Read the book: «Путь к Центурии», page 3
– Обещание? – спросил с удивлением Виктор. – Какое именно… Толя? Я, вроде бы, тебе… ничего пока не обещал!
– Да не дрефь ты… романтик! – засмеялся Анаптолий, отпустив, наконец, руку Виктора, – не беру я тебя на понт, а хочу помочь, как лучшему другу, попавшему в беду! Помнишь… несколько дней назад ты мне пожаловался, что у тебя возникли определенные сложности в твоих амурных делах?
– Помню!
– А я, как верный Портос, обещал тебе свое содействие в решении этой… деликатной проблемы.
– И что… неужели решил? – улыбнулся, видя сияющее лицо друга, Виктор.
– Не думаю, что совсем… любовь, как-никак! Но кое-что удалось! – ответил следователь. – Сегодня, в 15 ноль-ноль, несравненная леди Галина, лучшая пианистка славного Борска… и не только, будет ждать тебя в знакомом тебе месте – на скамейке цветущего центрального сквера. Всё, что от тебя требуется, дружок, – это умыться… побриться… надушиться французским отпадом «Hugo Boss»… и явиться вовремя, без опоздания! Остальное узнаешь от Гали. Там же и поговорите о своем дальнейшем житье-бытье!
– Круто! – не удержался от иронии Виктор, хотя сердце его уже билось в учащенном ритме. – Неужели и рецепт уже приготовил?
– Напрасно смеешься, романтик! Я же вижу, как глазки твои заблестели! – парировал браваду Виктора следователь. – А это значит – трудился я не напрасно! Поверь, Витёк, в нашей ситуации найти такое решение было… ой, как не просто! Пришлось провести несколько дипломатических встреч, найти аргументы, убедить в крайней необходимости… ну, и так далее! В общем, собирайся, продумай всё, не суетись, не нервничай излишне… и постарайся услышать Галю – она у тебя очень мудрая девушка!
Разговор с Галей
Галя действительно ждала Виктора в сквере. На ней было легкое сиреневое платьице, в черных волосах был вплетен большой красный бант в форме розы. Она была похожа на школьницу, присевшую после уроков на скамейку, чтобы насладиться предоставленной вдруг свободой и чудесным летним днем.
– Здравствуй, Галя!
– Здравствуй, Витя!
Все так, как и раньше. Только в глазах – уже иной свет.
– Я думала, ты не придешь.
– Почему?
– Не знаю. У тебя ведь сложностей много, ситуация – врагу не пожелаешь. – Галя помолчала. – Толя говорил, что ты вспоминал обо мне. Это… правда?
– Правда.
– Спасибо!
– За что?
– За память.
– И тебе спасибо!
– А мне за что?
– Другая бы не пришла… после всего.
– Тебе повезло: я – не другая!
– Знаю. Поэтому и пришел.
– То, что происходит сейчас с тобой, мне не безразлично, Витя. Я говорю это искренне. Ты должен сейчас делать то, что вы делаете с Анатолием. О другом даже не помышляй! Другого выхода ни у тебя, ни у Толи просто нет, и я об этом знаю. Поэтому главное сейчас – выполнить ультиматум… и не отвлекаться на посторонние вещи.
– Ты – не посторонняя! Нас слишком много связывает.
– Связывало, Витя. Ты не точно выразил свою мысль.
– Да как сказать… По-моему, я не ошибся.
– Ошибся, Витя. Между нами сейчас – целая пропасть.
– Я это чувствую. И не хочу, чтобы она была.
– Но она есть, Витя! Реальная… осязаемая пропасть: Оля, ее крутой папа… и ультиматум! Через все это не перепрыгнешь. По крайней мере, пока вы ее… эту милую девочку, не найдете. Я не хочу, чтобы ты сорвался однажды, совершив какой-нибудь очередной, непродуманный поступок… и погиб.
– Спасибо за человечность. Ты всегда была другом.
– Почему «была»? Я им осталась. Поэтому я здесь. Именно друзья нужны в такие минуты. Я искренне хочу тебе помочь, Витя. Говорю тебе это не как без ума влюбленная в тебя до сих пор дура, а как друг.
– Ты?! Мне помочь? Каким образом?
– Самым простым! Ты не должен уходить от меня далеко в это, не простое для тебя, время. То есть… делая все для выполнения условий ультиматума, ты должен быть… рядом со мной.
– В такой ситуации? Быть с тобой? – Виктор с недоумением взглянул на Галю. – Но… это же невозможно!
– Почему?
– Если об этом узнает Олин отец, а затем и Оля… может произойти катастрофа, о которой ты меня всё время предупреждаешь!
– Большей катастрофы, чем та, которая уже произошла, не будет, Витя. Это – во-первых. Во-вторых: время идет, события нарастают, как снежный ком, а ты продолжаешь быть… таким же самонадеянным, как раньше.
– Что ты имеешь в виду? Говори конкретнее.
– Твою любовь к этой девочке. Ты по-прежнему плаваешь в своих романтических облаках и не видишь того, что происходит вокруг тебя.
– А что я должен видеть?
– Реальность, Витя. То, от чего ты всегда бежишь, спрятавшись за свои мечты. Поэтому на главный вопрос – любишь ли ты по-настоящему эту неистовую нимфетку. – ты так и не ответил.
– Ну… допустим, для меня она не нимфетка, а вполне нормальная, со здоровой психикой, девушка. Это – во-первых! А, во-вторых: я не задавал себе такого вопроса.
– Потому что боишься задать его. Потому что не знаешь на него ответа. Тебе нужно время, чтобы ты это понял, разобрался во всем, пришел к какому-то, более-менее правильному, выводу. Но как бы ты на него не ответил, решающую роль во всей этой ситуации все равно будет играть он, Олин отец.
– Ты имеешь в виду… его непредсказуемость и крутой нрав?
– Я имею в виду, Витя, что он совсем не рад такому зятю, как ты. Мир, в котором он живет, это мир хищников, бездушных финансовых роботов. И ты среди них… со своей порядочностью и романтикой – чужой! Там совсем другие законы. А ты живешь творчеством. Ты мечтатель, фантазер, благородный наивный поклонник добродетели, отзывчивости и добра. Это два совершенно разных мира, которые никогда не сольются, не пересекутся и, тем более, не пойдут в одном направлении. Они враждебны друг другу. В том мире, где живет и процветает Олин отец, конкретный бизнес и конкретные деньги. Огромные деньги, которые нужно будет кому-то со временем оставить. Поэтому зять для него – это не мальчик с голубыми глазами, задумчиво смотрящий в небо, а его будущий реальный помощник во всех его непростых, а иногда и крайне опасных для жизни, делах. А спустя какое-то время – и возможный правитель его громадной финансовой империи! Ни по каким меркам ты, Витя, под этот гламурный стандарт не подходишь. Ты сделан из другого теста. Ты никогда не будешь чувствовать себя там свободным, счастливым человеком. Тебе не дано быть комильфо. Твоя свободная душа художника не выдержит приторно-слащавых рамок светского этикета. Да и образование у тебя… далеко не профессиональной бизнесовой акулы. Там нужно в совершенстве знать основы юриспруденции, маркетинга, иметь талант дипломата и особенным образом устроенные мозги человека, умеющего мгновенно находить выход из любой, самой невероятной, ловушки, в которую он может внезапно попасть. Ты же мечтатель, романтик, твоя сфера – творчество, художественные образы, метафора и сюжеты, которые ты раскрываешь при помощи звуков музыки, слов и таланта художника. И даже неистовая любовь Оли к тебе не спасет ситуацию! Не говоря уже о твоем слепом влечении к ней. Скорее наоборот: очень скоро именно в ней, в этой внезапной, безумной любви к Оле, взявшейся неизвестно откуда и смешавшей все твои жизненные планы, ты будешь видеть причину всех своих будущих душевных терзаний и горьких сожалений о бездарно загубленной жизни. И возненавидишь ее так же пылко и страстно, как и полюбил когда-то! Чем это всё может для тебя закончиться, ты, я думаю, прекрасно знаешь…
Галя замолкла. Лицо ее внешне казалось спокойным, и только устремленный перед собой, неподвижный взгляд темных глаз говорил о крайнем напряжении, которое присутствовало в ней с самого начала встречи.
– Спасибо, Галя… – тихо произнес наконец Виктор.
– За что? – спросила, оставаясь неподвижной, Галя.
– За правду. Ты настоящий друг!
– Не спеши благодарить меня, Витя. Настоящий друг – это тот, кто говорит правду до конца. А я этого ещё не сделала.
Галя помолчала. Затем, преодолев, видимо, мешавшее ей некоторое внутреннее сопротивление, продолжила.
– Я знаю, что тебе, как человеку крайне самолюбивому, услышать это будет не очень приятно. Но ты должен это знать. В глазах Олиного отца ты не просто смазливый молодой романтик, вскруживший голову его неуправляемой дочурке, а герой известного французского бульварного романа девятнадцатого века. Думаю, ты догадываешься какого именно героя я имею в виду?
– Галя… ты говоришь ужасные вещи. – От волнения у Виктора пересохло во рту. – Я никогда не мог бы позволить себе ничего подобного! Я не Жорж Дюруа… У меня совершенно иные принципы жизни… и ты знаешь об этом!
– Я – знаю! – спокойно согласилась Галя. – Родители знают, сёстры. Толик… ещё пара друзей, которым известен твой внутренний мир. Другие – нет! В их глазах ты именно этот… несостоявшийся унтер-офицер, светский проныра, единственный шанс которого добиться счастья в жизни – это покорение выгодных, в финансовом и карьерном отношении, дам. Да и возраст у вас совпадает, и социальная неустроенность: в 26 лет ты не получил еще высшего образования, живешь на съемной квартире, подрабатываешь в ресторане. И что бы ты сейчас мне ни говорил, Витя, как бы ни возражал, это будет лишь… полуправда. Твоё, внезапное, увлечение эксцентричной девочкой – вот что самое печальное, Витя! Вот что дало основание ее предку подозревать тебя в непорядочности и заранее рассчитанном, тайном умысле провинциального мечтателя-неудачника, ухватившегося за Олю, как за спасительную соломинку. И это не мои злобные домыслы брошенной тобою женщины, Витя. Это твердое мнение человека, который, я уверена, сделает всё, чтобы ваша связь с Олей прекратилась… как можно скорее…
Галя замолкла и сидела притихшая, напряженная, нервно теребя батистовый носовой платочек. Чувствовалось, что ей нелегко дался поиск нужных, убедительных аргументов в этом, тяжелом для обоих, разговоре.
– Да… я понимаю… – прервал наконец затянувшуюся паузу Виктор, – как бы я ни старался сейчас оправдать себя, все равно я буду выглядеть в глазах других именно этим прощелыгой… с лихо закрученными вверх французскими усиками.
Виктор помолчал, потом добавил:
– Ты, Галя, сказала мне именно то, чего мне не сказал бы никто… даже мой лучший друг Анатолий. Но мне, рано или поздно, должен был кто-то сказать эти жестокие, правдивые слова, в которых отчетливо проявляется физиономия человека, очень похожего… на меня. По крайней мере, я теперь точно знаю, как выгляжу в глазах людей… анфас и в профиль. И скажу тебе честно, Галя: ужасный, отвратительный тип сидит сейчас рядом с тобой!
– Не говори ерунды, Виктор! – решительно остановила любимого Галя. – Ты чудесный… самый лучший в мире мужчина! По крайней мере, для меня! Просто… зная твои таланты, возвышенные, благородные устремления твоей души, я не хочу, чтобы ты попусту растратил весь этот дар, потерял интерес к жизни и закончил ее в душевных мучениях раньше срока.
На глазах у Гали заблестели слезы. Она аккуратно вытерла их платочком и продолжила.
– У тебя очень хороший друг, Витя. Я имею в виду Толика. Он отнесся к этому вопросу крайне серьезно, как будто это касалось его самого, а не тебя и нас с тобой. Он всё уже предусмотрел, продумал, просчитал, просмотрел ситуацию во всех направлениях. И даже заручился согласием Олиного отца на такой неожиданный вариант. Этот дальновидный, природный игрок – я имею в виду Олиного отца – конечно же, втайне надеется, что, разыскав беглянку и вернув ее в круг семьи, ты вскоре остынешь, поймешь свою ошибку… и оставишь, наконец, в покое его ненаглядное дитя. Или – а это было бы для него наивысшим счастьем! – может произойти и такое: под влиянием времени и обстоятельств Оля вдруг сама возьмет… да и пересмотрит свое отношение к тебе. Надоест ей мучиться, переживать, бегать по чужим странам, терзать в неведении свою юную душу, и захочет она совсем другой – более предсказуемой, более управляемой ею, жизни и любви! Но если Витя… я хочу тебе в этом сейчас признаться, хочу, чтобы ты это знал: если этого не произойдет, если у вас до конца все будет хорошо, и ты останешься с Олей – я не буду вам мешать. Ни истерик не будет, ни слез! Ни попыток отговорить тебя! Наоборот: я буду даже рада, узнав, что тот мужчина, без которого я не мыслила жизни, наконец-то нашел себя, свою любовь и нужное его душе дело. А мои страдания… пусть они останутся со мной… и я с ними как-нибудь, потихоньку, разберусь сама. Так что выбор теперь за тобой Витя. Я приму, как должное, любое твое решение. Есть на свете еще девушки, для которых счастье любимого гораздо дороже собственного. Именно такая сумасшедшая идиотка сидит сейчас рядом с тобой. И от тебя зависит теперь – как с ней, этой униженной, дважды брошенной тобою, рабыней своей любви поступить: прогнать, как надоевшего котенка, или… протянуть ей, со временем, руку дружбы?
Оползень
Расставшись, наконец, вечером со следователем и загнав BMW в хорошо охраняемый ангар, Виктор шел на квартиру Оли, прокручивая в памяти последние беседы со своим спасителем и факты многочисленной информации, полученной от него только что. «Интересный наматывается клубок, – подумал он. – Ведь если Анатолий уже не один год тесно общается с этим финансовым воротилой, активно участвует в каком-то, неизвестном пока мне до конца, гигантском бизнесе, связанном с активным участием в нем Оли, значит всё, что происходило со мной в Борске, могло быть под пристальным вниманием этого вихрастого философа? По крайне мере, с того момента, когда я подарил Оле свой карандашный набросок ее портрета. Именно после этого, не сдерживая себя и не обращая внимания на реакцию окружающих, она буквально на каждом шагу стала показывать всем свою безумную влюбленность в меня. И, узнав об этих странностях в поведении чада, обеспокоенный магнат решил найти в Борске того, кто мог бы ему помочь разобраться в этом щекотливом вопросе.
Возможно, именно тогда он и положил глаз на энергичного, целеустремленного Толю, молодого сыскаря, надеясь, что тот сумеет установить над своенравной протестанткой надлежащий контроль, оградит ее от всевозможных увлечений и глупостей, а в будущем сумеет помочь ему наладить и пошатнувшиеся с ней отношения, порядком испорченные за последнее время. Ведь то, что Оля, дочка финансового воротилы, вдруг оказалась в провинциальном Борске и стала рядовой студенткой музыкальной бурсы, выглядит как явная уступка ее капризам и желанию жить, учиться и познавать жизнь самостоятельно. И эта уступка наверняка была сделана по совету прирожденного, тонкого психолога Толи. Он сразу понял, что бунт Оли имеет более глубокие корни, чем думал ее отец, поэтому решил на какое-то время развести их по разным углам. Хотя это является вопиющим, выходящим из общего ряда, поступком! Не приняты в нашем мире такие вольности – дети олигархов и сверхбогачей живут и обучаются в особом, изолированном от шумного мира, вакууме. Здесь и вечная боязнь киднеппинга, и престиж, и желание дать своему чаду возможность получить желанные „заморские корочки“, которые откроют ему в будущем все двери могучих международных корпораций и банков. А, значит, и путь к карьере. Оля, судя по всему, восстала и против этого».
На вступительном экзамене она предстала перед комиссией обыкновенным, невзрачным подростком под фамилией Загорская. В графе «родители» стоял прочерк, в графе «начальное образование» значилась средняя школа какого-то небольшого городка. Будучи членом приемной комиссии, Виктор поинтересовался у директора – можно ли принимать в техникум абитуриента с таким неопределенным социальным статусом? И получил уверенный ответ: «У дирекции к данной абитуриентке вопросов нет, документы в полном порядке!»
Теперь-то он знает причину пионерского оптимизма директора, а тогда это всё ему показалось весьма и весьма странным. Значит, можно сделать первый, любопытный вывод: все эти перемещения юной бунтарки из блистательных покоев светской жизни в провинциальный Борск состоялись, по крайней мере, не без участия моего милого дружка Анатолия. Вывод второй: добившись успешной реализации первой части плана, он, конечно же, взял на себя обязанность и по обеспечению благополучного пребывания капризного чада в Борске. Вот почему и был построен его другу, в кратчайшие сроки, удививший не только его, но и всех жителей Борска, двухэтажный офис в виде пиратской, средневековой шхуны, с подземным гаражом и вызывающей неоновой строчкой с огромными буквами над входом – «БИМ-БОЛЬ».
«Да… забавная получается история: встречаемся, беседуем, пьем пиво, откровенничаем вовсю… и он, мой дружок, при этом знает обо мне всё, а я о нём – ничего! Не потому ли этот юный Шерлок Холмс с таким любопытством разглядывал меня, словно подопытного кролика, расследуя мое дело с кражей, постоянно ухмыляясь и чего-то не договаривая? И все эти долгие философские беседы о власти, коррупции и больших деньгах – уж не размышления ли это вслух с самим собой на тему, напрямую связанную с Олей и ее могучим отцом, неожиданно попавшим в крайне тяжелую, почти безвыходную, ситуацию.
Ведь, выполняя ультиматум бунтарки, он шел на большой риск: его дочь, живя одна, могла стать лакомой мишенью для разного рода жулья, не желающего зарабатывать деньги честным трудом. Поэтому, отправляя Олю в свободную жизнь, он конечно же сделал Анатолия куратором, благодаря которому можно будет вести негласный контроль за непокорным отпрыском и осуществлять его безопасность. Возможно даже, что в городе был кто-то еще, кто помогал ему в этом? Например, тот же директор училища? Возможно, вполне возможно…» Но, в таком случае, получается, что вся история его отношений с дочкой магната и уж, тем более, их безумных ночных свиданий, могла стать достоянием этой дружной компании? Что всё это время он, влюбленный романтик Виктор Савранский, был под тайным обстрелом чужих глаз, пристально изучающих все его моральные, духовные… и даже мужские качества и достоинства?
И хотя редко, но всё же стала посещать его последнее время вдруг одна, шальная, мысль: «А не был ли этот мой, внезапный… сладкий „ля-мур“, секретным, тонко разработанным отцом Оли… совместно с Толей, планом возврата к себе, в свою семью, слишком своенравного… слишком рано созревшего, птенца? А началом этого плана и могла стать та самая… случайная встреча с Олей… в сквере, где я… не думая о последствиях, набросал ей милый портретик, о влюбленности в который… конечно же, тут же узнал ее, могучий предок! И, после моего… опрометчивого поступка на площади, немедленно прдъявил мне ультиматум, связав им воедино меня… всё с тем же своим, давним куратором Оли, – Толиком?»
От этих внезапных догадок и домыслов, обступивших его со всех сторон, Виктору стало не по себе. Ему вдруг показалось, что он внезапно попал в тягучую, вязкую среду, безжалостно и методично засасывающую его. Это напоминало невидимый гигантский горный оползень, в котором неожиданно оказался он – музыкант, художник и романтик Савранский. Оказался совершенно случайно из-за своей природной безалаберности, неосторожности и природной слабости мгновенно отзываться на неожиданный, страстный зов любви. И вот теперь эта вязкая масса неумолимо и безжалостно поглощает его, вопреки его желаниям и воле. И всё, что он может делать, – это размышлять с собой наедине, пытаясь разобраться в случившемся, и просить у судьбы хоть какого-нибудь снисхождения в будущем. У судьбы, но не у Анатолия, который тоже, как и он, может быть не волен в этом, неумолимо движущемся, потоке. И уж, тем более, не у родителей Оли…
Три почему?
Как обычно, они встретились для беседы в уютном, давно полюбившемся ресторане «Ням-ням». Следователь переждал, пока Надя откупорит принесенные бутылки с пивом и торжественно возложит на тарелку большого вяленого леща. Затем, вежливо поблагодарив свою гостериимную пассию и с хрустом переломив аппетитно пахнущую рыбину о край стола, сказал:
– Ты, Виктор, правильно сделал, что перед встречей с Андреем Павловичем, решил получить от меня небольшой ликбез по устройству современной, государственной, машины управления людьми. Олин предок не просто не любит – он откровенно презирает необразованных в этом плане личностей, особенно молодых. Считает, что это первый, явный признак коммерческого тупоумия и бесперспективности в бизнесе. Но после моей, краткой даже, лекции на эту тему тебе это, крайне опасное для нас обоих, изначальное неуважение монстра уже не будет грозить, я думаю. Дело в том, что присутствие или отсутствие в собеседнике подобных знаний он, благодаря феноменальному природному чутью, определяет мгновенно, даже мельком взглянув на визави. Так что держи свой лакомый кусок таранки, наливай полнее бокал… и слушай меня, не перебивая, если хочешь получить ответ на все три своих сакраментальных «почему?».
И тут же, не дожидаясь ответа друга, занятого подготовкой рыбного деликатеса к внутреннему употреблению, продолжил, удобно откинувшись на спинку стула.
– К сожалению, Виктор, система управления государством во всем мире крайне несовершенна. И вряд ли когда-нибудь люди добьются в этом прогресса. Почему? Потому что любой аппарат управления людьми – это всегда аппарат насилия, подавления личности. В какие бы формы он ни рядился: демократические, коммунистические, диктаторские, религиозные. Народ с пеленок приучают к абсолютному повиновению через своды законов или иных рычагов воздействия, которые, при необходимости, легко обходятся теми, кто находится на вершине власти, то есть, самими создателями.
Опутав толпу сетью гражданских, уголовных и прочих статей, постановлений и законов, виртуозно используя оставленные для себя, тщательно замаскированные, лазейки, они совершают гигантские финансовые преступления. Подобно огромным, ненасытным пиявкам, высосав на виду у всех из казны государства многомиллиардные финансы, эти умельцы плавно переходят затем в разряд олигархов – цвет и гордость любой современной нации, проповедующей демократический путь развития, как единственно верный и справедливый.
Народ же, тщетно пытаясь преодолеть вязкую тину бесконечных актов и указов, видит ежедневно всю эту беспардонную, элитную эквилибристику. И однажды, наплевав глубоко на мораль и порядочность, начинает усиленно подражать своим хитромудрым правителям, размышляя при этом так: им – можно, а мне что – нельзя?
И с этого момента начинается тотальное разложение государства, где все воруют и все называют себя при этом демократами и патриотами своей Родины. И лишь некоторые, считанные единицы с обостренным чувством собственного достоинства остаются на истинно человеческих позициях, для которых справедливость, честность, порядочность в этой жизни – превыше всего!
Но, к величайшему сожалению, они, эти единицы, эти вымирающие, словно динозавры, рыцари человеческого духа, не делают сегодня погоду в политике. И, как правило, не допускаются к управлению государством. Их мнение уже никого не интересует. Их сторонятся, не воспринимают всерьез, считают изгоями, вечно ноющими неудачниками жизни. Мораль, добродетель, любовь к ближнему – все отброшено, повержено, сметено его величеством Золотым тельцом! Он, единственный, безраздельно правит в мире, именуемом официально «международная финансовая система», будоража общество бесконечными кризисами, войнами, заговорами, террорами, лишая несчастных, измученных людей последней надежды обрести, наконец, в этой жизни такой желанный, земной покой. И вот теперь скажи мне, Виктор, может ли такая система управления государством называться совершенной? Или, изначально порочная, она призвана выполнять совсем иные функции, суть которых я изложил, надеюсь, вполне убедительно!?
Следователь замолк, не спеша наполнил стакан, но, уйдя, в себя, так и не притронулся к пенистой жидкости. Посетителей в кафе было немного. Виктор, осмотревшись, заметил, что некоторые из них с интересом прислушиваются к их разговору. Надя, сидя в уголке, тоже с любопытством наблюдала за ними.
– А теперь, Виктор, – прервал, наконец, молчание следователь, – вкратце о втором «почему?»: почему человек это делает? И что это вообще за двуногое загадочное существо, скрывающееся под блестящей, привлекательной оберткой под названием «человек»? – Следователь отправил в рот лоснящийся от жира ломтик таранки, отпил пива. – Человек смертен – вот в чем корень всех трагедий на земле, – продолжил он, с удовольствием разжевывая находящийся во рту пивной деликатес. – С тех пор, как хомо сапиенс осознал это, обретя возможность мыслить, чувствовать, ощущать окружающий его мир, время стало его другом – и, одновременно, врагом. Потому что напоминало о скоротечности его бытия. Неумолимо. Безжалостно. И чем больше человек, неважно кто – олигарх или нищий, – понимал это, тем агрессивнее становился, тем больше разрушений и сумасбродств позволял себе: в одиночку, с группой единомышленников, в союзе с целым народом. И это была месть – скрытая, завуалированная, иногда подсознательная, – несовершенству его создания. Все помыслы его были заняты лишь одним: успеть оставить на этой Земле свой след! Пусть даже путем безумия, с властью или без нее, возвести над своей жалкой плотью ореол величайшего мученика, тирана, завоевателя, мессии, развратника, убийцы… не важно кого, лишь бы взойти потом на заветный пьедестал, имя которому – вечность! Герострат, Калигула, Нерон, Македонский, Иуда, Батый, Брут, Наполеон, Ульянов, Джугашвили, Гитлер… и множество других, более мелких, безумцев и серийных убийц – разве не подтверждают их деяния сказанное мною? Да, эти идолы достигли своего – они на пьедестале истории и будут там до тех пор, пока будет существовать этот мир – но какой ценой они добилась этого? И чего стоит после всего отчаянный призыв гуманистов мира к добродетели? всепрощению? любви к людям, природе? Ведь помнишь, у Достоевского: «Могу ли я считать себя счастливым, если знаю, что где-то в мире пролилась хотя бы одна слеза ребенка?» Где они, эти мысли и чувства сегодня? Кто их повторит и, главное, – кто эти слова услышит?
Следователь замолк, пожевал оставшийся еще крохотный ломтик таранки, затем, вновь устремив на Виктора свой пытливый взгляд, продолжил.
– И, наконец, третье «почему?». Это сладкая пилюля в горьком напитке жизни – Иисус Христос! Он у всех на устах, в сердце, душе. Каждый день, каждую минуту! А почему? Не является ли это красивой попыткой человечества хоть как-то оправдать свою временность, увести себя от агрессии, призвать к смирению перед волей божьей, приучить к факту смерти, как к величайшему благу, после которого наступит истинный рай, вечное блаженство души и плоти? Ведь кто его знает: не будь религии во всех ее проявлениях, течениях и видах, не будь этого духовного целителя, этой своеобразной альтернативы безумию, периодически охватывающему обитателей планеты Земля, – возможно, человечество давно сошло бы с ума. Оно просто не выдержало бы ежечасного, ежеминутного прессинга осознания своей ничтожной возможности участвовать в процессе развития окружающего его мира. Любая жизнь пролетает мгновенно! Не успел повзрослеть – тут же семья, дети, неурядицы на работе! Постоянный, изматывающий, унизительный, чаще всего, процесс добывания денег на пропитание! А человеку заявить о себе хочется! Хочется, как и многим другим, славы! А времени для всего этого уже и нет! Прошел… проскочил мимо тебя тот, заветный, вагончик судьбы твоей – и всё! Тю-тю… Нет тебя в нем! Умчался он навсегда, помигав тебе на прощанье красной лампочкой «стоп!». И остался ты один на один со своими мечтами, страстями, наполеоновскими планами покорения мира! И таких, обманутых судьбой, – миллионы! Миллиарды! Куда ни пойдешь, куда, в какой последний уголок Земли ни заглянешь! И все эти страсти-мордасти смыкаются в огромную, с колоссальным отрицательным зарядом, энергетическую дугу, готовую в любой момент рвануть и похоронить под своими обломками весь остальной, более удачливый и счастливый, мир! Видишь, к какой беде может привести катастрофически малая протяженность человеческой жизни на Земле? Да и сама цивилизация – вечна ли она?
Возможно, в том виде, в котором мы ее воспринимаем на данном временном отрезке – да? А что потом? Не возникнет ли однажды, где-нибудь в глубине миров, гигантская межгалактическая катастрофа, которая превратит в адское пламя и пыль большие и малые созвездия и планеты, включая и крохотную Землю, единственную – я в этом уверен – носительницу цивилизации в необъятном, космическом мире звезд?
И вновь – я подчеркиваю это, Виктор – вновь на первом плане этот безжалостный, трагический момент конечности, временности, заключенный в простом, примитивном постулате: Земля, как и люди, обречена! Согласно законам развития космических тел она непременно, рано или поздно, перейдет в другое состояние, то есть погибнет. И уж кому, как не тем, кто рожден из ее недр – мыслящим хомо сапиенсам – не чувствовать это, не понимать жалкую условность внешне красивой, великолепно обставленной игры, имя которой – жизнь! Вот, Виктор, вкратце моя теория, которая объясняет, я думаю, причины повсеместного лицедейства в жизни, политике, любви, а также порочный принцип ведении государственных дел, где виртуозное умение называть белое черным достигло сегодня небывалых высот в масштабе всей планеты.
– О-о… – следователь вдруг взглянул на часы, быстрыми глотками допил пиво, поднялся. – Я, кажется, опять увлекся. Будет нагоняй от шефа, хотя… семь бед – один ответ!
Виктор тоже встал, рассчитался с поджидавшей их у стойки Надей.
– Приходите, ребята, – напомнила она, улыбаясь.
– Придем, ягодка! Готовь любимые устрицы в соусе, – ответил Виктор.
– Устрицы – не устрицы, а кое-что вкусненькое сообразим, – многообещающе подмигнула друзьям улыбчивая подружка Анатолия.
Они вышли на улицу. Ветер приятно освежил им лица.
– Я провожу тебя, если не возражаешь, – сказал Виктор следователю, чувствуя, что тот еще не договорил всего.
– Нет, конечно! – ответил следователь. Они не спеша направились вдоль уходящей к центральной площади улицы. – Тем более, что тебе, надеюсь, интересно будет узнать еще и об одной, весьма любопытной, странности в поведении хорошо известной во всем мире нации. Возможно, именно это поможет тебе до конца понять – почему народы во всем мире слепо повинуются своим горе-правителям? Возможно…
– Какой нации? – заинтригованный многозначительностью следователя, спросил Виктор.
– Какой? – следователь выдержал паузу, закурил, выпустив, не затянувшись, клуб дыма. – Речь идет об итальянцах, Виктор. Дело в том, – я узнал об этом совершенно случайно, – что их всех объединяет давняя, весьма загадочная, страсть: они любят все симметричное. Геометрические узоры площадей, дачные сады, планировка игровых площадок, пирамиды фруктов на прилавках базаров, архитектура монументальных строений, памятников, композиции картин художников – везде царит строгая, неукоснительно соблюдаемая веками, симметрия. И знаешь почему? Да, да, совершенно верно: ими владеет все тот же страх перед необузданной силой природы, всемирной неорганизованностью, стихией, случайностью… Заметь – вновь тот же мотив случайности, временности пребывания человека на Земле.
