Несколько слов о Томасе Карлейле

Мы уже выше заметили, что труду Карлейль придает религиозное значение: труд человека и есть его религия, его образ поклонения – «laborare est orare»^[4]. Поэтому вопрос об «организации труда» он считает величайшим вопросом, и вся задача будущего сводится, собственно, к правильному разрешению этого вопроса. Он восстает против теории «laissez faire»^[5] и говорит, что если она имела значение в свое время, то теперь, напротив, повсюду чувствуется необходимость упорядочить и урегулировать экономические отношения, зреет мысль о необходимости настоящего (т. е. прежде всего, справедливого) правительства. Он высказывается также против мальтузианства с его «нравственным» воздержанием и со своей стороны, как на временном разрешении вопроса, останавливается на широком распространении народного образования и эмиграции. Несмотря на все нападки на парламентаризм, он приветствовал агитацию в пользу Билля об избирательной реформе как первый шаг к ниспровержению старого порядка вещей. Незадолго до смерти он (по свидетельству нашей соотечественницы из лагеря аксаковской «Руси») сильно издевался над королевой Викторией за ее «турко-биконсфильдство»^[6]. Значит, не над одной парламентской говорильней он издевался… Да и как он, человек, с религиозной серьезностью относившийся к жизни, мог бы симпатизировать парламентам, в которых первую роль разыгрывают гг. Биконсфильды!..

«Наш мир, – говорит Карлейль, – есть лепет горького труда и бесконечной борьбы с житейской неправдой; одни дураки и корыстные слуги своего чрева пытаются представить его в виде какой-то арены тихого предстояния и земных радостей, хотя бы для предстоящих и будущих поколений… Человек силится уверить себя и других, что разум его необыкновенно ясен, что деятельность его плодотворна, подобно солнцу, что родники чего-то великого ключом бьют в груди человеческой, что его цель в жизни – работать весьма немного, болтать чрезвычайно много и пожинать всякого рода радости. Такое самообольщение – чистый вздор. Разум человека неясен и шаток; на одного плодотворного деятеля в среде людей приходятся тысячи, миллионы служителей мрака… Родники великих помыслов в груди человека – одно самообольщение; радости, к которым предназначен смертный, – яблоки с берегов Мертвого моря»… Однако есть в человеке «и лучшее начало, есть для него идея, которой он неукоснительно служит даже в самые тяжкие эпохи своего неразумия. Идея эта – бессознательное поклонение силе правды… Как утопающий простирает свои измученные руки ко всякому подобию опоры, так человеческое общество судорожно тянется ко всему, что обещает ему спасение!» Истинный герой и является таким спасителем.

Не следует думать, однако, говорит Карлейль, что «жизнь всякого истинного вождя человечества должна заключаться в полной свободе ломать мир по произволу и совершать свой благотворный путь посреди раболепных изъявлений восторга со стороны покорного человечества»… «Горе ему (герою), если он обратит повиновение людей в оружие своих корыстных целей; горе ему, если он отступит от необходимости принять мученический венец за свои убеждения; горе ему, если он посмотрит на жизнь, как на источник радостей или на поле для своего возвышения! Настоящий герой – всегда труженик… Его высшее звание – слуга людей. Он – первый рабочий на поденном труде своих сограждан, первый мститель за неправду, первый восторженный ценитель всего благого. Если герой – царь, то ему нет покоя, пока хоть один из его подданных голодает; если он мыслитель – ему нет отдыха, пока хоть одна ложь считается неложью. Из этого ясно, что деятельность его не терпит остановок, что он вечно стремится к недостижимому идеалу. Если он хотя бы раз уклонился от избранного пути, он уже согрешил, если он хотя бы раз поставил свое личное я выше интересов общих, он уже не герой, а служитель мрака».