Read the book: «Барин-Шабарин»

Глава 1

– А что, дороги-то нельзя было отремонтировать? Это не военная колдобина, это, мля, распил бюджетных денег! – раздраженно сказал я, когда мой УАЗик в очередной раз тряхнуло.

– Алексей Михайлович, я же говорил, что лучше было бы на моей Тойоте поехать, – надменно сказал мой сопровождающий, временный глава чего-то там, Константин Ухватов.

Этого ухаря приставили ко мне, когда я неожиданно решил объехать тот район, от которого и буду баллотироваться в республиканское самоуправление. Скажем так, самый «таинственный» район из тех, где проживает мой электорат. Такой эпитет район получил от меня не потому, что здесь происходят какие-то магические, мистические дела. А из-за того, что в этом регионе, уже давно освобожденном и глубоко тыловом, таинственно пропадают деньги.

Только вот тайна эта – так себе, и основана лишь на том, что все молчат: одни боятся хоть что-то сказать, другие сами на потоках сидят, третьи «хатаскрайники», которые закрывают глаза и трясутся, чтобы не потерять свое место. Все, как везде, но всё-таки здесь, в местах, где еще недавно громыхали прилеты, должно быть иначе. Для чего тогда все это, если не менять страну и не меняться самим?

Бюджет, если судить по бумагам, должен был устроить в этом регионе прямо-таки потоп из денег. Якобы потрачены уже миллионы рублей. Считается, если только листать бухгалтерию и никуда не смотреть, что деньги пошли на дороги, на расчистку и восстановление городов и деревень. И что-то и вправду сделано, по крайней мере, в отчетах красочно и эффектно представлено сугубо целевое освоение средств, какие-то фото приложены, по принципу «до и после». Первые километров десять я тоже думал, что настала справедливость в Богоспасаемом Отечестве. Такие дороги у областного центра положили, что и в Москве-то далеко не везде так. Ну красота!

А потом… Я смотрел на детализацию проектно-сметной документации – и где-то на десятой странице у меня прорвался смех. Как же нагло воруют! Достать такой документ вообще получилось только потому, что такой вот, как и я, с незамутненным сознанием и не повязанный в коррупции, пришел в республиканскую администрацию. Он там теперь воюет, в кабинетах, и не понять, где легче: в бою есть враг, он осязаемый, его видно, а здесь, вроде бы, и свой… Как у Владимира Семеновича: «И не друг, и не враг, а так…» Или все же выходит, что именно враги, а не так?

Но не все плохо, вот и программа «Время героев» заработала. И это можно было бы назвать той самой магией, ведь, окунувшись в болото государственного управления, я понял, что в России могут буксовать любые программы, что направлены на уменьшение мест для водопоя у реки с национальными доходами. А мест там теперь поубавится, если хотя бы двадцать процентов честных людей придет. Тех, кому за державу обидно – и поэтому мзду не берут.

И вот когда понимаешь, что есть еще кто-то, кто ранее сражался на поле боя, а теперь готов биться за будущее страны, становишься еще более требовательным к самому себе и к своим поступкам. Начинаешь верить, что не один, что можно очищать от скверны страну. Так что, как только я был включен в списки ведущей партии России, посчитал своим долгом знать, от какого региона страны я буду избираться в республиканский парламент.

Воевал я несколько западнее, хотя и в эти края заезжал. Так что в другом регионе на пузе прополз, может, и больше ста километров, там знаю каждое дерево, сарай или гараж, что были укрытиями, а теперь здесь хочу так же изучить новый театр действий.

– Костя? А вот здесь написан функционирующий магазин. В него поставки какие-то были продуктов социальной корзины? Где магазин? – спросил я у сопровождающего.

– Вражеский дрон недавно разнес. Мы строим, а они разрушают, – отвечал явно раздраженный Ухватов.

– И бьют только по отстроенным зданиям? Ну да, там же склады боеприпасов и пункты управления. Верю! Но тогда почему в ворохе документации нет оценки повреждений и сметы от головного застройщика по восстановлению? Это же объект первостепенной важности, – продолжал я наседать на бывалого чинушу.

– Магазин есть рядом, здесь, в квартале. Людей-то всего вернулось в дома – примерно две тысячи, это раньше проживало более пятнадцати, – отвечал Ухватов.

В принципе, можно было уже особо ничего и не спрашивать. От того, чтобы не оказаться на больничной койке со сломанной челюстью или еще какой-нибудь частью тела, этого хлыща отделял разве что курс психологии, который мне пришлось выучить во время учебы в проекте «Время героев».

Там уж больно сильно напирали на важность психологии и этику деловых отношений, хотели, видимо, научить воинов сдерживаться, не силой дела решать. Ну, ладно. Но то, что я подам запрос в Следственный Комитет на проведение аудита – к гадалке не ходи. Это теперь часть моей работы, и, если есть возможность не кулаками или автоматом решать вопрос, а в правовом поле, то это нужно делать. Государство – это система, но не хаос! Это нам так же успели внушить.

– Гуманитарка хоть по списку или тоже спиз… – все-таки не всегда помогает выученный курс психологии и этики деловых отношений, ну прет назвать вещи своими именами, особенно, когда эти имена сплошь матерные.

– Не извольте беспокоиться, пакеты с гуманитарной помощью строго по списку, – ерничал сопровождающий.

У меня не было времени на то, чтобы перепроверять каждый пакет с продуктовым набором, средствами гигиены и лекарствами. Это ведь были даже не пакеты, а ящики. Деньги на эту помощь были выделены моей партией, которая проплатила и некоторым организациям за то, что гуманитарка дойдет до адресата. И как мне ехать в «буханке», не забив ее полезным грузом? Я бы и Ухватова выкинул, как бесполезного, но… этика деловых отношений.

– Едем в магазин, – решительно сказал я.

– Алексей Михайлович… – мой сопровождающий замялся. – Здесь до сих пор могут летать дроны. Мы же с вами даже без бронежилетов.

Я посмотрел на Ухватова, чуть прищурившись. Если бы кто-то из моих близких увидел этот прищур, то мог бы уже кинуться уговаривать меня успокоиться и не пороть горячки. Такая вот у меня привычка – чуть прикрыть левый глаз, будто целюсь. В это время я был готов бить или даже убивать.

– Ты, Федя, лучше рот уже свой прикрой, – нарочито спокойно, даже медленно сказал я. – Целее окажешься.

– Я не Федя, – инстинктивно вжимаясь в кресло, сказал Ухватов.

– Скажу, так будешь Федей, – настаивал я, сжимая пальцы в кулаки.

– Э-э, все, хватит, я понял. Ты же не думаешь, что на тебя управы не найдется? – говорил Ухватов, выставляя руки вперед. – Поехали обратно. С тобой поговорят люди, и ты все поймешь.

– Я уже все понял, – считая в уме, как советовал психолог, сказал я.

Не нужно было даже учиться у опытных менеджеров, участвовать в семинарах и конференциях, чтобы понять, что здесь творится. Пилят бюджет, списывая потери под боевые действия. А еще, я в этом полностью уверен, гуманитарка, которая идет и по бюджету, и со стороны многих организаций, рассчитана на более чем две тысячи человек, а волонтерская так и вовсе может дербаниться сразу по выезду в регион. А я не заметил ни одного новоиспеченного гражданина РФ. Тут и двух-то тысяч человек не проживает.

На одного человека по бумагам приходится в день порядка полутора тысяч рублей. Не так уж сложно подсчитать, что если гуманитарку не раздать, или отвезти не государственную, а волонтерскую, в день только на этом выходит чистоганом сумма около трех миллионов. Пусть из этих денег миллион уходит на действительную помощь, что вряд ли, но даже так за месяц некоторые личности могут наварить миллионов шестьдесят рублей. Учитывая воровство из целевых средств, направленных на восстановление города и деревень, дорог, для социальных выплат людям, которых здесь и нет… Воруются очень, очень большие деньги. Кто там со мной поговорит? Нужно приезжать сюда сразу с бойцами и просто брать всех и крутить.

– Покажи мне хоть одного человека, – потребовал я. – Где кто-нибудь из тех двух тысяч?

– Значит, ты из тех, кто наивно думает, что мир изменчив к лучшему, что красота его спасет, или сила в правде? – задумчиво и даже несколько сочувственно сказал Ухватов. – Поехали, покажу таких же упертых. Вернее, одну упертую – бабку с детьми.

В глазах моего сопровождающего впервые я увидел человеческую эмоцию, из тех, что из скотины превращает существо в человека. Наверняка и он когда-то хотел быть честным, желал изменить мир, сделать что-то нужное и полезное. Но вот появились такие «ухватовы», которые дали денег, подсадили на власть, как на наркотик. Где-то припугнули, где-то подставили, извечный «кнут и пряник» сработал, и сам Ухватов сдался, стал частью гнойника. Ведь порой достаточно одного проступка, ошибки, чтобы полностью подмять свою совесть и честь под систему.

Только я смотрел смерти в глаза и уже видел, как старуха замахивается косой. Меня уже пугали, меня уже ломали, и я выстоял. Сложно представить, что такое они могут выкатить, чтобы я все-таки из Энакина Скайуокера превратился в Дарта Вейдера.

Болевые точки у меня, конечно, тоже есть, правда, далеко отсюда, на Алтае. Там мама, сестра, ее непутевый муж и подрастающий сорванец-племянник. Но туда даже длинные руки здешних воров вряд ли дотянутся. А дотянутся – так их обрубят и не подумают даже извиниться. Соседи у меня суровые, да и сестра стреляет неплохо, и не только из охотничьего оружия. Было дело, даже рвалась со мной на контракт, несмотря на то, что сыну три года. Так что любого чужака там встретят, а после жаркой встречи – высушат.

Мы продвинулись еще на километров десять, заехав в какой-то дачный поселок, прежде чем Ухватов попросил меня сбавить скорость. Сопровождающий начал отсчитывать дома и морщить лоб, видимо, чтобы вспомнить нужный номер. Такие телодвижения говорили о том, что он здесь нечастый гость.

– А вот, за этим зеленым сараем у них дом! – обрадованно, словно нашел клад, выкрикнул Ухватов.

Проезжая мимо тех строений, которые вдруг появились следом за коттеджами и новомодными дачными домиками из фанеры, я был удивлен архитектуре. Здесь располагались дома в два, а то и три этажа, деревянные, такие, что показывают в фильмах про девятнадцатый век или как минимум начало двадцатого. Конечно же, многое было разрушено или покосилось. Однако складывалось впечатление, что серьезных боев именно в этом дачном поселке, наверняка бывшем ранее частью местечка или большой деревни, не случилось. Иначе приставка «полу» в слове «разрушено» была бы неуместна. Такие застройки, если в них засел противник, разносятся в щепки. Между тем, война тут, кажется, своя была.

– Только тут уж ты сам. Там бабка неадекватная, – сказал Ухватов. – Тем более, что мне нужно сделать кое-какие звонки.

Я достал свой сотовый телефон, посмотрел на отсутствующие показатели сети, удивленно поднял глаза на Ухватова.

– У меня спутниковый. Спецсвязь, – злорадно ухмыльнувшись, мой сопровождающий достал аппарат и стал вертеть его в руках. – А что, такую игрушку не выдали? Не положено?

Я не стал обращать внимания на ужимки Ухватова. Хотя вопросы к некоторым людям, которые утверждали, что здесь и связь мобильная уже налажена, и рация сработает, были. Не добивает, словно глушилки работают. Но РЭБ далеко отсюда, фронт – почти за триста километров, складов и каких-либо важных объектов тут нет.

Взяв ящик с гуманитарной помощью, я направился к двухэтажному дому.

– А ну, стой! – не дойдя до двери метров пять, я услышал требовательный голос.

Женский, но явно принадлежавший старушке. Прямо представился образ такой бывшей сотрудницы НКВД, которой сам Судоплатов руку жал, или не руку, а что иное. Хотя зря я так о таких людях со своим казарменным юмором. Это кремень, а не люди. Может быть, только этого я всегда и боялся – быть недостойным таких вот стальных людей, их подвигам той войны, на которые мы равняемся и сейчас. И не без основания.

– Я пришел с помощью. Впусти, мать! – сказал я, ставя ящики на землю и поднимая руки.

Прямо-таки знал, что на меня направлен ствол. Чуйка, развитая на войне, никуда не делась.

– Слышь, сыночек! – отозвалась бабуля. – Всех тех, кого рожала, знаю поименно и в лицо, как это ни странно. А вот тебя не рожала. Или пьяная была, что не помню. Дак не пью ведь, как в пятнадцать годков бросила пить, так и не пью. Какая я тебе мать?

А бабка-то с юморком!

– Так в дом-то пустишь? – спросил я, улыбнувшись.

– Тебя впущу. А того хлыща, что сейчас по телефону названивает, пристрелю, если к двери подойдет. Я, знаешь ли, милок, за свою долгую жизнь научилась дерьмо не только по запаху отличать, но даже по походке. Выложи все из коробки, я видеть должна, с чем в дом ко мне заходят! – говорила женщина, и ей даже хотелось подчиняться.

Причем дело не только в некоторой комичности ситуации и в том, что я под дулом огнестрела. Есть такие командиры, которые своей энергетикой сразу же дают понять, что люди они стоящие и за ними можно идти. Похожее чувство возникло у меня по отношению к хозяйке дома. Даже и не рассмотрев эту престарелую валькирию, я проникся к ней уважением. Ухватов, вон, откровенно боится старушки. Он сволочной, а такие должны бояться.

– Бабуля… – попытался я сказать, но был вновь перебит женщиной, которой явно не хватает общения.

– Не знаю, был ли у моих сынов такой отпрыск. Какая я тебе бабуля? – вновь одернула меня женщина.

В этот раз я уже рассмеялся.

– Так скажите, как к вам обращаться? – попросил я.

– Зови Марией Всеволодовной, – ответила «бабуля».

– Язык сломать можно… Всеволодовна, – сказал я, начиная выкладывать содержимое ящика.

– А это тебе еще тест на трезвость. Я женщина строгих правил, пьяному дверь не открою, будь ты хоть гусар Сумского полка, – продолжала балагурить старушка.

Когда все пакетики, пачки с крупами, хлеб, масло, шоколад и колбасы были выложены, дверь отворилась. Я понимал, что дверь открывает не сама бабка Мария, которая занимала позицию у окна второго этажа, но, когда увидел того мальчугана, что с грозным видом смотрел на меня, несколько опешил. Не может у ребенка лет семи быть такой серьезный изучающий глубокий взгляд.

– Проходите, – серьезным тоном сказал мальчуган, уступая мне дорогу.

Девчонка лет тринадцати в это самое время держала меня на прицеле охотничьего ружья.

– Позвольте дать вам совет, – сказала девчонка. – Даже не начинайте разговор о том, чтобы мы уехали. Не вы первый, не вы последний. Но мы от бабушки никуда не уедем. Никаких детдомов и распределителей!

Последние слова прозвучали, как лозунг на митинге.

– Да я, собственно, не за тем. Хотя в упор не понимаю, почему вы здесь живете, – сказал я.

– А чем плохо-то, милок? Еду привозят, можно жить. Жить, знаешь, мил человек, можно всегда. Я в одну войну жила да немца била, выживем и нынче. Нынче оно ж сытнее, вон какую колбасу принес! А икорки с фуаграми чего не захватил? И это… дальневосточного краба с ебстерами? – говорила бабка, спускаясь по лестнице, но не опуская автомат, легендарный АК-74.

Несмотря на то, что женщина была действительно стара и выглядела даже старше восьмидесяти лет, Мария Всеволодовна крепкая старушка. По ней сразу видно, что в молодости была такой красоткой, что мужики штабелями ложились. Учитывая язвительность и юмор – женщина-огонь, хвосты мужикам подпаливала не раз. И только одно диссонировало во внешности и манере разговора – от этой женщины тянуло интеллигентностью, воспитанностью. Она уж точно знает, «ебстер» – это «лобстер», а еще, наверняка, может часами декламировать хоть Фета с Блоком и Есениным, а хоть бы и Шиллера со Шекспиром.

– Как живется вам здесь? Неужели гуманитарная помощь перекрывает все нужды? – спросил я, когда мне дулом автомата «предложили» присесть.

– Ты шутить изволишь, парень? Живется скверно. Это еще хорошо, что печку так и не разложили, все оставляли на «черные времена». Вот и отапливаем нынче дом. Я прочистила трубы, так что теперь мы по старинке. Дров просила, так и не привезли, все еду пихают да лекарства. У меня аспирина с активированным углем – на десять жизней уже. Понятно, зачем уголь активированный дают, это как приложение к вредной еде, а аспирин куда девать? А деткам бы витаминов каких попить. Собираем ветки вокруг да по домам соседским дерево выискиваем, чтобы топить печь. Мы ж не одни, поделили, так сказать, зоны ответственности, – рассказывала женщина.

Дети подошли к бабке и, не стесняясь, стали прижиматься к ней, словно ища защиты, искренне обнимая. И было понятно, что эта женщина защитит. А еще редко встретишь такие отношения, когда родственники не стесняются обняться, положить голову на плечо. Это хорошие, правильные отношения. За ними стоит огромная работа и любовь.

– Почему не хотите уехать? – задал я в очередной раз тот самый вопрос, который вертелся на языке и который всё равно никуда было не деть.

Просто этого я так и не могу понять. Детей заберут? Такая живая бабуля явно не допустила бы этого, она хоть с автоматом, хоть через кабинеты, но добилась бы своего. Здесь что-то еще.

– Мне, парень, девяносто четыре года, – говорила бабуля, а я ловил себя на мысли, что и не помню, когда так удивлялся.

Девяносто четыре года! Это какой стержень у этой женщины внутри, какой характер и закалка!

– Ну все, парень, хватит очи свои выпучивать, – продолжала Мария Всеволодовна после небольшой паузы. – Я прапрабабка этим сорванцам. Так уж вышло, что Господь не прибирает никак. И лучше бы забрал меня, чем внуков, детей. Кто так помер, а внук и правнуки, их у меня трое было, те там… так и остались, – она махнула рукою вдаль, явно имея в виду, что они погибли недавно, на СВО. Детки вот теперь со мной. Прожила долго, да только от рода нашего и остались двое деток. И что, их в детский распределитель, а меня куда – в дом престарелых? Нет, лучше так.

– А образование как же? – привел я аргумент, но так, механически, на самом деле я не собирался убеждать бабулю уехать, как говорили, в цивилизацию.

Я собирался сделать так, чтобы цивилизация приехала к бабуле.

– Образование? – усмехнулась Мария Всеволодовна.

Женщина кивнула своим детям, и те произнесли что-то на французском, и явно не простые фразы из учебника —, я его в школе изучал, но здорово подзабыл. Потом они стали говорить на английском и перешли на немецкий.

– Все, хватит! А то как услышу немецкий язык да посмотрю в окно, словно наваждение какое, так и хочется отстреливаться от фашистов, – бабка улыбнулась. – Не только языки мы учим, по физике Настюшка уже прошла материал до десятого класса, так и по всем иным предметам. Так что образование… Я когда-то директором школы работала. А помощь… ты бы солдатикам чего передал. Фронт отодвинулся сильно, уже и не слышно выстрелов, но где-то ж воюют еще.

Я слушал эту женщину и ловил себя на мысли, что она мне настолько импонирует, столько в ней скрытых тайн и силы, что тут нужен фильм – не меньше. Таких сильных людей в пример необходимо ставить. Телевизионщики и журналисты роют землю, чтобы найти, как это нынче называется, контент. А здесь такой типаж, такая женщина, которая и Великую Отечественную войну прошла, и теперь держится. Пусть была девчонкой тогда, но уверен, что партизанила, это как минимум.

Одну войну перетерпеть, чтобы снова оказаться под ударом и потерять родных? Но не клянчить помощи, жить, насколько это можно, полноценной жизнью, учить правнуков так, что они в любой гимназии звездами станут. Мощно.

Чай был вкусный, вообще в некоторых продуктовых наборах можно встретить такие продукты питания, что хочется посмотреть в глаза тем, кто формирует эти пакеты и ящики. Ну, зачем тут консервированный дальневосточный краб? Зачем черная икра? Что это? Купить людей дорогой едой хотят? Так лучшее, что нужно сделать – это принести сюда жизнь. Магазин загрузить товарами, социальные пособия начислить, привезти медиков, а надо, так и актеров, чтобы люди полностью осознали – они нужны.

– Варенье-то откуда? – удивился я. – На гуманитарном сахарке?

– А ты не зубоскаль! Вареньице еще довоенное! – сказала Мария Всеволодовна, видимо, ожидая моей реакции, что лакомство просроченное.

Не дождалась и ухмыльнулась, протягивая свою ложку к изящной вазочке с вареньем.

– Расскажите о себе, пожалуйста! – попросил я и приготовился слушать увлекательный рассказ.

Партизанка, как я и предполагал, в Конторе поработала, потом поняла, что мало уделяла внимания семье, и стала склеивать семейную фотографию, примиряя детей, собирая их вместе. А после – развал страны и всё вот это…

– Ты бы не верил этой сорвиморде, – сказала бабуля, когда кратко (уверен, что многое скрывая и недоговаривая), она рассказала о своей жизни. – Этот был у меня, так я чуть не пристрелила его и тех, кого он привез. Все бумажки просил подмахнуть какие-то да паспортные данные туда переписать, спрашивал о соседях. Я старая, но в маразм не впала, Бог миловал. Там, по бумагам этим, и дом мне отстроили, и дорогу тут провели, и генераторы, чуть ли не в золоте с бриллиантами, выделили – десять штук! Иные сельчане-то и подписывают. Тут такие деньги воруют!..

– Знаю, Мария Всеволодовна, уже знаю. Я исправлю это, – как мог твёрдо сказал я.

– Исправишь? Ой ли. Ну, да Бог тебе в помощь, парень. Тут без Божьей помощи не совладать, – заметила хозяйка дома.

– А это кто? – я заметил большую фотографию на стене.

Красивая, просто глаз не оторвать, женщина, одетая в платье явно дореволюционного покроя. И пусть Мария Всеволодовна – уже заметно пожилая дама, но явно не она запечатлена на снимке.

– То бабка моя. Вот где красавица была! Тоже прожила долго, все Бог не мог прибрать, – сказала бабуля. – Судьба у нее… Не легче моей была. Во все времена есть, парень, белое и черное, и много-много серого.

– Алексей Михайлович! Алексей Михайлович! – орал-надрывался на улице Ухватов, перебивая Всеволодовну.

– Иди, ответь ему! – сказала бабуля. – На порог своего дома я этого прохвоста вороватого не пущу, если только чтобы кастрировать. Подступает голод к гландам… Только будто бы на пире, ходит взяточников банда, кошельки порастопыря.

Она еще и Маяковского цитирует.

Я вышел во двор и улыбнулся. Прячась за деревом, мой сопровождающий буквально трясся от страха. Небось, бабуля уже стреляла в этого ухаря, вот он и помнит.

– За мной машина приедет. Нормальная машина. Тот, с позволения сказать, автомобиль, на котором мы прибыли оставляю. Вы возвращаетесь? – говорил Ухватов, и тон его мне показался странным.

Он словно просил прощения у меня. Что? Совесть проснулась, что бабулю использовать хотел для собственного обогащения? Я и сам был не прочь как-то избавиться от сопровождения, а то этот все канючит: туда не ехать, сюда не ходить. Хочу сам окунуться в атмосферу происходящего, понять, что людям нужно в первую очередь, чтобы уже завтра-послезавтра вернуться и дать это им. Условно, конечно, завтра. Я не такой уж идеалист, чтобы верить в скатерть-самобранку или в волшебную палочку. Даже если засучить рукава, так сразу всё не появится.

Ухватов уехал, за этим деятелем приехал прямо-таки гелендваген. Ну, и черт с ним! Главное, что оставил мне телефон спутниковый, так что на связи буду.

– Еще чаю? – впервые улыбнувшись, спросила Мария Всеволодовна. – Тут у меня примус есть, а еще чего-чего, а печенья навозили нам столько, что и растолстеть можно.

За непринужденной беседой я чуть не пропустил приезд машины, даже двух автомобилей. Выглянув в окно, я испытал очередной диссонанс. Дорогущий двухсотый “крузак” с новейшей, которой и у военных единицы, антидроновой защитой. Ну, а рядом побитая, причем, не войной, а жизнью и плохим уходом, “Газель”.

– Дети, в подпол! – скомандовала бабуля, снимая автомат с предохранителя. – Опять этот упырь.

– Кто это? – спросил я, внутренне готовясь к неприятностям.

– Э, старая! Гуманитарка подоспела! – кричал тем временем “упырь”.