– Не грусти… – уговаривала я себя, – Скоро снег ляжет на лапы елей и опять будет красиво. Надо только дождаться. А потом придет лето. Или я встану, или розы зацветут вновь. Лучше встану я. Врачи разрешат, и я встану.

– Может быть это случится когда они зацветут и я смогу взять в ладонь распустившуюся розу.

С этими мыслями я жила 7 долгих лет. Розы были рядом. Каждое лето. Однажды мне разрешили встать. Когда я вспомнила как ходить, я пошла в парк к цветам.

Я положила головку хрупкого бутона в свою ладонь и прошептала: «Спасибо тебе, ты мне помог. Теперь у меня – все впереди».

Часть I. Воспоминания

Мальчик

Мне 84 года и я не очень помню когда это было. Где-то в 30-х годах прошлого века. Семья моих дедушки и бабушки была очень большой: дедушка и бабушка, их родители, их дети и внуки.

Вот такая семья. В хозяйстве был жеребенок, который вырос в прекрасного жеребца по имени Мальчик, которому, по словам деда, цены не было.

Копали огород, возили бревна из леса для постройки бани, сарая, погреба. «Жизнь налаживается», – говорил дед, оглаживая свою седую бороду.

Но пришла беда. Из сельсовета пришли злые люди и забрали Мальчика в колхозный табун. В семье все плакали, жалко было расставаться с любимцем.

На следующий день бабушка отрезала ломоть хлеба, положила за пазуху и позвала меня с собой. Мне было не более трех лет. Она подхватила меня на руки и пошла полем к небольшому перелеску, туда, где пасся табун лошадей.

Увидев Мальчика, бабушка тихо его позвала. Мальчик поднял голову и также тихо, тихо направился в нашу сторону.

Он подошел к нам, наклонил голову и прижал ее к щеке бабушки. Она нежно оглаживала своего любимца. Потом она подняла меня и я тоже погладила Мальчика по белой отметине между глаз.

Бабушка поставила меня на землю, достала кусок хлеба и протянула его Мальчику.

Я всегда буду помнить тепло бабушкиных рук и шелковую нежность белой отметины Мальчика.

Сообщница

У меня было два брата 14 и 13 лет, мне в это время было 6. Значит, это 1937 год. Кат-то раз, бегая по двору, я забежала за сарай и увидела, что мои братья курят в компании соседских мальчишек.

«Ого-го, – подумала я, – Это же не хорошо, отравятся, заболеют и умрут!» И я побежала к маме, чтобы все рассказать.

Когда вечером пришел отец с работы и все узнал, то он очень сердился и ругался. Братьев поставили в угол.

– У меня теперь есть помощница, чтобы следить за вашим поведением, – сказала мама, – чтобы это больше не повторялось.

Дней через пять я прибежала днем домой. Взрослые работали. И что же я вижу – мой старший брат стоит на табуретке и курит в открытую форточку. Младший брат стоял у окна и следил, чтобы взрослые не вошли. Увидев меня, он подскочил ко мне, крепко схватил за руки и подтащил к окну. Старший брат молча сунул мне в рот дымящуюся сигарету.

– Вот так! Теперь ты наша сообщница! Только попробуй настучать матери или отцу!

Я по началу опешила от такого обращения, но подумав, решила никому ничего не рассказывать, я ведь теперь – сообщница.

Моих братьев унесла война, Саше было 18 лет, Мише – 20. Вот и нет у меня братьев, но я всегда буду их сообщницей.

Жизнь прожить – не поле перейти

Решила в свои 82 года поделиться воспоминаниями о том, как война прошлась по моей жизни. В детстве у меня была война и серьезная болезнь.

В 1941 году мне исполнилось 10 лет. Все лето мы жили у бабушки в деревне Федоровское. Помню как немецкие самолеты летели бомбить Москву, а когда они возвращались, то сбрасывали бомбы на наши дороги и в наши реки, куда придется, чтобы легче было удирать от наших истребителей. Около нашей деревни протекала река Протва. Вода в ней кипела от сброшенных в нее бомб. Нам было страшно. Жили мы в окопах, вырытых на задворках огородов. Вход в окоп занавешивали ватным мокрым одеялом на случай газовой атаки со стороны немцев.

К 1 сентября нас привезли в Москву, школы не работали. Немцы бомбили Москву по несколько раз за ночь. Мы жили на последнем этаже пятиэтажного дома. Бомбоубежище находилось в соседнем доме. По тревоге взрослые с узлами, дети с любимыми игрушками спускались с 5 этажа, бежали к соседнему дому, пока мы таким образом добирались – тревогу отменяли. Тяжелые затяжные бомбежки случались все чаще и чаще. Мы жили недалеко от заставы Ильича. Немцы стремились превратить этот район в руины. Из громкоговорителя раздавался голос Левитана: «Граждане, воздушная тревога!» Сердце замирало – опять они летят! Люди спускались со всех этажей, торопились, падали, толкали друг друга – стремились быстрее занять лавочки в убежище. Мест не хватало, садились на пол, кто мог – дремал. Люди работали целый день на заводах, фабриках, на улицах при возведении заграждений из железных шпал, чтобы танки и боевая артиллерия не прошли. В воздух запускали дирижабли, чтобы мешать пролетать вражеским самолетам над Москвой.

Мы жили на окраине. В убежище детям давали воду, взрослым – нет. Воды на всех не хватало. Все молча ждали слов Левитана об отмене тревоги.

Так продолжалось до октября 1941 года. Немцы подходили все ближе и ближе к столице. Из домоуправления нам приносили листовки с просьбой семьям с детьми быстрее уезжать – эвакуироваться. Но мама никак не могла решиться покинуть Москву.

Выкваренные

К началу учебного года папа привез нас из деревни в Москву. Но школа не работала.

Однажды мне мама говорит: «Сходи доченька за хлебом». Я пошла, но вскоре вернулась. Мама, увидев мою пустую сумку, спрашивает:

– А где же хлеб?

– Мне не дали, сказали, что хлеб дают только выкваренным. А что это такое, я не поняла. А переспросить че-то побоялась.

– Не выкваренным, а эвакуированным, – поправила меня мама.

Скоро из домоуправления нам принесли справку. А потом посадили в какую-то машину. Нас было 12 человек. Так началась наша жизнь в эвакуации. Мы тоже стали выкваренными, то есть эвакуированными.

Эвакуация

Уехали мы 16 октября. Пять семей поместили в грузовик и вывезли за город, а затем повезли в город Горький. Там нас разместили в какой-то конторе. Утром нас посадили на баржу с углем. Тащил баржу небольшой пароходик. Плыли мы сначала по Волге, потом по Каме до города Молотов. Есть было нечего, воды было очень мало. Как мы выжили, до сих пор не понимаю. Не мылись мы целый месяц, завелись вши.

Добравшись до города Молотов, мы узнали, что разместить нас негде, и нам рекомендовали ехать в какую-нибудь деревню и там осесть, чтобы выжить. Мы сели опять на баржу и доехали до города Чистополь. Но и там мы были никому не нужны. Нас было человек 12: трое взрослых, остальные —дети.

Село Галактионово

Пошли пешком по деревням, по татарским аулам. Но нигде нам дверей не открывали. Голодали отчаянно, просили милостыню. Но чаще слышали: «Бог подаст». Иногда нам давали кусок лепешки и кружку воды. За 30 км от города Чистополь нас наконец-то приняли в сельсовете села Галактионово. Нас разместили в тех домах, которые пустовали.

Дома оказались пустыми, потому что мужчины ушли на фронт, а семьи уехали к родственникам, чтобы в это тяжелое время выживать вместе.

Спали мы на голом полу, на который была набросана солома. У местных жителей были припрятаны дрова, которые они заготовили во время сплава леса по реке Кама. Когда шел сплав, все от мала до велика хватали багры и бежали к реке. Зацепив багром бревно, его тащили к берегу, а потом перетаскивали к дому, где быстро, быстро пилили и прятали. Таскать бревна из реки было запрещено. По дворам ходила комиссия во главе с председателем колхоза, дрова отбирали, да еще и штрафовали.

Наша семья жила впроголодь. Нас спасало плетение корзин. Нарежешь лозы, замочишь с вечера, а на следующий день после школы придешь и плетешь корзины для овощей. Мама носила их по деревням и продавала, вернее выменивала на них хоть какую-нибудь еду типа картофельных очисток или мелкого подгнившего картофеля. Мы их мыли, перетирали с ранней крапивой, лебедой и делали лепешки. Мы были счастливы в эти моменты – у нас была еда! Соли не было, но и так было очень вкусно.

Волки

Как-то раз моя сестра Нина говорит мне: «Валюш. Пойдем затемно до школьных занятий на берег Камы, туда, где ивы растут. Нарежем лозу для корзин». Мы так и сделали. Пошли поутру на берег, нарезали лозы, связали ее покрепче и поволокли к реке. Нина была старше меня на 4 года.

Она наклонилась ко мне и прошептала: «Валюш, присмотрись, справа от нас стая волков». Я повернула голову и ахнула. Впереди стаи шел вожак, за ним трусила волчица и пятеро маленьких волчат. Сердце мое остановилось от страха, крик застрял в горле. «Тише», – сказала Нина, она вынула из кармана спички и стала поджигать хворост. А мне тихо сказала, чтобы я не оглядываясь, что есть мочи бежала к берегу.

Нина бежала за мной, держа в руке горящий хворост. Впереди был пригорок, который отгораживал нас от дома. Нина бросила хворост, подхватила меня и вбежала на него. Что было дальше, я плохо помню, я была очень сильно напугана. Уже дома у меня поднялась температура, то ли я простудилась, то ли сильно испугалась. На следующий день в школу я не пошла. А Нина меня подбадривала: « Валюш. Ну что ты расхворалась. Волки же нас не съели, мы убежали и остались живы!»

Чуни

Я пошла учиться в 3 класс в декабре, так как много пропустила. В этой местности все окали, а я – акала. В Москве все акают. Писала с ошибками: вместо «пошла» – «пашла», вместо «Москва» – «Масква». Получала плохие отметки, приходила домой, плакала.

Ходить в школу было не в чем. Из старого пальто, из которого я уже выросла, мама сшила мне чуни, так там называли обувь, что-то похожее на валенки. А когда весной пошел мокрый снег, чуни вставили в галоши, которые нашли в сарае прежних хозяев. Галоши были большие, поэтому чуни к ним привязывали веревками, чтобы не выскакивали. Вот так и ходила в школу. В школу уходила пораньше, а приходила позже всех. Старалась чтобы никто не видел, как я выковыриваю из-под веревок глину пополам со снегом.

Письмо от отца

Весной 1942 года папа прислал мне письмо и вложил в него чистый листок бумаги. В школе тетрадей не было, писали на полях старых газет угольками, так как и карандашей, и ручек не было тоже. Я так обрадовалась этим листочкам, что решила похвастать перед ребятами в школе. Пришла, вскочила на парту, чтобы все видели, достала листок и стала им размахивать, крича: «А у меня чистый листок бумаги!» Все ахнули. Один мальчишка хотел у меня его вырвать, стал меня толкать.

Но не тут то было! Я вывернулась и помчалась огородами домой. Он бежал за мной и кричал: «Не убежишь, все равно догоню и отберу этот листочек».

Я бежала, задыхалась, но не могла отдать ему листок, я ведь должна на нем написать письмо папе.

Мальчик, видя, что он меня не догонит, выхватил из ближайшей поленницы полено и швырнул им в меня. Он попал мне в спину, в позвоночник. Я упала лицом в грязь. Не помню – кричала я или нет, но домой я приползла поздно вечером.

Сестра Нина, увидев меня грязную, заплаканную спросила: «Что случилось?» Я ответила, что во всем виноват Степка.

Нина побежала к Степану домой. Его бабушка сказала, что Степка как пришел со школы, залез на печку и носа не кажет. Нина стащила его с печки и отхлестала по щекам.

В школу я больше не ходила. Заболела. Не могла ходить. Это длилось все лето.

Мама решила отвезти меня в больницу. Председатель колхоза дал лошадь. Ехали по целине, дорог в той деревне не было. Бричку мотало из стороны в сторону, мне было очень больно.

В больнице в городе Чистополь врачи сказали маме, что дело плохо, что я не жилец.

– Оставляйте в больнице, обратно домой вы ее не довезете.

Я все слышала и, заплакав, сказала маме:

– Хочу умереть дома, не оставляй меня здесь. Одень на меня мое любимое платье с крылышками и похорони дома.

Мама плакала, сестра Нина плакала. Они повезли меня домой в бричке опять по кочкам. Я не стонала, по-видимому, потеряла сознание.

Довезли меня до дома живую, но с постели я больше не вставала. Сил не было поднять руку, чтобы отогнать назойливую муху.

Приходили соседи и, стоя в дверях, говорили маме: «Не жилец она у тебя, Маня». Приносили кто лепешку, кто кружку молока. Осенью папа прислал 100 рублей и велел ехать в Москву, там врачи должны помочь.

Стали мы собираться в Москву. Но в Москву еще должны были впустить, тогда была пропускная система. Да и 100 рублей на такую далекую поездку не хватило бы.

You have finished the free preview. Would you like to read more?

Розы в моем окне. Маленькие рассказы