Read the book: «Затерянный мир», page 13
В офисе Ярослав Иванович разгрузил рюкзак, выпил рюмочку финской же водки под Ахинорин огурчик, немного отдохнул и отправился дальше.
Когда он вошел к Семенко через настежь открытые двери, тот сидел перед телевизором и смотрел дебильную рекламу про зубы, комментируя вслух:
– Тепер я можу підкусювати навіть гарячі вареники,– кривлялся Костя и ужинал при этом. А еще перед ним сидел очередной мусороподвальный кот, приманенный на кусок печенки, и теперь связанный алюминиевым проводом, и алчно глядящий на своего мучителя, поглощающего тот самый кусок печенки.
Костя закончил петь одну рекламу, и запел другую:
– Я з’їм твою печінку, клітинка за клітинкой!
У кота что-то булькало и урчало внутри, и страшным горели глаза, а еще текли слюни, как у бульдога. Было видно, что он с удовольствием бы сожрал и мучителя и печенку, и еще кусков десять этой печенки.
Ярослав брезгливо осмотрел всю эту гоп-компанию и прокашлялся. Потом произнес значительно:
– Так ребенок, времени у меня мало. Быстренько письмецо пишем Юо…, отставить, для тебя это слишком сложно, для Деда Мороза, платим за доставочку и…
– Три желания!!! – подскочил Семенко и как безумный забегал по комнате в поисках пишущих принадлежностей.
Отставной депутат быстренько его пыл охладил:
– Ага, три. Сейчас! Одно, максимум можешь рассчитывать на бонус, и то! – он угрожающе поднял вверх любимый указательный палец с длинным наманикюренным ногтем,– если делаем хороший залог.
– Какой залог? – несколько упавшим голосом поинтересовался Семенко.
– Обыкновенный, как в нормальных фирмах делается. Мы налоги платим аккуратно, а фонды у нас сам понимаешь… – Пасенков развел руками, и даже Костя понял, что фонды явно не резиновые.
Костя задумался, одновременно переваривая информацию и печенку.
– Я… Хочу…
– Помни! – дистрибьютор снова авторитетно поднял вверх палец, и Костя зачарованно уставился на него,– Только одно желание! Но, если…
Костя сглотнул остатки печенки, хмурый кот сглотнул слюну и напряг мышцы, проволка стала медленно разгибаться. В воздухе повисла пауза.
– Хочу джинсы с дырками… Колготы надоели,– наконец, сказал Семенко.
Пасенков важно кивнул:
– Оформляем заказ, оплачиваем и сдаем ненужные колготы. Только чистые.
Костя куда-то убежал, потом вернулся и свалил кучу тряпья в пасенковский рюкзак. Кот, освободившись от пут, издал победный вопль, но был уже никому не интересен.
– Хорошо,– сказал Ярослав Иванович,– теперь залог. Что есть у тебя?
Семенко развел руками:
– Ничего… – потом шлепнул себя по лбу: – Хотя есть!
– Хотя! – отозвался Пасенков.
– Вот! – Костя указал на кота, добравшегося до остатков печенки.
– Понятно,– прикинул что-то в уме отставной депутат и произнес загадочную фразу, – значит возьмем продуктами. Где у нас холодильник ребенок?
Через некоторое время, нагруженный продуктами Пасенков, снова тащился на чердак.
Незаметно наступило 31-е число. Ярослав Иванович нарядился в красный кафтан и «дедморозовскую» норковую шапку. Кафтан был ярмарочный, украденный в Городе из филармонии, еще в депутатские времена, его, в принципе, можно было выдать за одежду Юоки-Пукки. А вот шапка была личная Ярослава Ивановича, из мехового магазина и для того, чтобы выдать ее за головной убор финского Деда, пришлось шапку щедро украсить обыкновенной ватой. Борода была изготовлена из мочалок, а посох отыскался на чердаке. Правда к нему была прибита какая-то табличка, еще с первомайским лозунгом, и ее пришлось перекрашивать. Но это были мелочи, незаслуживающие внимания. Потому, повертевшись перед зеркалом, новоиспеченный Юокка водрузил на плечи тяжелый синий рюкзак, а на шею повесил клеенчатую сумку для подношений и с тем отправился в путь. Желания исполнять.
Начал по-обыкновению с Рожка.
– С Новым! – проорал он с порога прямо в вечно недовольное лицо учителя рисования. Тот дернул губой и проскрипел:
– Вы к кому гражданин?
Пасенков закашлялся, он ожидал чего-то подобного, и елейным голосом пропел, скрывая по мере сил подступающую к горлу злобу:
Джинго белл,
Джинго белл,
Джинго фарувэй!
Якши?
– Ага! – снова дернул губой Рожок,– я по средам не подаю! Иди на свою мусорку, пока я милицию не позвал. – После чего сделал решительную попытку закрыть дверь, но лакированный ботинок отставного депутата ловко вклинился в щель. Какое-то время они давили на дверь с одинаковым усилием, потом Пасенков прохрипел:
– Будильник заказывали?
Рожок раззявил рот и промычал:
– Ааа…
Ярослав Иванович нахмурил брови и хрипло пропел:
– Наша служба и опасна и трудна…
– Какая служба?
– Доставки, блин… Оформлять будем? – поинтересовался он тоном участкового.
– Шо оформлять? – отпустил дверь Рожок.
– Доставку! – Юоки-Пукка протиснулся, наконец, в прихожую.
– Будем, или…
– Или, – с ударением на последний слог произнес Ярослав Иванович и деловито спросил:
– Водка есть?
– Нету…
– Значит червончик за труды, и будильничек получаем… – с этими словами он выставил на стол видавший виды, но бодро тикающий механизм от доктора Спиннинга.
– О! – раззявил рот восхищенный Рожок,– О! Это мне?
– Тебе, червончик гони, говорю.
– Ага,– Петр Иванович на автомате удалился в комнату, и вернулся с деньгами, отдал их Пасенкову, и с довольным видом принялся крутить будильник, тот естественно стал звонить, а Юокка между тем удалился весьма довольный собой. На прощание Рожку подмигнув.
Следующим по очереди был Якорь. Тут Юокка особо не церемонился. С серьезным видом вручил хозяину бутылку отличнейшего, но дешевого самогона, после чего под восторженные крики гостей, был усажен за стол, ибо проводы старого года были в самом разгаре, и был плотно накормлен и напоен, одарен финансово, и расцелован неоднократно.
После всего Юоки-Пукка направился к Сяну. Там, чем-то особенным поживиться он не рассчитывал, но за диковинную машинку для карлика, с антенной и настоящей милицейской мигалкой, тупо украденную с одной из многочисленных предновогодних распродаж, Ярослав Иванович думал выдурить у прижимистого армянского дедушки минимум мешок картошки, максимум тот же мешок и кило колбасы. Картошку семейство воровало на окрестных огородах, а колбасой Сян хвастался накануне.
Буцефал, увидев машинку, оторопел и, кажется, Пасенкова не опознал. Молча выпер на порог мешок корнеплодов и захлопнул дверь прямо перед лицом Юоки-Пукки. Пасенков отправился дальше, под несмолкаемый и торжествующий вой сирены.
Немного вздремнув у неадекватного Шульца, которому давно было все равно, Ярослав Иванович отправился к Байзелю. Шульц что-то орал вдогонку, но Пасенков рявкнул:
– Цыц! – и сорвал с дверей яркую занавеску, которую обещал одной даме из 123-й кваритры, после чего гордо удалился.
У Байзеля было тихо, Семенко сидел один дома и резался в компьютер, увидев Юоку-Пукку в полном праздничном наряде, он слегка ошалел. Юокка же, распевая что-то из финского фольклора, важно прошествовал в комнаты и уселся под елкой, опасливо поглядывая на здоровенную свастику установленную наставником Кости вместо верхушки. Потом развязал с важным видом мешок и вытащил связку Костиных бывших колгот, сильно изрезанных ножницами.
– На ребенок, владей. Юока-Пукка услыхал твои пожелания и дарит тебе колготские джинсы из Италии, в дырочку, тьфу в сеточку. Э-э-э… шесть пар. Во как! Но помни! – глядя на уже раскрывшего рот от нахлынувшего счастья Семенко, добавил Ярослав Иванович,– ровно в 12 они превратятся в скользких улиток.
Костя поежился. Пасенков отчего-то тоже.
– А я не хочу улиток!
Юокка-Пукка покачал бородой:
– Понимаю, тогда если ты не желаешь, чтоб злые улиты кусали тебя за ляжки, нужно… ммм… Передать в Лапландию посылку ммм… Северным оленям. Вот!
Костя думал недолго, секунды две.
– Я сейчас! – крикнул он, убегая, вернулся же с картонным ящиком.
– Фух! – сказал он отдуваясь,– Собрал!
– Молодец! – похвалил его Юокка,– А что там?
– Да вещи разные!
– Вещи это хорошо! – Пасенков зевнул, дала знать о себе усталость последних дней,– да только оленям, блин, на севере холодно. Так?
– Так.
– Ну и ладненько,– Пасенков взвалил ящик на плечо и потопал к выходу.
– Стойте! – крикнул Костя и вытащил из-за спины фломастер. Он уже успел переодеться в «джинсовые» колготы и теперь во всю сквозь прорехи сверкал немытыми ягодицами. – Надо же адрес написать! – на голове у него красовалась Байзелева эсэсовская фуражка. Парадная.
– А, ну пиши,– разрешил Пасенков,– только скорей, а то мне еще в Лапландию лететь и в эту… Корейскую республику. В смысле в Карельскую…
– Я мигом! – противно вывалив язык, Костя принялся что-то царапать на коробке. Пасенков терпеливо дождался конца этой процедуры, а Костя проводив Юоку принялся примерять перед зеркалом все без исключения пары «джинсовых колгот» и, раздувая свои монгольские скулы, петь одноименную песенку из репертуара «Ночных снайперов».
Ярослав Иванович добрался до офиса, отклеил бороду, глотнул из горла финской водки и принялся рассматривать подарки. Когда очередь дошла до Костиной посылки, Пасенков долго отдирал куски скотча, щедро облепившие коробку, а потом обомлел. В ящике лежал полный парадный комплект Байзелевой эсесовской формы оберштурмбанфюрера, включая шинель и сапоги. Не было только фуражки. По понятным причинам. Ярослав Иванович долго рассматривал обновку, а потом упаковал все назад, еще выпил водки, и напевая:
«День Победы, как он был от нас далек», задвинул ящик под кровать. Перед этим он прочел Костину надпись:
СЕВЕРНЫМ ОЛЕНЯМ ОТ КОСТЫ ГУМАНИТАРНА ДОПОМОГА
– Будет тебе от Байзеля допомога,– пробурчал Пасенков засыпая. И погрузился в объятия Морфея.
Снились ему северные олени на мотоциклах с колясками и пулеметами, и маленький злобный фюрер в порванных на заднице обосранных колготах.
КОЛОДЕЦ
С утра Петр Иванович Рожок почуял неладное. Вроде бы и все нормально, и не болит ничего, и Брежнев, как родной со стенки улыбается, а вот гложет что-то изнутри, предчувствие какое-то. Даже перевернувшись на свой любимый правый бок, предчувствия этого Петр Иванович отогнать не смог, более того, проснулся окончательно и бесповоротно. Проснувшись, вспомнил, что находится на даче, и это тоже было неприятно, потому что удобства находились во дворе, а там стоял ноябрь. Но делать нечего, организм требует, и пришлось выходить в холодное ноябрьское утро, накинув на майку фуфайку. С улицы раздавался звук топора, это сосед Петра Ивановича, дед Шенделяпин мастерил что-то из остатков разрушенного забора.
– С добрым утречком Иваныч! – прокричал дед и стал обухом топора стучать по доскам,– долго спишь однако!
Петр Иванович вместо ответа широко зевнул и спросил:
– Дождь опять что ли?
– Та не, – засмеялся дед, то на тебя птица пописяла! С праздничком, однако!
– А чего сегодня такое? Пасха?
Шенделяпин снова искренне засмеялся и закрутил головой с надетой на нее традиционной шапкой ушанкой:
– Та какая ж Пасха! Юрьев день, нынче!
– О! – только и сказал равнодушный Рожок и затопал резиновыми сапогами в туалет, а вслед ему неслись дедовы разглагольствования:
– На Руси два Егория – холодный да голодный, вишь как оно! С Егория медведь в берлоге крепко засыпает, люди воду ходют слушать в колодец. Коли тихо – зима теплая будет, коли нет, то и ожидай морозов! Так то!
К концу этой речи Рожок уже шел назад и не просто так, а с вопросом:
– Слышь, Шенделяпин, а если в туалете звуки, это к чему?
– К гороху! – пошутил дед и снова засмеялся своим идиотским смехом.
Рожок иронии не уловил, а только сказал, дернув губой:
– Ну и слава Богу, а я думал снова барсуки завелись!
Тут со стороны улицы появилась голова Володи Якоря, сверкая металлическими зубами в добрейшей улыбке.
– Дед, никак Мавзолей себе строишь? – поинтересовалась эта замечательная лысая голова.
Шенделяпин почесал в ухе щепочкой и ответил степенно несколько невпопад:
– Да вот за зиму говорим, в колодцах тихо, теплая будет.
– Тихо говоришь? – засомневался Володя,– А ты который слушал?
– Основной, у околицы…
– Тю, так он же пустой уже стоит, и вода там плохая, ты поди тот, что около меня послухай. А то я ночью до ветру выходил, и шум слыхал, такой что, мама не горюй, бля. Я Ахиноре говорю, бомжа, а она не верит. Пошли слухнем. А?
Дед отложил топор и стал думать. Петр Иванович попытался умыться из пластиковой бутылки, облился и теперь тихо проклинал тех, кто такие бутылки выпускает, а также почему-то Борю Моисеева.
– Во скоко ты до ветру ходил? – спросил Шенделяпин, закончив свои размышления,– до полуночи или после?
– Пожалуй после, или до… – ответил Якорь.
– Это плохо,– покачал ушанкой дед,– хотя если до, то не считается, Егорий не наступил, а вот если после…
– После. И я слышал,– подал голос Рожок.
– А ты тут причем?
– Да нет, я ночью проснулся оттого, что ты Якорь с Ахинорой своей спорил про бомжей, аккурат полтретьего было!
Дед поднял вверх палец, зачем-то его послюнявил, проверил направление ветра и сказал:
– Беда! Якорь ветер с твоей стороны дует, так что не брешет Петруха! Такие дела, однако! Пошли колодца слушать.
Пошли в три лица, коллективно. По дороге карлик пристал, сказал на реку идет, карасям корма задать, обманул, конечно. И корма у него не наблюдалось, а уж карасей в реке и подавно. На это ему Якорь по дороге намекнул, мол, с твоего корма вся рыба передохла. А карлик свое талдычит: «Я им задам корму, я им задам корму!» и за пазухой динамитную шашку все крепче и крепче сжимает.
Дошли до колодца вчетвером. Шенделяпин командует: «Смирно!» и к колодцу подползает. Крышку открыл, руки рупором сложил и к уху приставил. Все дыхание затаили, тишина, хорошо! И тут вдруг в колодце кто-то: «Эх!», да громко так, отчетливо. Дед на корточки присел от неожиданности.
– Ложись! – кричит. Залегли.
– Слыхал? – Якорь Рожка спрашивает.
– Угу.
– Иди ты загляни!
Рожок перепугался, но пополз, приподнялся на корточки и в дыру:
– Ээй! – и тут же на землю падает. А из колодца тишина.
– Почудилось! – это Якорь говорит и встает смело,– вот ведь гадство!
– Какие гады? – Шенделяпин спрашивает,– на Юрьев день гады все спят. Тут карлик к нему подлетает, глаза горят, борода в клочья:
– А я сейчас гадов этих динамитом проверю!
Еле оттащили дурака. Скрутить пришлось его же клифтом. Дед говорит:
– Надо по-тихому это дело провернуть. Чтоб Егория не спугнуть. Уж я то, знаю, это мне за грехи он тут сидит. Я ж в святой день дрова колол, вот теперь он обиделся и зиму лютую напускает. А то и похуже чего…
Дед сам подкрался к колодцу и принялся там чего-то под нос бубнить. Остальные молча за ним наблюдали. Минуты две было тихо, потом из колодца послышался скрип и такое мучительное «Эх!», что дед моментально присоединился к остальным.
– Ничего не выходит,– пожаловался он,– ни наговор, ни приговор.
Откуда-то появился отставной депутат Пасенков, как всегда в костюме и без хорошего настроения.
– В чем дело граждане? – поинтересовался он, разглядывая связанного карлика, который уже наполовину освободился от пут.
– Да вот,– сказал дед,– Егория умащаем.
– Чем? – строго спросил Пасенков.
– Наговорами, да приговорами…
– Хм, так не годиться,– Пасенков решительно подошел к колодцу вплотную, нагнулся и громко крикнул:– Товарищ Егорий! Немедленно выходите!
– Эх! – гулко ответил Егорий и Пасенков слегка поморщился, а остальные на всякий случай присели. У Рожка в животе даже булькнуло, от нервного напряжения и он смутился.
– Даю вам пять секунд! – строго произнес Пасенков. В ответ из колодца вылетело ведро и треснуло его по башке. Экс-депутат тихо осел на жухлую траву.
– Наших бьют! – крикнул Якорь, но никто не тронулся с места.
Рожок сказал:
– Да тут видимо полтергейст,– и попробовал скрыться, но Шенделяпин крепко держал его левой рукой, потому что правой мелко крестился. Тут, наконец, освободился карлик, и с криком: «Сука!», вытащил из-за пазухи динамитную шашку, поджег ее от папироски Якоря и зашвырнул в колодец. Все рухнули на землю, и как рвануло!
Когда дым рассеялся, а головы наблюдателей задрались вверх, то все увидали, как из колодца появляется рычащая, оскаленная, мохнатая голова. Наблюдатели, включая пришедшего в себя от взрыва Пасенкова, с дикими воплями рванули в разные стороны, только их и видели. Первым их увидел Вареник, который стоя на крыльце крайнего домика, чистил сапоги вонючим гуталином, и был обеспокоен непонятным взрывом.
– Эй! – крикнул он в спины бегущим,– чего там? Трусцой бегаете? Лучше б водки бабахнули?
«Спортсменов» это отрезвило. Они остановились и выяснили, что никто за ними не гониться. Дышалось тяжело, и к тому же было страшно. Пасенков спешно приводил в порядок костюм, злобно глядя на Вареника.
– Иди к колодцу! – приказал он, поправляя прическу.
– Ага, щас,– отмахнулся Вареник,– мне сапоги чистить надо! А чего там взрывалось? Нефть что ли нашли?
–Ага, ее родимую, а ты чего такой?
–Какой такой?
– Загадочный…
– Та…Медведи опять заходили, из лесу. Меда принесли, другого гостинца лесного. Побухали чуть, как положено.
Некоторое время все молча переваривали сказанное, потом карлик, выразив общее мнение отчетливо сказал: «Сука!». И все пошли назад.
У колодца сидел здоровенный бурый медведь, он держался лапами за голову и раскачивался как старый еврей, при этом еще и поскуливал. Пасенков вынул из-за пазухи металлическую охотничью фляжку, а из кармана замусоленный стакан. Смело подошел к зверю, наполнил стакан и похлопав того по плечу поставил стакан на землю со словами:
– Егорий! Помни! К Варенику не ходи! Ко мне ходи! Якши?
На том бы и конец истории, но 13-го числа дед Шенделяпин повторно ходил слушать колодец. Послушал, тихо. И домой побежал на печь. А 14-го на Наума внуков в школу повел. Рубаху чистую одел и повел, как в старину, когда на Наума юношей грамоте обучать начинали, а так они сами обычно ходили. Взрослые же, в девятом классе.
А зима в тот год лютая была, холодная…
ТАРАКАНЫ
Приятно пройтись вечерком по Триполью, всюду суета человеческая видна. Тут Жорж стоит, курит после водки, там Маргулис на яблоню влез, груши ищет. Там вот бомж Кукловод жвачку жеваную продает кусками, и бычки по рублю за штучку. Хорошо, хочешь курить, бычек купи и кури, сладкий дым потягивай, потом жвачкой зажуй и чеши куда шел. Опять же карлика можно повстречать, или Пасенкова, или еще какую-нибудь сволочь. Красота!
И ходят вечно, и ходят друг за другом, как педерасты. Следят, наверное.
Вот примерно так рассуждал сегодня Петр Иванович Рожок, стоя у окна своей квартиры, а потом вслух как крикнет:
– Фиг, я на улицу пойду!
И не пошел. Решил полезным домашним делом заняться. Тараканов душить. И че? Взял и пошел. Вышел на кухню, а там мальчонка соседский Костик Семенко сидит, игрушечками забавляется. Петр Иванович и спрашивает его:
– Во что играешь?
А тот и отвечает:
– В бухариков!
– В кого? – опешил Рожок.
– В бухариков, какой вы, Петр Иванович, непонятливый!
Пригляделся учитель рисования, а игрушки-то у Семенко действительно странные. Страшноватые куколки какие-то. У всех рожи синюшные, небритые, у кого глаз подбит, у кого оба.
– Где ж ты таких набрал? – Рожок интересуется.
– А я, у Джамили Имедоевой кукол покрал и сам их под бухариков раскрасил, вашими красками.
Рожок за сердце схватился, под плиту газовую, где краски хранились, глядь, а там только коробка разорванная. И все. Настроение упало в момент. Схватил он пару бухариков, на пол сбросил и давай их топтать. А тут не ко времени Джамиля явилась, здоровая девочка, килограммов на девяносто. Глазки свои татарские, кровью налитые на Рожка вылупила, потому как кукол сразу опознала и давай орать. Тут и мамаша ее на крики явилась, руки на животике сложила и принялась Петра Ивановича стыдить.
– Вы же взрослый человек! Как вам не стыдно! Виданное ли дело игрушки у ребенков топтать! В милицию вас надо сдать, там бы узнали, зачем раки зимуют!
Рожок покраснел, как рак и молчит. А что говорить-то?
А тараканы под плитой как раз в разорванной коробке сидели незаметно, и только усиками шевелили и смеялись по-тихоньку над соседями.
В это же самое время, резвящийся недоумок, Костя Семенко, двух уцелевших бухариков прихватил и в глубине коридора скрылся. И придумал там под шумок в нищих играть, оставив бедного учителя рисования на растерзание разъяренным татаркам.
Голос Имедоевой старшей слышался ему очень хорошо:
– Все, Джамиля, иди домой деточка, поиграй с дядей Ильичем, он сегодня добрый, а мне на работу пора. Иди, не упирайся, этому дяденьке я уже все рассказала, что о нем думаю, а если что и забыла, так ты ему потом передашь.
И ушла.
«Проститутки»,– подумал Петр Иванович и поставил на огонь ведро с водой.
Тараканы в этот момент неладное заподозрили, стали дислокацию на всякий случай менять и под плинтусами залегли.
Тут Вовка Якорь на кухню зашел. Сморкнулся двумя пальцами, водицы хлебнул из чайника имедоевского и спрашивает Петра Ивановича:
– Что за шум погромный?
– Да проститутки эти достали,– отмахивается раздраженно Рожок.
– Какие такие проститутки? – оживился Якорь.
– Соседские, Имедоева с дочкой.
– Ааа… – разочарованно протянул Володя, но тут же повеселел:
– А чего это ты воду греешь, чи Пасха? Помыться решил?
Петр Иванович злобно сверкнул глазами на соседа и ответил нехотя:
– Та не… Я тараканов душить буду.
– Всех что ли? – усевшись на табурет и почесываясь спросил Якорь.
– А что их сортировать?
– Хм, не знаю. Но моих не трожь!
Рожок очумело посмотрел на Володю.
– Каких твоих? Они у тебя меченые что ли?
– Ага,– кивнул Якорь,– окольцованные по третьей лапке справа. Не трогай, говорю, моих. Я их буду со спецзаданиями к Шульцу запускать. Достал он меня.
Петр Иванович задумался, шутит Якорь или нет, было не понятно, а ссориться опасно для здоровья. На всякий случай он поинтересовался:
– А как я их разберу, где они чьи?
– А ты их повытаскивай всех, набери вот в кастрюлю, что ли… Моих отберем, а с остальных хоть суп вари, мне без разницы.
Тут из коридора раздался жалобный вой и появился Костик.
– Дяденьки, вы моих бухариков не видели?
– Нет,– буркнул Рожок.
– Ихи-хииии! Где ж они есть7
– Вытрезвиловка забрала,– пошутил Якорь,– погляди за окошком.
Костя выглянул доверчиво в окно, но увидел только привычную мусорку и торгующего своим барахлом Кукловода.
– Давно уехали? – спросил Семенко на полном серьезе.
– Да минут пять,– не менее серьезно ответил Якорь,– как загрузили, так и поехали.
И он едва сдерживая смех покинул кухню, наказав напоследок Рожку:
– А ты Петя, сортируй! Если что не ясно, зови!
Рожок глубокомысленно дернул губой и кивнул.
– Дядя Петя, а дядя Петя,– Семенко вывел его из задумчивости, дернув за рукав.
– Чего надо?
– А у вас больше красок нет? – честно глядя в глаза спросил юный художник.
– Зачем? – автоматически спросил Петр Иванович, поражаясь наглости Костика.
– Как зачем,– удивился тот,– Джамиля же преступница, она моих бухариков погубила, ее теперь судить надо! А я ей пока суд да дело, решетки на дверях намалюю. Будет красиво, как в тюрьме.
– Погоди, так и я их топтал! – воскликнул Петр Иванович.
Костя успокаивающе махнул рукой:
– Не переживайте, дядя Петя, я и вам нарисую! Вы только краски дайте, те что у вас в тюбиках лежат, а то эта акварель такая нестойкая!
Наконец, Петр Иванович решился и нахлобучил неэкономному художнику на голову картонную коробку из-под испорченных красок, заорав:
– Вон отсюда! – и еще,– Ай! – потому, что слегка попал рукой в кипяток. Костя тоже завизжал и умелся вглубь коридора, и там пропал.
Тараканы в это время как раз заканчивали планерку, и во всю шевелили усами от нетерпения. У них были свои планы.
Рожок перевел дух и сходил за веником.
« Я из сейчас из-под плиты шугану, а потом кастрюлей накрою, когда побегут. Позову Якоря, и пусть он себе их в комнату забирает, а тех, что останутся, я потопчу».
И только он хотел перейти к осуществлению всего этого, как в кухню ввалился пьяненький Байзель, которого за руку настойчиво тащил его воспитанник Костя. Оказавшись на кухне, Байзель подмигнул Рожку и замер в позе античного Давида. Вид он имел при этом весьма непрезентабельный и истерзанный, а сходство с Давидом увеличивала вырванная с мясом ширинка, роль фигового листа выполнял край заправленной в брюки рубахи, торчавший из нее наружу.
– Зачем, ик, ребенку игрушки попортил, ик, сволочь! – спросил наставник.
И Семенко, говнюк, заныл тут же:
– Потоптал всех бухариков моих! Там у меня и Якорь был, и дядя Маргулис…
– Зачем Маргулиса расчленил? – строго спросил Байзель.
Однако Петр Иванович, вооружившись веником, решил легко не сдаваться, он набычился и проговорил с угрозой в голосе:
– Щас как веником захвачу…
Байзель затопал ногами и заорал:
– Убью!
Семенко тоже заорал, но по привычке обхватил кудрявую голову руками. Потом стал кричать тише, когда понял, что убивать будут не его.
– Там и Вареник был тоже,– уточнил он,– и Пасенков, и даже ты Байзель!
Наставник перестал вдруг топать ногами и тупо уставился на воспитанника:
– Я? Чего я?
– Ну с бухариками моими, я и тебя раскрасил! – несмело улыбаясь, пролепетал придурок, понимая, что сболтнул что-то лишнее.
Лицо Байзеля исказила гримаса понимания:
– С бухариками? Меня? С алкашами?
Рожок все не опускал веник.
– Да я тебя лично в притон для уродов сдам за это? Понял?– Байзель уже отвернулся от Петра Ивановича и склонился над Костей. Фиговый лист смотрел тому прямо в лицо.
В это время один любопытный таракан, чем-то похожий на деда Трубачева высунулся из под плиты и с интересом зашевелил усами. Его никто не заметил. Все были заняты.
Байзель потащил Костю в мрачную глубину коридора, а Костя все не выпускал из рук последнего бухарика, очень смахивающего на Петра Ивановича, из-за выдранных на его кукольной голове седых волос и бородавки на левой щеке.
–Топить будет,– решил про себя Петр Иванович, услышав как хлопнули двери ванной. Он снова взялся за кастрюлю, предварительно шуранув веником под плитой.
Толпа тараканов, давно уже пребывавшая в нетерпеливом ожидании ринулась на простор. Рожок перевернул кастрюлю и она, смертельно ранив троих самых неловких и легко ранив еще двоих, накрыла голый кафельный пол. Остальные насекомые благополучно заняли заранее подготовленные позиции под столом Имедоевой.
Петр Иванович нервно сгреб три трупа в совок и выбросил их в форточку, потом поднял кастрюлю, зачем-то понюхал ее и полез под соседский стол, но тут ощутил легкий шлепок пониже спины. Резко оглянувшись, он снова увидел Якоря.
– Ты чего там забыл? – спросил тот.
– Дык… дык…
– Ты туда что-то ложил?
– Нет…
– Ну и хрена ты там лазишь? Вечно тут пасешься, только уйди, а он уже тут,– пробурчал сосед и озабоченно стал шарудеть под имедоевским столом длинной вилкой.
– А что там? – спросил любопытный Рожок.
– Не твое дело, понял?
Якорь, кряхтя, поднялся на ноги и ушел, бросив напоследок:
– Смотри у меня Петр! – и даже пальцем погрозил.
Взял тут Петра Ивановича интерес, а что это Володя прячет под столом?
«Ну,– думает,– рискну!»
Встал на четвереньки, заглянул под стол. Пылища, грязища, бумажки какие-то, спички сгоревшие, следы тараканьи, ни хрена не видно.
«Надо посветить!» – решил Рожок. Подскочил за спичками, а сам уже прямо дрожит от нетерпения. Зажег спичку, опять на коленки стал. И так светит и так, ни черта не видно. Сгорела спичка, пальцы обожгла, выругался шепотом, зажег другую. Потом свечку взял. Вилкой ковыряет, аж пот выступил, губа дергается, язык высунул, но добился-таки своего. Уперлась вилка в какой-то сверток! Стал на себя тянуть, вытащил, в конце концов. Бумажный грязный сверток. Ну тут вообще началось! На стол положил, стал пританцовывать на ножках кривеньких, а ручки жадные бумагу рвут. Азарт!
Открыл и аж заорал от ужаса. В светке мышка дохлая обнаружилась. Якорь ее специально для смеха под стол засунул, знал, злодей, что Рожок обязательно полезет.
Оглянулся Петр Иванович, а все уже здесь. Стоят, хохочут. Ну разрыдался Рожок, конечно. От такого позора как не разрыдаться? В комнату убежал и сидел там, как барсук в норе.
А тараканы тоже успокоились, и разбрелись по-бригадно, по рабочим местам, кто под плиту, кто под раковину, а кто Петру Ивановичу под дверь всхлипывания Петькины подслушивать.
