Чудо для Долохова

Комиссия

За сеткой метров на сто вперёд тянулся искусственный газон из серой пробковой травы, дальше виднелись белые дома, похожие друг на друга как близнецы-братья. Пустынно. Холодный ветер гонял мусор по полю.

Человек в комбинезоне медперсонала стоял очень близко к сетке, напротив бота. Так близко, что можно прочитать фамилию на пластиковом шильдике.

Лицо землянина казалось спокойным, тёмные глаза сонно изучали бот. Чёрные волосы забраны в хвост, борода грубо острижена. Руки засунуты в карманы, и казалось, что никакая сила не сможет их оттуда вытащить.

Бот, покружив над тротуаром по ту сторону сетки, сел.

– До-ло-хов. Долохов, космические войска, хирург, не вижу, совсем мелко. Это ужасно. Мертвецы, а выглядят как живые, разве только кажутся сонными, – проговорил задумчиво один из пассажиров, Лукин, высокий, лет сорока семи, в форме полковника космической полиции. – Зачем нас всех собрали? Разве то, что здесь произошло неделю назад, можно назвать убийством? Эти люди объявлены мёртвыми. Или я чего-то не знаю?

Остальные слушали Лукина. Знакомы они были шапочно, каждый мог только догадываться, какими сведениями владеет другой. Их собрали, чтобы найти виновника убийств в резервации мёртвых. Поэтому на первой же встрече переругались. Земляне считали, что надо сначала решить – мёртвые они или живые, эти ларусы.

– Искать убийцу мёртвых само по себе абсурдно, – говорил Грассе, – но закон один для всех, и раз уж ларусы существуют, значит, имеют-таки право на существование, а значит, требуется защищать и их.

– Живых защищать, да, а мёртвых похоронить бы, – мрачно сказал Лукин.

– У вас нет родственников там, – парировал один из ториан.

– Вы правы, у меня там никого нет, – хмуро согласился Лукин и замолчал, было не по себе от этого дела.

Прочитано множество показаний очевидцев, но одно запомнилось больше всего. «Моника Д., 21 год, место проживания Земля: «Было так красиво. В светящемся ночном небе будто распустился огромный цветок. Цветок рос, в середине его появилось что-то большое. Просто огромное. Надвинулось чёрным. Я закричала: «Это звездолёт, откуда он здесь взялся?!» Меня никто не слушал. Было много народа, шумно. Звездолёт без огней. Разве так бывает? Чёрный и похожий на огромного кита. Он развернулся боком. Бок красиво осветился множеством вспышек. Люди закричали ещё сильнее. Все думали, что это фейерверк. Тут упала Ли-Джей, потом Минт… А звездолёт развернулся и исчез, цветок ещё долго висел в небе, потом сжался в точку и погас…»

Пятеро, в чинах и гражданском, подошли впритык к ограждению. Грассе был близок к полуобморочному состоянию. Два вооружённых крепыша в полицейских комбезах из охраны застыли позади всей компании с отрешённым видом.

– Где же произошло убийство? Господи, ну почему он здесь стоит, нельзя что-нибудь сделать, чтобы он ушёл? – подполковник полиции Пьер Грассе второй вопрос произнёс совсем тихо.

Пожилой генерал в комбинезоне космодесанта достал кожаный мешочек с иридийской жевательной смолой, сунул в рот малопривлекательный чёрный кубик и сказал:

– Вчера один из местных предупредил, что их злить нельзя. Неадекватны. Говорят, сетка не спасает порой, и они сбегают, если раздражены. Сетка под напряжением, так что советую не подходить близко.

– Оставьте, Грант, мы не дети, право. Хоть и не у всех за плечами марш-броски, бег по пересечённой местности и пилотирование беспилотников, – насмешливо отмахнулся стоявший рядом с ним торианец Бле-Зи, представитель корпорации.

Майор Грант прикрыл глаза и зевнул. Этот захват беспилотника с Юноны стоил ему немало нервов. Ну пилотировал он его, пилотировал. Сидя под его брюхом в капсуле-присоске, а потому что нет кабины. Поспорили, вот и пилотировал.

Он медленно свернул кожаный мешочек, положил в нагрудный карман, хлопнул по нему. Отметил, что Бле-Зи спокоен и расслаблен, как, впрочем, и все эти штатские. Стоит очень удачно возле поребрика, разделявшего широкое, ровное полотно тротуара и мягкую полосу искусственного почвогрунта перед сеткой…

Грант вдруг резко выбросил руку вперёд. Бле-Зи отшатнулся, шагнул, носком щегольского тонкого сапога-донза зацепился за поребрик, полетел руками вперёд. Грант удержал его.

– Всякое бывает, знаете ли, Бле-Зи, – протянул он сочувственно, – споткнулся, упал. С кем не случается. А сила тяжести – штука коварная.

– Ну что вы, в самом деле, Грант, себе позволяете, эти ваши армейские шуточки! – прошипел Грассе раздражённо, но отошёл подальше от Гранта.

Тот расхохотался. И сунул ещё одну жвачку в рот.

– Странная ситуация, вы не находите? – сказал Лукин, по-прежнему не сводя глаз с человека за ограждением. – Он нас слышит? Обсуждать убийство в присутствии возможного убийцы или того, кто знает убийцу, согласитесь, странно.

– Действительно, – поддержал его Грассе, отходя от сетки. – А не может этот вирус оказаться внутри живого существа? Может, месье Грант одержим.

– Так и быть, – огрызнулся Грант, – объявляю сезон охоты на Гранта, чем будете меня брать?

– Пять кубиков Ларус-3 достаточно, – меланхолично ответил Бле-Зи, – вы будете нашим агентом в резервации.

– Тогда он будет уже не наш агент, – к компании подошёл, неуклюже переваливаясь, головастый малый с невыразительными, смазанными – будто на него натянули чулок – чертами лица. За плечами его виднелись нервно подрагивающие крылья, кожистые, голые, как у летучей мыши.

Вок остановился, поднял крылья, потянулся ими вверх, отведя назад плечи, сложил их в обратном порядке, и сказал:

– Вообще удивительна эта пассивность ларусов, они всё время словно что-то выжидают, выслушивают… а может, наращивают чью-то численную массу? Может, кто-то собирается нарушить мир? И эти… будут весьма полезны у нас в тылу. Думаю, вы понимаете, что там, – он кивнул головой на человека в белом комбезе, – теперь нет наших.

– Перестаньте говорить банальности, – буркнул Кру-Бе, до сих пор молчавший.

Кру-Бе, ещё один представитель Торы, известная в своём роде личность, заведовал службой, занимавшейся «тихой» разведкой.

«Парапсихология, телепатия и прочая муть, – подумал недовольно про себя Грант. – Ну вот, началось…»

Грант выругался и отошёл за спину Грассе. Он не любил «тихую» войну.

Вок уставился в глаза человеку в белом комбезе.

«Началось, – подумал Долохов. Ничего хорошего от рукокрылого ждать не приходилось. – Бить будет… Воки всегда бьют, оказавшись внутри».

Его оглушил визг в ушах.

Сильный внутренний удар под дых.

Долохов едва заметно дёрнулся вперёд.

Искры и огненные мухи запрыгали перед глазами.

Но этим всё и кончилось. Боли не было, от толчка Долохов только чуть качнулся, намечая движение.

А вок ждал ответ.

Ответа не было.

«А хотелось бы ответить… чёрт возьми… – думал Долохов, мысли вязкие едва текли. – Будто не человек перед ним».

Однако тот, кто жил теперь в Долохове, лишь смягчил удар. Приказа двигаться долоховским рукам, ногам, губам не было… хоть бы выругаться вслух, плюнуть… ничего. Болото, топь непроходимая внутри, тонешь, а трясине под ногами конца и края нет.

Долохов пошевелился, это было всё, на что хватило его возмущения.

Глаза всех по ту сторону ограждения уставились на него.

«Ну, конечно, у меня должна сейчас отвалиться рука или хотя бы палец, – подумал он, видя их взгляды и раздражённо чувствуя реакцию паразита на своё движение, словно тот присматривал за ним, лениво приоткрыв глаза. – Есть ли у этой твари глаза… а зачем они ей. У неё есть мои».

Долохов злился.

Он пытался несколько раз уйти от сетки, но не слушающееся больше нутро будто пригвоздило его к комиссии. Долохов стоял и слушал. Лишний раз паразита он злить не хотел. Потом как бревно лежишь днями, неделями. Наказывает, что ли? Но лазейку Долохов нашёл. Паразит любопытен. К тому же, он ещё будто рос.

– Да, двигаются ларусы всё-таки, как зомби в ваших плохих старых фильмах про апокалипсис, – проговорил вок, разочарованный «молчанием» Долохова. – Чего мы ждём? Насколько я понимаю, должны уже появиться военные.

Глаза его без век затянулись на мгновение плёнкой, моргнув. Он видел, что земляне ничего не поняли, разве что крепыш в военном комбезе, похоже, сталкивался с тихим расследованием. А торианин, тот, который постарше, понял и недоволен его вмешательством в ларуса.

– Их и ждём, – отрывисто сказал Кру-Бе. – Военные уже в зоне.

За сеткой тихо, холодный ветер по-прежнему гонял пучки изношенного искусственного газона, волокна которого отрывались и крошились, поднимаясь легко с ветром, оседая серой пылью на лицах.

– Если не собираешься ухаживать за газоном, незачем его и делать, – проворчал Грассе, моргая от пыли, попавшей в глаза.

– Декорации. Всё – декорации, Грассе. Подмажем, подкрасим, и радуемся, что вышло красиво. Вот он мёртв, ему бы в могилу, на покой, а какая-то дрянь заставляет его двигаться, – резко ответил Лукин.

Ему было душно, от аллергии на пыль, от раздражения перед непонятным, от опасения принять неверное решение. Лукин вынул из пачки свежий носовой платок и принялся вытирать им шею, сказав:

– Душно!

– Ветер ледяной, – поморщился Грассе.

– Я бы мог вам помочь, это всего лишь ощущение непонятного, – вежливо сказал Кру-Бе. – Но я знаю, земляне не очень любят вмешательство в себя. Вообще, удивительно, как составлена группа. Трое из шести – земляне.

– Вот только не надо этих ваших штучек с гипнозом! И да, нас трое, но и в резервации землян больше всего. Шанорский сектор расположен на границе с нашим. Поэтому и пострадавших землян больше. И все убитые тоже земляне. Но хуже всего, что там, – Лукин кивнул в сторону резервации, – есть женщины и дети.

– Да, и один ребёнок с Вока, – вок расправил трёхметровые крылья, они тёмным пологом взметнулись над головами раздражённых собеседников, заметно снижая градус этого раздражения.

Кру-Бе усмехнулся. «Наглец. Только что было сказано, что не надо воздействовать, как он тут же это и сделал».

Вся комиссия сгрудилась на малом отрезке газона. Уже почти прекратился разговор.

– Друзья, – Кру-Бе, как старший по чину, чувствовал себя обязанным возглавлять группу, говорил он на прекрасном межгалактическом коде, кроме того, долгая служба в дипломатическом корпусе приучила его к некоторой витиеватости и мягкости, от которой Грант сразу полез в карман за жвачкой, – у нас будет мало времени. Допрашивать ларусов в обычном смысле бесполезно – в первое расследование один из допрашиваемых был уничтожен своим паразитом. И, к сожалению, правительство больше интересует отрицательный результат нашей работы. Эти резервации всем надоели. То ли это наши люди, то ли это уже враг…

На посадку шёл вертолёт.

Комиссия в полном составе погрузилась в бот.

Потянулись дома. На улицах не было никого.

– Ни-ко-го, – сказал Грант.

– Вы на окна посмотрите, – тихо ответил Лукин, – мороз по коже.

Их было много. В каждом доме, возле каждого окна. Непохожие ни на мертвецов, ни на живых. Только глаза живые. Сонные они сосредоточенно следили за тем, что происходило за окном.

– Посёлков таких восемь, – негромко стал рассказывать Кру-Бе, глядя в иллюминатор, – но убийства совершены все здесь, в этом посёлке. И между убитыми никакой связи не обнаружено. Первое убийство произошло год назад. Убит мужчина тридцати двух лет, землянин, служил в коммуникационных войсках на боевом эсминце. Три года назад находился в отпуске в Шанорском квадрате. Попал на Ларус два года назад. На Земле остались дочь и жена, приезжать отказались, требуя разрешения похоронить. Отец убитого – известное лицо в известных кругах, ограничимся этим. Появлялся здесь один раз при устройстве сына в резервацию. Убитый за первый месяц пребывания здесь пытался дважды покончить с собой. Конечно, у него ничего не вышло.

– Как именно он пытался покончить с собой? – спросил Кинт.

– Первый раз его нашли повешенным, провисел он так пять дней, пока не был обнаружен, второй раз – оказался под шедшим на посадку ботом обслуживающего персонала. Второй раз мог быть эффективным.

– И что?

– Вовремя увидели его. Долго держали в изоляции. Потом решили, что он успокоился. Но кто их поймёт, успокоились они или что-то задумали и выжидают. Вы ведь видели их. Мысли их прочитать невозможно. Пока невозможно. Паразит блокирует вмешательство. И в последнее время всё решительнее. Есть мнение, что паразит взрослеет.

– Второе убийство, Кру-Бе! Напомните, вдруг что-нибудь упускаем, знаете ли. У вас свои источники, у нас свои, – требовательно вмешался Грант.

– Второе убийство произошло полгода назад. Старик, восемьдесят пять лет. Есть данные об отлёте с Земли и прилёте на Малый-2, базу землян на Шаноре, где было второе появление «чёрного звездолёта». Предположительно прилетал в госпиталь, но раненных и убитых, находившихся с ним в родственных связях, не найдено. На Ларусе отмечено его особенное неподвижное состояние, поза эмбриона. В отличие от других, его никогда не «отпускало». С чем это связано, неизвестно, при вскрытии причин не обнаружено. Остаётся предположить непонятное жёсткое воздействие паразита.

– Потрясающе отработали. «Неизвестно», «невозможно», «предположительно» плюс ещё и «не найдено», – проворчал Грант. – Третье убийство – женщина…

Но Грант не успел договорить, их бот сел напротив одного из домов.

Пассажиры вышли. Грассе и Лукин шли рядом и молчали. Грант нервничал, взгляд стал цепким, колючим. Бле-Зи старался держаться невозмутимо, однако заметно дёргался. Последние исследования по вирусу были неутешительны – паразиты действительно взрослели.

Кинт опять вскинул крылья, потянулся, хрустнув всласть суставами. Его приподняло над газоном. Но он сложил крылья, пошёл, хмуро скользнув взглядом по окну. С той стороны, очень близко к толстому, белёсому от пыли, пластику, виднелось лицо. Человек равнодушно встретил «ковырнувший» его на всякий случай взгляд Кинта.

Грассе оказался возле двери первым. И остановился, потоптавшись на небольшом лоскуте каменного покрытия под каменным же козырьком. Но так и не решился открыть дверь. Обернулся.

В этот момент Грант махнул рукой, указывая на крышу дома.

Уставив сложенные пополам крылья в крышу, на самом её краю, вытянув шею, сидел вок. Он скользнул тихо вниз, пролетел над головами комиссии, обдал ветром от больших крыльев, пылью от синтетического газона и запахом грязной одежды…

Долохов медленно шёл домой. Двигался механически, как если бы кто-то дёргал за верёвочки, кто-то сидевший в голове, ставший им, Долоховым. Он теперь всё время пытался вспомнить. Но кто-то будто задёрнул глухой занавес. Занавес шевелился, плотный и пыльный, и лишь иногда, урывками, мелькало то лицо мамы, то класс, чаще третий «Б», то место возле окна, третья парта от экрана учителя. Поездка на практику на втором курсе универа, в алмазные шахты на Орице, астероиде возле Торы. Глаза зажатого обвалом торианина, снятые роботом-поисковиком. Торианин погиб, не дождавшись помощи, случился второй обвал. Почему-то вспоминались его глаза, жёлтые, торианские. Вроде бы чужие. Но такая боль и безнадёга в них, безнадёга не имеет ни национальности, ни расы…

Кто-то рылся в его, долоховской, жизни, изучал его боль и радость, глупую и дурацкую, такую, о которой не расскажешь.

Этот кто-то никогда ничего не говорил. Он иногда позволял думать Долохову и слушал его. Ворошил воспоминания. Удивлял ими.

Неизвестная ему музыка… нечитанные им книги… воспоминания мамы, которая ждала рождения его, Тёмы Долохова… чьи-то воспоминания о летучей паутине в августе… застрявший в ней жёлтый лист, битый зелёной крапиной. Вспоминалась Оля, его Олька. Вот она у него дома, подошла, упёрлась руками в подоконник и, вытянув шею, смотрит на улицу, смеётся. Волосы распушились и светились на солнце… Веснушки, сколько их у неё, никогда не замечал…

Бродячая собака, застреленная во дворе, кружилась бессильно вокруг себя в луже крови. Визжала тоненько так, надсадно. Псина эта… Паразит часто её напоминал. То ли понять что-то не мог, то ли не согласен был, то ли наоборот согласен. Но вытаскивал из закоулков памяти эту доверчивую морду с коричневыми бровками едва ли не каждый день. Чёрная, с коричневым палом по брюху и лапам, длинноногая и поджарая, будто был в её родословной сеттер.

Появилась во дворе по осени. Добрые глаза смотрели доверчиво, а иногда псина рычала и огрызалась, и щурилась на солнце, щенки должны были появиться к зиме. Кормили её всем двором. Соседи тогда переругались – одни считали, что надо кормить, другие кричали, что нельзя – детям опасно, грязь опять же, да и «она вам скоро опять под крыльцо принесёт приплод».

Щенков она принесла в самый мороз. Вскоре они уже и выходить начали, повизгивали и покачивались на неуверенных лапах, толстые и смешные бочонки. А один не выходил. Вот уже пять месяцев прошло, а он всё сидел под крыльцом. Рост у него должен бы быть немалый, мать-то длиннонога. Решили, что больной. Уже всех щенков раздали, и за последним «сидельцем» пришли новые хозяева, но вытащить его из-под крыльца не смогли.

А потом вышел. Никакой не больной. Нелепый и трусоватый, но очень добрый пёс. Взялся радостно бегать и кружить за своим хвостом, кружить и бегать на неуверенных подламывающихся лапах. А ещё через пару недель приехал джип, вышли два мужика с ружьями, застрелили мамашу и щенка, сложили их в чёрные мешки, и уехали…

И вот в который раз в памяти кружила и скулила эта собака, опять кто-то говорил «не хотел он в этот мир приходить, как чувствовал, под крыльцом сидел», кто-то нудил «это не решение, так нельзя, мы же люди», кто-то говорил «еще спасибо мне скажете». Опять было мучительно жаль, будто сам пристрелил, а потом Долохов понимал, что кричит птица. Ночная птица. Её крик резкий, нездешний раздавался над лесом, в лес смотрела луна, деревья шевелились. В деревьях – окна. За окнами – люди, много людей.

Лица родные и чужие. События мелькали в памяти будто всплесками на поверхности тихого озера. Воспоминания, крики, смех, плач, песни. Артём сутками напролёт лежал, отвернувшись к стене, на койке, в своём новом доме на восьмерых, таких же, как и он, ходячих мертвецов.

Многие поначалу ещё пытались говорить. А потом замолкали. Иногда кто-нибудь вдруг медленно говорил в мёртвой тишине:

– Похороните меня.

Потом хрипло, тяжело шевеля непослушными губами, сипел в непослушные связки нелепо-светлые слова:

– И кузнечик запиликает на скрипке…

Вот и дом. Долохов прошёл через двор, вошёл и сел на кровать, уставился в пол. Эта фраза, она выматывала. Крутилась и крутилась в голове.

Долохов не мог даже крикнуть: «Всё, хватит! Надоело! Пошёл к чёрту!» Он не мог прекратить думать, потому что думали теперь за него, пользуясь им, Долоховым. Он теперь просто присутствовал. И крутившаяся в нём в последнее время фраза, наверное, свела бы его прежнего с ума. Она надоедливо всплывала, когда вспоминалось её лицо. Той девушки. Анны. И старика… Парень тоже приходил. А паразит молчал и слушал. Он любопытный.

Спины лежавших, отвернувшихся к стене, мертвяков. Тишина. Серая пыль везде. На полу отпечатались следы, его, Долохова. День за днём. Больше здесь никто не ходил. Только он…

Каменные цветы

– Женщина. Двадцать восемь лет, – говорил Кру-Бе, прохаживаясь по светлой и очень пыльной комнате. – В резервацию на Ларусе поступила два месяца назад…

Когда комиссия вошла в дом, здесь стояла тишина. Один ларус в мягких спортивных брюках и яркой жёлтой толстовке, лежал, отвернувшись к стене. Трое стояли возле окна. Странно похожие, будто под копирку. Куклы, пальцы одной перчатки, надетой на чью-то чужую руку и, может, не рука это. Ларусы развернулись и сонно следили за живыми. Лишь на одном из них была новенькая куртка, застёгнутая наглухо под горло, брюки, мятые от лежания, но чистые, седые волосы стянуты в хвост.

«Этого посещают родственники, и, пожалуй, вон того, в жёлтом», – отметил Кру-Бе. Остальные были будто вывалявшиеся в пыли, проклятый газон, пыль от него была везде.

Кру-Бе отчего-то опять вспомнил Долохова. «Надо будет узнать, когда поступил этот землянин в резервацию. Он в форме, а значит, из первых заражённых, и скорее всего его паразит самый взрослый».

Трое других обитателей дома следовали за Кру-Бе по пятам. Торианин шагал нетерпеливо, ступая пружинисто и мягко в своих прекрасных мягких донзах, немного подпрыгивал при этом. Он понимал, что если остановится, то ларусы столпятся возле него как дети. Дети со странной силой. Так уже было, и обслуживающий персонал здесь боялся попадать в такое окружение.

– Адаптация шла тяжело. Первый месяц она тихо выла…

– Её звали Анна Хименес, – сказал Лукин.

– Да, благодарю, мне сложно называть имена землян. Женщина бродила по улицам посёлка. Потом бросилась на сетку. Но паразит смягчил удар, и она не сгорела от дуги. Обуглилась, однако паразит был жив. И она, и её ребёнок были мертвы, но живы. Да, я не сказал, она была беременна. Убитую нашли здесь, неделю назад, в этом самом доме. Голова отделена от туловища. Камеры слежения, как и в других двух случаях, выключены. Следы, так же, как и в тех случаях, затоптаны, потому что убитые все найдены на второй, третий день после убийства.

Мертвец, сидевший на койке, крытой синтетическим одеялом, поднял руку, потянул её вверх, сжав пальцы.

– Что тебе, Марк? – спросил вдруг очень мягко Лукин, прочитав имя землянина на шильдике.

– Похороните меня, – сказал медленно мужчина.

В его светло-серых сонных глазах, на самом дне их, мучительно что-то отражалось, болезненное, важное для этого человека.

Присутствовавшие переглянулись. «Подпишут, точно подпишут похоронную им всем. Пожалеют и подпишут. Наверху только этого и ждут. А потом найдём способ помочь и будем долго и мучительно сожалеть, и платить по искам», – подумал Кру-Бе, отводя взгляд.

Вскоре они ушли. Шли молча. Так же молча сели в бот.

– Зачем мы сюда прилетали? – проговорил в этой тяжёлой тишине Грассе.

– Есть ощущение, что нас хотели испугать, – сказал непривычно тусклым голосом Грант, полез в карман, но уже в который раз лишь похлопал по нему сверху.

– Предлагаю всем успокоиться, – протянул с усмешкой Кинт, – вопрос на самом деле прост – есть ли жизнь в ларусах. Если жизни нет, то и убить невозможно.

Понятно, что не зря их притащили сюда. Наверху посчитали, что вид ларусов испугает комиссию, но всё произошло ровно наоборот, это можно было прочитать на потрясённых лицах.

Кру-Бе молчал.

Лукин обернулся и посмотрел на него вдруг пристально.

– Диагноз ставите? – проговорил он быстро, голос его перехватило. – Чтобы подписать им всем смертный приговор? А то, что все они глубоко несчастны, и ещё, как ни странно это звучит, живы… это никого, по всей видимости, не волнует. Ведь вы тут главный, в этой комиссии, на самом деле?

Кру-Бе молчал. «Ну что ж, этого можно было ожидать, – подумал он, – значит, всё будет сложнее». А вслух сказал:

– Я рад, Лукин, что мы думаем об одном и том же.

Лукин вскинул недоверчивый, колючий взгляд на непроницаемое лицо торианина. «Поговорили, называется! Провались всё пропадом, я к нему как к человеку, а он поковырялся во мне, что-то с чем-то сложил, поделил, потом помножил, и, меня не спросив, вывод сделал. Но чёрт с тобой, если это действительно совпадает с тем, что думаешь ты…» И вслух сказал:

– Аналогично, Кру-Бе. Рад пониманию.

Они неожиданно оба натянуто рассмеялись. Кру-Бе – немного удивившись вдруг оборвавшемуся неприятному разговору, Лукин – с удовольствием. Малюсеньким удовольствием оттого, что Кру-Бе наверняка «прослушал» и его гневную тираду, сказанную про себя, оттого, что они думали, оказывается, об одном и том же, оттого, что нашёл в себе силы остановиться, а ещё оттого, что только теперь почувствовал, что бот взлетел и резервация остаётся позади.

– Этих троих, их особенно жаль было перед смертью, – проговорил Лукин.

Кру-Бе задумчиво кивнул. Он сидел позади Лукина…

Административный корпус на Ларусе построен Торой на одном из множества островов в районе экватора. Бот приземлился на посадочную площадку. Комиссия выбралась, поеживаясь на ледяном ветру.

Разноцветные кубики, узкие дорожки, мощённые искусственной плиткой, спортивная площадка. Светло-жёлтый искусственный почвогрунт и каменные цветы. Этими же цветами теперь были бодро украшены все резервации. Вокруг них долго ходил Грассе. Пока Бле-Зи не сказал:

– У нас на Торе нет цветов. Пески, знаете ли, не располагают. А на Земле и Воке есть. Торианские дизайнеры увидели наши цветы такими. Конечно, на Торе теперь тоже выращиваются живые цветы, в оранжереях. Женщины их очень полюбили, но на наших улицах растут пока только каменные. Вероятно, из принципа.

– Мудрое решение, – сказал невозмутимо Грант, – вес этих созданий совершенно отбивает желание сорвать букетик тут же, не оплатив за него ни цента.

Торианин рассмеялся. Этот Грант – всё-таки было в нём что-то такое, дружелюбное, на него невозможно было долго сердиться.

Стол был высоковат для землян и вока, но сиденья с мягким звуком самоотрегулировались под рост каждого гостя. Кру-Бе несколько раз спросил, удобно ли им. Получив утвердительные ответы, прозвучавшие вразнобой и со смехом, он улыбнулся и кивнул:

– На Торе принято оставлять дела за пределами хорошего обеденного стола. Предлагаю вернуться к обсуждению только после того, как, хотя бы, покончим с горячим.

– Это очень крепко, – показал с улыбкой Бле-Зи на высокий узкотелый кувшинчик, постучал по голове и провёл ладонью, словно отгораживаясь ширмой, – отключает дела и оставляет только радость, беспричинную и восхитительную.

И в ожидании посмотрел на каждого гостя.

– Пожалуй, к беспричинной и восхитительной я сегодня не готов, – проворчал Грант.

Все посмеялись, но к графинчику больше не возвращались. Потом на столе появились фрукты, травяной чай в прозрачных пиалах и блюда с круглыми белыми шариками-конфетами и большими кофейного цвета шарами-пирожными. Кру-Бе, с улыбкой выбрав себе кофейного цвета шар и разломив его пополам, будто показывая всем его вязкую, сочную мякоть, сказал:

– Это ном, такие у нас не растут. Зато номы отлично выращивает в своей печи наш повар. Рекомендую. Теперь, пожалуй, можно и поговорить. Мне очень важным показалось ваше замечание, Лукин, что всех троих убитых было жаль перед смертью.

– До сих пор не могу отойти от этого ощущения, – ответил Лукин.

– Они здесь все жалкие, если начать разбираться, – заметил Кинт, откинувшись в кресле.

– Не скажите. Слетевший с крыши вок у меня жалости не вызывает, – сказал Грассе. – Конечно, можно подумать, что его паразит мал и просто пугает нас, как если бы малыш выглянул из-за угла и сказал: «Бу!»

– Именно это я и имел в виду, – ответил Кинт, кивнув. – Но не стоит из них делать несчастных. Кто-то же убил. Спокойно отделил голову от тела троим сородичам. И надо сказать, очень удачно отделил, будто знал, что нужно сделать, чтобы жизнь в ларусе завершилась окончательно.

«Именно. Это мне и не дает покоя», – подумал Кру-Бе.

– Очень точное замечание, – сказал Лукин. – «Чтобы жизнь в ларусе завершилась окончательно». Это очень важно. Они не умирали. Как в анабиозной капсуле, фитилёк жизни прикручен, но и только. Ведь ещё так и не было произведено нормального осмотра тела, вскрытия, ларусы самоликвидируются, я так понял?

Бле-Зи кивнул:

– Исследуются только останки. Паразит сгорает внутри пострадавшего. Обнаружена кислота. После этого трудно уже о чём-то говорить с уверенностью, только следы, следы неизвестных сплавов, легкоплавких, по всей видимости, следы искусственных материалов и чужеродных мышц в конечностях и позвоночнике. Словом, только намёки на то, что было что-то инородное, и на его природу. Об остальном приходится судить по наблюдениям за ларусами. Они не противятся этому.

– Знаете, их действительно очень жаль, – сказал задумчиво Грассе, – хотелось бы понять, что творится с ними, о чём они думают. На первый взгляд, они, мягко говоря, выглядят как олигофрены. Это страшно. Но иногда в них проглядывает что-то детское.

– Я бы сделал ударение на том, что они как дети, – сказал Кру-Бе.

– А я на том, что они всё-таки олигофрены, – от нетерпения Кинт встопорщил крылья горбом.

– Пять тысяч ларусов в восьми деревнях, – сказал Лукин, будто не слыша этого спора. – Из пяти тысяч находится один, который берёт и убивает троих. И это ребёнок?

– А может, это вообще кто-нибудь из обслуживающего персонала? – сложив руки на животе, крутя пальцами, задумчиво сказал Грассе.

– Да, – кивнул Кру-Бе, – такая возможность не исключена, камеры наблюдения проще отключить именно такому субъекту. Сами понимаете, в этом случае обвинение касается живого… одним словом, требуются серьёзные доказательства. Но год назад база данных о сотрудниках была утеряна вместе с копиями. Сгорело помещение. Позже экспертиза подтвердила версию о пиле робота уборщика как орудии убийства. Однако записи роботов о событии не сохранились. Первая запись сгорела во время пожара. Вторая запись, как говорится в деле, была утеряна, робот оказался повреждённым при наезде на ограждение. Фактически сгорел. Указана причина – «уборщик не справился с управлением при наезде робота на поребрик». Оштрафован, отправлен на повторное обучение. По последней записи – есть заявление дежурного, что будто бы случайно стёрта ларусами. Буквально примерно так: «Ларусы любопытные как дети, машины любят, вечно руками лезут».

– Хм, отговорка, – раздражённо сказал Грант. И тут же добавил: – Но при отсутствии записей и свидетелей, внушающих доверие суду, опровергнуть её сложно. Уборщик-дежурный ведь в таком случае уже подозреваемый. Кто он, хотя бы определились?

– Во всех трёх случаях это разные люди. Все трое работают здесь с самого основания резервации.

– Четверо… он мог подмениться, – буркнул Грассе.

– Что такое подмениться? – спросил Бле-Зи.

– Выйти не в свою смену, если тебя попросил сменщик, – ответил Лукин. – В жизни разное случается, такой вот способ помочь.

– Скорее всего, так и было, – вздохнул Грассе, – и всё-таки действовал кто-то один. Банда убийц-уборщиков это уже слишком. Значит, и четвёртого нельзя исключать, даже наоборот. Но почему же осталась без внимания первая запись?!

– С самого начала искали виновного ларуса, – нехотя сказал Кинт. Всем было хорошо известно, что Вок начинал заниматься первым расследованием, Шанора принадлежала Воку. И теперь все посмотрели на Кинта. – Первый труп был найден через три дня, ещё две недели решали, нужно ли заниматься расследованием, рассматривался вопрос об уничтожении ларусов вообще, раз налицо их неадекватность. Первого убитого долго считали самоубийцей, потому что у него на счету были уже две попытки. А уборщик просто испугался, что его накажут за недосмотр. Конечно, к этой версии много вопросов, но никто, повторяю, никто не хотел, да и не хочет заниматься ларусами. Однако отец этого первого убитого настаивал на расследовании. Тогда и решили созвать представителей всех трёх планет. Пока решали, как это всё будет, кто главный в расследовании, произошло второе убийство.