Read the book: «Фидель на Донбассе. Записки военкора»

Font:

© В. Канделинский, 2019

© Книжный мир, 2019

Глава 1

Когда мне было 8 лет, мама водила меня на лечебную гимнастику. Ранним, сонным утром мы шли куда-то за тридевять земель, чтобы уставшая от жизни тетя заставляла меня и других детей танцевать под странную музыку из начала 80-х. Мне не нравились ни гимнастика, ни музыка, ни тетя. Все эти муки мне требовались из-за сколиоза. Это заболевание у меня было с раннего возраста. «У тебя спина похожа на букву «зю» – говорил мне отец. А я плакал и обижался. Во-первых, я действительно думал, что такая буква есть, но мне о ней не рассказали, во-вторых – я думал, что теперь я всю жизнь буду горбатым, как та бабушка, которую я видел однажды на улице. Ну, мы все видели таких бабушек.

И там, в зале лечебной гимнастики, каждый раз играла одна и та же песня, в народе ее называли – «Якида». «I saw you dancing, say Yaki-da my love» пел чей-то приятный женский голос. Я уже тогда себе представлял исполнительницу такой: в платье, на каблуках, с распущенными волосами, страстными глазами, плавно покачивающую бедрами в такт музыке. Кто ж знал тогда, в далекие 90-е, что эта песня станет для меня больше, чем песней. Настоящим символом чего-то очень личного.

Но вернемся к сколиозу. Так вот, мне иногда кажется, что он у меня был всегда. Я был худеньким, слабеньким ребенком, девочки на меня никогда не обращали никакого внимания. Для всех во дворе, потом в школе, потом и в университете, я был гадким утенком. Ровно до момента, когда я поженился на своей коллеге по работе.

Вообще, женщины, конечно, странные существа. Ты будешь ходить холостой, одинокий и никто на тебя не будет обращать ни капли внимания. Но! Как только на твоем безымянном пальце появится кольцо, их начнет притягивать к тебе, как магнитом. В транспорте, в магазине, на работе, на улице, в ночных клубах, барах, поездах, на юге ты будешь ловить на себе любопытные женские взгляды. Для них, по всей видимости, это как знак качества – раз женат, значит хорош. Хотя, не факт.

Со своим сколиозом я закончил школу, отучился в университете, работал много лет на телевидении, потом служил в армии, а потом однажды – поехал на войну. Ах да, у меня же еще и плоскостопие было. И киль груди. И еще сердце повернуто вокруг своей оси на 4 градуса. И давление. «И в жопу все эти болячки», – уже лет с 14 начал говорить себе я. Мне хотелось жить полноценной жизнью, а не быть прикованным к поликлиникам, с их врачами и мрачными серыми стенами. В которые, казалось, запах лекарств и старости впитался еще в прошлом веке. Тогда же, когда эти стены последний раз красили.

Сколиоз плохо сказывается на здоровье. Болит спина, особенно при больших физических нагрузках на нее. Например, там, в окопах один раз мне пришлось просидеть в бронежилете 23 часа. Не снимая. И после, когда я, наконец, освободился от него, мне казалось, что позвоночник мой просыпался в трусы. Но хочется сказать, что в бронежилете тепло. И даже чуть-чуть безопасно. Самую малость.

Кривая спина не нравится девушкам. Редкой женщине нравятся сутулые парни. Но вот как-то так случилось, что моей первой девушкой стала, в последующем, уже жена. С которой через 3 года мы разругались в хлам и как следствие – развелись. И что ей тогда понравилось в моем сколиозе?

Но все это, конечно, юмор. Вернемся к песне. Будучи журналистом одного из региональных каналов, я в очередной раз поехал снимать свою военно-патриотическую передачу. Тему я выбрал тогда непопулярную. О ветеранах Чеченской войны. И вот, отвечая на вопрос «А какую музыку вы слушали на войне?», один из них рассказал следующий случай:

– Ехали мы на БТРе. Но не снаружи, а внутри. И там стоял японский магнитофон, который у чехов при зачистке нашли. И едем, погода такая хорошая, кругом Грозный, глаза смотрят. И вот играет эта песня – «Якида», знаешь?

– Нет, не слышал. (А тогда я еще действительно не знал, как она называлась, эта песня).

– Ну, так вот, врезался этот момент в память. БТР, песня эта и солнышко через триплекс.

Попрощавшись, я поехал собирать программу, и, конечно же, залез в соцсеть в поисках этой музыкальной композиции. С первых же звуков я вспомнил и лечебную гимнастику, и тренера, и сонное смоленское утро, и дребезжащий трамвай. Да и вообще свое детство девяностых.

И она, эта мелодия, потом звучала и в передаче, и в моих наушниках много дней. Казалось бы – тогда такая ненавистная, а теперь совсем какая-то родная, до боли знакомая и даже бодрящая. Дарующая задорное настроение. Но у всех песен, которые нам нравятся, есть один большой минус – они очень быстро надоедают. И через несколько дней она надолго пропала из плей-листа моего телефона. Пройдет 5 лет, прежде чем я услышу ее вновь. И случится это в 7 километрах от центра Донецка. На передовой, у поселка с грозным названием «Спартак».

Но обо всем по порядку. Журналистика – профессия практическая. Я понял это еще будучи первокурсником. Тогда я, чтобы сдать экзамены, целый год принимал участие во всех мероприятиях университета, особенно много – танцевал. Как же это было круто, танцевать. Это было очень тяжело, все эти растяжки, репетиции, травмы. Но потом – мгновение, и ты счастлив. Тогда же я понял, что победу приносит лишь долгий, нудный и порой очень тяжелый труд.

И благодаря своим танцам, я попал в «элиту» студентов. Меня порекомендовали одному из новостных каналов, и я впервые оказался на практике в СМИ. Выпустив свои первые «социалочки», я приглянулся начальству, которое отправило меня снимать «Селигер», о котором позже. Я также выпустил нелицеприятный для них сюжет. И после того, как я начал активно работать на телевидении и набираться знаний, я понял, что лекции в университете стали для меня совершенно неинтересными, разве что я по-прежнему остался верен истории и психологии. Эти две науки меня интересовали всегда, равно как и зарубежная литература.

Работал я все больше, уставал тоже все больше, поэтому на лекциях я спал, ел, читал, слушал музыку, писал, договаривался о съемках, прогуливал.

Но в то же время, каким-то чудом, все равно продолжал сдавать сессии и даже танцевать. Но журналистика навсегда стала символом именно практической профессии. Что толку от теории, которую преподают скупо и сухо, и чаще всего не по делу. Да еще и преподаватели, которые уже давно не в ней, а значит – устарели как первый пентиум в 2007 году. И все эти «плюрализм, толерантность и разность мнений», о которых нам талдычили, разбивались об очередную социалку. А когда я попал на войну, я частенько думал: «Вас бы сейчас с вашим преподаванием… Я тогда с вами спорил, и вы мне ставили двойки. Теперь моя очередь».

Зло? Может быть. Может быть, и слава Богу, что они не знают об этом всем. Но послушать, что они скажут, было бы интересно. Хотя чаще люди просто в ответ молчат и вздыхают, кивая головой.

А на филфак я попал совершенно случайно. Я вообще всегда хотел быть военным. Я ведь рос в семье офицера. А отсюда все вытекающие – в детстве я лазил по настоящим танкам, в двухметровых сугробах, бережно накиданных солдатиками, рыл длинные проходы, играл в войнушку с соседскими ребятами, жил в учебном корпусе. А что это такое, спросите вы?

Это когда здание углублено на полтора метра в землю, и в классе, в котором вы живете – бетонные полы и потолки 7 метров. Это сверчки по ночам по всем углам. Мыши. Холод. А за деревянной перегородкой, построенной отцом из подручных материалов, стоят настоящие боевые машины пехоты.

Ох и перепадало нам с братом, когда мы пролезали туда и играли внутри них. Таким было мое детство. Суровым. Но настоящим мужским. И я грезил о службе, о форме, как у отца. Хотел было поступить в военную академию (ту же, где учился и отец, и брат), но меня не взяли «по состоянию здоровья».

Я помню этот день, хорошо помню. В областном военкомате я прошел всех врачей, со мной даже поехал мой крестный, который был ветераном Афгана и Чечни. Так, на всякий. И вот я захожу к хирургу, который оставался последним решающим этапом перед поступлением. «Батюшки, да у вас тут полный набор», – и начал перечислять мне все мои болячки. Сказал, что никакая Академия мне и не светит, и мол «шелбтыотсюдова, сынок». Крестный попросил меня выйти, я остался ждать его на лавочке у кабинета. Через несколько минут он вылетел оттуда, покрасневший и злой и сквозь зубы процедил: «Пошли отсюда». Позже, в машине, он меня успокаивал. «Ничего страшного, жизнь на этом не заканчивается, люди и без армии живут, и счастливо живут, между прочим. Не расстраивайся». Позже я рыдал уже дома, потому что 16 лет я мечтал об армии, и теперь мою мечту превратили в пыль. Взял в руки гитару, и завыл какую-то песню Цоя. Гитара мне тогда еще помогала. Много позже, на Донбассе, чтобы прийти в себя, мне нужно будет вымокнуть в ванной часа так три.

Мама, видя, что я пропадаю, предложила поступить мне в университет, на отделение журналистики, на филфак. «Военным не стал, станешь военным корреспондентом». Не в лоб, так по лбу, как говорится. И я за месяц подготовился и сдал вступительные экзамены.

И потом уже взахлеб работал все годы учебы, на телевидении, во внештате, проглатывая знания, впитывая советы и наставления, изучая людей, их поведение, их жизнь и проблемы. Тут-то мне и пригодилась психология. Ведь это большая наука, суметь разговорить человека, заставить его сказать нужные слова. Рассказать все. Но…

Так или иначе, однажды я покинул профессию. И получилось это очень некрасиво.

Потому что нечего было пить. После развода с женой меня понесло во все тяжкие. И алкоголь тогда мне казался единственным утешением. Ну, еще много простых и незамысловатых девушек. Странно, но только после развода я вдруг понял, что женой-то мир и не заканчивается. Что вокруг еще много красивых и даже порядочных.

А пил я долго. Год почти. Через день, два, я напивался, и как следствие – не выходил на работу. Всячески избегал ее. Вначале – потому что там еще месяц после работала бывшая, и я не очень желал видеть, как она флиртует с новым сотрудником, появившимся на канале во время моей службы в армии. Во-вторых – я очень тяжело переживал разрыв с ней.

Тот, кто хоть раз терял по-настоящему любимого человека, меня поймет. Мы ведь были не просто парой. Мы были мужем и женой. А лично для меня это кое-что значит. Во-вторых, я ведь только-только пришел из армии. И весь год мечтал о том, что когда вернусь, у нас все будет хорошо. Мы вместе поедем работать в Москву или Питер на центральные каналы. Построим свой маленький уютный мирок. Ну и так далее.

В общем, пил я крепко, часто, вел такой образ жизни, что однажды чуть не попал в центр пограничных состояний. Мой отец, почуяв что-то неладное, приехал ко мне в обед домой. А я был с жуткого похмелья. И совершенно ничего не соображал. Потом были врачи, какие-то таблетки, благодаря которым я не помню пару недель своей жизни.

Но на работе все понимали, почему я пью. Почему прихожу таким. Заглядывали в глаза, молчали в ответ. Сострадали. И вот это самое сострадание – вот оно было самое гадкое. Из-за него мне тоже не хотелось там появляться. В штат меня не взяли после армии, порекомендовав найти себе что-нибудь «более перспективное». Газеты обещали только внештат за три копейки. А мне надо было как-то жить, снимать квартиру, что-то есть. Уволился я легко. Просто однажды я совсем перестал ходить в офис. Самое интересное, что мне больше и не звонили ни разу.

Какое-то время я занимал деньги, потом занимать стало стыдно. И я пошел работать охранником. Представляете? В нашем городе охранник получал в два раза больше, сидя на стуле и смотря телевизор целый день, чем журналист, который без выходных трудился над «годным контентом». И у меня был когнитивный резонанс. И обида на всех и на все. И жизнь моя катилась куда-то в… Пока я не встретил девушку в черных ботинках.

Глава 2

Странное это чувство, когда ты стоишь на вокзале, и смотришь на своих родственников, которые провожают тебя на войну. Когда я рассказал им о своем желании ехать освещать происходящие на Донбассе события, их реакция была несколько иной, чем я мог думать.

Прошел почти год на тот момент, как я ушел из журналистики. Я работал на предприятии отца – он делает гофро-тару, проще говоря – картонную упаковку. Коробки. Обыкновенные коробки. Под унитаз, например, или под торт. И вот целый год я пахал на его предприятии, каждый день думая о том, куда катится моя жизнь, и как я вообще сюда попал. Но я был благодарен отцу, потому что когда я начал опускаться все глубже и глубже в пучину, он протянул мне руку. «Сын, хорош фигней страдать, давай-ка ты ко мне иди работать». И я пошел.

Но каждый день я по привычке по дороге на работу просматривал новостную ленту. Следил за событиями, читал и смотрел, анализировал. И даже себе не мог представить, что однажды в Киеве случится то, что случилось. Весь этот майдан, с огнем, трупами, лозунгами и бегством президента. Одесса. А потом и геноцид Донбасса. Это был какой-то страшный сон. Государство, в котором я был не раз, рушилось у нас на глазах. Тысячи людских судеб были поломаны навсегда. А в России появилась фраза: «Че там у хохлов?». И меня эта фраза, если честно, раздражала.

Мой дед родом из Киева. И когда немцы в 41-м оккупировали город, он был маленьким мальчиком. Однажды он мне рассказал, как запустил в фашиста камнем, и тот гнался за ним с оружием, кричал и пытался его застрелить. Дедушка очень любит Киев. И я видел, как он переживает за свою Родину, ведь до всех этих событий, он ездил туда летом каждый год. А теперь…

Потом, уже летом 2015-го мне попалось на глаза видео, где бойцы одного из карательных батальонов вешают на дереве ополченца и его беременную жену. Меня всего трясло. Потому что я не мог поверить в увиденное. И это стало переломным моментом для меня. Я понял, что больше не могу сидеть сложа руки. Наблюдать со стороны, как делали большинство из нас. Я хотел знать правду. Я хотел помочь. Так, как умел. А что-что, а рассказывать и показывать за 5 лет на местном телеканале меня научили. Да и опыта общения с военными было хоть отбавляй. Я подумал, что все мои навыки и знания мне могут помочь и обязательно пригодятся. Так и случилось. И я стал искать информационное агентство, которому нужны были люди «с опытом». И на мое удивление, нашел в течение пары дней.

На момент, когда я рассказал отцу, прямо и «без лишних», о том, что поеду работать в Донецк, все уже было решено. Отец, конечно, не ожидал такого поворота событий. Он старался не выражать беспокойство. Но я понимал, о чем он думал. Он ведь у меня тоже «поучаствовал» в 94-м, а потом и в 95-м. Мама, конечно, сначала говорила, что не отпустит. Что мне нужно выбрать более спокойное место. «Езжай в Москву, в Питер». Но в Москве в тот момент на ГТРК работала моя бывшая супруга, и желания ехать и вновь ее видеть каждый день, не было совсем. Да и вообще Москва меня ничем не привлекала. Столько я историй слышал о том, как люди едут туда, а потом возвращаются назад. Напрочь разочарованные во всем. И в себе.

Но через пару дней и она внезапно сказала: «Езжай. Но ты должен очень хорошо понимать, куда ты собрался. Я рада, что ты хочешь вернуться в профессию. Но подумай еще раз». А я уже обо всем подумал. Уже меня ждала квартира в Донецке. Уже было понятно, что нужно покупать камеру и штатив, запасную камеру и много-много прочих вещей. Когда я работал на телеканале, я был простым журналистом, и не вникал в подробности профессии оператора. Тем более не изучал правила съемки. Определенные знания о построении планов и прочем у меня, конечно же, были. Но этого все равно было недостаточно. Я понимал, что я соглашаюсь на самую настоящую авантюру… Без операторского опыта, без знаний о работе военкора, я собирался ехать на войну. И знаете что? Это самое правильное решение в моей жизни.

Именно так и надо учить человека плавать. Бросать с лодки за борт. И если он хочет жить – то научится плыть. В кратчайшие сроки. Так случилось и со мной. За три месяца я научился многим вещам, которые нужны военному корреспонденту. Но это будет позже.

А сейчас мы стоим с родителями и братом на вокзале. Папа пытается даже шутить. Мы фотографируемся втроем, Мама почему-то за кадром. Она тихонечко начнет плакать, когда я зайду в вагон. Мама… Отец… Брат…

Наверное, только в очень жестких условиях ты понимаешь, как ты любишь своих родных. Как сильно можно по ним скучать. И для меня такой ситуацией была война.

Поезд трогается, я охватываю взглядом свой родной город, из которого, как мне тогда казалось, я уезжаю навсегда. Я думал, что я больше не буду в него возвращаться. Ну, в отпуск там или на выходные. Но как же я ошибался. Забегая вперед, скажу лишь, что я опять вернулся домой и пару месяцев сидел без работы. Бывшие военные корреспонденты, стрингеры и прочие личности вроде меня, собственно, не нужны и не интересны практически никому. Максимум – повздыхают, скажут: «Подумаем». И на этом – все. Впереди меня ждал тот же завод, что и год назад.

А сейчас… Сейчас вагон вез меня в далекий Ростов-на-Дону. Приграничный город, в котором, кстати говоря, я по приезду увидел ополченца. Без шевронов, но я сразу понял, что это он. Взгляд человека, побывавшего близко к смерти, навсегда меняется. Один мой знакомый сказал: «Ты так иногда смотришь, Вадим. Как будто куда-то очень далеко и глубоко одновременно». Не знаю. Может это все красивая бравада, но мужики, которые видели ужасы войны… Они другие. Ремарк описал нас всех очень хорошо в своих книгах. В свою очередь, я никогда не думал, что однажды стану одним из тех героев романов Ремарка, о которых так много читал.

The free excerpt has ended.

Age restriction:
16+
Release date on Litres:
03 February 2020
Writing date:
2019
Volume:
210 p. 1 illustration
ISBN:
978-5-6041886-1-3
Copyright holder:
Книжный мир
Download format:
Text
Average rating 3,3 based on 7 ratings
Text, audio format available
Average rating 4,4 based on 14 ratings
Text, audio format available
Average rating 2,5 based on 78 ratings
Text
Average rating 4,7 based on 15 ratings
Text, audio format available
Average rating 3,8 based on 5 ratings