своего арсенала.
По последнему из означенных выше параметров размежевания-противостояния, по сути, всего-навсего технико-технологическому, коллектив поделился примерно пополам, и больших проблем, тем более катаклизмов на этой почве не предвиделось. В первых же двух – «географическом» (москвичи-приезжие) и «политическом» (оппозиционеры-артамоновские) конфликты возникали с нарастающей частотой, дойдя до ритуально-ежедневных, и чем дальше, тем скандальнее, безобразнее. Подогреваемые откуда-то извне, эти инциденты, сконцентрировавшись в один прекрасный день до критической массы, могли закончиться чем-то вроде локального социального взрыва.
В какой-то момент в так называемой оппозиции обозначилась стойкая тенденция к росту членства – вступать в её сплочённые ряды, кроме присоединяющихся просто из трусливой солидарности с агрессивным, поощряемым кем-то сверху большинством, взялись ещё и все подряд хоть на грош обиженные чрезмерно, на их взгляд, придирчивым, да к тому же «жадноватым, слишком мало дающим взаймы из кассы» главным редактором, «косящим под правильного», а на самом деле, как сумел выяснить опытнейший добытчик компромат-информации Валериан Валерьевич Гнидо – такой же «бомжонок несчастный», как и многие тысячи других приезжих, которому просто повезло волею случая (покупка неизвестно из каких средств квартиры) затесаться совсем недавно в полноценные москвичи… и который теперь, по недосмотру высшей небесной справедливости, рулит редакционными деньгами, да немалыми. Теми самыми денежками, которыми с таким же успехом, и даже в миллион раз лучше мог рулить любой из членов коллектива. Чем, допустим, не гендиректор и не главред тот же Валерь Валерич, или… да кто угодно. При таких спонсорских деньжищах управлять каким хочешь делом – ума много не надо… Вот, взять бы, да организовать справедливые демократические выборы-перевыборы, и зажить по-другому!
Начало банкета задерживалось уже не на один час по какой-то необъявленной, а оттого и всё более и более интригующей причине. Почётные места за тем же самым большущим заседательским редакционным столом пустовали в нетерпеливом ожидании главных персон мероприятия – Андрея Петровича Артамонова и Михаила Михайловича Мормышкина с его бессменной все полгода существования газеты спутницей Дианой (век бы не слыхать коллективу её неудобоваримую в произношении фамилию, надо же – высокопарное на звук Цецебелле-Кляймер при физиономии служанки из дешёвой азиатской гостиницы!) Сидящие за столом изнылись не столько из-за отсутствия начальства, без которого в любом коллективе, честно говоря, дышится легче, сколько, истекая слюной, от необходимости воздержания от очень уж возбуждающей аппетит дорогой выпивки и ещё более дорогих деликатесов под эту выпивку. Ну, сколько же можно ждать?!
Но, начальство начальством, которое хоть и с опозданием, да должно, в конце концов, заявиться, а вот практически-спонсирующий офис продаж в полном составе и под последовательным, целенаправленным руководством Никиты Гапоненко опять, как и в первый раз более трёх месяцев назад, дружно проигнорировал торжественное для коллектива редакции мероприятие. Да на этот раз по другому и быть не могло – противостояние мнений по поводу финансирования дорогостоящей, почти не окупающейся на старте газеты вступило в открытую фазу – война, поначалу скрытая, но чем дальше, тем всё более явная, разгорелась не на шутку, и прекратить её могло только одно из двух взаимоисключающих: либо газета прекращает своё существование как объект спонсорских капиталовложений со стороны возглавляемой Гапоненко структуры, и спонсируется дальше кем угодно другим, да и вообще может закрыться-испариться – большой беды в этом для медийного пространства страны не будет, либо… уходит с арены сам Гапоненко вместе со своим сплочённым отрядом родичей-помощников. Допустить этот второй вариант на месте Никиты и его присных могли бы только полные идиоты…
В чьём-то из сидящих-изнывающих за накрытым столом кармане требовательно затрезвонил, гудок за гудком без перерывов, телефон. Так обычно звонит или высокое начальство, или строгая жена. Похоже, первое – слишком поспешно вскочил с места чуть не руки по швам мгновенно вспотевший как в бане Гнидо:
– Да-да, Гнидо слушает! Есть, начинать торжество без вас… и без… Андрея Петровича! Всё будет в порядке, ручаюсь. Есть, быть на связи с Гапоненко!
И, не успел Гнидо, выключив телефон, перевести дух – новый звонок.
– Слушаю, Гнидо… да, Никита Иванович, только что получил команду править бал пока самостоятельно. Что вы говорите! Рад за всех нас… да-да, учту, до поры не распространяться. Понял – так держать! Буду докладывать по ходу.
Окончив разговор, Гнидо достал из кармана носовой платок, вытер обильно выступивший от волнения пот со лба, шеи и только после этого опустился на своё место. Медленно обвёл присутствующих каким-то новым, доселе никогда не демонстрируемым, с тайным глубинным смыслом взглядом, и с неким превосходством в тоне объявил:
– Мне поручено возглавить и вести пока, а может и до конца, если начальство совсем не явится, наш припозднившийся торжественный ужин, для начала поздравив вас всех, и себя в том числе, с причиной, по которой собрались за этим столом – успешным переходом к планово-регулярному еженедельному выпуску нашей газеты.
– А оно, начальство-то, вообще, с какой степенью вероятности будет или не будет? Может, можно сразу расслабиться по полной, чувствовать себя как дома? – незамедлительно среагировал в своём духе наиболее здесь лёгкий на язык репортёр Веня Шашечкин.
– Я тебе почувствую, придурок тамбовский! Напейся мне…
– Вообще-то, многоуважаемый Валериан Валерьевич, именно к этому и призывал нас всегда на всех, даже скромных пирушечках Андрей Петрович – чувствовать себя за накрытым коллективным столом как дома. И даже он, пребывая в служебном положении уж как-нибудь повыше вашего, никогда не позволял себе такой неуважительный тон по отношению к подчинённым, да и хоть к кому, – вмешалась, вступаясь за Шашечкина, Зульфия Бильбашева.
– Вообще-то вообще, да дела уже не те, дорогие Зуля и Веня! – впервые, наверное в жизни Валериан попытался, и сразу же не очень успешно, говорить стихотворной рифмой. – Не боитесь ли вы, что у вашего любимого… и уважаемого мной тоже, конечно… Андрея Петровича немного остаётся шансов делать впредь такие хозяйские предложения? Проблемы у шефа, и, сдаётся, серьёзные.
От участников застолья не ускользнуло слишком уж радостное звучание голоса Гнидо, поспешившего, слегка сконфузившись, добавить в первую фразу слова «и уважаемого мной…» и тут же, всё-таки, не удержавшегося от сообщения: «не много остаётся шансов…»
– Да уж, вашей милостью, догадываемся, – никогда и не перед кем не трусившая, когда дело касалось её принципиальной личной позиции по какому бы то ни было вопросу, Зульфия приняла наступательный тон собеседника и контратаковала, – уж больно несдержанны вы в своём счастье от услышанного по телефону, особенно во время второго звонка, после доверительного сообщения о чём-то от вашего инструктора по гадостям Гапоненко.
– Ты, Гульчатай, не зарывайся! По каким ещё гадостям, чего ты лепишь? – угодливо влез в полемику своего внутриредакционного покровителя со строптивой таджичкой литредактор Дзтракая.
– А по таким, – не унималась «Гюльчатайка», – какие способны расшатать любой коллектив, а не только без году неделя созданный, как наш! Вы под прикрытием Гапоненко и его бухгалтерши только и добиватесь, чтобы развалить команду Артамонова и создать на её руинах новую, свою уже. Только не обольщайтесь, уважаемые Валериан Валерьевич и Давид Георгиевич, вас и самих выкинут как щенков сразу, как только сделаете вы
своё чёрное дело и превратитесь в отработанный материал.
– Какое-какое дело?! Слушай ты, чума пещерная!..
– Дело чёрное и мерзкое – устранить с помощью грязных интриг Андрея Петровича с его должностей гендиректора и главреда. Но неужели вам не понятно до сих пор, что лично Гапоненко и всей своре его родственников, работающих с ним, газета – как кость в горле? И не нужна им именно вся редакция, целиком, без оглядки на персоналии, а не только Артамонов во главе её. На что надеетесь, мужчины?
Гнидо, только что клятвенно заверивший по телефону учредителя и спонсора, что в застолье будет полный порядок, поспешил смягчить ситуацию:
– Ну, хватит, хватит! Погорячились, и будет. Давид, уймись. Давайте, замнём и забудем этот неприятный и, я уверен, ошибочный в целом спор. И выпьем, лучше, за то, в честь чего и собирались пить-гулять – за наши успехи, существующие в реалии в отличие от вряд ли обоснованных догадок, только что прозвучавших. Когда я сообщил, что у шефа проблемы, не стоило истолковывать мои слова превратно, ну мало ли по каким причинам человек может уйти… Так что, давайте, друзья, веселиться и отдадим должное этому столу! Ну, за успех! Я первый, для примера, пью до дна…
Веселья, однако, в его традиционно-безоглядном виде, так и не получилось.
***
В те же самые минуты за другим, отнюдь не праздничным столом происходил разговор в тональностях, рядом с которыми перепалка между командой Гнидо-Дзтракая по одну сторону линии фронта, и вступившейся за незадачливого шутника-юмориста Шашечкина Зульфиёй Бильбашевой по другую выглядела бы как нежное воркование влюблённых голубков. Таким свирепым г-на Мормышкина главред Артамонов не только не видывал никогда, но даже и представить себе не мог: перекошенное, как в смертной судороге мертвенно-бледное лицо, побелевшие от гнева глаза, дрожащие кривящиеся губы, поминутно сжимаемые до хруста в костях кулаки…
– Под землёй будешь жить! В гробу деревянном!.. Если… если хоть… одно слово подтвердится из того, что до меня дошло, наконец! Ты понял, петушина полумосковская?!
– А без оскорблений нельзя, Михал Михалыч?.. – подчёркнуто вежливо, как можно более мягким тоном отвечал на выходящую из-под самоконтроля ругань собеседника Артамонов, которого на самом деле так и подмывало крепенько врезать разок-другой по лоснящейся сегодня более чем обычно, слюнявой – от волнения, наверное – физиономии «кормильца», да нельзя… – Раз пока не подтвердилось ничего, так, может, всё это и неправда? О чём, собственно, речь-то хоть?
– Ты лучше меня знаешь, о чём!
– Ей-Богу, не знаю, Михалыч, хоть и впрямь зарежь да в землю закопай. Могу только смутно догадываться, откуда всё это. Но после такого начала даже и догадываться уже неинтересно. Прости уж, но тон твой для меня оскорбителен и неприемлем в корне.
– Ты или баран совсем, редактор херов, или прикидываешься?
– Не баран, и прикидываться в чём-то – ниже моего достоинства, как и весь этот разговор. Не лучше ли прекратить его и расстаться пока, а когда подостынешь немного – поговорить уже более трезво…
– Что, жилка слабовата ответить, когда по конкретике спрашивают?
– А конкретики я пока не слышу никакой, ты ж не говоришь ничего по
делу, бушуешь, слюной меня забрызгал всего…
– А кровью своей собственной не хочешь забрызгаться? Ты скажи-ка, лучше, сколько денежек укоммуниздил из кассы за последние хотя бы пару месяцев? Миллиона полтора рубликов минимум, по расчётам сведующих людей! И не греби мне пыль в мозги, что это не так.
– Михалыч, дорогой, у меня до копейки расписано и подтверждено документально, куда и сколько потрачено с первого дня и по сегодняшний. Только одним твоим верным осведомителям-стукачам Гнидо и Дзтракая выдано беспроцентными ссудами на оплату арендованного ими жилья, пока собственным всё никак не обзаведутся, знаешь, сколько? Кстати, сделано это по настоянию твоей правой руки здесь, в Москве – Гапоненко. А остальным таким же бездомным…
– Ты мне не тычь в лицо стукачами! Гапоненкины они, а не мои… На себя лучше посмотри – азиатку какую-то, оскорбляя достоинство более солидных сотрудников, сделал особо доверенным лицом, да шута горохового Шахматкина приблизил… А им сколько за верность собачью задарил моих денег, этой бродячей рабсиле с помойки?
– Ну, зачем же так, «с помойки»… нормальные приезжие с высшим образованием, как и многие… да не Шахматкин, а Шашечкин. И не приблизил, а отметил официально пару раз, вполне заслуженно, его ту самую эксклюзивную работу, за которую ты же и рекомендовал платить ему, твоими опять словами – «эксклюзивно», то есть больше, чем другим за их банальность или откровенную халтуру. А Бильбашева, которую ты так презрительно обзываешь «какой-то азиаткой», и которую Гнидо с Дзтракаей вообще как только не оскорбляют, в работе играючи заменит тех же Гнидо-Дзтракаю вместе взятых, да ещё и помноженных на два. Да, Бильбашевой и Шашечкину я тоже выделил немного, значительно меньше чем Дзтракае и Гнидо, средств под расписку на возвратной основе – с постепенным вычетом из последующей зарплаты, но брать для этого деньги из кассы, а не из собственного кармана пришлось по единственной причине – за полгода работы ты так ни разу и не выплатил мне обещанный пятитысячедолларовый оклад, отделываясь изредка мимоходом подачками в пятьсот-тысячу долларов или евро. Да ещё помнится, давал как-то, когда я к тебе приезжал, аж целый полтинник в рублях на «погулять до вечера по Нижнему». Было бы иначе, разве полез бы я в кассу? Дал бы людям из своих кровных, и дело с концом, не было бы никакого шума.
– Я что, не предупреждал тебя, что приезжие – зло? Вот от москвичей,
которые в массе своей хоть и уступают в какой-то мере твоим любимым приезжим по уровню деловой хватки и вообще трудовой активности, но зато никаких лишних издержек, а ты набрал бродяг, ну, и расхлёбывай.
– Но немалая часть этих «бродяг», как ты говоришь, навязана мне в категорической форме тобой же и Гапоненко. Да и этот твой «крутой наезд» на меня, чувствую, не из-за денег… или не только из-за них…
– Догадливый ты, спасу нет! Так вот, повторяю, в гробу заночуешь сегодня же, если подтвердятся некоторые факты.
– Например?
– Сам знаешь!
– Не знаю.
– Не знаешь, что мелешь за моей спиной в мой адрес и в адрес Дианы? И это после того, что я к тебе, в целом… не считая некоторых мелочей вроде недоплаты зарплаты… как к родному, лучшие, наверно, условия в Москве создал для работы, другом считал более близким, чем все остальные в моей системе. Да за такие гадости в ответ на всё хорошее любой на моём месте давно бы уже закопал тебя.
– Ну, теперь понятно, в чём дело, дальше можешь не распинаться в своей потрясающей осведомлённости. Это уже лишнее. И оправдываться перед тобой я не собираюсь, поскольку не в чем. Жаль, конечно, что перед народом на том же сегодняшнем банкее мы уже не сможем предстать как друзья. Искренне жаль, Михал Михалыч, поверь мне хоть в этом…
– А чего народ? Пусть себе гуляет! Я дам сейчас команду, – взялся за телефонную трубку Мормышкин. – Валериан Валерьич! Это я. Узнал? Молодец. Как там у вас, заждались, поди? Ну, не серчайте, у нас с Андреем Петровичем тут достаточно серьёзный разговор для такого опоздания, так что причина уважительная. Та самая, да… Поэтому, мы, наверное, пробеседуем ещё неизвестно сколько, и задерживаемся на неопределённое время. Начинайте банкет без нас, и без лишних вопросов. Ты понял? Сейчас тебе позвонит Гапоненко, с ним и держи связь. Всё.
Разговаривал Мормышкин с Гнидо настолько по-свойски, по- обыденному, что у Артамонова вмиг развеялись последние сомнения относительно происходящего – военные действия клики Гапоненко против него, как главного редактора «ненужной газеты» увенчались уверенным первичным успехом.
– Значит, Петрович, осознаёшь и понимаешь, что неправ?..
– Что за бред, Михал Михалыч! Не осознаю и не понимаю ничего в таком ракурсе. Вернее, понимать-то понимаю, что творится, а вот осознать твоей позиции не могу.
– Короче… хватит говорилок, давай по делу. Всё, что могу для тебя сегодня сделать, это предложить остаться в газете нештатным почётным, так сказать, шеф-редактором и добровольно сдать все свои штатные полномочия, допустим… Диане. Но ей, наверное, попозже передадим печать и право первой подписи на документах – финансовых, кадровых; на газетных полосах при сдаче номера в печать и прочее, это когда она капитально обоснуется в своей московской квартире, недавно купленной… что-то там с ремонтом дизайнерским никак не расхлебается, то это ей не так, то то… а пока, временно, пусть Гнидо покомандует. Тем более что любит он до смерти это дело – мёдом не корми, а дай покомандовать.
– Не понял…
– Чего не понял, покойник? Твоя афёра со «сверхловким грабежом до полного раздевания деградировавшего дебила-алкоголика Мишки-Мормышки» накрылась медным тазом! Не вышло, браток…
– Какая афёра?! Чушь собачья… Ты хоть сам-то вверишь в то, что говоришь? Вот что, Мих…
– Так ты ещё недоволен таким гуманным благодаря моей доброте исходом? – грубо перебивая собеседника, буквально подпрыгнул на месте заканчивающийся, похоже, в данной ипостаси «кормилец-поилец». – Ну, дура-а-к!.. Будет ведь только хуже, если не отчалишь миром, тихо, пока отпускают по-хорошему… попомнишь слово Мормышкина!
– Никуда я не уйду. Принципиально. Действительно по-доброму мог бы, а так, после прозвучавших угроз – нет.
– И денежки в кассу не вернёшь?
– Я не присвоил ни копейки, и ты, Михал Михалыч, хоть и идёшь на поводу у гапоненковской шайки прихлебателей, а в глубине души всё равно это понимаешь, но… по какой-то туманной пока для меня причине шарахаешься в противоположную от здравого смысла сторону.
– Не полощи мне мозги, пожалуйста! Коль уж облажался по самые уши, когда твой же подчинённый коллектив сдал тебя с потрохами.
– Не коллектив, а мелкая кучка твоих с Гапоненко ставленников-подонков.
– Неважно. Главное, если не уйдёшь сам подобру-поздорову, заставим уползти на карачках. И хорошо, если не в тюрягу…
– Очнись, Миша! Вам ли, братцы-кролики, тюрьмой стращать кого-то, когда сами…
– Чего-о?! Давненько ты, наверно, с серьёзными людьми не общался, труп ходячий. Да ты хоть представляешь, какие персоны за моей спиной стоят?..
– Мне это неинтересно. Не уйду, и всё!
– Тогда, как говорил когда-то Ленин, мы пойдём другим путём. Менее гуманным и более изощрённым. Уйдёшь сам, даже бегом убежишь, аж пятки засверкают. Уговаривать тебя я больше не буду, а подвергну медленной пытке – просто прикажу с завтрашнего дня прекратить всякое финансирование газеты. Хотя, стоп! Быстрый конец – слишком легкий вариант казни. Чтобы она, любимое моё детище, ненароком не загнулась в одночасье, не окочурилась, продлим твою агонию – в половинном размере содержаться всё-таки будешь, да и то не слишком долго, месяца два-три, не более того. Покрутись-повертись самостоятельно, утони в долгах, в первую очередь в налоговых, как в дерьме – посмотрим, насколько ты крут на самом деле, а не только языком изподтишка начёсывать гадости про тех, кто к тебе с добром… А там, выкрутишься – отпустим тебя хоть и голым, каким хотел сделать меня, но целёхоньким, по собственному желанию. Скажешь мне на
прощание спасибо великое за доброту и незлопамятность, сдашь дела Диане, чёрт с ним, обойдёмся без Гнидо этого скользкого, и – на заслуженный отдых… ту-ту-у!
– А не выкручусь – что тогда?
– Тогда тебя же и обвиним, совершенно справедливо, в провале проекта по причине финансовых твоих нарушений и экономической бездарности, и чтобы проект этот спасти, волей-неволей вынуждены будем передать его в другие, более умелые руки, а тебя самого – в цепкие руки лояльных некоторым моим друзьям прокуроров, а ещё лучше – в руки самих этих друзей…
– Ну, а если я категорически, настырно, независимо от предполагаемого тобой исхода, откажусь от всех твоих предложений подобного рода и попробую пустить развитие событий по своему сценарию, по такому, какой посчитаю наиболее разумным, целесообразным, единственно приемлемым? А все озвученные тобой сейчас возможные с твоей точки зрения варианты пропущу мимо ушей…
– Настырно, говоришь?.. Мимо ушей?..Тогда ты не жилец на этом свете. Досрочно, не дожидаясь никаких вариантов.
– Круто! Ты это серьёзно, Михал Михалыч?
– Серьёзнее не бывает. Против меня в моём огороде ещё ни один сорняк…
– А как же Гапоненко, с которым ты никак…
– Не наступай на больной мозоль, а-то!..
– А-то, что?
– А это самое… некоторые цари слишком смелым говорунам языки вырывали только так.
– Ну-ну… а перед смертушкой-то хоть моей мученической свою задолженность мне по зарплате, полгода толком не плаченной, погасишь, или
как?
– Или как!.. Перетопчешься, побудет в залоге как гарантия возмещения растраты.
– Помилуй, какая растрата?! Заладил… будто не знаешь, что каждый свой шаг в выдаче займов нашим сотрудникам я согласовывал.
– Может, с кем-то и согласовывал, но лично со мной – ни разу. Вот и расхлёбывай! Гапоненко и Дармостукова сами приезжие, потому и потакали тебе из братской солидарности к таким же, как они, бездомным здесь, в Москве… которым за квартиру зачастую всю свою зарплату отстёгивать приходится. А и не платить нельзя – выкинут на улицу в пять минут. Как там, в давнишней юмореске у Райкина-старшего9: «Кто за квартиру не платит – того кондрашка хватит!»… А я, ты знаешь, как к этому человеческому мусору отношусь, гастарбайтерам всяким, в том числе и нашим газетным.
– Эти гастарбайтеры – народ нашей страны, Миша. И мы с тобой его плоть от плоти.
– Ладно пичкать меня лозунгами политическими, противно! Прекращаем дебаты, мне пора в ресторан на деловой ужин.
– Вместо нашего редакционного? Да ещё и, поди, с Гапоненко? Никак, заранее так спланировано?..
– Не твоё дело!
– Эх, Миша, Миша…
– Для тебя с этого момента строго Михаил Михайлович, и на «вы».
– Взаимно…
На той ноте и распрощались.
***
Экстренно связавшись по такому поводу, который трудно не признать уважительным, с генералом Серёгиным, он получил строжайшее указание терпеть до конца, сохраняя, насколько это возможно, естественность ситуации, и пытаться не только как-то выровнять возникший крен во взаимоотношениях своих с главным «кормильцем» (мысль о налаживании дружбы с Гапоненко и его командой была утопична с самого начала), но и если не устранить совсем, то хотя бы свести к возможному минимуму все противостояния в коллективе. При всём том чтобы ещё и сохранить поступательное развитие газеты как печатного органа, амбициозного перспективного проекта, да чтобы в коллективе оставалось большинство членов из приезжей рабочей силы как основы эксперимента проводимого исследования, поскольку именно в экстремальных, в том числе остро конфликтных ситуациях максимально обнажаются истинные качества личности, и данный случай почти военного противостояния здесь просто бесценен.
Для успеха дела требовалось, в первую очередь, оптимизировать финансово-хозяйственную его составляющую. Но как? А это уже классика, и простейшая тут формула: увеличить приход и сократить расход.
И опять же – как? Приход в сложившихся обстоятельствах возможен лишь независимый от настроения «родного» спонсора. Традиционно это – усиление работы по привлечению подписчиков (подсчитано, что при тираже газеты типа «Статус-deily» от шести тысяч экземпляров по подписке гарантируется рентабельность, при которой необходимость в спонсорских вливаниях отпадает), и, пока подписка будет расти до необходимого уровня (а процесс этот нескорый), придётся, хочешь, не хочешь, а уповать на высокую производительность рекламной службы, да при условии, что денежные поступления от её деятельности будут целиком идти в кассу, а не мимо неё минимум наполовину, как сейчас. Что означает… искать компромисс, или попросту идти на поклон, договариваться с прожжённой-пережжённой бестией Кобылкиной и её не менее жуликоватой, чем она сама, остальной командой. Всего неучтённого дохода не отдадут, конечно, – зачем раскрывать карты, да ещё начальству? – но хоть немного «подвинуться»,
наверное, смогут, спасибо скажем и за это…
Теперь, что касается сокращения расходов… здесь ещё сложнее. Если
подписка – дело добровольное и надо каким-то образом сделать так, чтобы на газету захотели подписываться, а реклама – дело техники, знакомств и опыта, то сокращение расходов это перво-наперво сокращение штата, в коем о добровольности говорить не приходилось даже в благополучные времена и в плохоньких организациях, а не то, что сейчас, да в богатой по сравнению со многими структуре. Процесс этот болезненный изначально, в самой основе своей. Мало того, что бьёт по самолюбию увольняемых, – ведь логически в первую очередь предлагают уйти самым неквалифицированным и наименее авторитетным кадрам, каковыми себя вряд ли кто захочет признать прямо, – но и кто же вообще, вот так запросто, откажется от хорошей зарплаты при не слишком обременительной, престижной при этом работе в перспективной организации. Ну, и… накладно, в конце концов, с финансовой точки зрения увольнять людей по сокращению – выходное пособие в размере двух месячных окладов каждому вынь да положь. Тем более для бюджета газеты, и так треснувшего по всем швам в результате последних событий.
И кого, действительно, сокращать сейчас в первых рядах? О тех кандидатурах, кого хотелось бы буквально вышвырнуть – ставленниках того же Гапоненко, не говоря уже о протежируемых самим Мормышкиным, и думать пока нечего, в сложившейся уже открытой конфронтации. А ставленники эти как раз и составляют практически всю малопроизводительную прослойку, этакий производственный балласт в коллективе, без которого не то что можно безболезненно обойтись, а даже легче будет работать остальным.
Как вариант экономии, способный значительно облегчить бремя содержания газеты, было бы целесообразно перебраться в менее дорогой офис и сократить этим арендные расходы в несколько раз, но амбиции учредителя начисто такой вариант отметают. Скорее, Миша, порвав рубаху на груди, аннулирует весь этот газетный проект, как и любой другой, чем откажется от уже заданной внешней помпезности. Так же, как ни за что не позволит продолжить издание газеты в удешевлённом полиграфическом исполнении – перейти на более простую бумагу, поскромнее красочность, и так далее…
Значит… остаётся только это – да, сокращение штата. И сокращение значительное, не менее чем наполовину. В том числе, а правильнее было бы, всё-таки, в числе первых всех этих ставленников… пусть в какое-то мере и вопреки «здравомыслию самосохранения», но зато в согласии с другим здравомыслием – направленным на сохранение той газеты, какая задумывалась. Да и не в последнюю очередь – справедливости ради. Бойня в таком случае будет нешуточной, а что делать… пан или пропал, и никак иначе.
***
Луиза Кобылкина главреда не поддержала ни в одном из его последних начинаний. Но и в стане его недоброжелателей не обосновалась. Впервые, наверное, во взрослой своей жизни (в детстве человек почти абсолютно зависим от старших) она отступила, уклонившись от участия в схватке, не видя себя безусловным лидером ни той, ни другой противоборствующей стороны. Попросту сбежала, не пожелав ввязываться в стремительно разгоравшуюся междоусобицу, если выражаться мягко, или войну – в более жёсткой интерпретации. Тихо уволилась по собственному желанию, создала собственное рекламное агентство и сагитировала в него почти всех своих подчинённых по работе в редакции. Для Артамонова это был проигрышный факт, хотя и не смертельный – заявки рекламодателей шли пока по инерции без ощутимой убыли. И если учесть, что теперь без воровства со стороны команды Кобылкиной – иногда даже с кое-каким плюсом. Оставалось только сохранить достигнутый темп, пока Кобылкина не переориентировала свою клиентскую базу на другие издания, и быстренько принимать меры к его увеличению, для чего опять принимать кого-то на эту работу, на общем-то
фоне системного кадрового сокращения…
Гнидо и Дзтракая, а также примкнувший к ним Серафим Семёнович Жук (вот уж кого увидеть в этом стане Артамонов не ожидал, так не ожидал!..) организовали что-то вроде «временного комитета по противодействию изничтожению штата» и всё своё рабочее время проводили в бесконечных совещаниях в узком кругу на эту больную тему, в созвонах-перезвонах с Гапоненко, Дармостуковой и ещё кем-то из офиса продаж, консультируясь и советуясь, как не дать злоумышленнику-главвреду «угробить коллектив», а значит, в конечном итоге, и коварно-предательски свести на нет саму газету как печатный орган.
Редакционный бухгалтер и секретарь-кадровик Маша, как относящиеся к наиболее часто вербуемым недружественными структурами категориям сотрудников, что и подтвердилось на деле благодаря утекаемой потоками информации через них, были уволены по сокращению первыми. Теоретически входящий в ту же группу риска персональный водитель главного редактора ушёл сам, по собственному желанию, не дожидаясь, когда его попросят (хотя его-то, как человека, по мнению Артамонова, глубоко порядочного, высокого профессионала в своём деле и безупречно дисциплинированного, могли и не попросить…) Попытки Гапоненко и Гнидо внедрить на место уволенных других своих же людей не увенчались успехом – за руль Артамонов сел сам, а обязанности обеих сокращённых женщин перепоручил по совместительству одной из журналисток, имеющей кое-какой опыт ведения первичной бухгалтерии и конторского делопроизводства, в том числе кадрового учёта.
Следующими за ненадобностью в текущий момент подлежали выводу за
штат директор по развитию (Гнидо), ибо не о развитии, а как бы не утонуть, надлежит в разгар шторма думать, и литературный редактор (Дзтракая), круг обязанностей которого фактически с первого дня легко вписывался в объём работы редактора-корректора Анны Витольдовны Штуцер-Канареечкиной, которая и работала не покладая рук «за себя и за того парня», пока «парень» сначала осваивался в коллективе, а потом решал с кучкой единомышленников, как уцелеть в планово-тотальном сокращении. Не было острой необходимости и в ответственном секретаре, в том виде, конечно, какой являл из себя Серафим Жук. Толку от него и в безмятежные дни было мало, а теперь, в связи с его занятостью «оппозиционной деятельностью», и вовсе никакого. Фактически его работу делал, особенно в последнее время, сам Артамонов.
Но и Гнидо, и Дзтракая, и Жук ни в коей мере не разделяли точки зрения главреда. Наоборот, судя по их горячечным утверждениям и биению себя в грудь при этом, именно они, Гнидо и Дзтракая, являя собой костяк, становой хребет группы единомышленников-энтузиастов, создали газету и сделали её такой, какая она есть, именно они придумали всё рациональное в ней, именно они – истинные энтузиасты. А номинальный главный редактор только сливки снимает… Вот без него с газетой ничего не случится, а без них… кто знает! И когда все трое были всё же уволены по сокращению штата с соблюдением со стороны Артамонова, как генерального директора, всех предусмотренным законом требований, они немедленно направили свои стопы с заявлениями и жалобами в судебные инстанции, прокуратуру, комиссии не только по трудовым спорам, но и даже по правам человека. Параллельно с их обращениями в некоторые из тех же органов, в частности в прокуратуру ушло пространное обращение самого г-на Мормышкина, до смерти боявшегося любых возможных проверок в его ведомстве и постаравшегося как можно категоричнее обвинить в чём угодно «подлежащего строгому дисцилинарному наказанию уже фактически бывшего» главного редактора… Экземпляр этого обращения вскоре попал в руки Артамонова, и единственное, чему тот удивился, ознакомившись с текстом, была как раз степень трусливости «патрона», ничего кроме брезгливости не вызывающая.