Сухой лист

© Валерий Антипин, 2022

ISBN 978-5-4483-6783-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Над крышами домов ползла туча, похожая на паука, покрывая тенью кварталы. Она закрашивала стены, поляны, почти высохшие кусты и деревья. Гнала солнечный свет, торопила людей прятаться в подъездах, под навесами, подниматься на верхние этажи зданий. А с лестничными площадками проблема, дверьми и окнами, и полом, отоплением. Проблемы не только с жильём, но и с пищей. Скважина одна на всех и живущим людям в районе воды недостаточно. На ночь её герметично закрывают, и не один человек в округе даже не посмел что-либо предпринять для захвата. Каждый понимает, к чему это приведёт. Приходят чужаки, но долго не задерживаются. Есть у них на этот случай не оправдание, а вполне здравая мысль. Беглого взгляда бывает достаточно, чтобы не задерживаться. Возможно, поэтому остался Савва, его соседи и те, кто в других домах. Он здесь с детства и незнакомцев не жаловал. От них одни беды и убытки. А последний год к ним никто и не заглядывал.

Трущобы отнюдь не лучшее место для создания чего-то основательного, но они тянулись на многие километры. Никто не призывал к чему-либо, не обещал удивить. Бескрайность разрухи уже никого и не пугала. Как-то всё перемешалось и осталось таковым, каким и видел его сейчас Савва. Хорошо, плохо, сказать он не мог, потому, что сравнить было и не с чем. Дни вовсе не однообразные, но цель одна на месяцы. Ресурсы уменьшаются, да их и никогда не хватало, народу в районе поубавилось, и отток населения заметно продолжался.

Туча добралась до его дома, навеяв грусть.

«Скоро и в нашем доме никого не останется. Совсем. Как же мне обидно, видеть угасающий двор, худых и скрюченных людей, живущих без обнадёживающих слов и обещаний, тех самых, что хоть как-то тормозили злобу и ярость. Они поселились и здесь, среди обманутых и брошенных, но грустно не от этого. Вкалываешь до заката, а ничего не исправляется».

Так он подумал, но на деле чувствовал что-то худшее и щемящее тело.

«Надо уходить и нечего раздумывать».

По контуру строений появилась яркая полоса света. Опала солнечной волной со стены дома напротив, будто водопад и быстро покатилась, наступая на тень. Полоса расширяясь, занимала площадки земли, бетонные выступы, разливалась по асфальту.

А туча, поджав распадающиеся кучевые лапы, плыла по небу дальше, закрывая солнце и отбрасывая тёмное пятно на другие участки квартала, собиралась излиться дождём.

Савва прищурился, когда солнечные лучи брызнули ему в лицо.

«Настроение меняется почти также, – ворошил мысли он. – Сытость на голод и жажду, маленькое желание на ещё большие желания».

В природе совершился переворот, изменивший пейзажи и естественное течение. Ход развития ставший разрушительным для всех и всего, о котором не говорилось и умалчивалось, преобразовался в неуправляемый и стихийный процесс. Кто запустил его, Савва не знал, но он был уверен, что ответить придётся, а пока отвечают только те, которые к нему не имеют никого отношения. Отвечают не справедливо, жизнями и убогостью.

«Безумные желания, делают безумным мир», – подумал Савва.

Маховик новых времён безудержно завращался, меняя облик мегаполиса. Кучки людей доживали свой век. Вымирали тысячи, приспосабливаясь к изменениям. Были и такие, кто упирался наступившему хаосу и переменам, тянущим в яму без дна. Он был одним из них, как и окружающие его знакомые, но они уткнулись, добрались до той стены, которую им не сломать. Кольцо слизи неумолимо сужается, перешеек на днях сомкнётся и им уже не выбраться.

Савва потянулся, вытянув руки по бокам, и зевнул. Приятно нежиться, купаться в солнечных лучах, ставших редкими. Хоть минуту, две, а может случиться так, что и их не будет через минуту, ни завтра, ни через месяц. Нестабильные времена. Оно и не было стабильным – время. Всегда что-то происходило и менялось, только не для всех.

Комната, где он жил уютом не отличалась. Было на чём поспать, чем укрыться, где хранить скудные запасы и особенно воды. От бывших полезных вещей ничего не осталось, а им казалось, что вот-вот, несколько открытий и звёздная пыль покорится, какие-то энергии, вселенские пути. Технологии для большинства теперь забыты, не доступны, но молва разносила слухи, о каком-то «Центре». Где он находился, никто сказать не мог. «Центр» притягивал взоры людей, манил к себе, вселял в их сердца надежду. Савва и в этом сильно сомневался. Ничего такого нет, всё это обман и быть правдой не может, но задумка вырваться из трущоб, нет-нет да появлялась у него.

– А ведь где-то сохранился уголок, там и дышится легко, живётся, делается всё по-другому, – шепнул он себе. – И это совсем не в «Центре».

Вот и сейчас задумка объявилась, и завертелась красочными образами, запустив нити с крючками, потянула к себе, обещая свободу и счастье, человеческие законы и принципы, о которых уже не вспоминали. Тянуть с уходом нельзя и вопрос далеко не в этом. Кто и куда пойдёт дальше? Савва ещё не решил. И как он может решить? В любом направлении разруха и всё-таки его грела мысль, что она не везде.

Солнечный свет пропал и серая тень темнее прежней, накрыла квартал. На лицо Саввы брызнули капли. Он закрыл прозрачным пластиком окно. Щёлкнули зажимы, прижав его к раме. Савва посмотрел вдаль, вернувшись в действительность. Вот они – его свобода и счастье, дни, полные скупости и мрака. А что там вдали? Взгляд от горизонта не отрывался. Видел он его сотни раз. И днём, и ночами, при рассвете, но никогда таким, каким-то вызывающим. Савва даже наклонился вперёд, а, очнувшись от наваждения, мотнул головой.

«Ну и ну!», – подумал он о внушениях.

Зашуршал дождик. Струйки воды, пересекаясь, потекли кривыми дорожками по пластику. Затем шуршание дождя сменилось на шлепки. Пластик подрагивал, а вода превращалась в негустое и васильковое желе с зелёными вкраплениями.

Савва отступил от окна, сделав несколько шагов в глубь комнаты. Потерев лицо ладонями, осмотрел руки. Ничего склизкого на них не было. Тут не только о гипнозе задумаешься, но и о таинственных силах химии.

– Дождались, – проговорил он.

Всегда начинается с обыкновенного дождя и немного погодя вода меняет свои свойства каким-то непонятным образом. Такое происходит редко и странно то, что это случается на территории нескольких районов. Состав веществ различается, цвет у них разный и густота. Которые действую на птиц, растения и насекомых, какие на людей. А серо-коричневые осадки, попав на кожу, разъедают её. Тело покрывается язвами, кровь не сворачивается, кости размягчаясь, начинают гнуться как прутики. От малейшего ветерка человек колышется, падает. Пролежав около часа, растекается слизью по поверхности, чем бы это ни было, а потом медленно застывает, оставаясь причудливой формы панцирем. Был человек, стал холодцом, а после чем-то твёрдым неизвестного происхождения. Так же плавятся деревья и перерождаются все живые организмы.

Савва сталкивался с таким явлением и сейчас, наблюдая как пластик, покрытый зеленоватыми расплывшимися пятнами, подрагивает. Он боялся того, что крепления не выдержат и слизь беспрепятственно зальёт комнату. Придётся искать новое жильё и сделать такое до вечера, у него не получиться. Не превратиться бы ему в панцирь прямо в комнате, где-нибудь в углу.

«А куда? – задался вопросом Савва. – Куда сейчас деваться!».

Комната его вполне устраивала и доброжелательные соседи, которых ни так уж и много. Не хотелось никого из них расстраивать, но если обсудить вопрос серьёзно, уезжать им некуда. «Центр» возможно и выдумка, очередная уловка для обречённых людей. Через десять, пятнадцать лет мегаполис станет иным. С другими существами и растениями, продолжит свою и чуждую жизнь. Передумай об этом хоть с десяток ночей, ничего не придумаешь.

Ядовитый дождь льёт здесь впервые. Всё обходил стороной и где скинет ношу туча, заранее не определишь и не угадаешь. Что ж и до них очередь дошла. Хочешь, не хочешь, а уходить необходимо. Переждать наплыв слизи и уматывать.

«Теперь точно не задержусь, – подумал Савва. – Никто меня не удержит. Жалко трудов, но ничего не поделаешь».

2

В окно ударил сверкающий фиолетовый комочек. Он не скатился по пластику, а прилип к нему. Разбух и сжался, завибрировав с равномерным ритмом. Вздрогнув, с опаской глянув на него, Савва проговорил:

– А я слышал, что пришельцы покрупнее.

Комочек, будто понял сказанное и зашевелился. Его окружало свечение, внутри которого перемещались и вспыхивали белым, едва заметные точки. Приглядевшись, Савва заметил, что их движения строгие, вычерчивающие в пространстве узор.

Шлепки за окном прекратились. Ни капели, свежести с прохладой. Васильковая слизь подсыхала на глазах, шелушилась и осыпалась, сметалась ветром с пластика, бетонных стен. Что ни говори, а высыхала она быстро. От температуры это свойство не зависело. Оставалось подождать, из помещения не выйти. Очевидно, требовалось что-нибудь живое для его сохранения. Без этого взаимодействия оно гибло. Савва и был тем подходящим материалом, как впрочем, и растительность.

– Пыли в городе и без тебя хватает, – сказал негромко он, наблюдая, как цвета слизи становятся серыми, превращаясь в крошево.

Свободных от неё участков осталось мало. Деревья и трава так же зеленели, но это уже были другие деревья, другая трава, птицы, цветы. Существовать в мире, где меняются внутренние структуры и химия тел, способы питания и размножения, не представлялось возможным. Савва и не мечтал о смерти у открытого настежь окна под пение соловьёв, пусть и пропитанной потом постели. Не мечтали и другие. Вот и их двор накрыло, тот, что слева и справа. А он, было, потешил себя весёлой мыслью, что таких туч больше не будет и кольцо не сомкнётся.

Сияющий шар комочка увеличился, а сам он уменьшился до размеров крупной горошины. Прозрачный фиолет пульсировал, и Савве показалось, что он его видит и сканирует. Ощущалось покалывание на лбу и животе. Он сделал шаг назад.

«Когда же ты засохнешь», – подумал с надеждой Савва.

Шар блеснул в ответ фиолетовыми лучами. Точки бешено запрыгали в нём, но, успокоившись, восстановили узор.

Пластик не бронированное стекло, хотя и прочный, не листовая сталь, никакой-нибудь сверхпрочный материал, но до сих пор ещё не треснул и не оплавился. Савва об опасности исходящей от фиолетовой сферы догадался. Он не учёный, находиться с ней в одном помещении ему не хотелось. За открытиями и сенсацией не гонялся, и речь об экспериментах не шла. Остаться бы только таким, какой есть, без изменений. Поглядывая на горошину, он стал укладывать вещи в сумку.

– Месяцем раньше, месяцем позже, – бурчал он.

Фиолетовая прозрачность перемещалась по всей площади пластика, отыскивая щель. За окном посветлело, появились полосы солнечных лучей.

– Чего ты ползаешь! – нервничал Савва.

Горошина перестала двигаться, словно обдумывая его слова.

– И трещинки не отыщешь, не то, что щели!

Соседский мальчишка прав. Кто-то должен противостоять внедрению. Сам он обыкновенный человек и особыми навыками не обладает. Ничего в нём такого нет, никаких талантов.

Родится человек с талантом и не опухает у него голова, чем заниматься, на что потратить жизнь. Каждый день расписан, скучать не приходиться. А Савва… искал, искал своё призвание, но так и не нашёл, радости ему поиск не прибавил. Ощущение появившееся дней пять назад, зудящее внутри, нашёптывало ему, что талант когда-нибудь откроется, но пока он скрыт от него, ожидая своего часа. Может, зудит ещё и оттого, что повернуть вспять ничего нельзя, и Савве в этом случае, хоть и при двух талантах не рассыпаться бы на крупицы, сберечь разум, да не таскаться по району с безумным выражением лица.

Пока он рассуждал упаковывая сумку, фиолетовая горошина не найдя проход, просочилась сквозь пластик и оказалась внутри комнаты. Проникла бесшумно, чтоб не вспугнуть Савву, не ослепить светом узора.

А он и не подумал, почему стал собираться.

Действовал машинально и без лишних мыслей. Когда что-то летит сверху или воспламеняется, невольно уклоняешься от угрозы. Рассудок здесь ни при чём. Явная опасность за окном воздействовала на него почти так же.

«И чего это я на этом только сейчас заострил своё внимание», – спохватился он.

Потихоньку собирается, а такое чувство, что этим занимается кто-то другой. Он даже не принимал решения и вдруг стал собираться, не задумываясь над действиями.

«Я же не безвольный робот и не гибрид», – принялся за мелочи Савва.

Вспомнил о падающих предметах, ожогах спины и высоте, с которой предстоит спрыгнуть. Что-то в нём встрепенулось, сопротивляется воздействию и реагирует на него, отличное от разума. Как будто он в себе не один, а есть ещё и второй, живущий параллельно и независимо. Один Савва переживает и страхуется, заботиться о теле, а другой впихивает информацию, общается и удовлетворяет амбиции.

«Всё ли со мной в порядке?», – перестал суетиться и рассовывать по накладным карманам мелочи Савва.

Задумался.

Ощутив чей-то пристальный взгляд на спине, он повернулся.

«Всё-таки пролезла!», – замер он и, отметил, что покалывания переместились в область затылка.

Сфера увеличилась вдвое. Узор сияния переливался, и был теперь различим.

«Она ещё и растёт, – поразился Савва. – Ну и хрень!».

Он взялся за лямки сумки и посмотрел на дверь.

«Кто успеет первым, – подумал он. – Её ещё открыть и захлопнуть надо».

У него от волнения подрагивали руки. Неприятное ощущение, связанное с чем-то неизвестным и щупавшим его внутренности, сферой, угнетало.

«Лапает, как собственность, будто изучает», – злился Савва.

Соседей предупредить не успеет. Выбежать бы в коридор, долбануть по трубам. Старый и надёжный способ передать сигнал тревоги. Прикинуться, что он никого в комнате не заметил: ни её, ни сияния, ни узоров. Неожиданность застанет врасплох и она же даст несколько секунд преимущества.

Савва зыркнул на закрытую дверь, сферу и опять на дверь. Ему до неё ближе, но это ничего не значит. Какие-то бактерии прилетают с тучей, приплывают с туманом несколько раз в год и с одной и той же стороны. Не из космоса же они прилетают.

Кого-нибудь уговорить, разыскать место, где укрываются слизни и выжечь! А то ведут себя нагло, проникают в дома и заражают районы.

«Выжечь», – готовился Савва к рывку.

Только как это сделать он пока не знает, и подсказать некому. Всё равно никто идти не согласится, смельчаков таких нет, но это после. А сейчас за дверь, в коридор и двор. Сейчас.

– Да и уговаривать никого не надо, я сам с вами разберусь! – пригрозил Савва и прыгнул к двери.

Открыть её он не успел и даже взяться за дверную ручку.

3

«И куда теперь», – вспыхнула мысль, впрочем, как и вспыхнуло тело.

Горошина пронзила горло, обхватив свечением шею и будто удавкой стянув её. Сумка выскользнула из его руки и с глухим звуком упала на пол. Савва захрипел и, переступая ногами, закружил по комнате. Потолок вертелся, стены, мелькало окно. Его внутренности запылали, скрутившись узлами, а через секунды жар сменился на холодок. Тело делалось мягким. Савва всё ещё мог мыслить и рассуждать, но ему не думалось. Цепочка мыслей прервалась и осталась только одна, связанная с текущим мгновением, свечением и холодком.

Наполненный им, он раздувался, теряя форму. Пальцы на руках и ногах слились в овалы, голова и плечи размякли, расплылись.

«Зачем», – повторял Савва, не в силах противостоять происходящему.

Сознание Саввы не угасло, отслеживая нить его перевоплощения. Невыносимой боли он не ощущал, и ударов сердца, ни нервных импульсов. Кожа, как и горошина, засветилась фиолетовым светом, а блестящие точки зачертили свои узоры.

«Я не хочу, не хочу!», – продолжал сопротивляться он.

Туманное образование пришло в движение. Клубилось, покрывало полимерное покрытие пола, оно рассыпалось на облачка, сгущаясь вновь. Обволакивала кровать и щупала стены, вращалось, тянулось к потолку. Становилось то шаром, то силуэтом человека, то столбом зависало в центре комнаты.

«По-быстрому бы сдохнуть», – мимолётно подумал от безысходности Савва.

А ещё он подумал о том, что скоро вечер, вернутся соседи, что лучше бы встать и пройтись до колодца, набрать воды, приготовиться к ночи.

Фиолет метнулся к окошку, проник за стену и оказался по ту сторону пластика. И небо, улица, ветер…

Он ещё жив, проходит сквозь стены, не падает вниз, без особого восхищения и тоской рассуждал без эмоций Савва. Ни мук и боли, не принадлежащих ему мыслей, вращаясь в воздухе, пробовал рассмотреть себя он, но ничего у него не получалось.

А под ним этажи, козырек подъезда, изъеденный трещинами асфальт, покрытая слизью желтеющая трава и кусты. Двор заливал солнечный свет, беспризорные дома отбрасывали короткие тени. Квартал будто вымер, не привычно, зловеще притих. Ни свиста, ни скрипа.

«И кто я теперь, кто?», – беззвучно выл он.

Бесформенный сгусток взмыл вверх, едва касаясь стены дома. Глянув с высоты на город и увидев приемлемые для себя строения, Савва направился к ним. На их плоских крышах его никто не найдёт и не увидит. Надо спрятаться и выяснить, кем он стал и во что превратился. Он выяснит, узнает.

«Сияющий туман, чья-то мысль и воля. Безотрадный талант убогого», – сатанел он, пролетая над дворами, ещё надеясь, остановить это и исправить.

Он больше не человек, тень самого себя, а вовсе не Савва.

4

Макс заикнулся, что дождётся полдня и уйдёт. Он уже давно мечтал помотаться по мегаполису, посмотреть, как живут люди, чем промышляют, подыскать для себя что-нибудь подходящее. Надоело вялиться круглый год на одном месте. Он не вобла. А тут появился такой случай изменить судьбу, повернуть её совсем в другое русло. Его не получиться отговорить, занятие напрасное и чихать ему на предупреждения.

– Ты идёшь или нет?

– Куда? – почти безразлично спросил Богдан, разглядывая найденную пряжку.

На сытый желудок и перевернуться на бок лень, ни то, что идти.

– Тут, рядышком.

– И всё-таки куда?

Никого поблизости не было, но Макс наклонился и проговорил:

– На пастбище к Жоре.

Богдан повёл бровями. Завтра что-нибудь ещё скажет, всегда рассказывает.

– Ну, если рядышком, – поднимаясь, сказал он, – пойду. К вечеру вернёмся.

– Может быть, – произнёс Макс. – А может, и нет.

Кто-то становится злым, а кто-то добрым, но многие сетуют на справедливость. Так и они, опираются на свои приоритеты. Богдан предпочитал договор, прежде чем дойдет до жёстких мер. Договариваться желают не все и очень маленький процент, в основном налетают как стервятники, используя имеющиеся средства и не исключая хитрющие методы. Могут, умеют, только без какого-либо соглашения. Зачем какие-то договорённости и так всё будет, как им хочется и на их условиях. Оно, конечно, может и так, но зачем! Продиктованные условия очень часто идут вразрез с чем-то уловимым, но полностью не осознанным. Объяснений не существовало, утверждать Богдан не утверждал, но и отрицать отказывался. Макс не одобрял такого подхода, действовал без дополнительных обсуждений, с расчётом достичь желаемого.

Собрались за десять минут. Всё нажитое при себе и на них. Вожатые меняются, с ними и порядок, а жизнь нет. Короткий поход и мегаполис покажет другого рода тропы, но может вернуть и обратно.

Они двигались тихо и незаметно. На пути им попадались и дома с рубцами на стенах от осколков, и раскуроченные заборы, рощицы тополей, скелеты монолитных зданий.

– Стой, – вполслуха проговорил Макс, вытянув согнутую в локте руку.

Богдан беглым взглядом осмотрел двор, в который они только что вошли.

Выгоревшие квартиры первых, вторых этажей, поваленные деревья с чёрными стволами, мятые баки. Изуродованные проёмы и бусы стекляшек.

Этому Богдан как раз и не удивлялся. Так и должно быть. Он почувствовал себя неуютно. Вроде и город, а людей нет. Пройдёт лет пять, шесть и улицы погрузятся в скудную зелень и дрянь, летящую с неба. Здания постепенно разрушатся, их занесёт землёй, а металл поржавеет, сгниёт и органика. Что-то останется, напоминая о них. Может тогда птиц станет больше, а коробок из бетона меньше.

– Зачем спешим? – спросил Богдан. – Такая уж срочность. Темнеет!

– Некогда, – ответил Макс. – Давай к той насосной будке, за иву и в дом.

Сделав несколько крюков до куста, они забежали в крайний подъезд. Убранство комнаты, в которой побросали свои рюкзаки, роскошным не назовёшь, а то, что ещё осталось к рухляди не причислишь. Кушетки, стол, тумба с выдвижными ящиками. Рамы с торчащими к центру веером зубцами разбитого стекла и грязища.

Макс прилип к углу оконного проёма. Он опасливо выглянул наружу и, высунув голову, посмотрел по сторонам. Их могли и заметить, хотя и мало вероятно, что кто-нибудь да засёк такую пробежку до подъезда.

Никого и ничего лишнего, только деревья почернели ещё больше, да контуров от разрушенных строений поубавилось. Теперь ешь, сопи и не бряцай.

– Ты здесь бывал! – понял Богдан.

– Решил перекусить, а тут Жора с грузом и один, – сказал Макс и, расстёгивая тёмно-зелёную куртку, повернулся.

Серые глаза смотрели на тумбу, черты лица сгладились. Плохо подстриженная бородка, широкий нос.

Обтерев руки о синие штаны с накладными карманами, он вытащил ящик. Сжёг один, очередь за остальными. Кофта и сапоги ночью не согреют, старые.

Вечерний и добродушный разговор у костра перед сном, перевесил тревогу. В закопчённой жестянке догорали и тлели угли, а у Богдана, тлело в области сердца. Звёздное небо, переливается и мерцает, но романтики никакой. И та же луна, давно опротивела Богдану. Макс отвернулся и дрых, как ни в чём не бывало и облака, луна его не трогали.

«Таскаешься по сопкам и пустырям, глодаешь безвкусные, холодные консервы, невесть какого происхождения, спишь под открытым небом», – негодовал Богдан.

Когда-то он и отец сделались никем. Неожиданно приехали люди на грузовиках, быстро похватали народ и увезли от дворов, сунув по одеялу, ничего не объяснив. В небе появились расходящиеся круги. Они висели над ними секунды, а потом упали. Зарево окрасило район, где были их дома.

Загадки событий тех дней мучили его разум, не переставая. Районы разрушили, по каким-то неизвестным причинам, а идти было некуда. А ведь кто-то должен был знать, что же случилось! Богдану не семь лет и хотя весёлые дни затерялись где-то в тех дворах, он до сих пор их чтил. Некий бодрящий настой от беды, забыть который не возможно.

Отец был человеком гордым, отзывчивым. Бывало, сверкнёт зубами и появится ощущение, что жизнь не ползёт мимо, а мчится вместе с ним. Куда она, туда и он.

– Ничего сынок! Ничего. Смута эта успокоится, – говорил. – Выкрутимся.

Они терпели день и другие дни, но не выкрутились.

Образовалась колонна, в которую вливались бездомные. Неторопливым маршем толпа двигалась на запад. Лёгкий ветерок, такой ласковый, как будто рука любимого человека. Он не обжигал и не хлестал лица, а нежно прикасался словно пух. Зачем шлёпать в неизвестность, когда кругом и так любо-дорого. Обстроиться можно где угодно. Почему бы не в одном из пустующих домов. Всё равно хозяева не вернутся в ближайшие недели. О неделях говорить сомнительно, могут не вернуться вообще.

Шли третий день, а короткие привалы не восстанавливали сил уставших. Ночи пролетали мутными мгновениями в глубокой дрёме. Тогда он даже и представить не мог, что ничего не останется прежним, едва поспевая за взрослыми. Духота и жажда изматывали.

Окружающие Богдана спины, смахивали на молчаливые и прыгающие столбы. Они его никуда не пускали. Шлёпай и помалкивай. Скажи спасибо, что кормят, что с нами. Обычные разговоры в движущейся змейкой колонне утомили. Слышал он их вчера, да и позавчера тоже. Кто подрался, что у кого стащили, хватит ли крупы.

– Сколько нам ещё щебень шлифовать? Не слышно? – спросил хриплый голос.

– Поговаривают до вечера.

– Может до ночи! – недовольно подхватили рядом.

– Сказано вам, до вечера, – ответил сердитый, женский голос.

– Потерпите.

– Вроде дошли, – принёс ветер чуть слышную весть.

Воздух завибрировал криками и скрипами. Над Богданом грозно нависли тела. Обступили, сдавили так, что не вздохнуть, не выдохнуть. Ни мыслей, ни неба, один запах пота. Белые крупинки перед глазами и сверкающие блёски. Зажатый мокрыми спинами, он сипел, отчаянно пихаясь, отталкивая их от себя, помогая коленями. Они тащили его, расступались и сжимались вновь. Богдан выдохся и, задыхаясь, присел. Звуки превратились в какой-то непонятный шум, а запахи сродные одному не столь уж обособленному.

Его швырнули. Ткнувшись носом о камни, прикусив язык, он тряхнул головой. Часто дыша, обтёр разбитые губы и нос. Пальцы тонули в чём-то липком. Стошнило. Медленно поднявшись на ноги, опустив руки плетьми, Богдан заковылял. Щебень, мешок и бурые пятна. Их было много. Он безразлично озирался, делая шаг за шагом по скользким камням. Кто-то подхватил и поволок.

– Быстрей сынок, быстрей!

Группы людей рассыпались горохом, метались словно обезумившие. Толкались и вопили, сбивая друг друга с ног, вязнув в алой глине и исчезая в ней. Плач и брань перемешались с рычанием. Охваченные паникой они ворвались в полумрак первого попавшегося здания. На потёртых стенах, покрытых пылью и паутиной, сохранилось несколько плакатов, креплений, огнетушителей да узкие ящики. Дневной свет иссяк, словно огонёк затухающей свечки.

Он, размышляя об этом, предпочёл переместиться в другие города и подальше, хотя бы в мечтаниях. Безопасность не для них. Твои проблемы, решай их сам. Кому и какое дело до плесени на стенах. Соблюдай субординацию по-доброму и делай то, что советуют. Поэтому и дышит. Будет, но не вам и не для вас. Те ощущения никуда и никогда не исчезали, лишь сужались до малых размеров, опять напоминали о себе. Поползают внутри, потеребят нервы, и нет их. Образное понимание происходящего только и всего. Въелись и не забудешь. Он и не встречал тех, кто забыл.

Ничего выкрутится. Минули дни, годы, но Богдан так ничего и не сделал. Не то чтобы идеи его не посещали, их было предостаточно, а вот возможностей не было. Макс утверждал, что будут, но он ему не верил.

Так и живёт тридцать лет, но уже без отца, бродяга мегаполиса.

«А, что! Попробую уговорить Макса остаться, – подумал Богдан. – Хотя и тут ловить нечего. И какая всё-таки луна бледная!».

Ему захотелось попить холодной воды.

– Хватит мечтать! – прозвучал голос Макса. – Выдвигаемся.

Заворчал. Встал, соблюдая тишину. Привычка.

Он и не мечтал, не спал. Спасибо бы сказал, что ночью караулил. И не звёзд с луной, и утро в разгаре. Утро молчаливое, так и бывает по утрам. Ветер, едва задевая ветки, пройдётся по редкой листве, что-то ухнет, продребезжит и не получив ответ, умолкнет.

«Удивительно, что слышишь ещё и это», – выходя из подъезда, подумал Богдан.

Кварталы дичают с каждым днём, и он бы обрадовался голосу одинокой птицы. Признак того, что агрессия, какой бы она не была, неоправданна. Перемещаться по заранее спланированному маршруту опасно. Богдана это настораживало. И эти дома, ограниченная свобода действий, и необузданное хамство. Перед ним всё ещё плыла картина звёздного ночного неба. Об этом он как-нибудь потоскует, но не сегодня и более основательно, а не вскользь и поверхностно.

Они прошли до бойлерной.

– А вчера дворик выглядел куда красивей, – подметил он.

Макс молчал, поводил большими пальцами о лямки рюкзака и стал спускаться по лестнице ведущей в подвал. Следом за ним выгнув спину, Богдан. Ступени для него узковатые, а потолок низкий. Под подошвами хрустел мелкий щебень, валялась ветошь, клочки теплоизоляции.

– Проходы в бетоне квадратные, – буркнул недовольно он. – Того и гляди, лоб расшибёшь.

Ощущался слабый сквозняк и запах горелой ваты.

– Чии… – предостерёг Макс. – Где-то Жора. Встретим, предоставь его мне.

Богдана как обожгло. Раньше этого не сказал, знал, что не согласится. Зачем так то. Забрать свою часть из «присвоенного» и уйти, он конечно согласен, о чём-то ещё не договаривался.

Показалась широкая полоска света – второй вход в подвал. Снятая с шарниров дверь стояла прислонённая к бетонной стене. На ней царапины, трещины.

В подвале темно, на каждые пять метров по оконцу и то не всегда. Чем дальше, тем их становилось меньше. За последним поворотом горели лампы. И не подвал это уже, а подземелье.

– А ты уверен Макс, что он именно монеты прячет, а не что-нибудь другоё. И откуда у тебя такие сведения? – спросил Богдан, удивившись неярко освещённому проходу.

– А что Жорик может ещё, по-твоему, прятать! Не тряпки же, – присматриваясь в чёрное горло впереди, ответил вполголоса Макс. – Я же показал.

Жора предупреждал, чтобы не совались в подвалы, но ни Богдан, ни его друг не послушались. Макс думал о монетах, которые припрятал Жора, зачем-то он ходил в эти подвалы. И плащ у него был специальный, по туннелям и подвалу ходить, хоть с рюкзаком или мешками. Возвращался Жорик без них и Макс этим заинтересовался. В третий раз не ускользнёт. Босс хитрый, осторожный, но и он бывает несобранный. Они с Богданом люди не жадные, по десять монет на брата и им хватит, ищи потом в мегаполисе. Никто про это не знал и не должен был узнать. Сегодня монеты, а завтра никакой выскочка, навроде Жоры не скажет в твой адрес унизительных слов. Как же он его достал этот Жорик.

– Он поесть любит. Может и продукты… Здесь прохладно, не испортятся.

– У него этих продуктов на две зимы.

– Это же на всех запасы, не одному! – проговорил Богдан и нагнулся, чтобы не удариться о балку.

Он был высоким и худым, с тонкими, но крепкими пальцами, свёрнутым влево носом. Его узкий лоб морщился, уши краснели, когда Богдан злился, а нос кривился ещё больше. И зачем он послушал Макса. Выдумал он всё про эти монеты. Ни одной ещё не нашли, только сапоги с курткой зашаркает, они не даром достались. Ходят и паутину сметают.

Свет моргнул.

– То, что на всех, не для одного, – сказал Макс и остановился.

Проход сужался, и ламп дальше не было. Они потратили полчаса, а за это время ни на одну дверь не наткнулись.

– Давай вернёмся, – предложил Богдан. – Ползти что ли!

– Надо будет, и поползёшь, – прошипел Макс.

– А может, Жора свернул в другое ответвление.

– Может.

– Знаешь что, Макси! Пока мы здесь горбимся, он уже давным-давно вернулся. Сам подумай! Зачем ему в такой темноте что-то прятать. И лампы эти… У нас их и наверху то нет. Мне кажется, не тот подвал, – высказался тем же тоном Богдан.

– Скупердяй Жорик, поэтому и нет, – сдерживаясь, ответил Макс, чувствуя, что приятель нервничает. – Вернулся… Как же!

Он показал ему две монеты, как доказательство. Нашёл их Макс не где-нибудь, а когда ходил за боссом. Тот куда-то вильнул и пропажу свою не заметил. Не мог же он провалиться. Да и куда? Проваливаться некуда и так уже под землёй. Надо идти, искать, забрать всё-всё и не возвращаться. Насколько ему известно, Жоре совсем не долго осталось, но это не его дело, а он и без босса проживёт, Богдана и кого-либо.