Read the book: «По дороге в книжный»

Font::

* * *

Часть 1

* * *

Мы плывем по самому дну океана… Только глубинного спокойствия здесь нет и в помине, машина окружена яростными потоками воды – чистой и холодной. Узкие упругие струи бьют по лобовому и боковым стеклам, заставляя дворники истерично метаться. Но им не справиться, ливень слишком силен: природа ждала целую зиму, чтобы выплеснуть на головы людей весь накопившийся гнев.

– Заслуженно, – ворчит Егор. – Мне одному кажется, что мы недостойны жизни на этой дивной голубой планете, которую человек пытается измазать красной горячей кровью?

Моему бывшему мужу удается произносить витиеватые фразы так, что они звучат вполне естественно и не создается впечатления заготовки. Хотя он не артист и в жизни не выходил на сцену… Впрочем, мы расстались полгода назад, возможно, за это время что-то изменилось, а он скрыл от меня. Я не выслеживаю Егора, о его жизни мне известно сейчас лишь то, чем ему самому хочется поделиться. Пожалуй, он мог бы подвизаться на артистическом поприще, ведь в нем бездна обаяния! Когда Егор улыбается, хочется остановить мгновенье, так оно прекрасно…

В этом-то и беда.

С которой я борюсь как умею:

– Когда ты говоришь с подобным пафосом, мне кажется, что я снова оказалась на уроке истории.

– Господи, – стонет он. – Забудь ты уже эту школу!

– У нас был молодой учитель. В его груди пылал похожий праведный огонь.

– А, ты была влюблена в него?

На самом деле его это не волнует. Нет, мы не стали врагами и даже часто видимся, ведь Егор любит нашего сына и остается настоящим папой, не только воскресным. Да и когда у него случаются приступы депрессии, вот как сегодня, он по-прежнему приезжает именно ко мне и зовет «просто покататься». Раньше я думала, что невозможно перестать быть супругами, но остаться друзьями… Да что там! Я и теперь так считаю. Мы не друзья. Ведь я все еще люблю его, а он меня нет. Именно поэтому мне так хочется навечно остаться на этом дне в плену апрельского ливня.

Но дома меня ждет наш сын…

– Ничего подобного. Чтобы запомнить человека, не обязательно влюбляться в него, – произношу я небрежно.

Знал бы он, каких усилий мне стоит не разрыдаться и не уткнуться ему в колени…

В голосе Егора звучит задумчивость:

– А тебе не кажется, что мы помним именно тех, кого любили или ненавидели?

В такие минуты он смешит меня невероятно… Ну невозможно выдавать подобные банальности на полном серьезе! А ему удается. И все равно я люблю его… Человека, которого считаю не особенно умным. Мне одной это представляется абсурдом? Или сейчас во мне просто говорят обида и желание оттоптаться на бывшем муже, как поступают девяносто процентов женщин? Может, это я всего лишь одна из миллионов, а Егор вовсе не дурак?

– Ерунда, – отзываюсь тем же тоном. – Я всех учителей помню. И одноклассников. Но никто из них не вызывал у меня пылких чувств.

Егор бросает на меня взгляд, выражающий сомнение, хотя улик против меня у него нет. Никогда не откровенничала с ним о школьной любви, потому что ее и не было. Он стал моей первой любовью. Очень надеюсь, что не последней, хотя пока все говорит как раз об этом…

Торопливо перевожу разговор:

– Может, стоило взять Мишку с собой?

– Он же спал! Когда проснется, ты уже будешь дома.

Значит, наше утреннее свидание, если можно так назвать незапланированную поездку под дождем, не затянется надолго. А ведь разговор еще толком и не начался…

Вдруг замечаю, как на узкой полоске тротуара, отрезанного кюветом, под дождем танцуют две девчонки лет двенадцати. У них есть зонт – полосатый, яркий, – но они обе промокли до нитки, и это веселит их. А разноцветный купол валяется в луже и тоже выглядит вполне довольным. Воздетые тонкие руки извиваются среди струй, хохочущие рты ловят капли… Девчонки кажутся такими бесшабашными и счастливыми, что я невольно думаю: «Никогда не была такой…» В их возрасте я жила в детском доме, и в моей жизни не было ничего, что побудило бы меня танцевать под дождем.

– Смотри! – неожиданно вскрикивает Егор, но оборачивается в другую сторону, не выпуская руля.

Быстро повернувшись, я успеваю заметить среди высоченных сосен, промеж которых выросли и особняки, и бревенчатые завалюшки, застенчиво краснеющий черепицей двухэтажный дом скромных размеров. Он бросается в глаза потому, что его стены расписаны граффити. Нарисованный волшебный лес естественным образом сливается с настоящим, жилище кажется частью природы.

Именно о такой отделке нашего будущего дома мы когда-то мечтали с Егором…

– Именно о такой отделке мы с тобой мечтали, помнишь?

– Конечно. Ты же убедился, что у меня память как у слона.

Неужели он не понимает, как больно мне вспоминать? Или ему нравится быть таким жестоким? Не может быть, никогда не замечала за ним этого…

– Наш дом отличался бы ото всех. – Егор произносит эти слова с неуместной гордостью. И добавляет с обидой, звучащей по-детски: – Но ты боялась, что рисунок смоет первым же дождем и все наши старания насмарку. А вот же! Смотри, какой ливень, а краскам хоть бы хны…

– Мы так и не построили свой дом… Что нам было раскрашивать?

– Тоже верно, – бормочет Егор, но даже его согласие звучит укоризненно. – Нечего. А смотрится классно, правда?

Я только киваю. Что тут скажешь?

Иногда мне до сих пор снится наш непостроенный дом. Но Егору я не рассказываю, как ночами брожу по комнатам, ладонью глажу лакированные перила лестницы, жду его со свежим чаем на небольшом балкончике с изящными балясинами. Мы представляли, как будем смотреть на закат и разговаривать, разговаривать… Даже если когда-нибудь один из нас возведет такой дом, он уже не станет нашим.

– Что для тебя было важнее, – осторожно спрашиваю я, – дом сам по себе или чтобы он отличался от остальных?

Настороженный взгляд, метнувшись в сторону, не достигает моего лица. Егор с досадой поджимает губы. Мы были женаты девять лет, а я так и не научилась смотреть на его улыбчивые губы и не замирать от нежности. Пусть говорит что хочет, даже орет на меня, как было всего-то раз за все годы нашего брака, только бы видеть, как они двигаются. Тогда я, беременная, решила самостоятельно приколотить новую книжную полку, полезла на стремянку и чуть не навернулась с нее. А Егор как раз вернулся откуда-то и перепугался до смерти… Только ужас мог заставить его закричать на меня.

Он опять отрывает взгляд от дороги, чтобы заглянуть мне в глаза:

– Почему мне чудится двойной смысл в твоем вопросе? Говоря о доме, ты имеешь в виду себя? Наш брак?

– Ничего подобного! Я спросила о доме, и только…

– Я считаю, ты отличаешься ото всех, если тебя и в самом деле это волнует.

– Не то чтобы… Но это приятно, спасибо!

Егор отзывается насмешливо:

– Это тебе спасибо за то, что ты такая. Жаль, что наш сын не похож на тебя.

– Разве тебе не хотелось, чтобы Мишка стал твоей копией?

– Вот! – Он вскидывает указательный палец и грозит дождю. – Это еще раз доказывает, до чего же плохо ты меня знаешь. Как мы ухитрились прожить вместе десять лет…

– Девять.

– …и не узнать друг друга как следует?

– Но объективно ты же красивей меня…

Мне нравится, что Егор не кокетничает и не пытается возразить. В самом деле, только человек, лишенный зрения, может не заметить обворожительной прелести его лица, с чертами правильными, но не до такой степени, когда это отталкивает. У моего бывшего мужа глаза теплого чайного цвета, как в той старой песне, кажется, из шестидесятых… Когда он вот так серьезно смотрит исподлобья, немедленно хочется погладить по голове. Пшеничные волосы по густоте напоминают поле, заблудиться бы в них тихой вошкой… Прямой нос самую малость вздернут, в этом чудится нечто ребяческое, да еще и овал лица остается юным, а вот мне уже приходится морщиться перед зеркалом. Меня никогда не приводило в восторг то, что я там видела: смуглая кожа, чуть выпяченный подбородок, круглый нос, черные штрихи глаз. Откуда во мне эта восточная кровь? Ничего я о себе не знаю…

– Представь себе, я тоже не догадывался, что ты подозреваешь меня в желании захапать сына целиком! Твои мысли для меня темный лабиринт, в который нет хода.

Дурашка… Все мои мысли сейчас заполнены тобой. Иногда это становится невыносимым, ведь Мишке приходится бороться с собственным отцом за место в моей голове.

– Неправда! Я всегда откровенна с тобой. Ну, почти всегда.

– Ага! – Егор обрадованно ерзает. – Дьявол кроется в деталях, да? Твое «почти» говорит больше, чем все откровения…

– Неужели?

Он улыбается уголком рта:

– Ерничаешь? Знаешь, мне здорово не хватает сейчас твоего сарказма.

«Тогда зачем ты ушел? – вертится у меня на языке. – Ты же мог наслаждаться вечно…»

Наша машина уже плывет – вместо дороги образовалась настоящая река. Егор даже не догадывается, как хочется мне утонуть в ней, чтобы сердце больше не рвалось на части. Звучит как в дешевой мелодраме, но я и в самом деле ощущаю, как надрывается моя живая плоть: кто выдержит столько боли? Но Егору невдомек, что происходит со мной и во мне. Наивность этого взрослого мужчины хуже откровенной жестокости: он уверен, что я действительно рада видеть его, как любого из своих друзей. Потому что для него я и вправду только друг.

Ладно, я постараюсь…

– Что у тебя случилось на этот раз?

Краешек губы дергается книзу, его больше не тянет улыбаться. И я догадываюсь, о ком пойдет речь, еще до того, как Егор произносит:

– Она прилетает.

Уточнять не имеет смысла. В мире существует единственная «Она», и это его мать. Женщина, которую мне искренне хотелось полюбить всей душой, ведь родной матери я не знала. Но уже наша первая встреча обнажила пропасть, преодолеть которую мне так и не удалось, а ей и не захотелось. И все потому, что я оказалась совершенно не похожа на нее, и она сочла это чуть ли не оскорблением.

Но еще хуже было то, что Егор оказался ее мужской копией… Вот только глаза у нее голубые, неестественно яркие, как весеннее небо. В первую встречу я даже подумала, что Василиса (вообще-то Михайловна, но она предпочитает, чтобы к ней обращались без отчества) носит цветные линзы. Но я ошиблась…

В тот день она примчалась знакомиться со мной на желтой спортивной машине, из которой выскочила легко, как девочка: подтянутая, пышноволосая, как Егор, длинноногая, уверенно шагающая на каблуках и в юбке выше колен. А я всей кожей ощутила, какие на мне дешевые джинсы и кроссовки из эконом-магазина… Отчетливо увидела свое отражение в ее неземных глазах: уборщица-таджичка, да и только! Уже в тот момент и родилось сомнение в том, что Егор может полюбить меня искренне, ведь он так походил на свою мать.

Он до сих пор не передал, как отозвалась обо мне Василиса Прекрасная… Премудрой я ее никогда не считала, ведь она в жизни своей не прочла ни одной книги. Ну, может, лишь букварь… Хотя дурой ее тоже не назовешь, но ее ум – природный, как у собаки, не обогащенный накопленными знаниями человечества. Подозреваю, что меня она всегда считала душнилой… Да-да, подростковый сленг и сейчас присутствует в ее речи. Да и во многом другом она продолжает ребячиться, гоняясь за развлечениями, которые ей давно не по возрасту: горные лыжи, сплав на байдарке, стрельба из лука… И эти вечные мини-юбки и шорты, как будто цель ее жизни – продемонстрировать всей планете, как прекрасны ее ноги! Правда прекрасны.

Учитывая все это, мне так и не удалось понять, почему Василиса имела такое влияние на сына, ведь Егор из тех, над кем иронизируют в анекдотах: «А поговорить?» О чем он разговаривал с матерью, пока не было меня? Даже представить трудно…

И тем не менее Василиса всегда имела на сына такое влияние, что мне казалось, будто я украла грудничка, еще не насытившегося материнским молоком. День отлета моей свекрови с любовником в Штаты стал для меня обретением вольности, какой я не захлебывалась с момента прощания с детдомом. Я верила, что уж теперь-то ничто не помешает нашему с Егором счастью…

И вот Василиса возвращается. Удерживаю вопрос «Зачем?» и спрашиваю:

– Когда?

– Завтра. Уже…

Он произносит это так жалобно, что я едва справляюсь с рукой, которая так и тянется погладить гладкую щеку – моя ладонь помнит, какой она становится после бритья… Может, он ждет этого, но я удерживаю руку, хотя понимаю: Егору до сих пор больно из-за того, что мать бросила его, а ведь прошло несколько лет. Впрочем, о чем я? Моя рана до сих пор кровоточит, а я даже не знала своих родителей…

В первые дни после ее отлета Егор в прямом смысле слова рвал и метал: клочки каких-то бумаг усеяли пол, но убрать он мне не позволил, видно, не хотел, чтоб я прочла хоть слово. Может, это были письма матери? К нему или к мужу, которого Василиса бросила умирать в хосписе?

И тут до меня доходит, что теперь наш развод неминуем… Василиса настоит на этом, можно не сомневаться, ведь ситуация самая благоприятная. И без того непонятно, почему Егор все тянет и не ставит последнюю точку.

Но сейчас обсуждать это не стоит, и я уточняю:

– Надолго?

– Она не сказала.

– Может, всего на пару дней? Ты справишься…

– Смеешься? Стоит заморачиваться с перелетом из Флориды, который сам по себе проблематичен сейчас, я уж не говорю о десятке или сколько там часов в самолете, чтобы провести в Москве пару дней?

Как ему удается произносить километровые предложения на одном дыхании? Но этой сетью слов Егору меня не опутать, я догадываюсь, чего он хочет, и произношу со всей категоричностью, на которую только способна:

– Мишку я ей не дам.

– А кулаки зачем?

Только сейчас я замечаю, что мои руки действительно сжались, как перед боем. Я расслабляю пальцы, провожу ладонями по джинсам, но Егор уже успел заметить.

– Я и не прошу тебя…

– Нет! Ты хочешь подсунуть ей вместо себя сына. Не выйдет. Это твоя мать, мучайся с ней сам.

От злости Егор давит на газ, и от машины разлетаются целые фонтаны брызг. В лобовое стекло ударяет плотная струя, и мы опять оказываемся то ли на дне, то ли в аквариуме. Я невольно вжимаюсь в спинку сиденья.

Сбросив пар, он успокаивается и произносит ровным голосом:

– А ты даже не допускаешь мысли, что мама соскучилась по своему единственному внуку?

– Соскучилась? Когда она его видела в последний раз? Еще в пеленках?

– Не совсем…

– Для нее существует только один ребенок – ты. – Я тоже стараюсь говорить спокойно, чтобы это прозвучало убедительно. – Ее никогда не будут интересовать другие дети. Я через это прошла. И не заинтересовала ее…

– Но ты не была ребенком!

Он сам тут же умолкает, прикусывает нижнюю губу, сообразив, что сболтнул глупость.

Мне еще не было двадцати лет, когда мы встретились, и я, конечно же, была ребенком, отвергнутым его прекрасной матерью. И остаюсь им, как любой человек, не знавший своих родителей и не проживший закономерную стадию взросления в коконе их любви. Я все еще жду, когда кто-нибудь донянчит меня…

– Извини, Лянка, – бормочет Егор.

– Ничего, – отзываюсь как можно беспечней. – Я привыкла.

– А к такому можно привыкнуть?

Этого он тоже не должен был спрашивать, но сосредоточенность на себе и своей боли покрывает его тело броней, о которую я ранилась годами. Залижу и эту рану…

* * *

Не проснувшийся до конца Мишка выруливает из комнаты, заслышав наши голоса. На нем теплая пижама с красными и синими машинками, а год назад сын еще не отказывался спать, усыпанный слониками. Та пижама нравилась мне больше, ведь наш ушастый мальчик и сам напоминает милого слоника. Но я понимаю: школьник – это вам не детсадовец, для него началась другая жизнь, с чем приходится мириться. Счастье, что Мишка еще позволяет потискать себя и потрогать губами светлые волоски на светящихся розовым ушках… От него пахнет детским шампунем и невинностью, кажется, Егор тоже улавливает эти ароматы, потому что замирает, прижав сына, и закрывает глаза.

«Ты ушел от него. – Мне хочется напомнить это, но такие слова больше ранили бы Мишку, чем нашего броненосца. – Как, черт тебя побери, ты мог уйти от такого мальчика?!»

Труднее всего принять то, в чем я не сомневаюсь: Егор, не задумываясь, бросился бы за сыном в огонь и ледяную воду, но остаться со мной оказалось гораздо труднее, чем отдать жизнь. Что ж я за чудище такое? Почему со мной невозможно жить?

– Привет, малыш, – тихо говорит Егор в теплое ушко, но я слышу – как раз наклоняюсь, чтобы снять мокрые ботинки.

– Привет, пап. Там дождь? – Мишка заразительно зевает и трется носом о плечо отца – мокрую куртку Егор уже скинул.

– Еще какой! Жуткий тропический ливень! На днях я слышал, что в Москву принесло ветром песок аж из самой Сахары… Ты же знаешь, что такое Сахара?

Секунду помедлив, Мишка смотрит на меня и произносит вопросительно:

– Пустыня?

Улыбнувшись, я киваю ему и выпрямляюсь, а Егор восклицает:

– Точно!

Он сияет от радости, словно опасался, будто без него ребенок отупел. Надо признать, детские энциклопедии и дарил, и читал сыну вслух именно он. Мне по душе сказки, от которых, как считал мой муж, не много пользы. Помню, как я ликовала, наткнувшись на цитату Эйнштейна, советовавшего родителям читать своим малышам именно сказки, которыми подпитывается их воображение. А оно пригодится в любом деле… Не забуду неподдельного удивления на лице мужа, когда я торжественно зачитала ему пожелание великого физика. У меня даже мелькнула мысль, что это низвергнет его кумира с пьедестала, но Егор перенес удар с завидной стойкостью и круг их с Мишкой чтения не изменился.

– Вот, а сегодня ливень из самих тропиков пожаловал. – Егор подмигивает мне снизу. – У нас теперь крепкая дружба с южными регионами…

– Чай будешь? – перебиваю я.

При малыше я избегаю разговоров о политике.

– Буду, – отзывается Егор покорно.

– С лимоном?

– По возможности.

Они с сыном смотрят на меня похожими светло-карими глазами, только Егор с выражением «собака-подозревака», а Мишка умоляет взглядом не прогонять папу. И ни один из них не догадывается, что я меньше всех хочу распрощаться с человеком, который раз за разом вырывает у меня сердце и уносит с собой, оставляя зияющую рану. Знал бы он, как мне больно…

Но голос мой звучит иронично, я научилась им управлять:

– Как обычно – попку?

Егор осторожно усмехается:

– Ты помнишь мои вкусы…

– По-опку?! – с недоумением тянет Мишка. – Какую попку?

– Попку лимона, – уточняю я.

Сын переводит настороженный взгляд на Егора, и тот, к счастью, не берется пошло острить: «Папа любит не только лимонные попки», а спокойно кивает.

Обмякнув, Мишка протягивает ему руку:

– Пойдем, ты же еще моих новых Ронов не видел.

Наш мальчик так любит мультфильм о бракованном роботе, что штампует Ронов с маниакальным увлечением – их скопилось уже приличное количество! Скоро им придется сколотить рободом… Мишка рисует их, крутит из проволочек, лепит из пластилина разного цвета, игнорируя то, что симпатяга-робот был белым, как куриное яйцо.

Интересно, что сказал бы психолог о такой преданности одному герою? Обнаружил бы попытку заменить ускользающего отца мультяшным персонажем? Этаким воображаемым другом… А поскольку Егор высокий, а Роны получаются маленькими, их нужно много-много? Иначе они не заполнят дыру, образовавшуюся в нашем с Мишкой мире, ведь хотя Егор и часто приезжает к сыну, он никогда не остается ночевать и не читает сыну на ночь, как раньше. Смывается еще до ужина… Подозреваю, что мой бывший муж с кем-то встречается и проводит вечера с ней. А может, они даже живут вместе? Хотя это вряд ли, ведь время от времени Мишка ночует у отца. Наверное, он даже рассказал бы, если б я начала выпытывать…

Или Егор избегает совместных ужинов потому, что я скверно готовлю?

Смешно!

Дело в том, что я – повар. Колдую на кухне в кафе «Полянка», расположенном в соседнем доме, чтобы Мишка знал: мама в двух шагах, даже когда случается форс-мажор и меня срочно вызывают на работу. Я долго к ним напрашивалась, еще до рождения сына, а вакансия появилась, когда Мишке исполнилось полтора года.

Егор тогда работал удаленно, разрабатывал программное обеспечение для одной новой компании и с готовностью остался с сыном, который к тому времени уже стал мечтой любого родителя: Мишка часами мог возиться с конструктором или рассматривать картинки в книжках, умиротворяюще бормоча что-то под нос. Они обожали друг друга…

С тех пор я и работаю в этом кафе, где у меня уже имеется своя клиентура: администратор Валя охотно передает мне, когда гости сообщают, что который год приходят насладиться нашей кухней.

– Скоро мы переименуем кафе, – грозится она со смехом. – Была «Полянка», станет «Лянка».

Это имя оказалось записано на бумажке, вложенной в одеяльце, в котором меня оставили на крыльце детской больницы, когда мне было два месяца. Дольше моя мать не выдержала… Наверное, она была слишком юной. Или решила, что все на свете дарит больше радости, чем младенец. Или просто побоялась сдохнуть с голода вместе со мной.

Правды мне никогда не узнать. Как и своей настоящей фамилии, и национальности: случайные знакомые, услышав, как меня зовут, уже пытались убедить, что в моих жилах течет армянская, еврейская, арабская или татарская кровь. Кажется, звучали и другие варианты, я даже не попыталась запомнить… Для меня это никогда не играло особой роли, и я не предпринимала попыток разыскать родителей, хотя многие бывшие детдомовцы готовы потратить на это чуть ли не всю жизнь. Мне же лет с шестнадцати уже хотелось не обрести мать, а стать ею. Той самой настоящей мамой, какой у меня никогда не было… И как можно скорее!

Может быть, эта цель не позволила мне стать хорошей женой, потому Егор и ушел? Я ни разу не спросила его о причине. Муж был не первым из самых близких людей, кто меня бросил, и если я пережила такое младенцем, выживу и сейчас.

Могу лишь поручиться, что никогда не пилила его и не скандалила, ни разу не изменила даже мысленно, не требовала больших денег, вкусно кормила, с радостью занималась с ним любовью и со мной находилось, о чем поговорить, ведь я с детства обожаю читать. В чем я не дотянула до звания «Супруги всей жизни»?

Или его присваивают безо всяких причин?

* * *

В кухне мне всегда удается успокоиться. Здесь я создала уютный женский мирок в стиле прованс, который обманчиво сулит счастливый день утром, а вечером обещает спокойную ночь. Иногда все совпадает и удается выспаться, если во сне Егор не приходит ко мне. Сама понимаю, как это по-бабски – цепляться за милые вещички, но что, кроме них и сына, осталось у меня в жизни?

Накрывая на стол, я слушаю Мишкин голосок:

– Авессалом, нам весело?

Наш мальчик слегка шепелявит – у него выпал передний зуб. В том, что мышка обитает за нашей плитой, сын засомневался, и мне пришлось вести его в кафе, чтобы там, на кухне, принести молочный зуб в жертву, забросив его в щель за огромной «печкой». Мишка поверил, что это гигантское сооружение называется именно так, и улыбался во весь беззубый рот, отчего мне даже стало немного не по себе, ведь, как ни крути, я его обманула…

Но когда я рассказала об этом Егору, его взгляд стал серьезным:

– А ты молодец…

– Ты сейчас серьезно? – уточнила я на всякий случай.

Он кивнул:

– Абсолютно. Меня всегда восхищало, как ты умеешь превращать все вокруг себя в сказку.

«Только тебя я не могу расколдовать, мой прекрасный принц», – мне так хотелось оживить его сердце поцелуем, но я понимала: наверное, для незнакомой мне женщины оно и оставалось живым.

Ее тень преследует меня… В любом колыхании шторы мне чудится присутствие той, другой. Стоит мимо дома проехать машине, от фар которой по потолку скользнут косые следы, мне кажется, будто это она следит за мной. И поскольку я никогда не встречала ее и понятия не имею, как выглядит магнит, утянувший моего мужа из семьи, то в каждой встречной мне мерещится та невероятная женщина, которую он полюбил больше, чем свою мать.

Иной причины, чтобы объяснить, почему Егор нас бросил, я не нахожу.

Через минуту мне предстоит в очередной раз обречь себя на муку мученическую: мы втроем усядемся за стол, как семья, будем пить чай с лимоном, с аппетитом кусать пирожки с мясом, которые я напекла с вечера (домашняя еда, не общепит!), и болтать о милых пустяках, составляющих жизнь, до того момента, пока внезапно не разверзнется пропасть, в которую мы все уже рухнули.

Сейчас я позову своих мальчиков, устроивших веселую возню за стеной…

Вот сейчас…

Надо только продышаться и вернуть губам способность улыбнуться, чтобы Егор, не дай бог, не подумал, будто я тоскую по нему просто зверски. Выть готова осиротевшей волчицей, мне даже полная луна не нужна, чтобы поведать небу о своей печали. Только ни он, ни наш малыш не должны знать об этом. Я сама буду тащить крест неразделенной любви… Насколько хватит жизни.

– Ребята, за стол!

Они прибегают на мой зов, оба растрепанные, красные и сияющие. У них похожие улыбки, глаза, волосы. Почему-то я была уверена, что мой малыш родится смуглым – в меня, разве темная кожа не доминирует над светлой? Но Мишка похож на Егора больше, чем он сам на себя в детстве, если судить по старым фотографиям. Что скажет его мать, увидев внука?

От того, что вспомнилось о ее приезде, у меня даже губы сводит и больше не хочется улыбаться, хотя я не смогла удержаться, увидев своих «ребят». Странно, что я забыла о Василисе, ведь ее нежданное, как гроза зимой, возвращение и стало поводом сегодняшнего незапланированного визита Егора…

– Очень вкусно, – выдавливает он с набитым пирожком ртом.

У нас в доме никогда не действовало правило: «Не болтай за едой!» Напротив, мы обожали собираться на кухне все вместе и наперебой делиться новостями. У Мишки их набиралось больше, чем у нас с Егором, вместе взятых: в детском саду очень бурная жизнь!

Он и сейчас уже забрасывает папу восклицаниями:

– А Грише мама кролика купила! Он вот так жует… Смотри, смотри!

Мне Мишка уже демонстрировал суетливые движения челюстей Гришиного питомца, поэтому сейчас он тянет мордашку к Егору. Тот хохочет и передразнивает сына, потом бодает его в лоб, и они оба на мгновенье замирают от нежности. А я от боли… Господи, как же должна быть хороша та неведомая женщина, чтобы ради ее счастья страдали мы трое!

– А сегодня суббота. – Мишка морщит лоб.

– Ну да, – весело соглашается Егор.

Я догадываюсь, к чему клонит сын, но не успеваю его остановить. Сдвинув светлые брови, Мишка произносит:

– Ты же в воскресенье должен был приехать!

Бросив на меня взгляд, умоляющий о поддержке, Егор вынужденно соглашается:

– Точно. А разве плохо, что я приехал сегодня?

– Но тогда завтра ты уже не приедешь. – Сын разочарованно вздыхает.

– Похоже на то. – Егор вздыхает ему в тон. – Знаешь, завтра мне придется поехать в Шереметьево.

Мишка со знанием дела поясняет:

– Это аэропорт.

– Точно. Международный.

Это слово не впечатляет нашего мальчика, он уточняет:

– Большой?

– Очень.

Я не вмешиваюсь в их диалог, наверняка Егор продумал, как сообщить сыну о приезде бабушки, которую тот совсем не помнит. Не то чтобы я злорадствую: «Пусть сам выкручивается!», просто не забываю, что это теперь не моя проблема…

Мишкины глаза вдруг округляются:

– Ты улетаешь?!

– Нет! – испуганно вскрикивает Егор. – Что ты? Я еду встречать…

Он с трудом сглатывает и выдавливает:

– …маму.

Не понимая, сын смотрит на меня, и Егор поспешно уточняет:

– Не твою маму. Свою.

– У тебя есть мама?!

Я чуть не давлюсь чаем, столько изумления слышится в голосе нашего ребенка. Василиса Михайловна просто бабушка года! Или даже века…

– Есть, – невесело подтверждает Егор. – И, если захочешь, ты сможешь с ней познакомиться.

Погрузившись в тяжелые раздумья, сын машинально жует пирожок. Рядом с правым уголком рта прилипла крупинка фарша, и мне хочется убрать ее, но Егор останавливает меня взглядом. И он прав: Мишке необходимо осознать услышанное, освоиться с мыслью, что у него, оказывается, как у всех нормальных детей, есть бабушка. По крайней мере, одна.

– Можно, – наконец роняет он.

А я не выдерживаю:

– Только если на встрече мы будем вместе.

Светлое лицо Егора слегка передергивается, он недоволен, что я заявила о своих правах. Но спорить со мной и злить меня ему не с руки, ведь в следующий раз я могу просто не открыть дверь – ключи он сам оставил, когда уходил.

Справившись с мгновенной досадой, Егор чуть наклоняет голову:

– Конечно. Только вместе.

А Мишку это радует, он широко улыбается, показывая дырку под верхней губой:

– Если с мамой, я согласен!

Егор смотрит на сына с таким выражением, что мне мерещится, будто он сейчас заплачет. А у меня на языке вертится: «Ты сам оттолкнул его… Ты сам…»

* * *

До того как я встретила Егора, у меня был кот.

Жизнь с котом – это отдельная реальность, как, например, сон во сне. Ты знаешь, что это не навсегда, и догадываешься, как будет больно, когда все закончится, не постепенно, а рывком – точно зуб вырвать наживую. Я понимала: моему Мышкину почти пятнадцать лет, и он уже года полтора как перестал кувыркаться мне навстречу, худеет с каждым днем, хотя и ест за троих, и даже на колени запрыгивает все реже, и все же старалась не думать о неизбежном. Просто боялась мыслей о его уходе…

Мышкин стал моей семьей гораздо раньше, чем я встретила Егора и уж тем более родила Мишку. Если честно, я называла сына в честь своего любимого кота, который, по сути, стал моим первым ребенком. Правда, Егор до сих пор уверен, что передал Мишке по наследству имя деда, которого даже не видел… Пусть думает, но мы-то с Мышкиным знали наверняка!

Я завела кота, едва расплевавшись с детдомом и получив положенное социальное жилье. Одного этого мне хватило бы для того, чтобы парить над землей еще десяток лет, но возле мебельного магазина, где я выбирала удобный матрас (впервые!), в большой коробке, о которую Судьба заставила меня запнуться, вдруг кто-то пискнул. Ну разумеется, я не могла не сунуть туда нос и обнаружила котенка – крошечного и серого, как мышка. Хотя имя свое он все же получил в честь героя моего любимого романа… Опять же, разозлившись, всегда можно было смело проорать Мышкину: «Идиот!» – и не оскорбить ни кота, ни Достоевского.

Почему-то до этого момента мысль о питомце у меня даже не возникала, я упивалась свободой и одиночеством. Но в тот самый момент, когда котенок уставился на меня умоляющими фиолетовыми глазками и во всю ширь раскрыл розовую пасть, из которой вырвался тоненький крик, я почувствовала, как же, оказывается, хочется заботиться о ком-то… И лучше этого малыша мне не найти.

До сих пор не знаю, вернулась ли к коробке мама-кошка и куда делись остальные котята – вряд ли родился только один… А если других разобрали, почему Мышкин прозябал в одиночестве? Он же был красавцем… Но проводить расследование я не собиралась и просто сунула его за пазуху. Это было неосмотрительно с моей стороны, потому что (как выяснилось уже дома) по котенку бесшабашно скакали блохи, которых я смывала с него струями душа. Блохи были не готовы к такому коварству и спастись не успели. Я помыла котенка, который уже стал Мышкиным, обычным хозяйственным мылом, а потом додумалась купить специальный шампунь и вымыла его повторно.