Read the book: «Лесовички. В поисках Громыхи»

© Смирнова Т., текст, 2025

© Издание на русском языке, оформление. Строки, 2025

Пролог первый,
в котором происходят необъяснимые и жуткие события

По полянке были разбросаны ягоды: пять, шесть… нет, целых восемь!

Кто-то подкладывал их ночью, один раз в неделю или два. Кто-то, кто совсем не любил спать: однажды Ясенка пришла на полянку в раннюю рань, когда роса ещё даже не успела согреться и холодила пятки. А ягоды уже были там. Пять штук. Ядовитые даже на вид. Красные как кровь.

Это был паслён – самая противная ягода во всём лесу. Противная потому, что вреда от неё было куда больше, чем пользы. Паслён склёвывали птицы, а потом у них болел живот, и они носились над головами с жалобными криками, никому не давая спать. Мыши, наевшись паслёна, падали замертво. А лесовичкам паслён был противопоказан и вовсе, потому что от него у них холодели лапы и становилось грустно на душе. Тот, кто оставлял здесь паслён, не имел в виду ничего хорошего. Ясенка была убеждена: эти ягоды – зловещее послание. Но от кого и кому? И что всё это значило?

Ясенка огляделась. Вокруг не было ни души. Неудивительно – в такой-то страшный день. Всё небо было затянуто чёрными тучами, а в воздухе стояла гнетущая тишина – та, что вот-вот должна была нарушиться раскатами грома. Окружавшие полянку деревья нахмурились и, казалось, ещё сильнее сцепились ветками. Не разглядеть ни проблеска света. Всем маленьким лесовичкам в такую погоду было запрещено покидать их уютные норы, гнёзда и другие жилища. И уж конечно, сегодня не было никакой школы. Это Ясенке не сиделось на месте, ведь ей непременно нужно было выяснить, появятся ли ягоды на поляне сегодня. Она следила за этим без устали так много дней, куда больше, чем пальцев на лапках у всех лесовичек этого леса, вместе взятых. Ясенка была убеждена, что сама последовательность дней, в которые ягоды подбрасывают на полянку, – это шифр, и стоит ей его разгадать, как и всё остальное станет предельно понятно.

Ягоды появлялись в разном количестве: иногда их было девять, иногда – три, а иногда и вовсе одна недообглоданная косточка, с которой свисал кусочек нежного, красноватого ягодного бока. Ужасающее зрелище! А ещё более ужасающей была мысль о том, кем же было это создание, которому ничего не стоило откусить паслён – забавы ли ради или для устрашения. Сколько Ясенка ни кружила рядом, сколько ни обнюхивала полянку, сколько ни приглядывалась к тому, в каких местах сильнее примята трава и не обломаны ли где ветки, она ничего не могла найти. Ни одного следа. Ни единой зацепки. Может, оставлявший здесь ягоды и вовсе не ходил по земле. Может, это были гигантские буревестники с железными клювами, прилетавшие из дальних стран и приносившие несчастья. Или огромные подземные кроты, которые, по легендам, несколько раз в год выползали на белый свет прямо посреди лесной полянки и принимались грызть всё, что попадалось им под лапы, – иногда даже зазевавшихся лесовичек. А вдруг, не приведи куница, это были проделки привидений…

В эту же самую секунду на полянке раздался глухой вой, заставивший Ясенку подпрыгнуть от неожиданности. Она знала, откуда он исходит. Из старого чёрного дуба, в который много лет назад попала молния, и с тех пор он медленно умирал: с каждым годом на его ветвях появлялось всё меньше листвы, ветви становились коряжистее и суше, но главное – в разломе, образовавшемся после удара молнии, завелось привидение. Оно выло по ночам, в утро перед грозой и если в лесу должно было случиться что-то по-настоящему ужасающее. Поэтому-то Ясенке сейчас и стало не по себе. Впрочем, она тут же себя успокоила. Это из-за грозы, сказала она себе. Привидение всегда о ней предупреждало.

Откуда на полянке взялось привидение и кем оно было, тоже оставалось загадкой. Ясенка не единожды пыталась поговорить с деревом, даже залезала внутрь с головой – одни только ноги болтались в воздухе. Но сколько Ясенка ни старалась, она ничего не могла разглядеть. И нащупать привидение в древесном разломе ей не удавалось тоже. Один только раз она приблизилась к разгадке, когда что-то тёплое и мягкое схватило её за уши и потащило вниз. Ясенка заверещала от неожиданности, и Шуша с Кляквой живо выдернули её за ноги. Ну и рассердилась же она тогда! Ведь ей всего-то не хватило полминутки, чтобы разглядеть, чтобы понять… А теперь всё, что ей могло подсказать ответ, – это противный, резкий запах немытой звериной шкуры, окутавший её с головой, и несколько тёмно-рыжих шерстинок, прилипших к ушкам. Но ведь привидения были прозрачными и холодными и ничем не пахли? Шуша и Кляква говорили, что наверняка привидение просто вселилось в медвежью или кабанью шкуру, потому что зимы в их лесу были такими холодными, что мёрзли даже те, у кого не было тела – одна только прозрачная оболочка. Но Ясенка сомневалась. Не складывалось, что-то здесь совершенно не складывалось… Она знала, что однажды ей придётся решиться и провалиться за этой разгадкой в самый низ, к уходящему в землю древесному корню, в кромешную у́гольную темноту. А пока что…

– Караул! На помощь! – вдруг услышала Ясенка истошный вой. От ужаса голос кричащего переменился до неузнаваемости, и Ясенка не смогла его распознать. Да и некогда было об этом думать. Ясенка развернулась и понеслась что есть силы туда, откуда слышались крики. А голос всё надрывался:

– Беда! Преступление! Пропала! Громы́ха пропала!

Ясенка замерла как вкопанная. Она навострила уши и прислушалась: не перепутала ли она что-то? Но травинки, колыхаясь, переносили новости: пропала-пала-пала. И Ясенка вдруг хихикнула и хлопнула пару раз в ладоши: получилось! У неё всё получилось! Никакая дурацкая Громыха больше не нависнет над ней, как беда, и не заставит рассказывать наизусть клятву лесовички-губительницы в обратном порядке, от последнего пункта к первому, и не закричит, брызжа слюной: «А ну без вопросов! Услышу ещё один вопрос – посажу в муравейник!» Как говорил папа, Громыха ненавидела вопросы сильнее всех, потому что, задаваясь вопросами, можно докопаться до истины, а истина и Громыха – это вещи несовместимые. Но Ясенка не вполне понимала, что это значит.

А в следующее мгновение Ясенка почувствовала, как по её шёрстке пробегает неприятный липкий холодок. Громыха была вечна, как школа, как эта полянка, как лесовичкин лес. Она не сдвинулась с места во времена великого переселения лесовичек в близлежащие орешники и гречишные поля. Не сгинула во время всепоглощающего лесного пожара – только слегка потемнела шерстью. Не ушла, когда в их лес хлынули хищные гнилозубые куницы, которые были известны тем, что любили лакомиться лесовичками в соседних лесах. А потом вдруг взяла и пропала. Это было неправильно. Это было каким-то недоразумением. Это пахло загадкой.

Если Ясенка была хоть в чём-то уверена, то это в том, что ничто не появляется из ниоткуда и не пропадает в никуда. Дождь появлялся из облаков и уходил в землю. Человек появлялся из дальних земель и исчезал на болотном дне. Громыха выползла однажды из-под огромного лопуха и сказала: «Теперь я живу здесь и останусь здесь до самой своей смерти. А если кто-то думает, что сможет прогнать меня отсюда, то, значит, он глупец, каких ещё поискать».

Но вдруг она пропала.

Куда?

Почему?

«Потому что ты помогла ей пропасть», – подсказал Ясенке внутренний голос, но Ясенка раздражённо цокнула на него, и голос испуганно притих.

Ушла ли Громыха сама?

Или, может… её похитили?!

Ясенкины уши дрогнули от предвкушения. Тайна, настоящая тайна! Раскрыть которую под силу только Ясенке. Ведь она – самая наблюдательная, самая смекалистая, самая авантюрная лесовичка в этом лесу. А уж детективных историй она прочла больше, чем валяется под дубом желудей в позднем октябре. Раздумывать было некогда. Первые часы после преступления были самыми важными. На земле ещё оставались следы, в воздухе кружились запахи, а преступники не успевали убежать далеко. Если Ясенка хочет отыскать Громыху, лучше бы поторопиться.

Хочет ли она?

Нет, признаться, искать Громыху Ясенке совсем не хотелось. Без неё Ясенкин лес был намного веселее и лучшее. Громыха приносила в него одно только дурное настроение, расстройство и противный боязливый холодок, пробегающий по спине. Но грош цена тому детективу, кто отказывается поупражняться в дедукции, когда ему выдаётся такой случай. К тому же, может, хоть это дело слегка отвлечёт её от паслёна.

И Ясенка понеслась к Громыхиному дому, посвистывая и бодро пружиня на каждом шаге.

Перед домиком Громыхи уже сгрудились лесовички, взъерошенные и хмурые: несмотря на близкую грозу, весь лес, казалось, собра́лся здесь, привлечённый ужасными новостями. Дверь Громыхиного домика была распахнута настежь, а чуть в стороне от двери лежали две красные ягоды – снова этот прокля́тый паслён! – уже слегка раздавленные, примятые лесовичкиными ногами. От двери и почти до самых Ясенкиных лап тянулись неровные цепочки следов – и ни одни из них не были похожи на Громыхины.

– Не толпитесь! – крикнула Ясенка. – Вы затопчете следы!

И тогда все лесовички обернулись к ней, и внутри Ясенки вдруг всё сжалось. Лесовички смотрели на неё недружелюбно, с подозрением и суровостью. Наверное, потому, что утро было штормливым и промозглым, а лесовичкам пришлось выйти из дома, не выпив горячего молока, подумала Ясенка.

– Пустите, – решительно сказала она и подошла к са́мому порогу, растолкав лесовичек, преграждавших ей путь. Ясенка опустилась на землю и обнюхала порог. В нос ударил знакомый противный запах – мокрая шерсть дикого зверя. Ясенка забегала глазами по двери, пытаясь найти что-то очень странное или, наоборот, что-то очень обычное – что-то, на что никогда не подумаешь, что это ули́ка. Облупившаяся краска у замочной скважины. Вмятина над дверью – вдвое выше, чем лесовичкин рост, крупнее, чем могла бы оставить градина, меньше, чем от подхваченного ураганом брёвнышка. Красный след. Кровь? Нет, прилипшая к порогу паслёновая кожурка.

Спиной Ясенка чувствовала: что-то было не так. Лесовички тревожно гудели. Или, может, это шумели деревья?

– Это всё она! – вдруг сказал кто-то. Ясенка не сразу узнала во владельце этого злобного голоса Шушу. А узнав, обернулась, нахмурившись. Шуша вышла из толпы и показывала на Ясенку пальцем. За Шушиной спиной стояла рыжеухая лесовичка – как там её – и что-то нашёптывала на ухо Шуше. «Ах ты рыжая бармале́йка! – мысленно возмутилась Ясенка. – Только и знает, как кулаками махать и сбивать лесовичек с толку. Вот пусть и остаётся без имени: много чести его запоминать».

– Это всё она, – повторила Шуша. – Она сочинила! Она погубила!

Лесовички ухнули дружным хором:

– Сочинила! Погубила!

– Ты что несёшь, круглобочка?! – возмутилась Ясенка. – Тебе дождь в голову залился, что ли? Нашла кого слушать! Эту рыжеухую.

«Она не посмеет», – билось у неё в голове. Не посмеет рассказать всем самый страшный Ясенкин секрет. Если все о нём узнают, Ясенку прогонят из леса. Или ещё хуже: навсегда перестанут с ней разговаривать. И запретят играть в бубель-губель и греться у рождественского костра.

– Я всё слышала, – пискнула Шуша, – это ты пропала Громыху! Это ты сказала: «Как-то раз из лесовичкиного леса исчезли все противные существа. Громыха исчезла первая. Вышла из дома – и как сквозь землю провалилась…»

«Как будто её смыло грозой», – подумала Ясенка.

– «…Только дверь её домика была распахнута настежь, а на пороге валялись ореховые скорлупки».

– Не вижу ни одной ореховой скорлупки.

– Это неважно! Слушайте все! – Шуша повернулась к лесовичкам и отчаянно замахала руками. – Сколько раз такое уже бывало! Все её истории сбываются! Помните, она рассказала сказку про белого большеухого мышонка – и с тех пор он так и шастает по лесу! Вы сами его видели!

– Видели! Видели! – загудели лесовички. – Вечно он суёт нос куда не надо и подъедает наши корешки и семечки!

– А когда она сказала, что на засохшей осине должны вырасти конфеты, – и на следующий же день на каждой сухой веточке висели сладкие орешки.

– Висели! Висели! Все в сахаре! – Лесовичкин гул становился всё сильнее, облеплял Ясенку со всех сторон. – А Мокша даже сломала об орешек зуб!

– Так слушайте же, что я вам скажу! – Шуша трагически понизила голос, и лесовички тут же смолкли, ловя каждое её слово. – Когда Громыха схватила Ясенку за ухо, а Ясенка цапнула Громыху зубами за пальцы, когда Громыха уронила Ясенку и разозлилась, а Ясенка запрыгнула на учительский пенёк и крикнула, что от школы нет совершенно никакого толку, когда Громыха отправила Ясенку к Чёрному болоту размышлять над её поведением… Что произошло тогда?

– Что-что-что-что… – забухтели лесовички.

– Ясенка не размышляла о своём поведении ни секунды! Вместо этого она сочинила про Громыху сказку. И теперь Громыха пропала! Это не лесовичка, – Шуша больно ткнула когтистым пальцем прямо в мягкий Ясенкин живот. – Это самая настоящая ведьма и сулительница несчастий!

Рыжеухая лесовичка за Шушиной спиной довольно хохотнула.

– Предательница, – прошипела Ясенка. – Ты просто жалкая предательница. Никогда больше не расскажу тебе ни истории, ни пол-истории. Ни секрета, ни полсекрета.

– Больно мне нужны твои секреты! Кляква, а ну-ка подтверди!

Ясенка ошеломлённо завертела головой, пытаясь отыскать Клякву глазами. Ладно Шуша, у неё никогда не было должного соображения и смекалки, и она легко поддавалась чужому влиянию. Но Кляква была на год старше и на полголовы выше, а значит, больше видела, собирала самые спелые ягоды с верхних веток и лучше слышала птиц – всё это не могло не сделать её умнее. Неужто и она накинется на Ясенку? Неужели и она её выдаст?

Кляква стояла чуть поодаль, хмуро уставившись в землю, и жевала губу.

– Кляква… – неверяще прошептала Ясенка.

Кляква помотала головой.

– Я ничего не знаю, – пробубнила она. – Я вчера пошла домой сразу после школы. Мышей никаких не видела, орехов не ела. А Громыха, может, сама вернётся к обеду.

На душе у Ясенки потеплело. Кляква не сдала её! Милая, милая лохматушка! Хоть кто-то в этом лесу знал, что такое дружить!

– А ну не выгораживай её! – взвизгнула Шуша. – Ясенка виновата, и думать тут нечего!

– Нечего, нечего, нечего, – зарокотали лесовички. – Губительница! Похитительница! Пропадительница!

И все лесовички тоже заты́кали в Ясенку пальцами и гневно затопотали ногами.

– Вы что, все с ума посходили? – закричала Ясенка. – Головы у вас есть на плечах или все превратились в клюквенный кисель? Как бы я пропала Громыху? Это только в сказках так бывает: скажешь слово – оно сбудется. Вот смотрите. Сказка: «И тут же с неба посыпались цветы» – и что? Хотите сказать, сейчас начнётся цветочный дождь?

Ясенка смотрела на них, торжествуя. Далеко не все её сказки сбывались. Конфеты на осине они развешивали ночью вместе с мамой: им казалось нелишним повеселить лесной народ. Мышонок и впрямь появился из ниоткуда, но мало ли в округе было мышей? Почему бы не случиться небольшому совпадению? Но уж цветы, сыплющиеся с неба, – это было слишком для любой сказки. Сейчас они увидят, что исчезновение Громыхи – трагическая случайность. Или спланированное преступление. Или страшная загадка. Но уж точно не дело лап Ясенки.

Вдруг Ясенка вздрогнула. На её макушку мягко опустилось что-то прохладное, сладко пахнущее. Лесовички ахнули. Ясенка неверяще протянула лапку и сняла с макушки незнакомый жёлтый цветок. Она подняла голову и увидела улетающую ворону, несущую в клюве цветущую ветку.

– Видели? Видели?! – завопила Шуша. Лесовички сгруди́лись вокруг Ясенки, замыкая кольцо, из которого ей было не выбраться.

– Это просто совпадение! – воскликнула Ясенка, снова чувствуя знакомый холодок, бегущий по спине. Что, если Шуша была права? Что, если это всё её вина? Нет, нет, кыш отсюда, дурацкие мысли. – Неужели вы не понимаете? Произошло серьёзное происшествие. Или даже преступление! Я должна раскрыть его, пока не стало слишком поздно. А вы – вы просто зря тратите моё время!

– Виновата! Виновата! – гудели лесовички, не слушая Ясенку. – Пусть всё исправляет! А не то выгоним из леса! Выбросим в болото! Посадим в дупло!

И маленькие лапки обхватили её и потащили прочь от Громыхиного дома. Рыжеухая лесовичка противно захохотала.

– Пустите! Вы мне мешаете! – кричала Ясенка, отбиваясь. – Мне нужно понять… Мне нужно увидеть… Всё дело в ягодах… И за́пах… За́пах на пороге… Кляква! А ну пустите! Куда вы меня тащите?!

Она царапалась и кусалась, но лесовичек было больше, и у Ясенки не осталось ни единого шанса отбиться. Прежде чем Громыхин дом совсем скрылся из виду, Ясенка успела приметить ещё одну паслёновую ягоду, откатившуюся в низину.

Четыре, подумала она. Четыре и восемь. Двенадцать, как месяцев в году.

Лесовички притащили Ясенку к её дому и заколотили в дверь. На шум вышла мама. Она нахмурилась и спросила: а ну-ка, что здесь происходит? И тогда лесовички принялись размахивать руками и пищать на все лады, пересказывая маме, как пропала Громыха – и всё по её, Ясенки, вине. Ясенка стояла понурив голову, а мама молчала.

Ясенке ужасно хотелось, чтобы мама им не поверила. Чтобы сказала: «Это ещё что за глупости, ну-ка разошлись все по домам! Сейчас начнётся дождь, промо́чите уши и лапы – и будете знать, как на Ясенку набрасываться всей толпой и наговаривать».

Но мама молчала.

Поэтому Ясенка молчала тоже, только пинала сосновую ветку, непонятно откуда оказавшуюся перед их порогом: они с мамой жили в березняке. Обычно Ясенка любила наступать на сосновые иголки. Они щекотали ноги, и Ясенка представляла, будто она танцует на угля́х или человеческих железках – гвоздях: папа рассказывал, что так поступают йоги – мудрые человеческие существа из дальних стран. Так они тренируют силу духа. Мама говорила, что мудрых человеческих существ не бывает. Они с папой вечно об этом спорили. А Ясенке сейчас ой как пригодилось бы немного силы духа! И она продолжала давить пяткой иголки, надеясь, что от этого пропадёт противный холодный ком в животе.

– И теперь пусть она возвращает Громыху! – пискнула Шуша в завершение своей пламенной обвинительной речи. Лесовички поддержали её дружным гулом.

Ясенка никак не могла этого понять. Почему Шуша? Почему? Если бы рыжеухая сейчас стояла во главе толпы и тыкала в неё пальцем, Ясенка ни на секундочку бы не удивилась. Чего от неё ещё ждать? Но Шуша, после всех сладостей, разделённых на двоих, и после всех перепрыгнутых высоких муравейников…

– Пусть-пусть возвращает! – верещали лесовички.

– Пусть исправляет всё как хочет!

– Пусть придумывает новую историю!

– Пусть остаётся мокнуть под дождём, пока не отыщет Громыху на дальней полянке!

– Пусть устраивает засаду!

– Пусть ловит на живца!

– Пусть вскарабкается на самое высокое дерево и оттуда выглядывает, не мелькнёт ли где-то Громыхин лохматый бок!

– Вот что, – сказала наконец мама, – ни на какое дерево сейчас никто не полезет. И никаких засад устраивать не будет.

Лесовички возмущённо загудели и затопали. Послышался раскат грома.

– Прямо сейчас, – сказала мама с нажимом и посмотрела на лесовичек строго, как она умела. Те немного стушевались и стихли под её взглядом. Они продолжали топотать, но уже вполсилы, как будто немного стесняясь. – Прямо сейчас все разойдутся по домам. Не видите, что ли, какая надвигается гроза?

– Не хотим!

– Не пустим!

– Ноги́ её чтобы не было на полянке!

– Бойкот!

– Ни слова ей не скажем!

– Без Громыхи пусть не попадается на глаза!

– Прочь из нашего леса!

Ясенка испуганно хлопнула глазами. Бойкот? Быть изгнанной из леса? Не перешёптываться на переменках? Не перекидываться мячиками, скатанными из травинок? Никогда больше не зарыться в кучу ароматных дубовых листьев? Не набить на спор полные щёки кислючей клюквы? Не… не увидеть маму?

Ясенка сорвала́сь с места и побежала. Она расталкивала лесовичек и перепрыгивала через тех, что пониже, и ей казалось, будто она мышонок Альберт, отважно пробивший воронье кольцо. Её щипали за бок и тыкали в спину, хватали за волосы и пытались удержать – но мысль о том, что она может лишиться своего леса, придала ей сил.

Пролог второй,
в котором объясняется, кто такие лесовички

Это маленькие смешные шарики на тонких ножках, похожие на болотные кочки, на пушистые шишки, на взъерошенные гнёзда, на тех, кому очень не хочется сидеть на школьной полянке, на тех, кто до ужаса любит кататься по траве и плеваться малиновыми семечками. Размером они чуть больше белки, но поменьше зайца – с упитанную сову. Глаза у них круглые и всегда немного удивлённые, а ноги прыгучие и ищущие приключений.

Даже в самом дремучем лесу лесовички чувствуют себя в своей тарелке. Они знают, где найти самую сладкую росу и самый тёплый мшистый камень. Они могут просвистеть любую песню иволги и отыскать любой орех быстрее самой проворной белки. Им ведомы все запутанные тропы, все глубокие болота, все заброшенные пещеры и все звонкие родники.

Лесные звери лесовичек уважают и относятся к ним со всем дружелюбием. Никогда в жизни вы не увидите, как за лесовичкой гоняются волк, медведь или лисица, пытаясь укусить её за мягкий бочок. Или как огромный ястреб хватает лесовичку острыми когтями и уносит в дальние края. Наоборот! Медведи, перед тем как впасть в зимнюю спячку, делятся с лесовичками медовыми запасами, чтобы зима не казалась бесконечно печальной и холодной. Волки с удовольствием играют с лесовичками в «прыгни через пень-корягу» и никогда не отказывают подвезти их до дубовой рощи, если до ужина осталось всего ничего, а лесовичка-мама вдруг обнаружила, что ей не хватает желудей в фаршированные грибочки. Что же касается лисиц, то они, как и лесовички, известные модницы, и не раз случается им сидеть бок о́ бок, нанизывая на тонкую, гибкую веточку алый волчеягодник, ядовитый и жгучий, который, пусть и не годился в пирог, в умелых лапках превращается в очаровательное ожерелье.

И с остальными зверями лесовички живут в мире и согласии. Разве что совы порой хулиганят: крадут лесовичкины вещи, бросаются шишками в окна или твердят обидные кричалки; но лесовички относятся к этому с пониманием: что с сов взять, им всегда немного не хватало образования. Лесовички пытались было это исправить: однажды на лесной полянке открылись курсы совиного этикета. На этих курсах преподавались искусство ловить мышей, не хлопая крыльями; теория ночных полётов без страшного уханья; наука делать комплименты лесовичкиным смекалке, доброте и великолепию; мастерство готовки пятидесяти трёх блюд из еловых иголок и много других полезных дисциплин. Они бы точно превратили сов-хулиганок в культурных обитательниц леса. Вот только лесовички зря прождали сов от утренней зари до самого вечера: ни одной совы в тот день на полянке не появилось. А когда возмущённые лесовички отправились на совиные поиски, они обнаружили, что все совы спят крепким сном и ничуть не беспокоятся о своём воспитании. Лесовички поогорчались-поогорчались, но потом и сами махнули на них лапками: в конце концов, насильно культуру никому в голову не вобьёшь.

Лес, в котором не живут лесовички, узнать можно сразу: трава в нём печальная и пожухлая, вытоптанная огромными человеческими лапами, а то и выжженная огнём. На полянках нередки серые круги. Это зола, оставшаяся от человеческих костров, погубивших травинки, ягоды и зазевавшихся насекомых. Пройдёшь дальше – там валяются разноцветные обёртки от шоколада, чипсов и печенья, пластиковые бутылки, забытые сандалии, поломанные игрушки и дырявый зонт. В таком лесу не услышишь ни певчего дрозда, ни соловьиной трели – только раскатистый человеческий хохот, и рычание огромных железных машин, сметающих всё на своём пути, и грохот, и завывание, которые они – люди – называют музыкой.

То ли дело лес, который охраняют лесовички. Зайдёшь в него – и голова закружится от радости и ласкового солнца, от буйной зелени и величественных деревьев, от несмолкаемых птичьих голосов и стрекотания кузнечиков, от ароматов сладкой земляники и пряных грибов. И сердце успокоится, и на душе станет так хорошо, словно погожим зимним днём накатаешься на санках, потом вернёшься домой, а там горячее молоко с шоколадным печеньем, – вот такой это лес.

Когда лесовичке исполняется три весны, наступает пора идти в школу: образование в жизни лесовички играет важнейшую роль, потому как без образования охранять лес очень сложно. Невозможно даже. Посмотрите на сов: многих людей они прогнали?

Лесовичкина школа находится на самой солнечной лесной полянке – да, да, на той самой, где проводились курсы совиного этикета. Посреди полянки стоит пенёк, покрытый мхом и грибами, а на пеньке – Громыха. Она из тех лесовичек, на которую посмотришь и ни за что не догадаешься, сколько ей исполнилось вёсен: тридцать или три тысячи. Громыха в школе единственная и главная преподавательница. Она всегда ходит суровая и беспокойная, как грозовая туча. Шёрстка её, в отличие от шёрстки молодых лесовичек, не нежно-зелёная, а тёмная, как будто однажды в неё ударила молния и Громыха слегка обуглилась. Лесовички говорили, что это с Громыхой случилось из-за огромной премудрости, которую вмещает в себя её голова. Ещё говорили: лес стоит, покуда на пеньке стоит Громыха. Пропадёт Громыха – исчезнет всё лесовичье знание, некому будет его передать. Некому будет сберечь лес от человека.

Как же они его берегут, спросите вы?

Легко и просто.

Сто́ит только лесовичкам завидеть человека, топчущего траву своими нелепыми резиновыми башмаками, они тут же подбираются поближе, притворяются камнем, корягой, болотной кочкой, взъерошенной птицей, мшистым пеньком – а иногда и притворяться никем не приходится. До смешного они невнимательные, эти люди. Уткнутся в свои плоские камушки, и хоть танцуй перед ними, хоть хоровод води, хоть прыгай до неба – всё равно они тебя не заметят. Лесовичкам это только на́ руку. Пока человек смеётся сам с собой, они изучают его ноги, руки и живот, выискивают самые беззащитные места, чтобы запустить туда камешком, вцепиться зубами, полоснуть когтями. А когда человек от неожиданности и испуга свалится с ног, схватить его за волосы – и тащить, тащить в болото, пока не опомнился. Даром что лесовички небольшого роста. Сил у них хватит, чтобы расправиться с обычным человеком. А где не хватит, там сам лес поможет.

А ещё, бывает, лесовички справляются с человеком не силой, а хитростью. Начнут запутывать тропинки и ворошить траву, менять местами север с югом, а малину с орешником и ухать с разных сторон на все голоса – так, чтобы человек пришёл в смятение и растерянность, а волосы на его голове зашевелились от ужаса. И тогда, вдоволь над ним насмеявшись, лесовички расчистят ему тропинку – ту, что ведёт прямиком в болото. Человек пойдёт по ней, радостный, что выбрался из коварного леса, а как только окажется на краю болота, лесовичка набросится на него сзади и столкнёт его в мутную зелёную жижу.

И лесовичка запузыри́тся, забулькает от радости, ведь всем известно: больше людей в болоте – веселее и спокойнее жизнь в лесу.

Дни лесовички, однако, заняты не только борьбой с человеком и другими хлопотами. У каждой из них есть своё душевное занятие, которое она любит больше кексиков с ромашковой глазурью, больше салочек, больше убаюкивающего завывания зимнего ветра в печной трубе, больше, чем дразнить головастиков и ежей.

Лесовичка Жужа, например, собирает желудёвые шапочки. Каких только у неё нет! С отколотым краешком и абсолютно целых, в ромбик и в точечку, зелёных и коричневых. Каждое осеннее утро Жужа приходит в дубовую рощу спозаранку, чтобы набрать самых свежих, самых необычных желудей. Она отгоняет белок, кабанов и по́ползней, чтобы не поклевали, не погрызли её сокровища, и уносит домой целые пригоршни узорчатых шляпок. Затем она их раскрашивает, мастерит из них маленьких лесовичек, круглых сов и кривоватых снеговиков, превращает желудёвые шапочки в тарелки и кастрюльки, сажает в них рассаду и раскладывает шапочки по углам дома, чтобы оберегали от пыли, непогоды и дурного настроения. И нет никого счастливее в лесу, чем Жужа с её желудями.

У лесовички Виви другое увлечение: она любит варить варенье. Её пряничками не корми – дай придумать новый варе́нный вкус. Каждое утро Виви начинает с того, что смотрит в окно и думает: что бы ещё сегодня сварить и закатать в баночку? Грецкий орех, сушёный клевер и костяника? Смола из еловой шишки, стружка из абрикосовой косточки и ежевика? Опята, мёд и немного морошки? Ах нет, морошка была вчера!

Каждая лесовичка – и постарше, и совсем кроха – любит бывать в доме у Виви. Да и как не любить? Зайдёшь в её дом – и сердце обрадуется, до того он ароматный и разноцветный. Баночки солнечно-рыжие, баночки зелёные, оттенка травы, баночки клубнично-красные – все они гордо выставлены в центре комнаты, бери ложку и пробуй! А Виви уже тут как тут, наливает липовый чай и говорит: «Сегодня мы пробуем тончайшее сочетание: бузина и огуречная шкурка, очень изысканный вкус. Да, да, намазывайте на булочку, пожалуйста».

У Ясенки не было желудей и варенья – у Ясенки были истории. Сочинять их и слушать она могла часами, и именно истории делали Ясенку самой звонкой, самой неутомимой, самой радостной лесовичкой.

Всё началось давно, ещё при папе ¹. Бывало, вечера́ выдавались особенно дождливыми, и папа с Ясенкой частенько засиживались у камина, глядя в огонь и представляя, на кого похожи языки пламени: на жар-птицу или на лесного волшебного кота. А затем папа вдруг смотрел на Ясенку с хитрецой и говорил: «Слышала ли ты, моя дорогая, о том случае, когда Крикюль Муаро спас из пожара в библиотеке ценный манускрипт о бубликах и сметане, а затем вычислил коварного поджигателя в считаные секунды по одному только чернильному отпечатку, оставленному недалеко от входа в библиотеку. Нет? Ну так я тебе расскажу».

И папа рассказывал, и перед Ясенкиными глазами, как наяву, появлялись искры и треск горящего дерева, и Крикюль Муаро отважно бросался в пламя и изящно отряхивал подпалённые усы. Папа всегда останавливался на самом интересном месте и говорил: «Ну-ка теперь ты расскажи, что было дальше». Ясенка придумывала: эти чернила точь-в-точь напоминали те, что Крикюль Муаро видел накануне в лавке английского бульдога сэра Огастуса. Это он устроил пожар! Крикюль Муаро успел поймать Огастуса с поличным за маканием манускрипта в сметану.

«Всё верно, – соглашался папа, усмехаясь. – Теперь я вспомнил, что именно так и было дело».

Папа говорил: «Всё, что ты видишь, – история. Подумай, куда ползёт этот муравей? Для чего он несёт этот листочек? Точно ли для того, чтобы построить муравейник? Что, если на самом деле он хочет стать пиратом, отправиться в дальнее плавание и добраться до самой Тортуги?»