Reviews of the book «Доктор Фаустус», 68 reviews

К предыдущему комментатору.

Уверен, что Томас Манн не задавался целью научить людей распознавать нацизм «в соседней стране».

Нацизм надо видеть в своей стране.

Но Ваш комментарий – хороший пример тому;)

Классика. Это должен прочитать каждый, интересующийся классической музыкой и историей музыки Германии. Когда читал , всё время думал о Шостаковиче.Очень много пересечений.

Наверное, один из самых сложных художественных текстов, что я читал. Если вам, как мне, интересна музыка, то он, конечно, обязателен к прочтению.

Буквально с первых страниц я поняла, что эта книга будет даваться мне непросто, и я не ошиблась. Первые страниц 100 сто шли у меня очень медленно, тягуче, ведь в произведении практически не было событий и диалогов, сам сюжет был пресыщен сплошными описаниями, размышлениями, воспитириятие также затрудняло наличие обилия музыкальных терминов. С каждым днем мне хотелось прекратить чтение, но я давала книге шанс снова и снова, о чем в конечном итоге не пожалела. Книга непростая, интеллектуально и эмоционально, потому она совсем не подойдёт для знакомства с творчеством Томаса Манна (и хорошо, что я уже была знакома, иначе маловероятно, что рвалась бы дальше читать романы автора). В ней переплетаются размышления писателя о своей стране и нации в самый расцвет нацизма (что писатель откровенно презирал), философские рассуждения о свободе, выборе, вере, любви, человечности. В самой основе сюжета - история, рассказанная неким Серенусом Цейтбломом о своем друге, гениальном музыканте и композиторе Андриане Леверкюне, который продал душу дьяволу. Человек отказался от любви во имя искусства, во благо собственного гения и его признания. Томас Манн показывает нам жизнь композитора, вынужденного из раза в раз расставаться и прощаться со всеми теми, к кому он привязывался, испытывал чувства сильнее простой симпатии. Так красочно и открыто Манн показывает нам, что нет места искусству там, где царит диктатура и нацизм, и судьба главного героя произведения - это, в сущности, судьба Германии во времена фашизма, жизнь, лишённая любви, счастья и будущего.

Гений и... Злодейство, безумие, человечество... Кто вы, доктор Фаустус? Герой «очередной» интерпретации классического мифа о соблазнении художника тёмными силами? Предмет романа-размышления об искусстве и творчестве? Или результат постмодернистской игры, несмолкающее эхо литературы прошедших веков?

Многозначительность, символичность, политональность создают различные узоры в калейдоскопе смыслов романа, в зависимости от взгляда читателя. Какие-то элементы выходят на первый план, что-то остаётся незамеченным. Но «чудовищный диалог» не пропустит никто. Апейрон, центр и сердце романа, в котором выкристаллизовывается Идея произведения. Но сначала примета времени: Великий Данте в «Божественной комедии» не решался описать словами Рай («о, если б слово мысль мою вмещало»), Томас Манн несколько веков спустя не берётся «облечь в слова» видения Ада. Но в «Романе одного романа» неожиданно указывает, что неописуемый ад… уже существует на земле.

И всё же, почему роковая сделка стала возможна? Почему Адриан Леверкюн готов отдать бессмертную душу за двадцать четыре гениальных года, за мучительное сверхъестественное вдохновение и «адов огонь под котлом»? При всей уникальности и неповторимости творческого процесса, самих художников, с определённой долей условности, конечно, можно разделить на две группы: первые создают свои творения потом, а вторые – кровью. Если первые - сильные и цельные личности, способные к самоорганизации, например, ежедневной работе с 9 до 12, то вторые проводят жизнь в «вечном стремлении», созидательный процесс – как это видится со стороны – даётся им несравнимо тяжелее: за возможность творить они «расплачиваются» семейным счастьем, физическим здоровьем, а иногда и рассудком. И главное, они явственно ощущают угрозу бесплодия. Среди первых - Гёте, Моэм и сам Томас Манн, в числе вторых - Кафка, Рюноскэ, Фолкнер, Адриан Леверкюн. Поэтому насмешливый вопрос чёрта: «ну, а опасность бесплодия, как, по-твоему: это всё ещё опасность или уже совершившийся факт?» - попадает точно в цель. Но вот, что важно: результат, точнее ценность результата, от процесса не зависит: и тем и другим «способом» создаются шедевры, и в том и в другом случае возможны неудачи. Потому что цель одна. И вот в чём, кажется, укоряет автор своего несчастного героя: честолюбивый композитор, по всей видимости, забыл, что в Культуре участие, это всегда со-участие, а творчество всегда со-творчество. Искусство, «священный трепет и слёзы блаженства», не бывает для себя, оно всегда для кого-то.

Можно по-разному относиться к другу немецкого композитора, рассказавшему его жизнь, с его навязчивой любовь-ревностью, мелким тщеславием «быть причастным» к творчеству гения, с его наивно-поверхностными суждениями о новаторской музыке друга. Серенус Цейтблом – верящий в прогресс гуманитарий «патрицианского» толка (когда декларируемая любовь к людям не распространяется на толпу и чернь, чем существенно отличается от сострадательной любви Франциска Ассизского - впрочем, не стоит путать гуманизм со святостью) – может вызывать насмешку, но озвучить главную идею своего романа – без всяких аллегорический ухищрений и иносказаний – автор доверяет именно ему: «Благочестие, пиетет, душевное благородство, религиозность возможны только относительно человека и через человека, только в пределах земного и человеческого». Осталось только отметить, что в действии эту великую Идею Человека воплощает матушка Швейгештиль.

«Но звенящая нота, что повисла среди молчания...» Оптимистическая нота в трагедии Леверкюна? Безусловно! Ведь герой Томаса Манна верит в чёрта. А если веришь в чёрта, то по определению предполагается и Бог. Куда страшнее полное отрицание метафизического и трансцендентного, когда и возникает абсолютная свобода, неизменно ведущая к вседозволенности. Вторая примета времени: художники XXI века уже не соглашаются с немецким писателем-гуманистом в интерпретации искушения Фауста: «сегодня не чёрт соблазняет человека, а человек соблазняет чёрта, причем к чёрту стоит длинная очередь. В итоге, чёрт стал какой-то пылинкой, несущественным персонажем по сравнению со злом, воплощённым в человеке». Но именно поэтому такие романы, как «Доктор Фаустус» жизненно важны: пусть иллюзорная, но это всё же константа художественной веры в возможность Воскресения. Последнее убежище от одичания и зверства.

И никого уже не удивит искусство без страдания, духовно здоровое, непатетическое, беспечально-доверчивое, побратавшееся с человечеством…

«Доктор Фаустус» - один из последних романов Томаса Манна, лауреата Нобелевской премии по литературе. Книга, входящая в список классики, которую должен прочитать каждый. Как любой уважающий себя читатель и эксперт, периодически знакомлюсь с этим списком, чтобы торжественно заявить, что это не так, кругом все врут. Но шутки в сторону, «Доктор Фаустус» вещь самая серьезная.

Видя аннотацию, в голову приходит куда более известный роман другого немецкого писателя - Гете «Фауст». Прочитав оба, скажу, что сходство равняется нулю. Главное отличие в том, что «Фауст» более личностный, чем «Доктор Фаустус». Роман Гете – история о человеке, подписавшем сделку с дьяволом. Роман Манна - история целой страны, которая пыталась совершить такую сделку.

В основе сюжета биография композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом детства, доктором философии, Серенусом Цейтблом.

Отличительная черта – манера написания. Неимоверно трудная. Читая этот слог, я каждый раз чувствовала свою косноязычность. Вот, например, простое наблюдение автора о Леверкюне:

В отличие от меня он очень заботился о том, чтобы в самой насмешке оставить за собой свободу признания, право на дистанцию, дающую возможность сочетать благосклонное попустительство, условное приятие, даже восхищение, с издевкой, с язвительным хохотком.

Прибавьте к этому рассуждения о философии и музыке, где превалируют свои термины, и читать станет затруднительно. Признаюсь, только со второй попытки мне удалось прочитать полностью этот роман.

Возможно, я так бы и не дочитала творчество Манна, если бы не нашла тему, которая меня заинтересовала. Такой темой стала жизнь Серенуса Цейтблома. Меня поразили чувства героя к Леверкюну. Сам рассказчик признается в том, что своя жизнь для него ничто по сравнению с жизнью Леверкюна. Хоть Манн и пишет о трагедии Леверкюна, но, на мой взгляд, эта трагедия Цейтблома, играть роль стороннего свидетеля в жизни дорогого тебе человека.

Но прежде всего это трагедия человека, который любит свою Родину и осознает, что она идет к гибели.

Итак, с надеждой и гордостью, которые внушает нам демонстрация немецкой мощи, встретили мы начало новых атак наших войск на русские полчища, зачищающие свою негостеприимную, но явно горячо любимую страну…

Манн, как гуманист и патриот, страшится одновременно победы и поражения Германии. Его роман – это удивительная возможность посмотреть на военную Германию, на ее народ с другой стороны. Это будет правдивая, полная отчаяния и боли исповедь.

Не стоит забывать и про искусство. Вот что пишет в 1947 году писатель об искусстве будущего:

Грядущие поколения будут смотреть на музыку, да и она на себя, как на служанку общества, далеко выходящего за рамки «образованности», не обладающего культурой, но, возможно, ею являющегося.

Не мне судить о нынешней культуре, но в чем-то Манн был безусловно прав.

Классический роман в самом «классическом» понимании. Требующей внимания и думающей головы, вряд ли такие книги читаются за чашечкой чая за один день. «Доктор Фаустус» как классическая музыка – слушаешь не часто, а по особенным случаям, когда душе хочется благородного искусства.

Искусство – это дух, а дух вовсе не должен чувствовать себя в долгу перед обществом или сообществом, - на мой взгляд, он обязан этого избежать ради своей свободы, своего благородства.

Apokalypsis cum figuris

Если грандиозное произведение и в самом деле в некотором роде уничтожает своих предшественников, то этот роман стал, наверное, самым массовым убийцей за всю мою жизнь. Что после него читать, остается загадкой. Куда подниматься, совершив восхождение на Эверест? Да еще если это восхождение вывернуло тебя наизнанку. Много уже дней не могу я прийти в себя.

Композитор Адриан Леверкюн променял естественное для человека желание любви на жажду творческого величия, согласился на 24 года обратить свою жизнь в ледяную страну, сделав единственным источником тепла костер вдохновения, а затем отправиться в ад. Но жизнь так просто не убьешь, то здесь, то там пробиваются ее ростки, и Адриан, связанный дьявольской сделкой, обрекает их на гибель, затем садится за инструмент («Feurich», подсказывает нам деликатный режиссер экранизации Франц Зайц) и записывает шаг за шагом, год за годом - звуки души, погибающей в пламени ада. Новому времени – новое искусство. Нервически-цинический хохот юношества не может звучать долго, вскоре его сменит долгое, мучительное молчание, «монашество сатаны», а затем – долгий, долгий плач. Потом оборвется и он.

Личиной дьявола нас больше не обманешь: на дворе XX, XXI век, нет никаких демонов, кроме тех, что мы носим в себе, но это отнюдь не облегчение, не упрощение; все демоны, что когда-либо существовали, скрываются в нас. Иногда Адриан это понимает, иногда нет. Он называет себя больной тварью, клеймит убийцей, хотя руки его «чисты»; Манн любит Достоевского и психоанализ, угадайте, где спрятались Иван Карамазов и его подсознание-черт. Спрятались, не загримировались, утонули в бездне души, обрекшей на уничтожение как себя, так и все любимое, поскольку не любить она не может, а любить ей нельзя. Роман – что пресловутая hetaera esmeralda: сорви с него прозрачное облачение идей, логики, витиеватых подробностей, словом, всего, от чего скрипят порой зубами читатели Манна, - останется голая, кровавая рана. Манн – та самая музыка, наказывающая себя аскетизмом за излишнюю чувственность, за коровье тепло. Перед нами – самый современный «Фауст»: речь впервые, хоть и окольным еще образом заходит о том, что человек по собственной воле, не по наущению посторонней демонической силы (которая только конфирмует сделку) сбивается с пути и обрекает свою душу на гибель. Ибо сказано: бди и бодрствуй.

В XX веке это наконец прозвучало открыто: «Гордость и ненависть к себе неразделимы. В своем стремлении к безграничному и невероятному человек начинает разрушать себя». Между тем произведений, выполненных по этому канону, за века накопилось масса, это своего рода сатанинский архетип, вечная тема искушения гордыней, ангелом яда; перед нами – возможно, лучшее, самое страшное из них. «Что можно сказать о человеке, сознательно заразившемся сифилисом?» (с) Да многое на самом деле можно сказать об Адриане Леверкюне, но главное говорит автор, дважды – в начале и в конце, устами Ионатана Леверкюна и Эльзы Швейгештиль: не смейте презирать. Человеческого понятия хватит на всё. И если поначалу Адриан что в книге, что в замечательной экранизации вызывает мало положительных эмоций, будучи высокомерным циником, то по прошествии лет, а в особенности приобщившись к миру чувств, он волшебным образом превращается в человека – человека, обнаженного собственной мукой. Заодно оттаивает и повествование. В конце концов, независимое циническое одиночество смотрится неплохо и даже стильно, когда тебе двадцать, но после тридцати это мучительно больно – покуда не омертвела душа.

Нет, душа Адриана не умрет так быстро, но умрет; я не открою здесь тайны, это не «Воскресение» Толстого. Именно попытки Адриана трепыхаться на крючке – любить, биться с чудовищем, пожирающим его изнутри, составляют основной трагизм романа. Почему это так берет за живое? Адриан – человек далеко не заурядный, его душа темна, печальна, глубока - и странным образом невинна; после прочтения романа было стыдно за наш измельчавший век. Самое разнузданное описание плотской сцены не вызовет и толики таких эмоций, какие пробуждает простое упоминание Манном того, что нашелся человек, приучивший Адриана на исходе четвертого десятка говорить «ты» кому-то, кроме Сатаны. Проникаясь тоном повествования, постепенно начинаешь вздрагивать каждый раз, когда к герою вообще кто-то осмеливается обращаться по имени: возникает ощущение, что это какое-то предельное обнажение. Noli me tangere – не трогай меня… Удивительно, что книга была написана не в XVIII или XIX веке, а в середине (!) XX века.

И все могло бы, как говорится, кончиться иначе, если бы не въевшийся в душу Адриана запрет на любовь, заставляющий его бессознательно, но оттого не менее жестоко мстить за унижение близостью. Глубина психологии здесь не уступит романам Достоевского с сакраментальным «не убивал, но хотел убить – я виноват», пусть слов на эту тему будет гораздо меньше, а общий тон – куда сдержаннее и суше. (Что только на пользу, как по мне). Всех, кого любит Адриан, «настигает кара», так что под конец герой убеждается в том, что он – ядовитое и порочное существо, и это подстегивает его прогрессирующее сумасшествие - окончательную расплату за странствия по стране льда и пламени, безмерные творческие экстазы, гениальные прозрения и новаторство музыкального строя. И здесь fortissimo звучит выстраданная уже самим Манном тема: творец безмерно одинок и отчужден от мира. Звучит отнюдь не грубовато-прямолинейно, но, скорее, является первым голосом контрапункта; недаром же не кто иной, как Адриан и в ранней юности, и в зрелом возрасте рассуждает о том, что однажды настанет век, когда музыка станет всего лишь благодарной служительницей общества и не будет оплачиваться муками художника. Пока же дела обстоят иначе - и не столько адрианова гордыня, к сожалению, сколько его гениальность, ревниво оберегая самое себя, образует вокруг хозяина ледяной вакуум, изгоняя оттуда всех людей. Недаром Швердтфегер пророчески, хоть и не совсем корректно говорит: "Что же, доныне твоя музыка не была человечной? В таком случае она своей гениальностью обязана бесчеловечности. Извини меня за вздорное замечание! Но я не хочу слышать твоё творение, инспирированное человечностью". Бедный Руди как в воду глядел. Да, не все желания одинаково полезны.

Годы психологического коллапса становятся для Адриана годами последнего, трагического творческого взлета. По сути, только в музыке он еще живет (но КАК живет!), а человек очень хочет жить, даже если ему приходится рисовать собственной кровью и ходить по ножам. Сделка «волшебным образом» работает. Адриан лишается любви и надежды на семейное счастье, но пишет ораторию «Apokalypsis cum figuris». Его душа мертвеет и гибнет, но оживает и вздымается ввысь в последней вспышке - грандиозном «Плаче доктора Фаустуса». Здесь стоит отметить, что многословные, порой многостраничные описания произведений Адриана, зачастую обескураживающие не столь музыкально подкованных читателей, крайне важны - по сути, это единственный способ прямого контакта с душой героя, в чем я вижу еще одно великолепное новаторство Манна. Скучно? Непонятно? Да вы что. Ну пропустите музыкальные термины, если тяжко, не в них же дело. Дело в том, что музыка имеет дело непосредственно с душой, тогда как литература должна пробиться через мозг, а другой человек - через наслоения личности. И в каком-то жутком смысле понимаешь Леверкюна, отныне и присно выбравшего этот разговор в ущерб любому разговору земному, хоть и холодно ему было, очень холодно и одиноко. Не слушая музыку, этого не понять, все слова здесь прах. Послушайте Бенджамина Бриттена - Манн говорил о том, что если б к "Фаустусу" существовала музыка, написал бы ее именно этот композитор. Его "This little babe", в частности, напоминает мне описание детского хора из леверкюновского "Апокалипсиса". А как заканчивается "Плач доктора Фаустуса"? «И все: только ночь и молчание. Но звенящая нота, что повисла среди молчания, уже исчезнувшая, которой внемлет еще только душа, нота, некогда бывшая отголоском печали, изменила свой смысл и сияет, как светоч в ночи» - и по сей день от одного воспоминания о той странице меня пробирает дрожь. Но впереди еще финал с эпилогом...

Да, пока смотришь на Адриана Леверкюна со стороны (первая половина романа), впечатления довольно ровные, но дальнейший ход повествования затягивает в его душу, так что финал производит незабываемое впечатление выстрела в висок и оставляет лежать посреди дымящихся развалин. И это никак не манипуляция чувствами читателя, но mere способность представить героя так, что понять и почувствовать его можно. Он далеко не идиот. Если вам покажется, что он идиот, спуститесь с рациональной лесенки и погрузитесь с г-ном Кейперкейлзи в мрачные глубины океана. Здесь описана одна из величайших трагедий человеческого сознания.

Поразительно, но в этом творении нет ничего лишнего: даже не сомневайтесь, осмотические цветочки папаши Леверкюна, в малейших подробностях описанные в первой части романа (если б не эта рецензия, там бы мое чтение и закончилось), взойдут в самом его конце. Мертвое, умирающее тянется к живому, к солнцу… Это жуткое произведение приобретает особую мощь благодаря практически совершенной композиции, за что и удостоилось прозвища «a cathedral of a book», оплетено сетями грандиозной символики, полно отсылками к музыковедению, истории культуры, религии, философии, Средневековью, которых даже касаться в кратком отзыве не буду, кроме одной: соотнесение фашизма, воцаряющегося в душе человека и в его стране, - одно из гениальнейших прозрений худлита ever.

Наконец, хоть рецензия и приобретает неприличный уже размер, не могу обойти вниманием параллели с "Игрой в бисер". Романы, написанные фактически одновременно в годы Второй мировой войны, действительно очень близки - во всяком случае, Манна по прочтении книги Гессе это сходство ужаснуло - но при том по настроению и вектору развития главного героя абсолютно противоположны. "Фаустус" - twisted sister, дьявольский близнец "Игры...", черный лебедь из "Лебединого озера" - цвет разный, а балет все-таки один. Декорацией этому балету - раскалывающаяся башня европейской культуры. "Фаустус" на этом фоне - откровенный danse macabre с открытыми глазами, тогда как в "Игре..." исследуется феномен эскапизма - "знаете, зато мы медитируем, а в XV веке все было хорошо" - и этическое право на него. Наверняка непреднамеренное, но оттого не менее жуткое и показательное сходство-и-различие - в эпилоге обоих романов речь идет о герое, озере и смерти. При этом гибель одного героя вызывает самые светлые чувства и гармонизирует душу, а спасение другого - одна из самых страшных сцен в мировой литературе. Бывает и так.

Что еще сказать... смешно пытаться вычерпать ложкой Атлантику. Здесь был сделан акцент на эмоциональной и частно-психологической составляющих романа. На самом деле у меня есть еще 3 варианта рецензии, но будем держать себя в руках.

Ну, и немного о себе - в лучших традициях Серенуса Цейтблома. После прочтения этой книги у меня в голове щелкнуло так, что мир вокруг изменился уже навсегда. Поменялось отношение к людям, к жизни, ко времени, к душе. Словно со стороны показали блеск и нищету нашего века, вместе с тем возобновив «веков связующую цепь» с глубоким Средневековьем и его антропоцентризмом. Ибо роман предельно антропоцентричен и вследствие этого непередаваемо гуманистичен, о чем заботится уже бесконечно симпатизирующий Адриану герой-рассказчик, чьим способностям - или потребности? - взгляда в глубину можно только позавидовать.

Читатели «Игры в бисер», возможно, помнят, как после студенческой поры Йозеф Кнехт решил посвятить несколько лет тому, чтобы полностью расшифровать одну из партий игры в бисер, для чего ему потребовалось, в частности, изучить китайский язык. Странная идея, казалось бы, но – lo and behold - в последнее время занимаюсь примерно тем же: «распутываю» для себя «Фаустуса», читая сам текст, заметки писателя, источники, пересматривая фильм, слушая любимых композиторов Манна, играя на piano, занимаясь композицией - и даже изучение немецкого обрело какой-то высший смысл. Иными словами, этот роман сделал то, чего не смогли сделать годы моих университетов и музыкального образования, – пробудил практически неутолимый интерес к культуре, поскольку здесь – да, именно здесь – удалось мне увидеть то, что за ней стоит, а также что стоит за моей личностью, с такой легкостью разбрасывающей здесь поверхностные фразы в пошлой попытке зацепить читателя за эмоции. И это, надеюсь, будет гипнотизировать меня вечно, поскольку без этого жизнь, строго говоря, бессмысленна. Amen.

...Denn ich bin dein Meister, Ja, ich bin dein Meister...

Осиливая и притом смакуя манновский роман, я слушала по чистой (?) случайности любимого своего ASP'а и главным образом алексовские "Так как я твой хозяин, да, я твой хозяин..." После, добравшись до полного перевода песни и финала книги, провела уже параллели, потому они будут сопровождать мою рецензию - ну никак не могу удержаться! Тем более, что сам Манн-Серенус указывает в романе на родство слова и ноты, на дружбу филолога и композитора.

Что ж, история перед нами старая, не раз обыгранная, о чем автор не преминул заявить уже одним только названием. Адриан Леверкюн, одаренный композитор, заключает сделку с дьяволом, который за услуги свои и помощь в творческих потугах подопечного запрещает тому любить. Творец наш, зачастую холодный, ироничный, над таковым условием сперва посмеивается, но, как традиционно же бывает в историях о продаже души нечистому, после на орехи получает вполне: неудача с Мари, гибель маленького Непомука, а позже и собственная довольно ранняя смерть, перед которой - помешательство. "Похоже, что вы уготовили мне ад уже на земле. - Это и есть экстравагантное бытие, единственно способное удовлетворить гордый ум. Твоя надменность, право же, не согласится променять его на скучное прозябание", - вот лишь малая часть прозвучавшего меж Адрианом и Сатаной разговора, которому отведена громадная глава (на ее протяжении хозяин преисподней, надо отметить, примечательнейшим образом менял облик).

Любопытен, конечно, Адриан, но Манн увлекал меня не столько личностью героя, сколько рассуждениями об искусстве вообще посредством отдельной творческой жизни. Таки рассказчик, доброжелательный, теплый и сострадательный Цейтблом ближе мне, чем, хотя и наделенный талантом, но высокомерный и "умствующий" Леверкюн. "...теперь вы знаете, что я проклят и нет мне пощады, ибо я наперед отмел ее своим умствованием", - признается Адриан. "...Wissen kann wie Feuer brennen..." ("Знание может жечь, как огонь") - вторит ASP, сценическое альтер-эго которого - Черная Бабочка: упоминает ядовитого мотылька и Леверкюн, признаваясь в своем судьбоносном договоре. Другая уготованная мне параллель - следующие слова нечистого: "Надеюсь, ты не удивляешься, что о религии с тобой говорит святой Вельтен? Черт побери! Кто же еще, хотел бы я знать, станет сегодня о ней говорить? Не либеральный же богослов! Ведь я, пожалуй, единственный, кем она еще держится!" - по-булгаковски как-то, по-воландовски, не находите?

Так где же, в конце концов, новизна? А она, на мой взгляд, в непреходящей человечности Манна, за какую бы тему он не брался, будь то быт Будденброков или фаустовский мотив. О высоких материях говорит он в контексте все того же бюргерского и не очень образа жизни, все той же современной ему Германии, притом устами человека, который, хотя и неравнодушен к искусству, хотя и не лишен вкуса, но к этому самому бюргерству тепло привязан. "...милости Господней, уж не знаю, достанет ее или нет. А вот человеческого понятия, уж это я знаю, всегда на все достанет!" - восклицает в финале матушка Швейгештиль - берусь утверждать, что авторский резонер. Здесь же излюбленный мотив Манна и мой - художника, одновременно страдающего ("болезнь") и выживающего ("здоровье") посредством своего нелегкого труда. Здесь же нацистская Германия на последнем издыхании, о чем свидетельствуют исторические пассажи Серенуса, к происходящему в стране и мире относящегося с острой неприязнью. Не заключала ли и родина Адриана своего величия ради бесчеловечного пакта?.. "Одинокий человек молитвенно складывает руки: Боже, смилуйся над бедной душой моего друга, моей отчизны!" - заключительные строки Цейтблома.

Удивили небольшое число читателей "Доктора..." и низкая его оценка. Многих, вероятно, тяготит особый, довольно витиеватый манновский слог. А по мне - Манн, да еще в переводе Апта, - угощение. Сложновато было только, пожалуй, с музыкальной терминологией (играть ни на чем не обучена, к сожалению). Роман настоятельно советую, вышеозвученный частично трек - тоже.

Творчество Томаса Манна всегда меня привлекало, даноое произведение далость не просто и прочтение кеиги заняло достатрчно много времени, но искренне считаю, что к прочтению оно обязательно!