Книга учёта пространства

Книга учёта пространства

Товарищ Эхо

Иллюстратор

 Анастасия Гераскина

© Товарищ Эхо, 2023

© Анастасия Гераскина, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-0299-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мудрец ехидный в Икстлане

Над облаком скользит разумной лодкой,

И человек её касается руками,

И смотрит сквозь эфир селёдкой,

Ища в своём сознаньи просветленья.

Вокруг него снега, ветром носимы.

Вокруг него петлей – тропа оленья.

И клювом хмурые глядят пингвины!

Создатели вселенных революций

В суровом кружатся тануре.

И человечий век стал куцый,

И в перспективе, и в цезуре.

Снега растаяли над миром,

Вселенной воле вяло вторя.

А клювом хмурые пингвины

Бредут по руслу высохшего моря.

Доедая колбасу,

Человек бродил в лесу.

С глазами большими топтались лешие

И звезды на ветки деревьев вешали.

Земля между небом и небом тетивою стояла,

А лунная девочка предметы по именам вокруг называла:

Вот мутный уголёк,

Вот смешной мотылёк,

Вот недра вселенной богоявленной цивилизации,

Вот мудрецы, медитирующие в канализации,

Вот облака, застывшие на психоделической просеке,

Вот дятлы, а вот их потешные носики.

Вот ожог на асфальте от следа солдата,

Вот войнушка, вот брат, идущий войною на брата,

Вот пальцы – в кулак, и в канаве крест.

Вот сад, а вот бездны сада окрест.

Из глухой стены вырастали окна и двери.

Из бледных снегов родились косматые звери.

Холодные города царапали божии пятки дымными трубами.

Дышала земля глубоко глиной и трупами.

Над землёю смешливые души носились

И для потехи друг другу снились.

Так человек падал пыльною птицею в бездну,

Чтобы на дне проговорить Я Воскресну!

ветер приносит смех,

и над головой зажигаются лампочки,

как будто большой человек

тычет человечьими грязными пальчиками

в небесные выключатели.

и солнышко выкатывается.

и солнышко выкатывается.

и солнышко выкатывается

на мою макушку,

на мою макушку,

на мою потеху,

на уютный мой дрёмный затылок.

и я стою свою молодость,

на спинке стула стою, как повешенный,

как самая главная мятая вещь,

как рубаха со смирительными рукавами,

или теплый покойный плащ,

вышитый вселенными кружевами.

и вокруг растекаются реки молочные,

и вокруг расстилаются берега кисельные,

и восходят вверх все растения

зеленые, белые, розовые.

а я стою свою молодость.

потому что молодость моя – путь гвоздя.

путь гвоздя в лютой подошве красноармейца,

в прочной подошве первопроходца,

в стоптанном каблуке бродяги вседомного,

бьющегося на промозглом ветру,

как самое заветное, самое главное знамя,

вздернутое на флагшток улицы.

и моя молодость – это путь гвоздя,

оброненного из заднего кармана,

выдранного из перекладины креста христова,

выколоченного из крышки гроба,

запахнувшейся над безудержным и неутешным,

над всесильным, безмерным и радужным

над таким привычным и неудержным

миром, в котором есть.

Вот грянул гром напополам

и разразился тарарам

по по́лу хлынула вода

и потекла сюда-туда

и понеслась земля ручьём

и мир вокруг вдруг стал вверх дном

по полю скакали огромные кузнечики

и громким бубном стукали у них сердечки

косматые топтались чупакабры

оглашая пространство абракадаброй

и прочим бессмысленным воляпюком

а на сосне сосник сидел, пришибленный тюком

крепко опоясанный всяческими лианами и облепленный соломой

девочка в голубеньком платьице летала над ним вороной

и сачком подбирала людей-насекомых

потом мальчик в шапочке из фольги шарился усиками незнакомо

по мытной жижеце чернозёма

дождь продолжался пять с половиной часов внутри дома

а потом ещё чуть-чуть, но уже снаружи

облачные пожарники ползали по облакам и каплями палили из ружей

по свинорылкам и кистепёрым воробьям, галдящим в кустах

старушонка в дремучем платьице рассыпалась в прах

когда саблезубая рыбина вынырнула из-за тучи

и разыгралось ненастье пуще

размахнулся в воздухе треск, дрязг и бой

и над крышами возопил клыковой

пастью клюкастой слюнявой зловонной

разлапил свои крылопальцы огромно

и побежали прохожие вниз головами – прочь! прочь!

и замахали головы их ушами – в ночь! в ночь!

под мухомором улитка чихнула

и все напасти как ветром сдуло.

Мы смотрели в потолок,

В потолке, возможно, бог,

В потолке, возможно, лампа…

Греет огненная лапа.

Мы глядим себя вокруг,

Просыпаясь как бы вдруг.

И десять небесных слоников

Выстраиваются на подоконнике.

И десять золотистых лучиков

Выпрастывает солнце из-за тучек.

Я лучом пронзён насквозь.

И глубо́ко замерлось.

Всё – души моей вода,

Всё – бессмыслиц трын трава.

И выходят небесные слоники

На белые снежные подоконники.

И собирают вершки и коренья,

Чтобы сварить себе на потеху варенье.

И десять золотистых лучиков

Выпрастывает солнце из-за тучек.

А бесцветные человечки

Приходят в мои ладони, точно овечки.

Я считаю их подряд:

От последнего старичка до самых маленьких ребят.

Я перемещаюсь шагами лунными, словно бантики.

За мною след в след ходят лунатики.

Надо мною десять золотистых лучиков

Выпрастывает солнце из-за тучек.

По лучикам небесные слоники

Спускаются, шевеля хоботками тоненькими.

И происходят разные события.

Высыпаемся из мира ты и я.

Только дятлы стукают в двери.

Только спят безымянные звери.

Все прохожие – в небо выхлопы сонные.

Тесные, но с глазами огромными.

Ходят снежными существами,

Как Огу-багаги-ками.

В коробок собирают всё, что само по себе лежит.

А потом – одна только вода бежит.

я лежал в траве, закрыв рукой свой левый глаз,

мне виделось, что моё тело стало контрабас,

и в его недрах завелась тысячелетняя косматая муха,

и роилась в нём, роилась без стука и без звука.

синие звери на этот раз ко мне приходили.

звериное говорили, хороводы вокруг водили.

и где-то в далёкой белой исландии скороговоркой

им отвечала неразговорчивая рыба-селёдка.

а потом я вскочил и оказался травы шире,

и с высоты своего роста увидел всё-всё, что происходит в мире:

разные потешные глупости уместились в мои ладони,

я разглядывал их трещинки и про каждую всё понял.

большие механизмы, вращая колёсами облаков,

терлись о пуговицы, нашитые вокруг моих рукавов,

круглых, как солнышко на небесном пузе,

и в их вращении рождались и умирали люди:

один за другим, выстроившись редкими рядами,

рождались и умирали, размахивая руками, говоря языками.

а потом я подпрыгнул выше самого последнего горизонта,

и все струны мои завибрировали громко.

играй, играй, моя струна, у меня будет два лица,

я буду в этом звуке вокруг себя литься,

то, что во мне, то и надо мной,

скоро мы вместе снова ляжем и укроемся травой.

когда я сам по себе – звёздочка поднебесная.

когда я молчаливый и мудрый лес… весь – дремучая чаща,

маленькие существа перемещаются вдоль и поперёк меня, им тесно

быть здесь, среди пространства зверьего в солнечной чаше.

им странно толпиться в этой сумрачной яме времени,

когда ветвятся рога антеннами над каждым темечком,

во внешний космос посылая сигналов серии,

а человеческий язык звучит сквозь грязь и глину стрекотаньем беличьим.

а что если посмеем оседлать мы ветра выю

и соскользнём в безбрежного эфира океаны,

вдоль позвоночного столба сознания метнёмся мысию

и собственным желаньям сделаемся равными?

а что если созвездной пылью полыхнём над самой разной радугой

и простыни реальности исходим до последнего эона?

космические рыбины по космосам шныряют надо мной

в блестящей чешуе оттенков незнакомых.

и молчаливый пан в потешную дуду дудит,

движениям их безвоздушным вторя,

когда из лунного серпа на землю лунный кит

огромный и седой выходит.

И я без мышц и без тулупа

Лечу над лесом в форме трупа,

Пером растёт моя рука,

Застывшая скобкой курка.

И густо в сердце зреет пуля

Так поминая душу всуе.

Но в мире есть своя прореха:

Прореха в форме человека.

Над ней вишу небесным ливнем;

И бьётся сердце белым бив