Quotes from the book «Обмен», page 2

такой горький отлом души: лишиться любви к себе хотя бы одного человека.

А некоторые, хотя и живут, превратились в других людей.

....

(его) скорей всего, тоже нет, а если и есть, то все равно что нет.

Город был бесконечно велик. Трудно защищать безмерность. И еще река, ее не скроешь. Она светилась, отражая звезды, ее изгибы обозначали районы. Мы думали о городе с болью, как о живом существе, которое нуждалось в помощи. Но как мы могли помочь? Была минута оцепенения и тишины. Мы стояли на краю невидимой бездны и смотрели в небо, где все переливчато дрожало и напрягалось в ожидании перемены судьбы: звезды, облака, аэростаты, косо и беззвучно падающие белые лезвия прожекторов, без устали разрубающие это утлое мироздание. И тогда Антон пробормотал фразу, поразившую меня: – Знаешь, кого жалко? Наших мамаш…Это значило, нас прежних уже не существовало. Тут был насильственный слом. Время, как и небеса, лопнуло с оглушительным треском.

- Знаешь, кого жалко? Наших мамаш...

Это значило, нас прежних уже не существовало

Те, кто уезжают из этого дома, перестают существовать.

Глебов чувствовал себя внезапно и глубоко оскорблённым. Он думал: но почему же, чёрт возьми, у одного человека должно быть всё, абсолютно всё? И даже то единственное, что есть у другого человека и чем он может немного погордиться и дают тому, у кого есть всё.

Одна девочка написала записку с обещанием поцеловать его, если он проведёт её на сеанс. Записка разволновала Глебова. Они никогда ещё не получал записок от девочек и никогда не целовался.

Одна жизнь кончилась, другая начинается. Собственно, человек, любой, [...] живет не одну, а несколько жизней. Умирает и возрождается, присутствует на собственных похоронах и наблюдает собственное рождение: опять та же медлительность, те же надежды. И можно после смерти оглядывать всю прожитую жизнь.

Как отвратительно должно быть человеческое лицо, если его рассматривать в лупу, все поры, волоски, неровности кожи... А мы только и делаем, что рассматриваем в лупу. Каждая минута,секунда - тысячекратное увеличение. А нужно все время видеть годы, целое...

Он был совершенно никакой, Вадик Батон. Но это, как я понял впоследствии, редкий дар: быть никаким. Люди, умеющие быть гениальнейшим образом никакими, продвигаются далеко.