Read the book: «Ненужная дочь фермера»

ГЛАВА 1

Я не успела уйти. Ириг вернулся раньше, чем должен был, и застал меня с чемоданом в руках.

В темных, налитых кровью глазах мужа сверкала ярость. Бежать мне некуда: за спиной окно, но спрыгнуть со второго этажа и сломать ноги было бы глупо. Впереди Ириг – пьяный, как и каждый день последнего месяца.

В нашей крошечной спальне было так мало места, что муж мог сделать всего один шаг и оказаться вплотную ко мне. Но он ждал, наслаждался моим страхом. Ему доставляло удовольствие видеть меня такой – испуганной, растерянной.

Я с ноющей тоской вспоминала его добрую улыбку. Ириг был нежен и ласков когда-то давно, будто в другой жизни. Теперь он стал зверем. Или же просто одним из тех уродов, кто из раза в раз самоутверждается за счет слабой женщины.

Сердце билось в груди загнанной птицей, но я двинулась к Иригу. Собиралась спуститься в гостиную, выбежать из дома и больше никогда не возвращаться.

Давно нужно было так сделать, но сил на это хватило только сегодня.

– Уходишь? – заплетающимся языком еле внятно спросил Ириг.

Я с сожалением осмотрела его помятое лицо, недавно появившийся синяк под глазом, заработанный на одной из попоек, и стиснула зубы. Скажу ему, что ухожу насовсем, и беды не миновать.

– Принесу тебе воды. Выглядишь неважно, – тихо ответила я.

Муж больно стиснул мое плечо. Я с трудом сдержала стон. В голове билась только одна мысль: “Терпи. Уснет, и ты уйдешь, просто подожди”.

– Отпусти меня, – попросила я дрожащим голосом. – Я принесу воды, и мы поговорим, ладно?

– Сначала ты расскажешь мне, – Ириг шагнул влево, перекрывая проход, – какого черта наш сосед делал здесь сегодня утром? Когда я уходил на работу, ты сказала, что весь день будешь заниматься огородом. Тверк сообщил мне, что видел, как Харон зашел в наш дом, а вышел спустя только час!

– Поговорить заходил. Мы обсудили новый сорт томатов, и еще он просил заглянуть к нему на днях, проверить здоровье теленка. Харону семьдесят, не думаешь же ты, что у нас с ним что-то есть? Ты не впервые намекаешь на это, и мне надоели твои подозрения.

– Я этого не говорил, – прорычал Ириг, – а вот ты…

Его пальцы сильнее впились в мое плечо, наверняка оставляя синяк. Еще недавно муж не позволял себе делать мне больно. Я отчетливо помнила его ласковые поглаживания и нежный голос, но сейчас это были лишь воспоминания.

– Пусти! – я толкнула Ирига, и он пошатнулся, а я сумела выпрыгнуть из комнаты. До лестницы шаг, всего один шаг.

Ириг оказался проворнее. Схватил меня за волосы, толкнул к стене. Из моих глаз брызнули слезы от обиды и боли. Я могла кричать сколько угодно, но никто не услышит.

– Ты сейчас же расскажешь мне, – мужчина вытащил ремень с тяжелой пряжкой из своих брюк и замахнулся, – что у тебя с Хароном?!

– Ничего! – взвизгнула я в отчаянии.

В некогда красивых глазах любимого мужчины я увидела свое перепуганное отражение, в котором саму себя не узнала. Бледное лицо, потухший взгляд. Разве такой я была, когда выходила за Ирига?

– Что случилось с тобой? – срывающимся голосом спросила я и проглотила ком, вставший в горле. – Я не виновата в том, что мы потеряли ребенка. Никто не виноват, Ириг. Мы должны быть вместе в это сложное время, а не порознь. Не нужно пить алкоголь, чтобы заглушить отчаяние. Мы справимся с этим! Вернись, прошу. Я боюсь тебя, разве не видишь?

Ни один мускул на его лице не дрогнул.

Передо мной был уже не тот Ириг, которого я полюбила, и мне стоило с этим смириться. Когда мы лишились самого дорогого, что имели, я нашла свое утешение в одиночестве и покое, а муж – в бутылке.

Пряжка ремня блеснула в тусклом свете лампы, металлический квадратик со свистом рассек воздух и обжег мою щеку.

С губ сорвался крик. Я машинально прижала ладонь к щеке и зря – муж замахнулся снова. Удар пряжкой на этот раз пришелся по кисти. От боли потемнело в глазах.

Ириг кричал что-то о Хароне и нашей нерожденной дочери. Называл меня бродяжкой, которую он приютил из жалости. Тыкал мне в лицо грязным пальцем, дышал на меня перегаром.

Я слышала голос мужа как сквозь толщу воды и уже не пыталась оправдаться. Говорить что-либо не было смысла, Ириг все равно не услышит и не поймет.

Тряхнула головой, прогоняя туман перед глазами и звон в ушах. Пальцы почти не двигались от боли, на светлой коже появился темный орел – изображение птицы было выковано на пряжке.

На негнущихся ногах двинулась к лестнице.

– Сюда иди! – зарычал Ириг и дернулся в мою сторону, но схватился пальцами за воздух – я успела отпрыгнуть и зацепиться за перила.

Муж потерял равновесие и не удержался на лестничной ступени. Полетел вниз, с глухим стуком покатился по лестнице и распластался на темном деревянном полу.

Паника охватила меня спустя мгновение.

– Ириг? – хрипло позвала я.

Крепче стиснула перила руками. Боль в кисти от удара уже не чувствовалась, и даже рассеченная щека не давала о себе знать.

– Ириг?!

Тишина в ответ сводила с ума. Стеклянный взгляд мужчины застыл на потолке, а рот все еще был открыт в теперь уже безмолвном крике: “Что у тебя с Хароном?!”

На ватных ногах я преодолела лестницу. Упала на колени перед мужем, судорожно погладила его по груди.

– Очнись, Ириг!

Пульс. Где у человека пульс?! Ладонями я шарила по шее, запястьям. Прижалась ухом к груди, ожидая услышать биение сердце.

Ириг не дышал, не шевелился, не реагировал на мой крик. За окнами стояла ночная темень, и в отражении стекол я видела свое перекошенное от ужаса лицо.

Заныла разбитая рука. Шок постепенно начинал проходить.

Я долго сидела у тела, растерянно осматривая гостиную нашего уютного жилища. Дом был небольшим, но двухэтажным и с тремя комнатами.

Что, если спрятать Ирига в одной из них?

Вдохнула и медленно выдохнула, успокаиваясь. Сердце постепенно перестало бешено колотиться, застучало размеренно и ровно.

Наверное, нужно отправить письмо в полицию и во всем признаться?

Взглядом вернулась к начинающему синеть лицу Ирига. Я любила его. Этого человека я правда любила, но в последнее время его словно подменили…

Заслужил ли он смерти? Не заслужил.

А я не заслужила наказания.

– Я не хотела, чтобы ты… так… – всхлипнула, дрожащими пальцами вытирая слезы. – Это случайность, глупая и страшная, но случайность…

За окном сверкнул столб света. Грохоча колесами, по улице прокатился паровой кэб.

Я метнулась к входной двери, задвинула засов и на всякий случай закрыла щеколду. Чтобы никто не вошел и не увидел…

Обернулась к Иригу. Он лежал без малейшего движения, и сколько бы я ни сверлила бездыханное тело взглядом в надежде, что вот-вот грудь поднимется, муж хрипло вздохнет и попытается встать, ничего не происходило.

Наверное, в тот момент я еще не осознавала, что натворила. Может быть, если бы смерть Ирига была не случайной, а подстроенной, я бы знала, что делать. Обратилась бы в полицию, сдалась, понесла наказание.

Сейчас же я носилась по дому, не чувствуя ног. Собирала монеты и купюры, рассованные по углам – так мы копили деньги и берегли их от воришек.

За первые три года нашей совместной жизни с Иригом я обзавелась красивыми вещами. Обустроила дом, а в спальню подбирала мебель с особым вниманием, ведь в ней нам предстояло дарить друг другу тепло и нежность.

Мы любили наш маленький мир вдали от города, любили друг друга. Мы вместе готовили завтраки, пили чай, обсуждали новости.

Некогда приятные воспоминания теперь душили.

Я засунула в чемодан все деньги, что нашла, и осела на пол. Содрогаясь от рыданий, кричала во весь голос. От слез щипало рану на щеке, и я почти не замечала этого – душевная боль оказалась куда страшнее.

Сколько так провела времени, не знаю, а когда плакать стало нечем, и слезы высохли, вышла на улицу в ночь.

Наш дом находился за чертой города, а слева от него располагалось жилище Харона – глуховатого, подслеповатого старика. Еще дальше жил Тверк – запойный пьяница, новый и единственный друг Ирига. Первый не слышал моих криков, а второй наверняка спит под своим забором, как обычно.

Я заперла дверь. Рано или поздно в дом кто-нибудь войдет, например, тот же Тверк. Но, скорее всего, Ирига найдут совсем не сразу, а тогда, когда я буду далеко отсюда.

Ноги сами понесли меня к стоянке кэбов. Почему-то я начала вспоминать, в каком районе находится отдел полиции, и к кому там нужно обратиться, чтобы написать чистосердечное признание.

На полпути к стоянке развернулась и побежала на вокзал.

Поезд идет через все государство от юга до запада, а это едва ли не полмира. Его конечная станция – милейший городок Вивьен. Когда-то я мечтала поехать в него, гулять по цветущим улочкам и наслаждаться сливочными блинами, которые продают там на каждом углу.

Этого уже никогда не случится.

За Вивьеном на тысячи миль растянулись деревни, поселки и хутора. Добраться до любого из них можно только кэбом или верхом. Я это точно знала, Харон не раз рассказывал мне о тех краях.

Вокзал оказался пуст, к счастью, и только служащие могли видеть растерянную, испуганную женщину в домашнем платье, но вряд ли приняли во внимание ее внешний вид.

Из дома я забрала все деньги, что у нас с Иригом были накоплены на строительство бани, и сейчас, не думая, выкупила все четыре места в купе. Чтобы ни при каких обстоятельствах никто не видел меня в этом поезде. Мне нужно добраться до Вивьена, ну а потом куда глаза глядят.

Чем дальше уеду, тем сложнее меня будет найти.

Поезд тронулся спустя несколько минут, обозначив свое отправление протяжным гудком.

Я хотела поспать, но не могла – стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором возникала картина, как Ириг снова и снова падает с лестницы, а потом застывает со стеклянными глазами.

Мысли хаотично метались в голове. Я то порывалась сорвать стоп кран, выскочить из поезда и бежать в полицию, то проверяла защелку на двери, чтобы проводники не вошли и не успели запомнить мое лицо.

Кричала в подушку. Дышала тяжело и прерывисто, успокаиваясь, а потом замирала посреди купе и бездумно смотрела в стену.

Мой муж погиб из-за меня.

Повторяла это сотни или даже тысячи раз. Щека горела, руку ломило – Ириг наверняка повредил мне кости. Пальцы или сломаны, или в трещинах. Я не могла этого знать наверняка, да и не обращала внимания на боль. Меня волновало другое: когда меня найдут и найдут ли вообще?

За то, что я сделала, полагается смертная казнь. Прилюдно государственный палач должен расчехлить свою секиру и снести мне голову с плеч.

Я вздрогнула при мысли об этом и села на кровать. Нет, меня не найдут, я не дамся. Уеду так далеко, куда и почта не доходит. Говорят, в далеких деревнях, где никто никогда не слышал о почтовых кэбах, люди живут так, как хотят. Там нет стражей порядка, судов и эшафотов.

Там не живут палачи.

– Но я не имела права лишать тебя жизни, Ириг, – прошептала я в никуда. – Прости меня, пожалуйста. Я не хотела и не должна была, мне просто нужно было уйти, а ты встал передо мной…

Я замолчала и рухнула на кровать. Вжалась в стену и прикрыла голову подушкой.

Часы и дни летели незаметно. Печенье, которое прихватила с собой из дома, давно закончилось. Выйти на одной из станций, чтобы купить еды, не могла – боялась, что кто-то меня запомнит.

Слушала каждое объявление об остановках, надеялась, что вот-вот грубый механический голос назовет город Вивьен, но время шло, а поезд преодолел только половину пути.

Я выходила из купе только чтобы попить воды из крана в уборной комнате. Быстро возвращалась, ложилась в постель и ждала, когда пройдет еще один день. И всего дважды мне пришлось встретиться с проводником, когда тот просил показать ему билет.

Голод начинал мучить, отчаянно хотелось помыться и уснуть без надоевшего стука колес.

Когда в очередной раз динамики в купе захрипели, а следом прозвучало название конечной станции, я не поверила своим ушам. Даже прижалась носом к стеклу, чтобы убедиться в том, что не ослышалась.

На здании вокзала висела табличка “Вивьен”.

Я так сильно ослабла от голода за время пути, что едва могла стоять на ногах. С трудом покинула купе, а когда со ступенек вагона спрыгнула на перрон, то ноги подкосились. Сидела несколько минут, приходя в себя. Мимо сновали люди, гремели колесиками чемоданы. Визги и смех детей набатом отдавались в ушах.

Никто и не подумал подойти, спросить, все ли со мной в порядке, но мне это было только на руку. Когда головокружение прошло, я крепче перехватила ручку чемодана и побрела в сторону города.

Вивьен наверняка был красив, только сейчас я этого не замечала. Жадно всматривалась в стеклянные витрины булочных и кондитерских, глотала слюну. Знала, что спустя столько дней голодания мне просто нельзя объедаться, последствия для здоровья могут быть необратимы, и потому искала какой-нибудь уютный ресторан, в котором смогла бы заказать жидкий суп.

Такой нашелся почти сразу, неподалеку от центральной площади, где располагались самые лучшие и дорогие отели. Ни на один из них я не хотела тратиться, и после того, как съела тарелку супа в одном из заведений, сняла номер в простенькой гостинице.

Комната оказалась грязной: пятна на стенах, на тонком ковре, и даже постельное на узкой кровати было в разводах.

Обвела спальню равнодушным взглядом, бросила чемодан в угол, заперла дверь, задернула шторы и проспала до середины ночи.

Последнюю неделю я жила по инерции. Двигалась, засыпала и просыпалась. Я не замечала, что у меня болит рука и на щеке давно запеклась кровь. Не обращала внимания на то, как от меня пахнет.

Сегодня, впервые после смерти мужа, проснувшись в убогой ночлежке за тысячи миль от дома, я, наконец, сообразила, что произошло. Перед глазами словно воочию появилось лицо Ирига, навеки застывшего с раскрытым в безмолвном крике ртом.

Заныла рука. Опухшая и синяя, она почти не двигалась. Я поморщилась, когда попробовала пошевелить пальцами – перелом, скорее всего. Выпуталась из одеяла, двинулась к двери и выглянула в коридор. Из соседнего номера доносился храп, способный разбудить половину гостиницы.

Постояльцы спали, и я без опасений добралась до ванной комнаты, прихватив с собой чистый комплект одежды. В небольшом помещении, где ржавчина на раковине и плесень на напольной плитке настолько срослись с поверхностями, что уже казались деталями интерьера, стянула с себя пропитавшееся по́том платье.

Мечтам о горячем душе не суждено было сбыться – из лейки тонкой струйкой текла холодная вода, но отказываться от мытья я не стала. Кусок вонючего мыла, оставленный на полке кем-то из постояльцев, тоже пригодился.

Кривясь от отвращения, я намылилась им и быстро смыла с себя пену. Волосы стали чище, кожа мягче. С облегчением вздохнув, переоделась в чистые лосины и тонкую кофточку.

Помню, мама говорила мне, что девушки не должны носить такую одежду. Да, мир не стоит на месте, и пришло время, когда женщины уже не обязаны задыхаться, затянувшись в корсеты, но мама была ярым противником брюк, лосин и всего, что разделяет ноги и обтягивает зад.

Потом мама умерла, и мне стало уже не важно, что носить.

И Иригу нравилось. Он любил, когда я надевала легинсы…

…Тряхнув головой, я посмотрела на себя в пыльное зеркало. Ссадина почти зажила, запекшуюся кровь смыла, но синяк на пол лица делал меня похожей на одну из тех женщин, которых по утрам у баров шугает полиция и собирает по скамейкам в парках. Может, из-за внешнего вида ко мне на перроне никто и не подошел?

Главное, чтобы в том месте, куда я еду, мне помогли, не отвернулись.

А куда я еду, собственно?

Вернулась в номер и вытащила из прикроватной тумбочки карту области. В каждой, даже самой зачуханной забегаловке, можно найти карту, за что я сейчас была очень благодарна недавнему закону, который ввел мистер Ёль. Ёль, бывший профессор, каким-то чудом встал на пост правителя юго-западного государства семнадцать лет назад, сместив с трона короля, и теперь с попеременным успехом радует свой народ неожиданными поправками в законах. Одной из таких поправок касалась карт государства – по его мнению, в дорогих отелях и даже в дешевеньких постоялых дворах обязаны быть карты и путеводители для туристов.

На карте я нашла Вивьен – последний город в этих краях. Дальше него только горы, степи, и раскинувшиеся на тысячи миль маленькие поселения. Одно из них заинтересовало меня больше остальных: маленькая деревенька, судя по переписи прошлого года, насчитывала всего две сотни жителей. Окруженная реками и лесами, она являлась самым отдаленным населенным пунктом.

Туда-то мне и надо. В место, куда здравомыслящий человек добровольно не поедет, разве что захочет сбежать от кого-то или чего-то. Вряд ли меня там найдут, даже если будут искать.

Слезы я давно все выплакала. Сердце больше не болело. От боли и страха не осталось и следа, и только тоска по нашей с Иригом прошлой жизни все еще заставляла тихонько выть в подушку по ночам.

Но сегодня, находясь в Вивьене, я решила, что не позволю прошлому портить мое будущее.

Добраться до деревни с нескромным названием “Дворецкое” мне удалось за пять дней пути на купленной лошади. Я не рискнула нанимать кэб с водителем и остановилась на том, что готова потратить немаленькую сумму на лошадь, которая отвезет меня, куда нужно, без лишнего внимания со стороны.

Когда въехала на территорию Дворецкого, остановилась на холме у леса. Лошадь, которую я назвала Фиалкой в честь моих любимых цветов, лениво жевала зеленую сочную траву. Моему взору открывался чудесный вид на деревеньку: однотипные симпатичные дома стояли в отдалении друг от друга, у каждого имелись немаленькие огороды, постройки, загоны для скота. Фермерское хозяйство, самое большое в Дворецком, занимало огромную площадь, и даже издалека я могла видеть чудесный дом хозяина фермы.

– Ну что, – негромко обратилась я к белоснежной, как снег, лошади, – поедем в нашу новую жизнь? Что скажешь? Попросимся к кому-нибудь пожить, за деньги, разумеется. Пустят, как думаешь? Мы много места не займем, а потом что-нибудь придумаем. Может быть, даже наскребем денег на собственный домик. И на загон для тебя, конечно же.

Фиалка ожидаемо промолчала, а я фыркнула, смеясь над собой: разговариваю с лошадью! Не сошла ли с ума от горя? А что, вполне мог быть такой исход событий. Может быть, мне пора в больницу для душевнобольных, а не в богами забытую деревеньку на краю мира?

Что-то заставляло меня оставаться на месте и издалека наблюдать за мелькающими вдалеке фигурами людей. По какой-то необъяснимой причине хотелось развернуться и уехать, найти другое поселение и остаться в нем, но я ведь уже приехала сюда и возвращаться не видела смысла.

Чуть позже поняла, что зря не повернула назад.

Может быть, если бы в тот момент, когда я рассматривала Дворецкое издалека и не могла заставить себя заехать в него, было знаком судьбы?

Жаль, что я такие знаки никогда не умела замечать.

И совершенно не догадывалась, что в первый же день столкнусь с тем, из-за чего пожалею о своем решении сюда приехать.

ГЛАВА 2

Фиалка цокала копытами по обочине. Жители Дворецкого с интересом, любопытством, а иногда и с отвращением посматривали в мою сторону. Я понимала, что выгляжу плохо, как воровка или сбежавшая из банды разбойница, которую бывшие “коллеги” все-таки догнали и избили.

Рыжеволосый мальчишка лет десяти, выскочивший невесть откуда лошади под ноги, сумел отпрыгнуть в сторону до того, как случилось непоправимое.

Я спешилась и опустилась перед пострадавшим на корточки, не отпуская поводья. Мальчишка смотрел на меня огромными испуганными глазами.

– Ты в порядке? – спросила я, хотя невооруженным взглядом было видно, что ребенок не пострадал.

– А вы откуда к нам? – мальчик проигнорировал мой вопрос. – В такой одежке странной. Мужская, что ль?

– Женская, – я с прищуром глянула на него, – в Дворецком женщины не ходят в таком?

– Не-а. Моя мамка платья носит, а батя – штаны. Сестра моя, Лиска, тоже носила только платья. Вы поди из столицы к нам приехали, да? К Рисанне поди?

– Кто такая Рисанна? – с улыбкой спросила я, надеясь подружиться с мальчишкой и разузнать у него о местных.

– Девка одна, жуть какая злая! Вон там живет, – мальчишка ткнул пальцем в сторону кособокого домишки с соломенной крышей. – Она треплется, что у нее в городе есть квартира настоящая и кэб с водителем. Говорит, что за ней мамка приедет и заберет ее. Вот только никто не приезжает, а все знают, что Рисанна болтушка хвастливая.

– А тебя-то как зовут?

– Марком меня звать, а вас?

– Амбер, – назвала я свое настоящее имя. Всю неделю думала, что буду представляться всем Ритой или Лайлой, но потом решила, что не смогу привыкнуть к новому имени и обязательно расколюсь. – Вставай, нечего на дороге валяться.

Я подала мальчику руку, но он и сам ловко вскочил на ноги, без помощи.

– А к кому приехали-то вы?

– Да ни к кому, в общем-то. Я здесь никого не знаю. Может быть, ты подскажешь, сдает кто дом или комнату какую?

Марк взъерошил рыжие кудри и упер руки в бока. Задумчиво оглянулся, посмотрел по сторонам, потом кивнул:

– Бабка одна есть, только жить с ней я бы не хотел. Странная она, умалишенная, что ль. Бывает проснется на рассвете и как начнет выть в открытое окно, вся улица просыпается! А живет она прям напротив нашего дома, так что я часто вижу ее и слышу. То днями на улицу не выходит, то тряпки стирает да во дворе развешивает. И тряпок-то много, не простынь да носки, а будто весь дом перестирывает! С ней теперича, как она с ума сошла, мало кто разговаривает, не любят ее.

– А кроме как у нее, у кого можно остановиться?

– Да не знаю я. У фермера дом большой, да только не пустит он чужачку к себе. С таким-то фингалом под глазом тебя и бабка может не пустить.

– Я с лошади упала, – поспешно сказала я. – По пути сюда свалилась прямо на камни. Рука вон, видишь, тоже повреждена. Не ездила верхом никогда, учусь вот.

– Правда, что ль? – Марк глянул на меня скептично. – Вот если бабке объяснишь, и она поверит, то возьмет тебя к себе. С ней уже жил один приезжий, недавно совсем. Только он быстро съехал. Купил дом на окраине у кузнеца, а кузнец почему-то в город уехал. Видимо, мужик тот много денег ему за дом заплатил.

– Значит, старушка уже пускала к себе постояльцев? Это хорошо… Ну, веди меня к ней.

– Я-то отведу, – вздохнул Марк. – Только и вы от нее сбежите. А деньги-то есть, чтоб дом купить?

– Не хватит, – усмехнулась я. – Разве что на аренду.

– На что?

Я отмахнулась. Марк двинулся вперед по пыльной дороге, уводя меня все дальше от леса. Лаяли собаки, завидев нас, а по соседней улице тощий мужичок в панаме гнал целое стадо коров. Мы ускорили шаг, чтобы не столкнуться с ними, и за поворотом оказались у низенького бревенчатого дома.

– Вот тут бабка Верда живет, – указал Марк на дом, обнесенный синим забором, потом на тот, что был напротив. – А здесь я. Ну, увидимся еще, побегу я, а то мамка искать будет.

Родительница Марка, видимо, уже потеряла сына. Дородная женщина в цветастом халате появилась на крыльце и, завидев мальчишку, прикрикнула, чтобы живее шел домой.

Ну а я привязала Фиалку к синему забору и двинулась во двор бабушки Верды. Надеюсь, не прогонит.

Солнце клонилось к закату, вот-вот деревеньку окутает сумрак, и если Верда не пустит меня на порог, то ночевать мне под чьим-нибудь забором.

Порыв прохладного ветра растрепал мои волосы. Я собрала их в пучок на затылке и, выпрямив спину, постучала в дверь. Уверенность, появившаяся мгновение назад, вдруг исчезла. Я нешуточно волновалась из-за того, что впервые в жизни собираюсь напрашиваться к кому-либо на ночевку.

За дверью раздались шаркающие шаги, следом звякнул засов, и на крыльцо вышла старушка-одуванчик. Тощая фигура ее была закутана в множество одежд: чулки, тонкое платье, поверх него еще одно, вязаное. Обута Верда была в валенки. Не по сезону шапка на седых взлохмаченных волосах, а на плечи накинута теплая шаль.

Верда с прищуром осмотрела меня, бросила взгляд на Фиалку и снова на меня:

– Побираться пришла? Так уходи сразу, коль так. Нет у меня ничего, – голос старушки был хриплым, как у курильщика с большим стажем.

– Комнату арендовать хочу. За деньги, конечно. Мне сказали, что вы сдаете…

Верда не дала мне договорить:

– Что мне твои деньги? Печь мне ими топить, что ль?

Я вопросительно вскинула бровь. Не нравился мне ответ старушки, ведь он мог означать только то, что магазинов в Дворецком нет.

– Нет магазинов здесь? – уточнила я.

– Откуда им взяться? – Верда пожевала тонкие, морщинистые губы. Я прикинула в голове возраст старушки: восемьдесят или чуть больше, но при этом зубы почти все целы. Гнилые, в пятнах, но целы. – Готовить умеешь?

– Умею.

– А стирать?

– Тоже умею.

– Ну заходи, коль так. Помогать мне будешь. И шавку эту свою подальше от дома моего привяжи, неча мне тут траву рвать.

Мне и спрашивать не нужно было, какую “шавку” она имеет в виду. Я поспешила увести Фиалку на поляну за домом. Осмотрелась, обнаружила крюк для привязи коз, вбитый в землю, и привязала к нему поводья.

– Придется тебе потерпеть немного. Я вернусь утром, ладно? – погладила лошадь по гриве, будто та могла хоть чем-то мне ответить. Фиалка скучающе смотрела вдаль и явно хотела отдохнуть после долгой дороги.

Я вернулась в дом Верды. Старушка оставила входную дверь открытой, так что получилось войти без стука.

Маленькая прихожая оказалась завалена хламом: бутылками, банками, ведрами, горой тряпья и каких-то старых газет с пожелтевшими страницами. Запах здесь стоял соответствующий: как если бы постирали носки и забыли их в тазу с мыльной водой на неделю.

Мне пришлось задержать дыхание ненадолго, чтобы не испытывать тошноту. Переступила через простыню, на которой сушились грибы прямо посреди комнаты, и вошла на кухню, где в полумраке разглядеть что-либо было довольно затруднительно.

Запах гари впитался в стены уже давно. Беленый потолок почернел в той части, где на улицу была выведена труба чугунной печи. Сама печь не отличалась качеством – того и гляди заслонка сорвется с единственной петли, и на дощатый пол выпадут угли.

Пока я осматривалась, Верда расчищала обеденный стол. На нем стояли стопки грязных тарелок, кружек с остатками прокисшего молока. Старушка не отправилась мыть их, она просто сдвинула в сторону все, что ей мешало.

Вытащила табурет из-под стола и кивнула мне на него.

– Садись-ка. Расскажешь, кто такая и откуда в наши края приехала.

Я оставила чемодан у выхода на случай, если захочу отсюда немедленно сбежать. Вообще-то, я уже хотела сделать это, но не могла – ночевать, пусть и в сарае, но под крышей, все же лучше, чем на улице.

Послушно опустилась на табурет, и его ножки опасно заскрипели. Мой взгляд упал на дверной проем, завешенный грязной простыней. Надеюсь, за ней не та комната, которую я собиралась арендовать.

– Мое имя Амбер, – начала я. – Приехала из небольшого городка, что находится в пяти милях к северу от Вэйердака.

– Название есть у него?

Я кивнула. Верда не могла этого видеть, так как стояла ко мне спиной и шуршала пакетиками с сухими листьями. Потом она налила воды из пузатой низкой бочки в чайник, поставила его на печь.

– Дэймос, – ответила я. – Я из Дэймоса.

– А че сбежала? Далеко вообще, этот твой Дэймос?

– Не очень далеко, – солгала я. – Не сбежала… Уехала странствовать. Люблю путешествия, знаете ли.

– А синяк где заработала?

Я бесшумно вздохнула, понимая, что придется много лгать. Старушка в это время мыла кружки для чая прямо в той бочке, из которой наливала воду в чайник, и мне пришлось смириться с тем, что ни чаю, ни еды я сегодня не увижу. То есть, увижу, но вряд ли смогу попить и поесть.

– С лошади упала. Не умею ездить верхом, только учусь. Руку повредила так же, свалившись на камни.

Верда хохотнула. Я вздрогнула от неожиданно громкого смеха и напряглась. Может, Марк прав, и от этой старушки на самом деле стоит держаться подальше?

– Идиотка, – сказала Верда. – Кто ж на лошадь садится, ездить не умеючи?

Я бросила взгляд за окно – солнце скрылось за горизонтом. Выйти на улицу сейчас и незаметно пробраться в чей-нибудь дровяник, чтобы дождаться там утра, или все-таки стерпеть Верду и переночевать на нормальной кровати?

Выбрав второе, я улыбнулась:

– Вы правы.

– Давай-ка, пей, – старушка разлила кипяток по кружкам, бросила в них по щепотке листьев и поставила на стол. Села по другую сторону стола на узкую скамейку, вперившись в меня колючим взглядом. – Чай смородиновый, сама собирала. Пей, не бойся. Утром на ферму пойдешь, поменяешь грибы на творог. Альфред должен был принести его еще утром, да запропастился куда-то. Говорила ему, что к утру грибы будут, но он не пришел. Если передумал меняться, то мне скажешь, я ягод дам – отнесешь ему.

– За деньги не купить? – уточнила я.

– К чему тут деньги? Мы хозяйством живем: мясо свое, молоко, грибы да ягоды. Приехала из города своего и думаешь, что все здесь продается за бумажки? Ты забудь об этом немедля, в деревне нашей только труд тебя прокормит.

Я все же отпила чай, чувствуя, как пересыхает в горле. Если уйду от Верды, то просто-напросто умру с голоду. Кто бы мог подумать, что, имея в кошельке приличную для деревни сумму, я не смогу ею воспользоваться?

– Комната твоя там, – крючковатым пальцем Верда ткнула в сторону замызганной простыни. – Одна она в доме, другой нет.

– А вы где спать будете?

– На кухне я сплю, не твое это дело.

Я молча согласилась. Пожелала старушке добрых снов, прихватила чемодан и ушла в спальню. Тут же захотелось развернуться и уйти на улицу, но через приоткрытое окно донесся волчий вой. Рядом густой лес, неудивительно, что в нем водятся хищники.

Окно я закрыла, чемодан спрятала под деревянный топчан, на котором мне предстояло спать. Кроме него и уже привычной кучи хлама в комнате ничего не было. Заплесневелое одеяло, отсыревший матрас и соломенную подушку я убрала на пол. Легла на твердую поверхность прямо в одежде и обуви, повернулась лицом к стене и чуть не заплакала.

Разве о такой жизни мечтала всего месяц назад? Тогда я была глубоко беременна и счастлива. Мы с Иригом копили деньги на баню с террасой, чтобы вечерами пить чай после парения и любоваться закатами. А теперь что?

Уже засыпая, решила, что если завтра не уеду из Дворецкого, то сильно об этом пожалею. Значит, нужно снова смотреть карту области и искать другое место для жизни.