Барин-2. Повести и рассказы о любви

Барин-2

Выйду на улицу, солнца нема

Девки молодые свели меня с ума

Выйду на улицу, гляну на село

Девки гуляют, и мне весело

А жизнь барина в своей деревенской усадьбе продолжалась. Ничего нового не происходило уже потому, что никто ни к чему новому не стремился.

Везде невежества убийственный позор.

Не видя слез, не внемля стона,

На пагубу людей избранное судьбой,

Здесь барство дикое, без чувства, без закона,

Присвоило себе насильственной лозой

И труд, и собственность, и время земледельца.

* * *

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,

Надежд и склонностей в душе питать не смея,

Здесь девы юные цветут

Для прихоти бесчувственной злодея.

Александр Пушкин – «Деревня»

Последнее особенно актуально в жизни деревенского барина. Работа, управление персоналом, ведение хозяйства, отдых, получение удовольствия от жизни. Променять столичных грязных баб, которые достаются всем их желающим, на чистых женщин села, которых никому никогда не подмять под себя. Кроме их господина, конечно же.

Но и только в своей усадьбе сидеть – тоже невозможно. Надо и к соседям приезжать, и в город по делам, и в столицу на приемы, чтобы не забывали меня и наш род.

Рекруты

– Барин, барин, спасите, помогите, – передо мной на коленях стояла и постоянно падала на землю взрослая женщина со слезами на глазах.

– Дуняша, что случилось? Она же даже не может от рыданий слова выговорить.

– Барин, у нее мужа забрали в рекруты сегодня.

Ре́крут (от фр. récruter – набирать войско) – лицо, принятое на военную службу по рекрутской (воинской) повинности или найму. По рекрутскому уставу России имперского периода рекрут получал чин «Солдат» или «Матрос» по выслуге лет.

Ежегодные наборы, которые делились на обычные: 5—7 рекрутов на 1000 душ, усиленные – 7—10 человек и чрезвычайные – свыше 10.

Материал из Википедии – свободной энциклопедии

Да, это должно быть страшно. Такая мобилизация обычно пожизненная. Она только объявлялась официально на 25 лет, но! В среднем забирались в армию с 18-20 лет. 20+25=45. По меркам последней переписи населения 45 лет считался уже стариковским и почти предельным. За 25 лет подрастало новое поколение детей и мужчин, а вычеркнутые из жизни семьи если и приходили назад, то уже дряхлыми и никому не нужными. Они возвращались только для того, чтобы еще раз разочароваться и умереть.

С позиции оставшейся женщины – солдатки – тоже очень даже несладко. У нее чаще всего на момент такого призыва от одного до нескольких маленьких детей, которых поднять и вырастить в одиночку практически невозможно. И выйти замуж при живом муже нельзя. И приютить чужого мужчину без брака нельзя. Или приютиться у него. С родителями жить – не всегда можно. Вот и воют в голос, кричат эти солдатки на призывных пунктах, фактически заживо хороня своих мужей и себя. Даже если его убьют на войне, то пособие, если и дойдет до нее, будет на столько мизерным, что помочь не может.

Растрепанные волосы, засыпанные пылью и землей платье и руки, босые ноги… Она распласталась на дороге передо мной и голосила, голосила, голосила.

– Разговор есть, барин, – из-за спины Евдокия.

Мы отошли в сторону.

– Послушай меня, барин. Если удастся выручить эту женщину, то ты просто богом станешь в своих владениях. Ничего, если кого-то еще не сможешь выручить. Но эту очень надо.

– Я что-то не знаю, Дуня?

– Не знаешь. Она самая влиятельная и умная во всем этом селе. И славу тебе сделает, и людей за тобой всех подпишет. Понимаешь? ВСЕХ!!! И муж ее не последний человек, такой же.

– Что надо для этого?

– Барин. Не пожалей сто рублей, – они к тебе вернутся потом многократно.

– Хорошо, Дуня. Я услышал. Принесешь мне через час-два списки тех, кого у нас забрали в рекруты. И ее мужа первым впиши. Да, а на обед пригласи ко мне их главного начальника в дом, я ему чарку налью своими руками. И ты рядом будешь на всякий случай.

– Договорились, барин.

Женщину на дороге звали Борислава. Дворовые девки забрали ее на задний двор, напоили, накормили, оставили рядом ее подружек. Детки сидели рядом, обняв и прижавшись к ней.

– Добрый день, – в воротах остановилась пароконная коляска, из которой вышел пехотный лейтенант и вскинул руку к фуражке. – Имею честь представиться. Лейтенант Караваев.

– А по имени и по батюшке как Вас величают? – спросил я, подходя к нему в упор.

– А, а по имени Антон Васильевич, – вроде, как и стушевался он.

– Антон Васильевич, давайте по-простому, откушайте у меня в имении. От солнца, палящего, в покоях спрячьтесь. Да рюмашку от меня примите. Как Вы думаете, споемся? Ведь и у Вас «солдат спит, ест, а служба идет»!

– Надо пробовать.

– Вот и проходите. Дуняша, веди нас к столу.

Мы пообедали. Я рассказал, как пожалел его в такую жару, как решил от жары хоть не на долго спрятать… Лейтенант на водку не налегал, больше кушал. Расстегнул ворот мундира, потом вовсе китель снял. Чувствовалось, что ему понравилось так службу нести.

Когда мы развалились в креслах с кофе и ликером, и я выслушал, охая и цокая языком, несколько его бахвальств о его заслугах, начал я издалека разговор.

– Антон Васильевич, а может быть, Вы меня уважите?

– А расскажите, в чем нужда?

– Есть у меня мужички, которых Вы к себе забрали. Но я знаю, что записывать и пересчитывать их сотники только завтра будут. Отдайте их мне, пока не посчитаны?

– Ну, уважаемый хозяин, это же не дело, если боевую мощь государства подрывать!

– И не надо подрывать. Я укажу Вашим молодцам пару селений в стороне от дороги, где мужики давно готовы на подвиги. Вот только не знают, к кому обратиться. Но подскажу только шепотом, чтобы никто не знал, кроме нас двоих. А этих отдайте мне. И пока ваши сотники туда смотаются скопом, да приведут их в часть, мы в баньке с девками попаримся. Как Вам такая перспектива?

– Перспектива, конечно, интересная. Но я не торгую крепостными головами.

– А я и не предлагаю торговать. Вы сделаете богоугодное дело, а я в казну части внесу некоторую сумму, да и вручу Вам для пополнения армейского довольствия. Еще и продуктами сделаю бесплатную поставку.

– Продуктами, говорите? А водкой для моих прапорщиков, чтобы заткнулись и молчали, поставку сделаете.

– Да без проблем. Пару бочонков водки хватит?

– Пару? Бочонков? Водки? – он изумленно смотрел на меня.

– Я бы и больше дал, но нету сейчас больше.

– Хорошо, сколько и кто у вас в списке, – он показал на бумагу у меня в руке. Я протянул ему бумагу, он прочитал. – И чем же Вам так эти черноротые мужики так дороги? Ладно, – и назвал мне цену своей услуги.

Цена меня вполне устроила. Я увидел, как стоящая за его спиной Дуняша облегченно вздохнула. Глядя на шнурок в ее руке, я всё время переговоров боялся, что она накинет этот шнурок на горло лейтенанта. Ну да теперь уже не боялся.

После инструкции его головорезов, – ну такие они у меня вызвали ассоциации, – мы пошли в приготовленную баню. Дуня нагнала туда толпу баб, которые ну чуть ли не языками облизывали Антона Васильевича. Это потом она мне призналась, что туда пришли все жены и сестры рекрутированных мужчин. Антон Васильевич разлегся на кушетке и, похоже, чувствовал себя на вершине Олимпа. Больше пил вино, парился, пару женщин к себе притянул и отлучился с ними в массажный кабинет, потом опять пил вино и парился.

Когда сотники доложили, что всё сделали, то мы уже снова попивали ликеры в гостиной. Антон Васильевич, слегка покачиваясь, дошел до свой пароконной коляски и отбыл в часть.

Я повернулся к Евдокии.

– Все?

– Батюшка наш! Все, все! Я их на заднем дворе спрятала.

– Так зачем прятала?

– А чтобы их бабы крик и вой не подняли опять. Пошли покажу.

Мы прошли на задний двор. На скамейках и на траве сидела группа мужиков. При виде меня они повскакивали, а потом упали передо мной на колени. Молча стояли, только взгляд мой ловили.

– Баста, мужики. Тихонько разошлись по своим дворам и селам. И в течении недели из дома исчезните, поработайте где-то в поле, в лесу… На всякий случай, а то, не ровен час. Ну, сами понимаете, о чем я говорю.

– Понимаем, – словно шуршание мужского шепота пронеслось над группой. – Век тебе жизни, барин! Проси от нас чего хочешь, за тебя в огонь и воду пойдем.

– Идите домой, порадуйте уже своих домашних, и бегом по шалашам, схронам и заимкам.

Мужики расходились, оглядывались на меня, словно не верили, что я сейчас их не верну и не отправлю назад в воинскую часть.

– Что ты за деревеньку назвал лейтенанту, барин? – спросила Дуня после их ухода, когда мы сидели с ней в беседке сада за домом.

– Да так, ты ее знаешь. Это тех «вольных охотников», что вечно у нас всю дичь били без разрешения.

– Браконьеров? – расхохоталась Дуня.

– Да, их самих.

– Ну ты жук, барин. И этих, наконец-то прищучил, и своих вытащил. И как хорошо сделал, что сразу всех вытащил…

– Барин, можно? – из-за нашей спины вышло несколько женщин вместе с той утренней, Бориславой, которая плакала на дороге, и стояли на входе в беседку.

После моего разрешения Борислава шагнула ко мне и упала на колени, запричитала благодарность. Остальные тоже упали на колени и молча крестились.

– Дуня, а что эти грязные побирушки делают в нашем саду? – повернулся я к своей помощнице. – Там баня еще не остыла? Пусть их отведут в баню, они хорошо помоются от ползания по земле, а я после приду проверю, хорошо ли они помыты, – и подмигнул ей с лукавой улыбкой.

Дуняша всё поняла и без намеков. И сама повела баб в баню. Когда она позвала меня туда спустя некоторое время, бабы выстроились передо мной совершенно голые и без всякого стеснения, – как солдаты на плацу.

– Дуня, а не отдать ли их лейтенанту вместо мужей? Вон посмотри, как они хорошо строятся.

Хохот прошел по рядам, да и ряды сразу рассыпались. Бабы кинулись ко мне, аккуратно раздели и на руках понесли в банный зал, положили на мою любимую широкую кушетку лицом вверх. Словно по договоренности одни купали меня, аккуратно водя мылом и мочалками, а другие…

А вот другие по очереди садились своей промежностью на мой член и аккуратно вводили его в себя, делали некоторое время ему массаж своими письками, потом уступали место другим в очереди. Да, такого я, конечно, не ожидал. Дуня тоже смотрела на это действие широко раскрытыми глазами.

Могу сказать, что мне на столько было приятно, что я несколько раз даже кончил. Я уже не вспомню в кого, но мне было ОЧЕНЬ приятно и хорошо. А бабы всё менялись и менялись: мывшие меня вставали в очередь, а из очереди после проведения массажных процедур уходили в число мойщиц. Просто конвейер какой-то.

В конечно итоге я заснул. Или от мягких моющих прикосновений, или от непрерывного убаюкивающего покачивания меня их письками, или истощения от нескольких кончаний. Я не знаю. Когда я проснулся. Рядом сидел только Дуняша.

– Проснулись? Вот и хорошо. Заездили толпой, козы е**чие, – она протянула мне кружку с прохладным какао. – Я приказала топить в бане до момента, когда Вы проснетесь, барин. Потому и не замерз. И подушку принести сказала.

– Дуня, мне это не приснилось?

– Нет, это всё, – она обвела рукой баню. – Не приснилось. И это только начало. Они теперь будут к тебе ходить по одной или по двое, пока сам не выгонишь или пока не забеременеют. И не волнуйся, – мужья это знают и согласны. И сами хотят, чтобы в доме от тебя было дитя. А как они еще могут тебя отблагодарить, что столько семей спас? Они люди простые…

Дуня говорила, говорила, говорила. Повторялась в чем-то и снова говорила без конца. Наконец-то я понял.

– Дуняша, ты не ревнуй меня. Ты всегда останешься для меня той Евдокией, которая всегда со мной и за меня. От которой у нас растет в Питере дочь. Ты хозяйка нашего большого хозяйства и моя личная хозяйка. А что и кто там будет рядом со мной, – так это же не вместо тебя. Это как мебель, которая нас окружает, сменяется, если надо, но не остается ни с нами, ни вместо кого-то из нас.

Дуняша замолкла, прилегла рядом прямо в своем сарафане и прижалась ко мне. Мне кажется, что я сразу и заснул опять в ее объятиях…