Read the book: «От Алисы до Карлсона»

Трое в лодке, не считая ученых

Все началось в пятницу.

В пятницу, 4 июля 1862 года.

В этот день два преподавателя Оксфорда – Чарльз Лютвидж Доджсон и его друг Робинсон Дакворт – катали на лодке трех дочерей своего начальника: 13-летнюю Лорину Шарлотту, 10-летнюю Алису Плезенс и 9-летнюю Эдит Мэри.

Плыли они по Темзе, протекающей через территорию Оксфорда – точно так же, как и герои книги "Трое в лодке, не считая собаки". Только у нас были "Трое в лодке, не считая ученых".

Они отчалили от моста Фолли близ Оксфорда и, проплыв пять миль, причалили у деревни Годстоу, где устроили чаепитие на берегу.

Обратно в колледж Крайст-Чёрч, деканом которого был папа девочек, они вернулись только в четверть девятого.

Выдающийся английский поэт Уистен Хью Оден позже скажет, что для литературы этот жаркий день 4 июля, проведенный на реке, оказался столь же значимым, насколько для истории Америки значимо 4 июля, которое День независимости.

Почему?

Потому что этот день на Земле появилась английская литературная сказка.

Вы помните, что до середины девятнадцатого века за сказки в Европе отвечали французы, немцы и скандинавы. Англичане не котировались совсем – их было не видно и не слышно.

И только вот эта гребля на реке стала поводом для триумфального выхода Великобритании под лучи софитов.

Почему?

Потому что во время этой прогулки, пока Робинсон Дакворт налегал на весла, математик Чарльз Лютвидж Доджсон по просьбе девочек сочинял им на ходу сказку о приключениях средней из сестер – Алисы – в подземной волшебной стране.

В этой сказке нашлось место всем – и автору, и сестрам, и даже сидевший на веслах Дакворт был назначен Уткой.

Сказка всем так понравилась, что по окончании поездки дети наперебой начали уговаривать дяденьку ученого записать ее, чтобы не забылась и не потерялась. И – что гораздо удивительнее – застенчивый заика и немного странный человек Чарльз Лютвидж Доджсон действительно решил ее записать, чего обычно никогда не делал. Над рукописью он начал работать на следующий же день, но закончил свою работу только через два года.

26 ноября 1864 года он подарил своей музе Алисе Лидделл самодельную книжечку с названием «Приключения Алисы под землей» и подзаголовком «Рождественский подарок Дорогой Девочке в Память о Летнем Дне».

В книжке было всего четыре главы, зато там была фотография Алисы, которую автор приклеил на одну из рукописных страниц.

И еще – много рисунков автора.

Сказочник даже собирался издать книжку со своими иллюстрациями, но друзья убедили его облагоразумиться и нанять профессионального художника.

Ну раз так, художник должен быть лучшим – подумал автор, и нанял самого известного и самого занятого иллюстратора Англии.

Джон Тенниел был тогда главным иллюстратором лучшего английского журнала «Панч» и одним из самых востребованных иллюстраторов страны. Поэтому сказочник заплатил ему 138 фунтов стерлингов – треть своего годового дохода.

Но, правда, и заставил отработать гонорар до последнего пенни. Писатель и художник работали над иллюстрациями в тесном контакте, долго, матерно и тяжело. Автор ел художнику мозг чайной ложечкой, заставляя бесконечно переделывать картинки.

Художник, огрызаясь, требовал переделки текста, а в финале вообще сорвал автору всю символичность выхода книги в свет.

Дело в том, что первое издание автор очень хотел выпустить ровно через три года после приснопамятного путешествия на лодке – 4 июля 1865 года. И все даже успели к дате. И автор, который по ходу рисования еще и постоянно дописывал текст, из-за чего сказка изрядно разбухла. И художник, который в итоге нарисовал гораздо больше иллюстраций, чем планировалось. И даже издательство «Macmillan and Co». Но этим было проще всего – они особо и не вкладывались, двухтысячный тираж автор оплатил из собственного кармана.

И вот этот день 4 июля 1865 года наступил.

Тираж был отгружен и…

Иллюстратор Тенниел заявил, что типография «Oxford University Press» засохатила его рисунки, отпечатав их в запредельно низком качестве, после чего потребовал печатать книгу заново.

Автор его почему-то не убил. Весь тираж был отозван и уничтожен. Правда, сказочник оставил себе на память несколько книг, которые раздал друзьям и родственникам.

В итоге из первого издания "Алисы" до наших дней дошло всего 22 экземпляра, которые, невзирая на испорченные иллюстрации, сейчас являются одними из самых дорогих книг в мире.

Шестнадцать из них хранятся в государственных библиотеках, оставшиеся шесть на рынок почти не выходят. Последний раз это случилось в 2016 году, когда раритет был выставлен на аукцион Christie's со стартовой ценой в районе трех миллионов долларов.

Второй раз книга была издана автором в декабре 1865 года, правда, в выходных данных был уже указан 1866 год.

Сказка, рассказанная в лодке, в итоге получила название «Приключения Алисы в Стране чудес», а автор Чарльз Лютвидж Доджсон спрятался за псевдонимом "Льюис Кэрролл", переиначив свое имя на латинский манер и поменяв имя с фамилией местами.

Ко всеобщему удивлению, эта очень, очень, очень странная сказка не провалилась в продаже. Все случилось с точностью до наоборот – она, что называется, "выстрелила", и еще при жизни автора многократно переиздавалась и была переведена на множество языков.

Ободренный успехом и отбивший вложения автор сел работать над продолжением, и в декабре 1871 года была издана вторая сказка, ничуть не уступающая первой в качестве – книга «Сквозь зеркало и что там увидела Алиса».

Девочка по имени Алиса, уверенная, что книжки без картинок никому не нужны, начала свое триумфальное шествие по планете Земля.

Это шествие и впрямь было триумфальным – действительно, на свете найдется немного книжек, чей вклад в мировую культуру сопоставим с этими двумя небольшими сказками.

Очень быстро "Алиса" стала эдакой кометой, оставляющей за собой культурный шлейф, многократно превосходящий по объему оригинал. Где только не получили свое отображение сказки Кэрролла. "Алиса в Стране чудес" – это шахматные задачи и порнофильмы, научные статьи психоаналитиков и трэш-мюзиклы – далее везде.

Но об этом шлейфе – в следующий раз.

Интермедия. Льюис Кэрролл и маленькие девочки

После публикации предыдущей главы в комментариях начались набеги "специалистов", желающих непременно просветить всех остальных про э-э-э-э… особые отношения сказочника с маленькими девочками.

И я бы это пережил – в конце концов, в педофилии ныне обвиняют всех, кто много общался с детьми – от Льва Толстого с его школой для крестьянских детей до Владислава Крапивина с его отрядом "Каравелла".

Но меня очень веселит то, что главным доказательством виновности Кэрролла в глазах досужих сплетников является тот факт, что он, видите ли, фотографировал детей (и даже девочек) в голом и полуголом виде.

Поэтому извините, но я все-таки скажу пару слов на эту очень неприятную тему. Это просто короткая реплика, не более того.

Главная проблема неумных людей заключается в том, что они очень мало знают, и в силу этого обстоятельства полагают мир стабильным и неизменным. И потому искренне убеждены, что сегодняшнее нетерпимое отношение к тиражированию детской наготы было всегда – и сто лет назад, и двести, и пятьсот.

Меж тем дело обстоит ровно наоборот – и это знает любой человек, который вместо просмотра роликов в Сети работает с первоисточниками.

Это увидев сегодняшние купальники взрослых женщин, жители тогдашнего мира выронили бы глаза и сразу же поняли, что конец света уже случился, мир захвачен Антихристом и дозволены любые непотребства.

Такого они действительно никогда не видели.

А голых детей видели преизрядно. Потому что в голых детях тогда никто не усматривал ничего плохого. Дети считались безгрешными, а их нагота прямо выступала символом чистоты и невинности.

Я даже не буду заводиться про путти и прочая, достаточно вспомнить, что издаваемые в 19 веке книги стихов или сказок часто украшались иллюстрациями с обнаженными феечками.

Это было что-то вроде сегодняшних разноцветных пушистых котят – умилительно-кавайные картиночки, эдакое концентрированное ми-ми-ми.

Ровно то же самое было и с фотографиями обнаженных детей. Их я здесь показывать, разумеется, не буду – мне проблемы не к чему – но могу заверить, что они делались повсеместно. Тот же Кэрролл во времена, когда умелый фотограф был еще очень востребованной диковинкой, периодически фотографировал обнаженных детей по просьбе их родителей (и, разумеется, в их присутствии).

Фотки эти делали по тем же самым причинам – обнаженные дети считались эталоном приятной глазу красоты, чистоты и невинности. Будет потом что вспомнить выросшим и нагрешившим людям, будет над чем пустить ностальгическую слезу.

Да что там 19 век? Практически у любого сегодняшнего бумера в домашнем альбоме хранятся младенческие фотографии, где он, извините, практически тычет пиписькой в объектив. Обличать эти фото – это примерно как сегодня объявить непотребством фотографирование собственных котиков. Никто в этом не видел ничего плохого еще в конце 1980-х, достаточно вспомнить финальный кадр культового польского фильма "Новые амазонки", где, извините, детородный орган народившегося младенца занимает пол-экрана.

Но если в 80-е общественное согласие на публичную обнаженку распространялось только на младенцев, то до войны люди не видели ничего плохого и в обнаженных подростках. В знаменитом крымском лагере "Артек" пионеры и пионерки, раздевшись догола, целыми отрядами восторженно бежали в море, а орган ЦК ВЛКСМ журнал "Пионер", ничтоже сумняшеся, публиковал на своих страницах развернутые детальные фоторепортажи об этом счастливом детстве советских детей.

Резюмируя – обнаженные дети были не смущавшей никого обыденностью, и в тогдашнем мире встречались повсюду. В своей великолепной картине "Весна" художник Аркадий Пластов обыграл именно повсеместный стереотип "одетый взрослый – голый ребенок", "зазеркалив" его.

Так что "фотографировал малоодетых детей" – плохой, негодный аргумент для обвинений в педофилии.

С другой стороны – обличителей тоже можно понять. Никаких других доказательств противоестественных наклонностей автора "Алисы в Стране Чудес" не существует, а потрепаться на "остренькую" тему хочется.

Еврейский колхозник, дивизионный разведчик и деревянный мальчик

Я в этом цикле довольно много писал про Буратино – и в первой книге, и во второй – но почти не говорил о Пиноккио.

Сразу скажу, я пока не буду разбирать образ первого деревянного мальчишки.

Но вот про человека, впервые познакомившего советских детей с Пиноккио, мне кажется, нужно рассказать – история наших сказок без этого будет не полной.

Первую попытку познакомить советских детей с Пиноккио предпринял, как известно, Алексей Толстой. По свидетельствам мемуаристов, "красный граф" в 30-е годы рассказывал о своем новом проекте так: "Отличная книжка Пиноккио! Надо срочно перевести, пока Маршак не украл". Перевода, правда, не получилось, после нескольких глав Толстой увлекся, забил на оригинал, погнал отсебятину и в итоге написал "Приключения Буратино".

Интересно, что граф, несмотря на титул, получил неважное образование и плохо владел иностранными языками, поэтому своего "Буратино" писал, пользуясь русским переводом Пиноккио, выполненным Ниной Петровской. Перевод Петровской, кстати, вышел в Берлине в 1924 году. Причем сам будущий "красный граф", пребывавший тогда в эмиграции, и стал редактором книги – об этом даже на обложке написали.

И это было последнее издание на русском языке перед советской "реабилитацией" Пиноккио в 1959 году – когда в Союзе была издана книга с иллюстрациями Валерия Алфеевского.

К удивлению всех, книга о приключениях деревянного человека вышла в переводе знаменитого мастера военной прозы, автора "Звезды" и "Весны на Одере" Эммануила Казакевича.

"Приключения Пиноккио" – единственная детская книга в творческом наследии этого прекрасного "взрослого" писателя с весьма интересной судьбой.

Эм. Казакевич в Биробиджане

Свою национальность Эммануил Генехович не то что не скрывал, – всячески декларировал. Настолько, что в 1932 году 18-летний мальчик из приличной харьковской еврейской семьи, сын известного публициста и литературного критика Генеха Казакевича, уехал из Харькова в Биробиджан, где пообещали создать национальную еврейскую республику (и через два года действительно была образована Еврейская автономная область).

В том же году юный переселенец был назначен председателем еврейского колхоза «Валдгейм», что на идише значит "Лесной дом". Позже был строителем и первым директором Биробиджанского еврейского государственного театра.

Родным языком Эмиля Казакевича был идиш, и именно на этом языке были написаны все его ранние произведения.

Первую книгу на русском он написал только после войны – ею стала знаменитая повесть "Звезда", написанная по впечатлениям от службы в дивизионной разведке и открывшая новую страницу советской военной прозы. Так о недавно закончившейся войне еще никто не писал.

У меня от финала фильма "Звезда» каждый раз мурашки: "Но каждую весну, каждый май, души погибших с полей Польши, Чехии, Германии – отовсюду, устремляются в родные края, чтобы увидеть свою цветущую Родину – за которую отдали свои жизни!".

Похоже, именно на фронте Казакевич изменил свое понимание Родины. По крайней мере, в Израиль бывший убежденный еврейский националист так никогда и не уехал, хотя все дети давно были там.

Но не будем забегать вперед.

В армию Казакевича не взяли – у него был белый билет по зрению. Однако летом 1941 года он ушел в московское ополчение, где известного к тому времени переводчика и публициста зачислили в знаменитую "писательскую роту". Там воевало множество писателей, в частности, автор "Красных дьяволят" Павел Бляхин.

Оттуда Эммануил Казакевич позже перевелся в войсковую разведку. Помогло свободное владение немецким языком и то, что ополченец Казакевич взял у приятеля очки с гораздо менее толстыми линзами – зрение на медкомиссии в полевых условиях определяли по стеклам очков. В разведке он и служил всю войну, пройдя путь от рядового разведчика до начальника разведотдела дивизии и помощника начальника разведотдела 47-й армии. Был награжден медалью "За отвагу", орденом Отечественной войны II степени (1944 г.) и двумя орденами Красной Звезды (1944 и 1945 гг.).

Казакевич чрезвычайно болезненно переживал разговоры про евреев и "Ташкентский фронт", поэтому упрямо отказывался работать по специальности. Доходило до того, что даже когда дело пошло на принцип и после очередного ранения и госпиталя его в приказном порядке определили на работу в военную газету во Владимире – он и тогда не смирился. А списался со своим командиром – Захаром Петровичем Выдриганом – и тот пошел на прямой подлог, вытащив "нашего писателя" обратно в родную дивизию по фальшивому предписанию.

Когда в марте 1946 года капитану Казакевичу велели писать рапорт на демобилизацию, он положил на стол начальника штаба документ со следующим текстом:

Ввиду того, что я слеп, как сова,

И на раненых ногах хожу, как гусь,

Я гожусь для войны едва-едва,

А для мирного времени совсем не гожусь.

К тому ж сознаюсь, откровенный и прямой,

Что в военном деле не смыслю ничего.

Прошу отпустить меня домой

Немедленно с получением сего.

Потом… Потом было возвращение к писательству, книги "Звезда", "Весна на Одере" и "Двое в степи", в которые он переплавил свой фронтовой опыт, громкий успех, слава, популярность и репутация одного из лучших писателей-фронтовиков.

Тем неожиданнее был слух, который однажды пронесся в писательских кругах – представляете, Казакевич откочевал из военной прозы в детскую литературу!

Корней Чуковский в конце 50-х записал в своем дневнике: "Казакевич переводит Пиноккио. С немецкого; перед ним итальянский текст, итальянский словарь.

– Работа эта слишком уж легкая! Переводчики-паразиты выбрали себе легчайшую литературную профессию. Но я вставлю перо Алексею Толстому!! Буратино умрет во цвете лет. Испортил Алексей такую сказку.

Поверить классику детской литературы мешает то обстоятельство, что с ремеслом переводчика Казакевич еще до войны был знаком не понаслышке – он, собственно, и начинал переводчиком, переводил на идиш с немецкого и русского, в частности, стихотворения А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, В. В. Маяковского, для Биробиджанского театра перевел более десятка пьес советских драматургов.

А с 1937 года Эммануил Казакевич работал внештатным переводчиком в государственном еврейском издательстве «Дер Эмэс» (Правда), причем его трудовая деятельность там началась с перевода на идиш брошюры С. Уранова «О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок».

Он очень много переводил на идиш, но на русский язык Эммануил Казакевич перевел только один текст, который начинался словами:

…Жил-был…

"Король!", – немедленно воскликнут мои маленькие читатели.

Нет, дети, вы не угадали. Жил-был кусок дерева.

То было не какое-нибудь благородное дерево, а самое обыкновенное полено, из тех, которыми в зимнюю пору топят печи, чтобы обогреть комнату…

И хорошо, что тогда он изменил своим принципам.

Этот перевод "Пиноккио" стал классическим и переиздается до сих пор.

Не все юные читатели сказки о деревянном мальчике, правда, знают, кто переводчик – но это всегда так.

Это нормально.

Правильный Нильс, или Почему шведское издание в 6 раз толще

Нильс, конечно, немного не дотягивает до статуса культового сказочного героя, но я все-таки решил включить в эту книгу главу о Сельме Лагерлеф и ее книге с названием, которое в оригинале звучит как "Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции".

Просто это все та же тема вольного и буквального перевода, о которой мы говорили и в главах о "Мэри Поппинс", и рассуждая о "Волшебнике Изумрудного города". Здесь вот что любопытно – "Волшебник…" считается авторской переделкой оригинала, а "Путешествие Нильса с дикими гусями" – переводом, несмотря на то, что отечественная версия "Нильса" отличается от оригинальной, на порядок сильнее, чем книга Волкова от книги Баума.

Но – обо всем по порядку.

Сельма Лагерлеф относится к редкой категории "взрослых" авторов, однажды оскоромившихся детской книгой. Для шведов Сельма Лагерлеф прежде всего – серьезная и даже в чем-то академическая писательница, классик шведской литературы, первая женщина, получившая Нобелевскую премию по литературе (и третья женщина, получившая эту премию после физика Марии Кюри и борца за мир Берты фон Зуттнер).

Шведы даже на банкноте в 20 крон, посвященной писательнице, разместили первые строчки ее романа «Сага о Йосте Берлинге».

Справедливости ради – на обороте все-таки Нильс верхом на ушедшем в побег домашнем гусе Мартине, он же Мортен.

Но весь мир, конечно же, даже не подозревает о всяких сагах о Йосте Берлинге и трилогиях о Левеншельдах. Для всех остальных Сельма Лагерлеф – первая из Большой Тройки великих шведских сказочниц: Лагерлеф – Линдгрен – Янссон.

Но, почитая Сельму Лагерлеф как великую сказочницу, следует все-таки иметь в виду, что реальная история о мальчике Нильсе, и версия, известная нам по русскому переводу и советскому мультфильму очень сильно разнятся.

Как, наверное, уже всем известно, история книги "Путешествие Нильса с дикими гусями" началась с того, что условный шведский Минобр, в лице руководителя Всеобщего союза учителей народных школ Альфреда Далина, заказал известной писательнице написать учебник – хрестоматию по географии Швеции для первоклассников.

Креативность великих сказочниц не знает границ, и обозреть провинции Швеции Лагерлеф решила столь необычным способом – с высоты гусиного полета.

Получился нормальный такой учебник для первоклашек – 600-страничный двухтомник.

Писательница очень удивлялась, что, несмотря на перенасыщенность шведской историей и географией, именно "Нильс" стал в свое время самой переводимой шведской книгой – более 60 языков – и оставался таковым до появления "Пеппи Длинныйчулок".

Но именно переводы лучше всего объясняют ситуацию с с этой книгой. Ситуация, на мой взгляд, довольно проста – "Путешествие Нильса с дикими гусями" это великолепная сказка, в которую зачем-то сверх всякой меры натолкали энциклопедических сведений о Швеции и религиозной нравоучительности. И тем самым едва не погребли все волшебство.

Именно поэтому практически во всех иностранных переводах книгу сокращали, часто – весьма радикально.

В первом советском издании 1940 года переводчицы под девизом "резать, не дожидаясь перитонита" вырезали из огромного романа Сельмы Лагерлеф фактически новую детскую книгу – тот же самый трюк, что позже Заходер проделал с "Мэри Поппинс". В итоге 600 страниц оригинального "Нильса" в издании 1940 года осталось всего 128.

Объем книги ужали в 6 раз, и вместо 55 глав осталось 17. Под нож пошли этнографические и географические лекции, а также многочисленные побочные линии, до которых нобелевская лауреатка была большая охотница. По причине советского времени не повезло религиозным мотивам, которые в книге очень сильны, пострадала также традиционная скандинавская мрачность и депрессивность. Щадя юных читателей, переводчицы убрали из советского издания многочисленные смерти – в оригинале герои книги мрут с интенсивностью "Игры престолов".

От всей этой "художественной резьбы" книга, на мой взгляд, чрезвычайно выиграла. Настолько, что в 1955 году вышел знаменитый мультфильм "Заколдованный мальчик", влюбивший в книгу миллионы, а фраза "Ты еще крепкий старик, Розенбом!" стала одной из поговорок русского языка.

Добавлю также, что создательницы советского "Нильса", переводчицы Зоя Задунайская и Александра Любарская – личности настолько интересные, что они, как и вся "маршаковская" ленинградская редакция "Детгиза", заслуживают отдельного разговора. Может, и соберусь как-нибудь написать.

На излете Советской власти, в 80-х годах, как известно, в обществе господствовал тезис: "А власти скрывают!". Мы были убеждены, что от нас все прятали, причем прятали – самое лучшее. Понадобились 90-е, чтобы уяснить, что все самое лучшее в Союзе было уже переведено, причем – переведено великолепно.

В общем, возобладало мнение, что с "Нильсом" нас тоже "обнесли", и поэтому пошли разговоры о необходимости полного перевода. Сначала вышел перевод Фаины Золотаревской, но и он не обошелся без сокращений.

Поэтому год спустя в издательстве "Карелия" вышел действительно полный перевод, сделанный известной переводчицей со шведского Людмилой Брауде. Вот первое издание полного перевода.

Вот только желающих долго читать про достопримечательности провинции Сконе и острова Готланд нашлось немного. Поэтому и по сей день довоенный "резной" перевод вне конкуренции, а количество его переизданий перевалило за пятый десяток.

В заключение хочу заметить, что вопрос – имеет ли переводчик право выполнять функции редактора и улучшать роман – наверное, все-таки относится к числу проклятых. В советское время переводчиков освободили вместе с другими угнетенными сословиями, и в результате в нашей детской литературе появились "Волшебник Изумрудного города", "Мэри Поппинс" и "Винни-Пух". Сегодня переводчик – вновь раб текста, но проблема эта, боюсь, не имеет окончательного решения, поэтому копий на этом ристалище будет сломано еще немало.