Read the book: «Предварительные материалы к Теории Девушки»

© Книгоиздательство «Гилея», перевод на русский язык, 2022

– I did love you once.

Hamlet

Р

Вне тех всё более многочисленных сфер, где ей приходится вести открытую войну, власть (в её наиболее прогрессивных формах) предпочитает воздерживаться от применения грубой силы. Власти удалось настолько усовершенствовать свои методы, что у неё самой получилось достичь относительной невидимости. Таким образом, вражеские отряды присутствуют повсюду, как войска оккупантов, но врагами их никто не считает, лишь потому что их ещё никто врагами не назвал. Между тем, столь большую территорию ЛЮДИ¹ не смогли бы удержать без широкомасштабного развёртывания войск, техники и агентурной сети. В этих условиях некоторые торопятся заявить, что мы сильно опоздали с критикой власти, поскольку нигде нет ни провозглашённого хозяина, ни, как они выражаются, видимой тирании. И это действительно одна из наиболее заметных особенностей мира авторитарного товара – что концентрированная сила полиции была разделена и распылена в виде мельчайших частиц, которые нашли своё новое пристанище во взглядах, действиях, мыслях, разговорах и даже, в некотором смысле, в органах. Эта метаморфоза не является случайным следствием триумфа товара, но простым развитием того, чем товар является по сути, от разъяснения чего отгородился Маркс. Поскольку он анализирует овеществление как искажение отношений между людьми в отношения между вещами, он оставляет несформулированным итоговый смысл и этого искажения: сокрытие политики, и, в первую очередь, товара как такового, в качестве политического механизма². Но поскольку это сокрытие само по себе также является политическим, всемирное распространение товара является не чем иным, как всемирным распространением политики путём её всеобщей маскировки. Девушка представляет собой основной способ такого распространения. Девушка – это современный образ власти. Настоящая критика, губительные последствия которой будут наиболее бесповоротными и наиболее скорыми, должна начинаться с очерчивания контуров базовой формы угнетения.

Вообще, невозможно объяснить сочетание предельных возможностей и предельной уязвимости, характерное для власти Спектакля, не определив изначально, что эта власть осуществляется не непосредственно на самих людях, но на том, что находится между ними, над их общим миром, над Публичностью³. «Общество человечно только как совокупность Желаний, которые распространяются друг на друга и желаются только как Желания» (Кожев)⁴. Спектакль⁵ – это тираническая монополия на всё человечное, что есть в обществе. Это непосредственный захват публичной истолкованности⁶ Желаний, вооружённая оккупация территории, принадлежавшей этой «совокупности Желаний, которые распространяются друг на друга и желаются только как Желания», антропогенному Желанию признания: дух – то Я, которое присутствует в Нас, то Мы, которое присутствует во Мне. Отчуждение Публичности предстаёт в качестве политической сущности контроля над каждым. Рыночная власть в своей финальной стадии движется по своему изначальному плану туда, где стало совершенно напрасным пытаться различить относящееся к чувственному от принадлежащего к сверхчувственному, туда, где в глубине каждого из них обнаруживается другой – на метафизический уровень.

Т

Весь революционный характер критики содержится в её способности придать опыту форму Гештальтов. Лишь тогда можно будет увидеть истинную глубину того, что есть. В свете Гештальта мир как таковой предстаёт сценой, на которой развиваются Гештальты в их взаимоотношениях между собой. Гештальт не находится в имманентности истории и не порождается ею. Он предыдущий и последующий по отношению ко времени.

«Гештальт есть, и никакое развитие не увеличивает его и не уменьшает» (Юнгер)⁷. Для каждой эпохи может быть выявлено несколько Гештальтов, которые будут более реальными, чем она сама, поскольку они превысят все её проявления и не только охватят видимое, но, более того, сосредоточат в себе всё множество возможного, переполняющее эту эпоху. Каждый Гештальт охватывает конкретную область Бытия во всех её противоречивых обликах, придавая ей характер тотальности и единства. Гештальт находится по ту сторону от того, что он обозначает, там, где единство вида раскрытия потаённого и раскрываемого объекта, осуществляемое Гештальтом во времени, всегда-уже⁸ осуществлено. В социально-исторической сфере нет никакой каузальности, но лишь Гештальты, которые становятся эффективными и которые перестают таковыми быть. Гештальт – это ens realissimum⁹. Он является истинной возможностью метафизики.

У

Между образом Девушки и женщинами или молодёжью нет никакого метафизического родства, исключительно историческое. Девушка не соответствует ни конкретной категории индивидуумов, ни конкретному типу абстракций, сколь реальными они бы ни были. Таким образом, разделённые, они являются двумя объектами, одинаково лишёнными онтологического значения. Девушка не означает ни определённую форму Спектакля, ни Блума¹⁰, который стремится её осуществить, но их взаимные объятия, добровольные или принудительные. Девушка – это стремление к единству конкретного вида раскрытия потаённого¹¹ и раскрываемого им объекта.

В Девушке, однако, их единство строится не на принципе равенства. Форма проявления в данном случае действительно главенствует над тем, что проявляется, так же как метафизика действительно, и не только логически, предшествует физике. Таким образом, внутри товарной Публичности, другими словами, внутри публичной истолкованности полностью отчуждённых Желаний, всё, что отличает Блума от Девушки, образует объективный недостаток, уродство. Раскрываемый объект не волен избежать своего вида раскрытия потаённого: искусственному характеру Девушки не противоречит её отказ от искусственности, поскольку этот отказ тоже искусственный. Из этого проистекает важное следствие: подобно тому как отнюдь не биологический детерминизм обрекает всё множество наполненных зародышевыми клетками двуногих в возрасте от двенадцати до двадцати пяти лет на мучения Девушки, это происходит лишь благодаря тотальному отчуждению Публичности, то есть благодаря конкретной организации социальных отношений; так же ничто не мешает шестидесятипятилетнему полупокеру мужского пола являться отличной Девушкой. В свете образа Девушки возрастные различия, так же как и половые, являются несущественными. Таким образом, Девушка не была в один момент отчуждена Спектаклем от самой себя, наоборот, это

ЛЮДИ ежесекундно работают над этим отчуждением и его актуализацией. Поскольку «то, что люди скажут», является истинным мотивом, движущим Девушкой, не существует никакого индивидуального освобождения от образа Девушки. То, что частный индивидуум отвергает форму Девушки, даже публично, никоим образом не освобождает его от неё. Теория Девушки должна быть приведена в действие совместными усилиями.

Но так же как неизбежный крах содержится в самой сущности рыночного общества, невозможность Девушки является частью её концепта. Рыночный вид раскрытия потаённого характеризуется тем, что сам вид раскрытия и раскрываемый им объект предстают разделёнными. Потому всё, что он может вызывать к существованию, – это вещи, и он превращает в вещи всё, что он вызывает к существованию. Его действие заключается в том, чтобы сковывать мир. Человеческое устанавливает нерушимую границу от этого окаменения. Спектакль не может применить к человеческому свой вид раскрытия потаённого, не отрицая при этом самого себя. Объятия, на роль и субъекта, и объекта которых столь замечательно подходит Девушка, определяются этим как невозможность, как боль. Поэтому о Девушке можно сказать, что она страдает, и что она страдает как образ.

Того, что Девушка ощущает свою форму как простое страдание, достаточно, чтобы показать, что образ Девушки сам по себе плох.

ТЬ

Естественно, ЛЮДИ ничему не противостоят столь же упорно, как восприятию Девушки в качестве образа. ЛЮДИ готовы признать её прототипом человечества, полностью переформатированного Спектаклем, или наиболее ужасающим продуктом рыночного общества в его терминальной стадии, или, более сдержанно, перекрёстком всех отчуждений. Они готовы даже дойти до того, чтобы стенать о её идентичности, заключающейся в самоистязании, когда существо непрерывно и бесцельно калечится своим метафизическим измерением. Но они, само собой, откажутся признать её чем‐либо бóльшим, нежели типом человека, нежели новым и немного эксцентричным объектом антропологии. ЛЮДИ изо всех сил отрицают ужасающую надёжность этого чертежа существа, сотканного исключительно из действующих условностей, правил и представлений. Поскольку иначе им пришлось бы признать, что за этой фигурой стоят все отчуждённые человеческие возможности, все неопровержимые аксиомы господствующей истолкованности, что каждое из её суждений имеет повелительную силу всей организации общества в целом. ЛЮДИ предпочитают представлять людей независимыми от их условий существования и их смысла внутри их мира. Никогда ЛЮДИ не дозволят говорить о Девушке как о тотальной категории общественного бытия, которая придаёт свой облик всем проявлениям жизни в наш исторический период. Поскольку Девушка – это не простой распорядок поведения, но метафизический Гештальт, который, разоблачая себя, разоблачает мир. Одновременно с тем, как она предстаёт человеческим в его рыночной форме проявления, она также является тем, кто приводит абсолютно всё к этой форме. Под её действием давно устаревшие антиномии (господство и рабство, работа и праздность, приключения и повседневность, политика и экономика, болезнь и здоровье, человеческое существо и товар, тело и дух и т. д.) заново обретают утраченные ими силу и значение. Но новая молодость этих давно уже переставших действовать оппозиций не продлится долго. Потому что в момент возникновения теории Девушки Девушка уже преодолена, по меньшей мере, в её основном и грубо софистическом аспекте серийного производства. Исключительно победа или поражение практики Воображаемой партии¹² может указать, идёт ли речь о внутренней эволюции Девушки, связанной с банальным устареванием фордистской модели, или о завершении самой Девушки.