридоры букинистического подземелья, барельеф, недовольный лев, читальная келья… Мой любимый замок стоит на Мясницкой улице. Там я долго лавирую между островками бестселлеров в сводчатом холле и в конце концов влетаю в двенадцатый, например, зал, скольжу взглядом вверх-вниз, вправо-влево. Из Москвы из-за перевеса багажа я привезла всего пару-тройку книг на русском языке и теперь буду собирать международную коллекцию.

Мы быстро собрались, попрощались и двинулись пешком в центр города. По дороге Саша показал куда он ходит на спортивную площадку, какое дерево ежедневно доставляет соседке-хозяйке участка кучу хлопот, потому что листья падают прямо на дорожку, и если она не уберет их вовремя, то получит штраф. В Германии деревья живут лучше, чем иные люди: их нельзя просто так выкопать и выбросить со своего участка (получишь штраф), а для того, чтобы обрезать ветку, нужно вызывать только специализированные службы и платить за это около тысячи евро (зависит от размера ветки, наверное).

Книжный оказался закрыт, и чтобы реализовать предвкушение и азарт, пришлось зайти в обувной. Увидела умопомрачительные зеленые ботинки с голубыми пятнами, меряю, смотрюсь в зеркало. Подходит немка и говорит о ботинках что-то на английском, а я не понимаю что конкретно.

– You look so good!¹ – по окончанию фразы понимаю.

– Thank you! They are… so weightless², – добавляю я.

– Weightless…³ – повторяет она и кивает. Не знаю, нужно ли продолжать разговор или уже нет, к счастью, от социальной неловкости меня спасает консультант: приносит второй размер.

– А ты знал, что многих немцев отправляют учиться за рубеж, в Англию? У них налажен культурный обмен, отсюда и уровень языка, – говорю Саше, как только мы выходим из магазина.

– Здорово… Здорово! – Саша слегка рассеян, как всегда после списания крупной суммы с его карточки.

– Я даже одно видео на днях смотрела, где парень приехал из Англии! Только вдумайся – из Англии! И не понял, что ему тут говорят.

– Как это?

– Ну, там он типа спрашивает у немца, говорит ли тот по-английски. Немец отвечает, что, мол, немного. И тогда он задает вопрос: «Как мне пройти на ж/д станцию?» – буквально по слогам. А немец отвечает так, что парень сразу теряет нить, а заканчивается все фразой: «А когда вы кинете взгляд на такое-то строение, то это и будет великолепный Банхоф Цофинген!» – и заканчивает спич он уже в одежде Шекспира.

– Понятно, очередные твои Тик-Токи.

Дальше идем на ярмарку: черно-бежевая толпа, темно-коричневые глянцевые домики и узкие барные стойки за ними, где можно сжевать свои крендельки, глинтвейн из металлической кружки с оленем (залог за нее – четыре евро, кстати), запах аниса и бадьяна, связки имбирных пряников в форме сердечек и снежинок на красных ленточках.

– И почему у нас такого нет? – спрашивает Саша.

– Есть! Ты когда последний раз был на ярмарке в центре Москвы?

Саша сделал фото меня на фоне ярмарочной избушки, в руке у меня были засахаренные пончики на палочке. Я улыбалась, но ощущала как что-то тревожно-тяжелое застряло и медленно ворочается змеей в правом подреберье. Да и в пасмурном небе будто зависло что-то невидимое и неведомое, готовое вот-вот сорваться, и это «что-то» заставляло инстинктивно пригибать шею.

Вернулись в дом, когда уже стемнело, я пошла собирать чемоданы, а Саша – готовить ужин.

– Ты прям как мой брат! – заключил Стас, еще раз выслушав о всех моих неприятностях в пути. – Он тоже как из дома ни выйдет, так у него вечно… – он махнул рукой. Шел второй час ужина.

– Есть ли у вас против этого какие-то семейные методы?

– Да, бабушка яйца варила, как-то там их катала, крутила…

– А ты умеешь?

– Ну я могу как-то покрутить! Но чего конкретно от этого ждать, не знаю.

Знала бы я тогда, что меня ждет в поездке по Европе, я бы обязательно попросила провести эту процедуру.

На следующий день после завтрака мы погрузили вещи и торопливо попрощались. Мы едем в Италию, там мы ненадолго остановимся в Комо (городе, не озере) – заглянем в окна моего несостоявшегося университета, потом будет Франция и в конце концов – Испания, там у нас будет некоторое время, чтобы решить формальности, а потом я приступлю к работе.

Я пристегнулась, повернулась, чтобы помахать, и увидела, как Стас быстро перекрестил нас, глядя куда-то поверх макушек деревьев. Ориентировочное время до пункта назначения – пять часов.

Комо, 2022 год

Сумерки сгустились, и зажглись уличные фонари, когда мы, наконец, подъехали к арендованному нами жилью на холме. Я вышла из машины и огляделась. Между двумя зданиями напротив открывался вид на озеро: с высоты его кромка была будто украшена гирляндой из горящих огней, туман шапкой надвигался на вершину холма, а вокруг стояла неестественная тишина, как на курорте в несезон.

Мы разобрались с мини-сейфом, в котором лежали ключи, открыли ворота, припарковали машину и зашли в темное и неожиданное теплое помещение нашей временной квартиры. Плитка на полу, красные обои, какие-то слишком тонкие стены – не сказать, что здесь уютно. Мы легли спать, не разобрав вещей. С первым местным жителем – хозяйкой квартиры – мы встретились только на утро.

Рослая и фигуристая, с ящиком в руках, она неслась к нам навстречу на всех парусах. Это удивляло: в том, чтобы бежать, не было никакой нужды, нас разделял всего десяток метров. Она споткнулась о камешек в метре от нас и остановилась, качнувшись вперед, как груженый самосвал, водитель которого в последний момент увидел красный сигнал светофора.

– Привет! Вы Вера же?

– Да, здравствуйте, Мирослава? – имена друг друга мы узнали на сайте бронирования жилья.

– Да можно просто Мира! – махнула она левой рукой, ловко перехватив ящик в правую.

– Очень приятно!

– Взаимно! Как вы, в порядке? Встали вроде нормально… – это про машину. – Я вот тут бегаю вверх-вниз, у нас два дома, я туда-сюда… Микроволновка! – она потрясла ящиком. – Принесла жильцам, у них на днях сломалась, – говорит по-русски, но с акцентом, похожим, наверное, на южнорусский. – Как первая ночь, все в порядке?

– Да, дом у вас отличный, – признаться, домом наша часть не была: она была переделанным гаражом, как мы заключили утром. Но я не соврала: дом, который не гараж, и правда выглядел неплохо, по крайней мере снаружи.

– Ну, супер! А вы сами откуда, с России?

– Да, из Москвы… А вы?

– Я с Украины, но уже больше пятнадцати лет тут.

– Как вы? – спросила я.

– Да, как… У меня там два брата осталось двоюродных, один погиб в этом году на войне. Они тоже не хотят с вами воевать, но их заставляют… – Мирослава с сожалением повела плечами.

– Мы очень вам соболезнуем…

– Да-а… Я сама давно уже там не была, когда последний раз братьев видела, они совсем маленькие были… А сейчас вон оно как… Ладно! Чего сегодня делать собираетесь?

– Идем в город, – я нерешительно махнула вправо.

– Молодцы… Только идите чуть-чуть направо, там будет дорога более, как бы это… Живописная! Я не очень хорошо говорю по-русски…

– Отлично говорите! Будто вы… Имею в виду, в совершенстве!

– Да у нас как… В те годы, когда я училась, учебников не было… Все везли с России, так и выучили!

– Еще у вас итальянский, полиглот, получается, – вступил Саша.

– Да итальянский – быстро! Я работала няней. Меня, главное, даже в Макдоналдс не взяли, сказали, картошку жарить я старая… Хорошо, няней устроилась.

– Ничего себе… Я слышала, что в Европе иначе расставлены, как бы это сказать… границы молодости… Европейцы дольше остаются молодыми!

– А-а-а… Дольше молодыми они остаются, потому что с родителями живут до сорока лет… За аренду платить нечем!

– Да, аренда – дело такое… Ладно, мы пойдем, не будем вас отвлекать от дел…

– Да-да, заболтала я вас. Вам направо, потом снова направо, а потом чуть вниз по склону – увидите!

– Хорошо, спасибо, до встречи!

– Соседи, кстати, спрашивали, что у меня во дворе делает машина с российскими номерами. Вон с того дома, итальянцы.

– Гав! Гав! Гав! – включилась соседская собака.

– Ничего себе!

– Да, говорят, мол, че это у вас тут. В смысле… какого хрена? – она засмеялась.

– А вы что?

– Я говорю, что приехали ребята, им тоже несладко.

– Да уж…

– Они все тут любопытные такие… Что сказать, деревня! – Мира махнула свободной от ящика рукой.

– Гав-гав!

– Хотите, мы будем оставлять машину на общей парковке?

– Ой, да вы можете оставлять здесь. Но вам, наверное, заезжать сюда неудобно…

– Гав!

– Да, въезд тут не для слабонервных.

– Ну вы смотрите, как сами хотите. Хотите – так, хотите – сяк…

– Мы сегодня никуда выезжать на машине не планируем, завтра тогда поедем и переставим… Ну, мы пойдем…

– Давайте, я тоже побежала… Микроволновка! – она еще раз тряхнула ящиком, безуспешно сдувая прядь волос цвета соломы со влажного лба.

Мы вышли за ворота и пошли вниз, слегка скользя по брусчатке.

– Вот итальянцы, да? – улыбнулся Саша тем самым типом улыбки, которая возникает не от радости.

– Да уж! А ты помнишь, как вчера тот мужик из Швейцарии вылупился, когда мы сидели в машине, и на нас, и на наши номера?

– Может, он просто удивился, что машина на русских номерах делает так далеко?

– Сложно сказать…

– Может, у него вообще живот прихватило!

– Ага, прихватило так, что он чуть не бросился на нас со своим гаечным ключом.

В Черноббьо – так называется это место – мы приехали накануне вечером. Это маленький город на озере Комо на семь тысяч человек. Дорогу, за исключением персонажа с гаечным ключом, ничто не испортило. Путь через Швейцарию радовал: зеленые луга – справа, горы с белыми прожилками у вершин – слева, впереди – выглаженное дорожное полотно. Домики, словно обработанные в фоторедакторе, высокое ясное небо и солнечный свет. Он здесь другой, он словно накладывает фильтр на все окружающие предметы, а воздух не кусает и не бьет, а словно гладит тебя по лицу чем-то теплым и влажным. Ладно, неудачная метафора, воздух просто более мягкий, чем в Москве в это время года.

От московского ноября я не в восторге. В воздухе висит какая-то морось, на небо цвета экрю не хочется лишний раз поднимать глаза, деревья топорщатся унылыми палками. Окна кое-где еще пушатся котами, но эти засранцы попрячутся, как только наступят первые заморозки.

Таков наш последний месяц осени, вы и сами это знаете.

На озере же Комо бьет бликующими на солнце колоколами церковь, дребезжат цепями велосипедов местные, вниз по дороге гордо шествуют пенсионеры с палками, обязательно здороваются при встрече, легкий ветер несет запах неизвестных мне цветов, оранжевая хурма вульгарно торчит на ветках худосочных деревьев. Из здешних жителей хурму едят только птицы. Возмутительное расточительство, я бы уже нарвала полную сумку… Скользнув взглядом вверх по стене из гладких, будто бы дутых камней, я увидела большого рыжего пса, кажется, породы бордер-колли, который с чувством собственного достоинства смотрел вдаль и не обращал на меня никакого внимания.

– Рыжий пес, эй, милашка!

– …

Прохожу мимо, сворачивая шею: листья зеленые, желтые, листья красные, бурые, вьюнок, снова хурма-нахалка, брусчатка! Поскальзываюсь под тоненький хохоток невидимых птиц.

– Пи-пи-пи!

– Да тихо вы! – отвечаю.

Под пристальными взглядами разнокалиберных львов-акротериев мы спустились с холма, прошли еще минут десять по компактным и ставшим вдруг хмурыми улицам (спряталось за тучами солнце) и спустились к озеру, где нас огорошило огромное голубое небо с ошметками облаков, зацепившихся за вершину кислотно-зеленого холма. Мы хрустели мелкими камушками дорожки, смотрели на озеро и бархатные газоны, кто-то тявкал, кто-то кричал, никто не шикал. Вертолет! Вертолет на воде затарахтел и поднялся в небо!

Саша шел по-московски быстро, я делала рваные видео с заваленным горизонтом и отправляла их подружке Жене, на которые она живо реагировала: «Это что, листья? Возмутительно! Офигели совсем в своей Европе». Пишу, что тут еще и температура +5, а ощущается как +15. Женя ничего на это не ответила.

Так дошли до университета, в который я поступила в этом году, но где мне не суждено было учиться из-за отказа в визе. Если бы не предложение Лики о работе, то о мечте пожить за рубежом мне пришлось бы забыть. Ну что ж, светло-бежевое здание начала 1900-х годов, вот я и смотрю неодобрительно на твои колонны и полуколонны. Перед зданием стоит постамент, из него по пояс торчит мужчина по имени Феличе – каменная статуя. Учитывая возмущенное выражение его лица и то, как он тычет в пространство выкинутым вперед указательным пальцем, создается ощущение, будто кто-то воткнул Феличе по пояс в этот постамент и он посылает этому кому-то проклятия.

– Что-то не очень он похож на феличе… – говорит Саша. Он знает несколько итальянских слов, в том числе felice – «счастливый».

– Будешь тут феличе, когда тебя наполовину воткнули в бетон.

– Или наполовину из бетона не вынули.

Потоптались в задумчивости пару минут и пошли дальше, в старый центр. В Москве мне казалось, что если я всем своим видом выкажу университету неуважение, раню его своей улыбкой или оболью равнодушием, то станет легче. Сейчас я не понимаю, почему обиделась именно на университет, если туда я поступила (для этого два года учила итальянский язык и сдавала экзамен), а в визе мне отказало консульство в Москве.

– Напоминает Париж, – говорю Саше, хотя я ни разу не была в Париже.

Всему виной, наверное, снова посмурневшее вдруг небо – не знаю почему, но мне кажется, что Париж всегда окутан каким-то полупрозрачным молочным туманом, не должно там быть солнечно. Пять минут – и мы на Пьяцца Кавур, в центре города. И дождь тут как тут, надо бы сесть куда-то, пообедать.

Самое нелюбимое в новом месте – бестолковое шатание и дергание ручек закрытых дверей заведений, которые открыты на онлайн-картах, но закрыты в реальности – закономерная награда тем, кто не продумал маршрут заранее и уж тем более ничего не бронировал.

– Сейчас скажу по-итальянски, смотри! – я заприметила явно туристическое заведение.

– Здравствуйте, мы хотели бы пообедать! – говорю по-итальянски.

– Здравствуйте… Вы хотите… есть?

– Ну да!

– Вы хотели бы сесть внутри или снаружи?

– Ну конечно, внутри! – я оглядела намокшие скамейки со сложенными зонтиками.

– Минутку, я проверю, что у нас есть, – и ушла внутрь.

Саша вопросительно посмотрел на меня.

– Пойдем поищем что-то еще.

– Почему?

– Говорю – хотим пообедать. Спрашивает – вы хотите есть? Нет, пришли, блин, купить «Ферарри»!

– Ну, может, друг друга не поняли, бывает… Давай еще посмотрим, тут сейчас заведений этих куча будет на каждом шагу, вон смотри!

Спустя минут пятнадцать мы сели под зонтик очередного туристического кафе, и я поназаказывала какие-то блюда – не вкусные и дорогие. Всегда это в Италии расстраивает: казалось бы, великолепно должно быть каждое блюдо (даже в туристическом месте), но пицца на улице Calle dei Fabbri в Венеции слишком сухая, томатная паста на Piazza Navona в Риме слишком кислая, вот и в городе Комо теперь повезло с самой сухой и безвкусной фокаччей. Как вообще можно испортить фокаччу?

– Знаешь, Саш, мне тут пока не особенно нравится.

– В кафе?

– Нет, в этом городе.

– Так ты города еще не видела, мы прошли по двум туристическим улицам.

– Сейчас пройдем еще, и я уверена, что мое мнение не поменяется.

Так оно и вышло.

Нас потянуло в магазин за продуктами, что логично, потому что на горе нет продуктового магазина. Есть ресторан, в котором несколько раз обедал (извините, ел) Джордж Клуни, а нормального магазина нет. Мы купили продукты и две бутылки вина. Итальянское изобилие возмущало. Это, в конце концов, уже просто неприлично! Не могут все живущие здесь люди успеть съесть все представленное в магазине до истечения срока годности! Сыры тянутся бесконечными пахучими рядами – сколько здесь видов обычной моцареллы? А между штабелями шоколадок вряд ли можно просунуть даже лист бумаги. Десятки форм и производителей, холодильники тянутся километрами. Что это такое? Куда это годится? Как это называется? Безобразие.

Кое-как придя в себя, мы взяли аскетичный набор тех, кто голосует за осознанное потребление: две бутылки вина, два вида гриссини, сыр, еще сыр, консервированные перчики, начиненные сыром, мортаделлу, шоколадку, фисташковую пасту, вяленые помидоры, вафли, прошутто, консервированные артишоки, две упаковки пасты и две банки соусов к ним – и, стоя с этими мешками посередине города Комо, поняли, что без такси на гору не залезем. Ха! Понадобилось полчаса, чтобы осознать: «Убер» не приедет.

Но не в наших правилах сдаваться – ждем автобус. Он пожаловал спустя 40 минут. К слову, электронного табло тут не было – как и билетов у водителя. Также у водителя не было страха сбить дорожный знак, почтовый ящик, дерево, остановку, зазевавшегося пенсионера. После десяти минут гонки на выживание мы и сумки оказались у подножья нашей горы – дальше автобус не шел. Мы оглядели глумливые еловые силуэты, вздохнули и нырнули в пахнущий глинтвейном бар прямо у остановки.

– No, no Uber here, – ответил на мой вопрос о такси не слишком заинтересованный бармен, что значит, что «Убера» здесь нет в принципе. Мы неудобно примостились за барной стойкой, ткнули куда-то куртки, заказали напитки. Играла уже третья слабохарактерная американская песня. Ставить такую музыку в итальянском заведении все равно что красить светлые от природы волосы в черный цвет, добавлять кетчуп в пасту и пить капучино после двенадцати (по слухам) дня – это варварство.

Итак, возвращаемся к теме такси. Что нужно сделать, чтобы вызвать его в окрестностях города Комо? Отвечает бармен по имени Давидэ. Вот инструкция, если вдруг окажетесь в таком же затруднительном положении, как и мы.

Нужно выйти из бара «Бикьерино» на улице Чезаре Баттисти, повернуть налево, пройти немного прямо, потом еще повернуть налево – там торчит столб. Да, обычный бетонный столб, не электронный. На столбе будет написан (в каком виде – не сообщается) номер телефона. Набираете номер телефона и аутоматик войс говорит, какие цифры нужно нажать, а затем отвечает оператор.

Что ж, я оставила Сашу с напитками, а сама пошла искать столб и номер телефона на нем – и, к своему удивлению, нашла. Номер был просто написан на столбе краской. Более того, с третьей попытки мне удалось разобраться с кодами страны/города и набрать его верно. Мне действительно ответил итальянский аутоматик войс, и все, что он сказал: «Сервис сейчас недоступен, перезвоните позднее».

Смотрели ли вы соревнования по биатлону? Так вот, этот биатлонист, выплевывающий свои легкие на финише, плашмя падающий на снег, его ходуном ходящие ребра и внутренности, почти просвечивающие через нулевую жировую прослойку, все они – это я тогда. Только вместо лыжных палок в руке у меня была бутылка вина, а вместо снега – брусчатка. Была бы на спине винтовка, я бы, наверное, уже и застрелилась.

Что поделать, я каждый раз попадаю в одну и ту же глупую ситуацию: покупаюсь на вид из окна отеля или дома. И забываю о том, что обратная сторона великолепного вида – это тропа разной степени крутости, а учитывая мою физическую форму переваренной каннеллони, для меня эта степень всегда выше допустимой.

Да, деревни на горе – совсем не мое. Как и маленькие города, где невозможно заказать «Убер». Вычеркиваю их из списка возможных лучших мест для жизни. А о списке расскажу подробнее. Я составила его около года назад, и в нем всего два пункта:

1. Средних размеров город, скажем, триста тысяч жителей, который находится недалеко от моря, недалеко от гор и недалеко от столицы. Город Комо подходил идеально.

2. Милая итальянская деревня, пасторальное небо, оранжевые черепичные крыши, где-то вдалеке виднеется церковь. Каждый день отличная погода, каждый день – произведение искусства! Магазинчики, соседи улыбаются, в барах говоришь: «Как обычно». Красота!

Вычеркиваю второй пункт смело: полная чушь, особенно про соседей – как вы уже могли убедиться, радушны они бывают не всегда. Жизнь в итальянской деревне привлекательна только в мечтах.

На самом деле этот список лучших мест для жизни – часть моей концепции о счастье. Нечестно было бы сказать, что я выдумала ее сама: я, конечно, подглядывала в соцопросы или в то, что там заключили ученые в рамках исследований в Институте счастья (да, такой есть).

Фраза «Счастье внутри» звучит глупо и популистски и напоминает бегство от реальности, думала я в свои пятнадцать. Нет, может быть, оно и есть у кого-то внутри. У блаженных, просветленных, в глуши, но уж точно не у меня: я родилась раненой. В самом деле, какое счастье в хрущевке, где у тебя нет своей комнаты? Можете возразить, что, мол, неважно, какая хрущевка снаружи, важно, какая она внутри. Хорошо рассуждать, когда вам тридцать или хотя бы двадцать пять. Не забывайте, что мы говорим о пятнадцатилетней мне, и я постановила: в хрущевке его нет.

«А где тогда бывает?» – спросите вы. Американские фильмы, на которых я выросла говорят, что в комнате с окнами от пола до потолка, где чтобы охватить елку взглядом до самой блестково-искрящейся звезды на макушке, нужно задирать голову. Еще счастье есть в чувстве, что ты делаешь что-то неоспоримо важное, например, когда ты врач. «Работая по призванию, люди чаще испытывают счастье и удовлетворенность», – сообщает Институт по изучению счастья (уже сомневаюсь, что он так называется, надо перепроверить). Лично мне призвания хватило года на три-четыре. Что еще по списку? «Семья – номер один по результатам опроса населения» – факт. «Удовлетворенность местом, в котором живешь: экономическая стабильность, безопасность, климат». Звучит правдоподобно. Но наслаждаться тем, что имеешь, сложно, когда семь месяцев – зима. «Благополучие и уровень жизни» – тоже соглашусь. Помимо пунктов от ученых, имелись пункты лично от меня: языки, хобби, внешность, потому что счастье с весом семьдесят килограмм вместо пятидесяти девяти девятисот решительно невозможно. И уж точно не с таким носом.

Какую долю, если можно так выразиться, в достижении счастья играет среда обитания? Почему одни люди переезжают в другие страны и жалеют только о том, что не сделали этого раньше, а другие возвращаются? И в конце концов, в какой группе этих людей нахожусь я – в первой, во второй, или во множестве групп между? Это мне и предстоит выяснить.

Поднявшись, мы сразу же уткнулись в Миру: она выносила в общий коридор клетку с довольно упитанной желтой канарейкой.

– Ого, какой хорошенький! Добрый вечер, – говорю. И тяну палец к пушистой желтой груше. Груша таращит глазки-бисеринки и даже начинает что-то начирикивать.

– Добрый! Это она. Вдова! У нее муж был, умер.

– Он был старше ее? Очень жаль.

– Да не, просто клетка стояла на улице, дети забыли закрыть, наверное… Возвращаемся – дверца открыта, а его нет.

– Может, улетел? – Саша, по своему обыкновению, надеется на лучшее или смягчает для меня удар, тоже по своему обыкновению. Он знает, что каждый бездомный кот и каждая мертвая канарейка заставляют дрожать мою нижнюю губу.

– Та не! Они летать не умеют. Выпал, да и кот утащил, наверное.

Я смеюсь почему-то.

Мы вошли, закрыли тонкую дверь, сразу включили телевизор.

«Nostra missione è impegnato nella sostenibilità con un coinvolgimento crescente, sempre più olistico e integrato, sottolineato anche dalla certificazione…»⁴ – напевало там.

– Какой красивый все-таки у них язык! Латынь, Саша! Это латынь! Древнейший язык великой цивилизации.

Саша не слушает: он пытается уместить банки и коробки в маленький холодильник фирмы «Горение» максимально эргономично: «Как в тетрисе, ты так не умеешь».

Не знаю языка лучше итальянского. Испанский, на мой взгляд, сильно испортила буква «х». Так почитаемый многими французский – такой же большой парадокс для меня, как конфеты из лакрицы или желание некоторых людей переехать в Америку в двадцатых годах двадцать первого века. Потому что фонетически хуже французского ничего быть не может: «р» звучит так, будто в горле застряла рыбья кость, обилие «ю» в сочетании с разными согласными и куча совершенно омерзительных словечек типа «ку-ку», «о-ля-ля» и прочего… Полный речевых дефектов, какой-то влажный и слюнявый – в общем, нет. Английский вообще обсуждать не вижу смысла: простота хороша, когда дело касается банковского приложения, но не языка или кухни.

Когда «тетрис» оказался позади, мы устроились пить вино в комнате.

– Надеюсь, консулу об этом кто-нибудь доложит, – говорю.

– О том, что ты не придерживаешься осознанного потребления?

– Нет, о том, что я сижу сейчас здесь, несмотря на то, что он этого не хотел. «Меня можно остановить, только отрубив мне голову», – как пели итальянские классики.

– У тебя фисташковая паста на щеке.

– Ага.

* * *

Несколько дней в Комо пролетели незаметно, и каждый из них был похож на предыдущий. Накануне отъезда во Францию мы отправились поужинать в один из двух баров на нашей горе, тот, в котором не ужинал Джордж Клуни. В этом баре не витал тот самый европейский дух, который так умиляет многих наших соотечественников: дух экономии, если не сказать бедности.

И если на Родине этот дух в лучшем случае вызывает жалость, а в худшем – отвращение, презрение, тянущее чувство безысходности и желание поскорее отвернуться, чтобы не видеть, то иностранная, как правило, вызывает восхищение аутентичностью и стариной (даже если аутентичность состоит в том, чтобы не менять много лет назад треснувшую раковину), даже возводится в фешен-культ, как, например, манера британских аристократов двадцатого века ходить в ботинках с дырой и в одних и тех же вещах десятилетиями из соображений, одним им известных, и приобретает масштаб мировых движений, с разговорами «устойчивость», «разумное потребление» и прочее, в этих исканиях западное общество приходит к забытым авоськам, многоразовой таре, а некоторые энтузиасты стирают, например, целлофановые пакеты.

Или, если возвращаться к тем же кафе – аутентичным, с неудобными стульями и пустыми бутылками с воткнутыми туда свечами в качестве декора, где хозяин, он же повар, он же сомелье, он же официант, – такие кафе приятны в первые недели отпуска как туристический аттракцион, но абсолютно не интегрируемы в мою ежедневную современную жизнь, как я пойму позже.

Так вот, в нашем кафе на горе повар, владелец и официант – три разных человека, все раковины целые, а стены и потолок не так давно покрывали свежей краской. Мы приходим сюда уже третий раз, именно здесь я узнала, почему некоторые люди переходят на английский, когда я говорю с ними по-итальянски. На прямой вопрос улыбчивая бледная официантка ответила, что я похожа на голландку, в этом дело. Ничуть не в моем плохом итальянском. Из голландок я знаю только супермодель Даутцен Крус, поэтому восприняла услышанное как комплимент.

Владелец кафе – Луиджи, который выглядит именно так, как должен выглядеть владелец подобного заведения: подвижный, доброжелательный, но сосредоточенный на делах и немного суетливый. Он был приземистый и будто потемневший от времени, как старая винная бочка. Его жена Мария, напротив, высокая и степенная, была здесь поваром – она действительно подготовленный профессионал, работала в ресторанах в Милане, прежде чем они решились на открытие своего дела.

– Вы первые русские за долгое время здесь, – просто и прямо сказал Луиджи.

– Да, такие времена… – ответила я по-итальянски.

– Раньше русские покупали здесь недвижимость, весь берег скупили! Ходили в рестораны, были такие шикарные ужины! А сейчас… В рестораны никто не ходит, – он махнул рукой.

Я оглядела небольшое помещение: за огромным столом по правую руку от нас шумит итальянская семья, человек десять, напротив – пожилая супружеская пара, еще одна пара располагается сзади – нельзя сказать, что в рестораны никто не ходит. О чем говорит Луиджи, я пойму чуть позже, когда итальянцы начнут оставлять чаевые – все как один монетами. Мы оставим на чай 30 евро – не из самолюбования, а просто чтобы поддержать нашу честь (да, из самолюбования).

На выходе мы еще раз обсудим, как было хорошо, когда множество русских путешествовали по Италии, а я увижу на барной стойке круассаны под стеклянным колпаком. Круассаны в Италии невероятные, поэтому я никогда не упускаю возможности.

– А можно ли взять еще два круассана, пожалуйста?

– Конечно, вам какие?

– С лимонным кремом, – самые божественные, на мой взгляд, круассаны именно с лимонным кремом, важно не путать их с круассанами с лимонным вареньем или повидлом, правильные круассаны именно с кремом цвета сливочного масла, ничуть не приторным.

– Пожалуйста, возьмите! – Мария протягивает мне круассаны в крафтовом бумажном пакете и улыбается.

– Сколько с меня?

– О, нет, это бесплатно! – подскакивает Луиджи.

– Пустяки, это вам от нас, возьмите, – добавляет Мария, все так же улыбаясь.

– Я все-таки оставлю! – смеюсь я и кладу на барную стойку купюру в десять евро.

Мы еще раз поблагодарили их за гостеприимство и вышли на улицу, где значительно посвежело.

– Сколько там?

– Десять, – услышала я диалог Марии и Луиджи, проходя мимо открытого окна. Мы поднялись по крутой дороге в последний раз в это время суток, освещаемые рождественскими декорациями из окон низких двух-трехэтажных домиков из серого камня.

На следующее утро мы еще раз обошли квартиру на предмет забытых вещей, погрузили чемоданы в машину, попрощались с Мирой, как всегда многословной, стремительной и с занятыми руками.

– Вы киньте мне в чат, как вас найти в соцсетях. Будем на связи!

– Хорошо, конечно! – ответила я, зная, что ничего не кину.

Только и успели съехать с нашей горы, как тут звонок. Лика. Беру трубку.