Эркин уже не в первый раз слышал о русских зимах. Лежащий на земле не сразу таящий снег он тоже видал. Ну, день, другой – это нормально, ну, неделю, но чтоб всю зиму лежал… нет, такое вряд ли. Но никогда не спорил. Всю зиму – так всю зиму.
За разговором незаметно дошли до лагеря. Фёдор поправил шапку, вдохнул, выдохнул.
– Ну, главное теперь – не заржать раньше времени.
– Понял, – кивнул Эркин.
За ними следили. Во всяком случае, чем ближе они подходили, тем ощутимее для Эркина становились чьи-то взгляды. И он бережно, будто стеклянную, переложил сумку из руки в руку.
Калитка открылась, когда до неё было ещё шагов десять, а по ту сторону в шаге от неё курило несколько мужчин. А рядом с солдатом, но чуть сбоку стояли ещё двое.
– Полный патруль, – пробормотал Фёдор.
Эркин старательно сделал невозмутимое лицо, достал пропуск и вошёл в калитку. Часовой скользнул взглядом по пропуску, по нему, по сумке и кивнул.
– Проходи.
Следом вошёл Фёдор.
– Чёрт, неужто сорвалось, – совсем тихо выдохнул он.
Эркин хотел пожать плечами – в глубине души он был очень рад, что всё срывается. Это Фёдору развлечение, цирк, как твердит всё время, а ему… посмеяться над надзирателем, конечно, хорошо, но вот потом…
– Мороз! – резкий, не громкий, но начальственный окрик заставил его вздрогнуть и убрать руку с сумкой за спину. – А ну, иди сюда. Иди-иди.
Комендант? Нет, командир охраны. Стоит на крыльце домика у ворот, как её, да, дежурки, и те двое солдат, что были у калитки, подошли сзади.
– С богом, – шепнул в спину Фёдор.
– И ты тоже, Самохин, – командир комендантского взвода насмешливо посмотрел на Фёдора.
– А я тут при чём? – очень искренне возмутился Фёдор.
– Он не при чём, – сразу сказал Эркин.
– Сейчас разберёмся, – лейтенант коротким властным жестом велел им подойти.
Эркин, а за ним Фёдор послушно направились к дежурке.
– Всё, спеклись оба, – догнал их чей-то насмешливо-сочувственный голос.
В дежурке было жарко и душно. И знакомо пахло надзирательской. Эркин привычно сдёрнул с головы шапку. Фёдор невольно сделал то же самое. Дверь лейтенант оставил открытой, видимо, чтобы сделать обыск, изъятие и изгнание наглядным для быстро собиравшейся снаружи необычно тихой толпы.
– Мороз, ты правила знаешь?
Его тон был таким, что Эркин перешёл на английский.
– Да, сэр.
– Тогда выкладывай.
– Что, сэр.
– То, что принёс. Вот сюда, на стол.
– Да, сэр.
Эркин подошёл к столу и стал выкладывать из сумки банки, пакеты, коробочки, пакет с посудой, пакет со свечами… Выкладывал и мрачнел. Словам Фёдора, что отбирают только выпивку, он с самого начала не поверил. Вот оно так и выходит. И деньги такие псу под хвост, ну, это ладно, но поминки-то… поминать же надо. Они… да к чёрту! Они с Женей воды в кружки нальют. И так посидят. Визу отобрать не должны, не за что. Лишь бы в самом деле не посчитали, что он это в насмешку над комендатурой сделал. Тут тогда любая подлянка может быть. Выложив всё, он показал пустую сумку и положил её на стол рядом с банками. Ну, а теперь что?
Было тихо, очень тихо. Лейтенант и солдаты недоумённо разглядывали пёструю груду на столе. Лейтенант взял одну из банок, повертел, разбирая надписи на этикетке.
– Это что же такое? – спросил один из солдат.
– Сок, сэр, – ответил Эркин и уточнил: – Ананасовый.
– И зачем ты всё это накупил? – спросил лейтенант.
– На поминки, сэр, – ответил Эркин, перемешивая английские и русские слова.
– Я т-тебе сейчас покажу поминки, – лейтенант обиженно засопел и бросил банку к остальным с такой злобой, что Фёдор, наслаждавшийся зрелищем, встревожился: не перебор ли при таком раскладе получается.
– Не покупал он спиртного, – решил он поправить положение.
– Дойдёт и до тебя очередь, – пообещал ему лейтенант, подходя к Эркину. – А ну, расстёгивай куртку.
Эркин привычно повиновался и даже, не дожидаясь команды, положил руки за голову. Обыскивали его умело, явно зная все те места, о которых ему вчера вечером рассказывали. Охлопали, ощупали так, как и в распределителях никогда не смотрели. Даже в голенищах пошарили. В Мышеловке тогда так не было.
– Так, теперь ты.
Столь же тщательно обыскали и Фёдора. И с тем же результатом.
– Говорите, черти, где бутылку спрятали. Найду, хуже будет.
Эркин молчал, и лицо его приняло выражение тупого рабского упрямства. Он за свою жизнь столько раз слышал: «Говори… сам признайся… хуже будет», – что на него это никак не действовало. Он просто молчал.
– Что здесь происходит?
В дежурку вошли комендант и особист, и стало совсем тесно.
– Вот, задержал, – вытянулся лейтенант. – Пронос спиртного.
– И где оно? – спокойно спросил Олег Михайлович.
– Так…
Комендант переглянулся с особистом и повернулся к Эркину.
– Спиртное покупал? Ты руки-то опусти.
Эркин опустил руки.
– Нет, сэр.
– А куда ты столько сладкого накупил? И соков? – спросил особист.
Спросил так, что Эркин ответил по-русски.
– На поминки. Сегодня девять дней, как брата убили. Я знаю, что положено… поминать.
– Та-ак, – протянул комендант. – А как поминать надо, ты знаешь?
– Да. Мне… мне говорили, – Эркину уже казалось, что всё обойдётся. – Я и купил, что положено, что брат любил.
– Что-что? – весело удивился Олег Михайлович.
– Ну, мне сказали, что надо поминать тем, что покойный любил. А он… – у Эркина вдруг перехватило горло, но он справился с мгновенной судорогой и продолжил: – Он сладкое любил. И всё хотел ананасного сока попробовать. А спиртного он не любил. Я и не стал покупать.
Было по-прежнему очень тихо.
– Понятно, – кивнул комендант. – Забирай своё добро и иди. А то твои сейчас на таран пойдут.
Эркин как-то плохо понял его последнюю фразу, но насчёт своего добра… это до него сразу дошло. Он подошёл к столу и стал складывать в сумку банки, пакеты и коробочки.
– Всё собрал? – спросил комендант. – Давай, Мороз, ещё на обед поспеешь. Самохин, цирк закончен, понятно?
– Как не понять, – ухмыльнулся Фёдор.
Так, следующее действие, как особист с комендантом будут лейтенанта, командирчика задрипанного, утюжить и уму-разуму учить, посмотреть не удастся, но и виденного надолго для рассказов хватит.
Эркин уже был у дверей, и Фёдор последовал за ним. Он, правда, успел поймать краем глаза удручённое лицо лейтенанта и свирепо выпяченную губу коменданта и довольно ухмыльнулся. Оба солдата вышли следом, плотно закрыв за собой дверь.
У крыльца было не протолкнуться. Эркин с ходу попал в объятия Жени.
– Господи, Эркин!
Он с ужасом увидел, что она плачет, но на него уже налетели Даша и Маша, прыгала, вцепившись в его руку, и упоённо визжала Алиса, что-то кричал Фёдор, ржали и орали какие-то люди… Эркин очнулся уже на подходе к женскому бараку. Женя отобрала у него сумку.
– Мы уже поели, беги, Эркин, поешь, пока столовую не закрыли.
– Да, ты иди, поешь, – закивали Даша и Маша.
Он оторвался от Жени, от её мокрого улыбающегося лица и побежал к себе в барак за обеденным талоном, а потом в столовую.
Митревна на раздаче, бурча про шляющихся невесть где, дала ему поднос с обедом, и он торопливо, не разбирая вкуса, не съел, а заглотал содержимое тарелок. И как ни торопился, а доедал уже в полном одиночестве. Фёдор на обед не пришёл.
Выйдя из столовой, Эркин вытер рукавом лоб и огляделся. Возле дежурки уже никого, а из-за бани доносятся мужские голоса и смачное ржание. Фёдор рассказывает – понял Эркин и улыбнулся. Ну, этого надолго хватит. А у камеры хранения людно. Ну да, кто завтра уезжает, им надо сегодня всё собрать. К нему подошла одна из сестёр, и Эркин улыбнулся ей.
– Я Даша, – ответно улыбнулась она. – Мы завтра уезжаем, знаешь?
Эркин кивнул.
– Когда? Ну, завтра во сколько?
– Автобус, сказали, будет в семь сорок.
– Чего так рано? – удивился Эркин.
– Сказали, он несколько лагерей объезжает и уже потом в Центральный.
Эркин с сомнением покачал головой.
– От нас и так столько едет… это что же за автобус?
Даша пожала плечами.
– Не знаю. Словом, завтра нас в семь чаем напоят и сухим пайком на дорогу что-то дадут. А вещи все сегодня надо собрать.
Эркин понимающе кивнул.
На крыльцо женского барака вышла Женя, и Эркин сразу пошёл к ней. Она сбежала по ступенькам.
– Ну, всё в порядке? Поел?
– Да. Женя… Я купил всё.
– Да, ты молодец, Эркин, – Женя поправила ему воротник рубашки, застегнула на нём куртку. – Тебя продует. Алиса поспит немного, и сядем, хорошо? – Эркин кивнул. – Посидим до ужина. Алиса молоко пропустит, это, я думаю, ничего.
Эркин кивал, не отводя глаз от Жени. То, что он может вот так, на улице, при всех, смотреть на неё, говорить с ней, оставалось чудом. А чудесам он не верил. И тут же вспомнил об увиденном перед уходом.
– Женя, а этот… особист? Ему что-то нужно?
Женя улыбнулась.
– Ой, Эркин, я чуть не забыла. Меня пригласили печатать. Понимаешь, он слышал, как я читала, ну, списки, и в анкете у меня указано, а у них сейчас много работы. Завтра же новая группа приедет. Ну, вот я и печатала. Почти до обеда. Очень удачно получилось.
– Тебе… заплатили? – осторожно спросил Эркин.
– Это неважно, деньги у нас есть, – отмахнулась Женя. – А вот я же очень давно на русской машинке, ну, с русским шрифтом не работала, а тут… бесплатная тренировка. И он сказал, что если понадобится, то ещё позовут. А это значит, что как мы на место приедем, то мне никакая переподготовка не понадобится, и я сразу работать пойду.
– Понятно, – кивнул Эркин. – Значит, всё хорошо?
– Да, – твёрдо ответила Женя. – Всё хорошо. Идём, Эркин.
Они вошли в женский барак и по коридору – что-то он как короче стал, удивился про себя Эркин – прошли к их комнате. Женя осторожно приоткрыла дверь и обернулась с улыбкой.
– Спит.
Эркин кивнул и вошёл следом за Женей. Алиса спала, разметавшись на кровати. Женя с улыбкой кивком показала ему на неё.
– Всё утро только тебя вспоминала, – шёпотом сказала Женя. – Подавай ей Эрика, и всё тут.
Эркин с улыбкой кивнул, снял куртку, повесил её на вешалку у двери поверх пальто Жени и огляделся в поисках работы. Но основную работу – переставить тумбочки так, чтобы между кроватями получилось подобие стола – уже сделали. И даже накрыли тумбочки большой салфеткой. Эркин сел на кровать у двери, чтобы не мешать девочкам и Жене, разбиравшим сумку.
– И посуду купил?! – радостно удивилась Женя. – Какой же ты молодец, Эркин!
Она вскрыла пакет и стала выкладывать стаканчики, тарелочки и тарелки. Розовые, блестящие, с яркими картинками – фрукты и зверюшки – они привели девочек в полный восторг.
– Как-кая прелесть! – выдохнула Маша. – Жень, а из чего они? Лёгкие такие.
Женя повертела пакет, разбирая надписи.
– Прессованный картон с пропиткой. Они только для холодного. Это набор для детского пикник-коктейля. Вот, даже соломинки, – она достала из пакета ещё маленький пакетик с разноцветными трубочками-соломкой. – Ну, это, я думаю, ни к чему, пусть полежит.
– Женя, банки сейчас открывать?
– Нет, откроем, когда сядем. А печенье из пакетов выкладывайте, – распоряжалась Женя. – Ой, и свечи… Вот это ты правильно.
– Нарядные какие, – вздохнула Даша, разглядывая белые в ярких цветных колечках витые свечи.
Женя опять стала изучать надписи уже на пакете со свечами.
– Зато они горят долго. Так, – Женя поглядела на часы. – Бужу Алиску, – и, встретившись взглядом с Эркином, кивнула с улыбкой.
Эркин встал и подошёл к Алисе, наклонился над ней.
– Алиса, – он уже не раз видел, как Женя это делает, и теперь, подражая ей, погладил Алису по голове, осторожно слегка отодвинул одеяло.
– Мм-м, – замычала, ворочаясь, Алиса и вдруг открыла глаза. – Э-эрик, – просияла она широченной улыбкой. – Это ты, да?
– Я, – улыбаясь, кивнул Эркин.
Алиса вскинула руки и сцепила их на шее Эркина.
– Подними меня.
– А сама ты уже и встать не можешь? – засмеялась, подходя к ним, Женя.
Но Эркин уже выпрямлялся, поднимая Алису так, что она смогла встать на кровати во весь рост.
– Во! – обрадовалась Алиса. – А мы одинаковые! Я тоже большая. Вот.
– Тогда быстренько умываться.
– Ну-у, – неопределённо протянула Алиса и тут увидела накрытый стол. – Ой, а это чего?
– Не чего, а что, – строго сказала Женя. – И неумытым этого не дают.
– Ладно, – вздохнула Алиса, отпуская шею Эркина.
Она села на кровати. Недовольно посапывая, нашарила ногами тапочки и, наконец, встала. Растрёпанная, румяная со сна, в розовой пижамке.
– Мам, я так схожу, а платье потом одену.
– Нет, – твёрдо сказала Женя. – В пижаме не гуляют. И не одену, а надену, говори правильно.
Она помогла Алисе переодеться и отправила её умываться.
– Не маленькая.
Когда Алиса, вооружённая полотенцем и мыльницей, отправилась на штурм уборной и умывальника, Женя быстро убрала и застелила её кровать.
– Ну вот, Эркин присаживайся к столу. Где это Алиска запропастилась? То её не загонишь к умывальнику, то не вытащишь.
Женя сорвалась с места и выбежала из комнаты. Даша и Маша оглядели получившийся стол и сели рядышком на кровать Даши. Эркин сел напротив, вернувшаяся Женя рядом с ним. Алиса захотела «к Эрику» и втиснулась между ними, но тут же передумала и пересела к Даше и Маше.
– Алиса, угомонись, – строго сказала Женя и мягче. – Зажигай свечу, Эркин. Он брат твой, ты самый близкий ему.
Эркин кивнул и достал зажигалку. Женя взяла банку клубничного сока.
– Да, Эркин, он какой больше всего любил?
– Он ананасного хотел попробовать, – глухо ответил Эркин.
– Вот её открой и налей ему. И печенье ему положи. А мы все клубничного пока. Девочки, печенья такого каждому положите.
Было совсем светло, и огонёк свечи казался тусклым. Большая тарелка, на ней стаканчик, тарелочка с печеньем и зажжённая свеча. И перед каждым маленькая тарелочка и стаканчик.
Женя разлила сок. Каждому понемногу и чуть-чуть ещё осталось. Девочки разложили печенье. Каждому всякого по штуке. Даже Алиса притихла и не тянулась схватить сразу, а как все чинно взяла свой стаканчик.
– Говори, Эркин, – тихо сказала Даша.
– Я не знаю, что… положено говорить, – тихо и горько ответил Эркин.
– Тогда я, – тряхнула косичками Маша. – Помянем Андрея, пусть земля ему пухом будет, – оглядела всех потемневшими блестящими глазами. – Пейте.
Эркин глотнул сладкого душистого сока, взял круглое, облитое шоколадом печенье. Земля пухом будет, так? Да, так.
– Расскажи о нём, Эркин, – попросила Даша.
Эркин кивнул.
– Он… он весёлый был. И смелый. Ему всё нипочём было, – у Эркина перехватило горло, но он справился с собой. Девочки глядят на него и ждут. Он – брат, ему и говорить. – Когда мы на заработки летом ездили, так он в имении первый раз верхом сел, а когда из Бифпита в имение лошадей перегоняли, ну, уже после всего, он хорошо держался, совсем хорошо сидел.
– Он весёлый, – тихо сказала Даша. – Шутил всё.
Они сидели и не спеша пили соки, ели печенье и конфеты. И говорили. Эркин рассказывал о ковбойской олимпиаде, как Андрей первое место на ножах взял, остальные и близко не были.
– Да, – кивнула Маша, – он всё обещал принести пояс показать. Призовой. А теперь… теперь уж всё, – она всхлипнула.
Алиса молча сидела и слушала. И не просила, и не хватала ничего. Пила, что ей наливали в стаканчик, и ела, что на тарелку положат.
Заглянула в дверь какая-то женщина.
– Жень, ты моего на молоко не захватишь? Ой, извините, у вас тут…
– Ничего-ничего, – Женя встала, и Маша быстро подала ей с окна чистый стаканчик.
Женя налила немного сока из какой-то банки, взяла тарелку с печеньем и подала женщине.
– Возьми, Муся. Поминаем… деверя моего.
– А-а, – Муся сделала вид, что только-только узнала об этом, взяла печенье и стаканчик. – Ну, пусть земля ему пухом будет. И память ему светлая, – и осторожно пригубила тёмно-красную жидкость, удивлённо посмотрела на Женю, на остальных и выпила.
Когда дверь за ней закрылась, Маша фыркнула.
– Она-то думала, что вино.
– Смешно, – улыбнулся Эркин.
Затрещал фитиль у свечи.
– Это он, – тихо и очень убеждённо сказала Даша. – Он слышит нас.
И все замолчали, глядя на свечу, но она опять горела ровно и тихо.
– Светлая тебе память, Андрей, – сказал наконец Эркин и залпом выпил свой стаканчик.
И снова разговор всё о нём же, об Андрее. Эркин и не думал, что Андрей так часто бывал у девочек. Приходил вечером, приносил сладости, конфеты, сушки, рассказывал всякие истории.
– Он и пел хорошо, – улыбнулся Эркин. – И песен много знал.
Маша и Даша одновременно покачали головами.
– Мы боялись шуметь. Спой, Эркин, – сказала Маша.
Эркин кивнул, поймал тревожный взгляд Жени и улыбнулся ей.
– Я тихо. Как раз от него слышал.
Эркин сам не ждал, что у него выскочит именно эта песня. Он вообще не думал петь.
Снегом белым вся земля укрыта,
Прошлое не думай, не вернуть.
Снова зазвучит в ночи сирена,
Мы уйдём в последний долгий путь.
Эркин пел, сдерживая голос, но было так тихо, что он понял: его слушают и там, за стенами. У девочек расширены глаза, Женя прижала пальцы к губам. Он вдруг подумал, что никогда не пел Жене, что мог бы и другое что выбрать, но песня, сцепленные намертво друг с другом слова, уже не отпускала его. И лицо Андрея, подсвеченное ночным костром.
…Мы ушли в последний страшный путь.
И под белым снежным одеялом
Наконец мы сможем отдохнуть.
Не страшны нам вьюга и охрана,
Не догонит больше нас конвой.
Только ночью звёзды Хаархана
Засияют, встав над головой.
И только допев, Эркин как-то ощутил, что народу в комнате прибавилось, и увидел, что дверь открыта, а в проёме стоит комендант, а за его спиной толпятся люди. Эркина сразу обдало холодом, даже затылок заболел. Неужели… Но комендант молча смотрел на них. Женя налила в стаканчик сока и протянула ему. Комендант кивнул и взял стаканчик.
– Светлая ему память.
Выпил и ушёл. Не взяв ничего из еды. И даже не сказав, чтобы не забыли погасить свечу.
Свеча горела долго. Иногда в комнату заглядывали, и Женя наливала и угощала. Наконец, всё съели и выпили. Женя раздала печенье с тарелки Андрея.
– За него.
Осталось одно, круглое в белой глазури. Маша кивком показала на него.
– Птицам?
– Да, – кивнула Даша. – Так всегда делают.
– Эркин, – Женя взяла стаканчик Андрея, – погаси свечу.
Эркин наклонился и коротким выдохом задул пламя.
– Надо на землю вылить и птицам раскрошить, – сказала Маша.
– Да, – кивнула Женя. – Но это на могиле надо. А здесь… Сок выпьем. Каждый по глотку. За Андрея. И печенье так же.
– Да, – кивнул Эркин. – Так будет хорошо.
И вот Женя и девочки всё убирают со стола, суетятся, бегают ополаскивать стаканчики. Заглянула какая-то женщина и робко спросила Женю, что если не нужно, то не даст ли она вон ту баночку, и Женя отдала ей банку с нарисованным ананасом.
Эркин опять сидел в углу у двери, и Алиса, необычно тихая и серьёзная, устроилась у него на коленях. Но когда желающие обзавестись банками пошли косяком, она не выдержала.
– Мама, а коробочки?!
– Твои, твои коробочки, – отмахнулась Женя, снимая с тумбочек салфетку.
Эркин пересадил Алису на кровать и встал. Глядя, как он чуть ли не одной рукой поднимает тумбочки, расставляя их по местам, Маша рассмеялась.
– А мы-то мучились, ворочали их.
Рассмеялась и Женя, и Эркин понял: поминки закончились. Как сказал ему вчера вечером Грег? Живой должен думать о живых. Так. И только так.
Убрав в комнате и расставив стаканчики сохнуть на подоконнике, они вышли из барака во двор. Уже темнело, и у столовой собиралась обычная толпа. Эркин глубоко, всей грудью вдохнул холодный вечерний воздух и выдохнул. Алиса висела у него на руке.
– Женя, – Эркин, как просыпаясь, оглядывал двор, разгорающиеся над дверями и в окнах бараков лампы. – Ужинать пойдём?
– Ой, ну, совсем не хочется, – засмеялась Маша.
– Алиска, хочешь есть? – спросила Даша.
– Не-а, – замотала головой Алиса.
– Ещё бы, столько сладкого, – улыбнулась Женя и посмотрела на Эркина. – А ты?
Эркин улыбнулся и покачал головой. Конечно, жаль пропадающего талона, но… не ломать же компанию, а есть и в самом деле не хочется. Даже не так. Не хочется перебивать сладкий вкус во рту.
Они не спеша шли по лагерю. Алиса по-прежнему держалась за его руку. Когда на их пути попадалась лужа, она поджимала ноги, и он на весу переносил её. Было тихо и очень спокойно. Встречные, спешащие к столовой люди здоровались, с необидной улыбкой оглядывая Эркина. Ну, понятно, цирк, как говорит Фёдор, получился громкий, на весь лагерь.
Так дошли до ворот и повернули обратно. Даше и Маше завтра рано вставать. Собраться, то да сё.
– Девочки, половину набора себе возьмёте, – сказала Женя.
И Эркин, мгновенно сообразив, кивнул.
– На память. Об Андрее.
И тогда Маша с Дашей согласились.
Они вернулись к женскому бараку. Как обычно, Эркин попрощался с ними уже привычным:
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Эркин.
Когда за Женей закрылась дверь, Эркин пошёл к себе. Он вдруг почувствовал, что устал. И как-то только сейчас подумалось, что песня про Хаархан и боком может выйти. Но… Андрей мёртв, он уже и следователю в тюрьме, и парням в госпитале, и… и кому-то ещё говорил, что Андрей лагерник. Ладно, спросят – отвечу.
Эркин вошёл в свою комнату. Никого ещё нет, все на ужине. Он, не включая света, повесил куртку, разулся, смотал портянки и лёг поверх одеяла. Полежит немного…
– Сумерничаешь?
Эркин вздрогнул и, зажмурившись от ударившего по глазам света, сел на кровати. Грег? Да, Грег.
– Нет, так прилёг.
– Понятно, – кивнул Грег, снимая и вешая шинель.
Говорил он по-английски, и Эркин вежливо отвечал на том же языке.
– Помянул брата, значит?
– Да, – кивнул Эркин, чувствуя, что это только вступление.
– Слушай, – Грег остановился перед ним. – Ты… я слышал, пел… про Хаархан… – Эркин молча кивнул. – Ты… ты откуда эту песню знаешь?
– От брата, – Эркин снизу вверх глядел на напряжённое и какое-то… умоляющее лицо Грега. – А что?
– Он… он что, был… там?
– В лагере? – Эркин встал. – Да, он лагерник, – и повторил: – А что?
– Слушай… у меня… понимаешь, у меня… брат младший там… в лагере исчез, сгинул.
– Что? – потрясённо переспросил Эркин. – Как это?
– Так, – Грег отвёл глаза, отвернулся даже. – Дезертировал он и, дурак, сосунок, домой прибежал. Его и взяли… на глазах у матери. У неё инфаркт, сердце разорвалось. И всё. Понимаешь?
– А… ты?
– Я на фронте был. Помотали меня, конечно, все звания мимо, награды долой и в штрафняк. А там… ладно, – Грег сглотнул и повернулся к нему. – Не обо мне речь. Может… может, твой брат рассказывал… Ник Торманс. Мы Тормозовы были, это в Империю Тормансами писаться стали, чтоб не цеплялись. Нет? Не слышал? Николай Тормозов.
Эркин медленно покачал головой и, невольно извиняясь, сказал:
– Нет, не слышал. Про дезертиров брат говорил, что были такие, но имён не называл.
Стоя в дверях, Костя недоумевающе смотрел на них. Грег почувствовал этот взгляд, обернулся и тут же отошёл от Эркина, стал копаться в своей тумбочке.
– Вы чего? – спросил наконец Костя. – Мороз, ты чего на ужин не пришёл?
– Не хотелось, – пожал плечами Эркин.
– А, ну, поминки, понятно, – кивнул Костя.
– А раз понятно, чего спрашиваешь? – прорычал Грег.
Эркин достал мыльницу, взял полотенце и грязные портянки и в сапогах на босу ногу пошёл в уборную. Там уже начиналась обычная вечерняя толкотня. Многие, кому, видно, завтра уезжать, стирали много. Сашку и Шурку вытолкали взашей, чтоб не мешали своим баловством. Эркин сумел пробиться к раковине, быстро, но без суеты выстирал портянки и ушёл, столкнувшись на выходе с подмигнувшим ему Фёдором.
В комнате Костя, разложив на кровати нехитрые пожитки, укладывал их в потрёпанный армейский мешок.
– Ты едешь? – удивился Эркин, развешивая портянки на сушке.
– Ага, – весело ответил Костя. – В Центральный со всех лагерей съезжаются, может, и найду кого из своих. Запросы-то я отправил, ответы меня и там найдут.
– И много у тебя… своих уцелело? – спросил Анатолий.
– Ну, – Костя помрачнел. – Ну, про мать я знаю, что умерла, про отца тоже. Сестру я в распределителе потерял, она, может, и уцелела, братьев, нас четверо было, и она одна, ну, их тоже… по распределителям… Большие уже, так что имя с фамилией все должны помнить, – Костя тряхнул головой. – Может, кто и уцелел. Ну, и дядья там, тётки… У нас большая семья была.
Анатолий собрал свой мешок, поставил его на пол под кровать, разделся и лёг. И уже из-под одеяла сказал:
– А моих всех… Из всего рода я последний.
– И что? – Костя затянул узел на мешке и запихал его тоже под кровать.
– А ничего, – ответил Анатолий. – Любой род с кого-то одного начинается.
Грег лежал неподвижно, укрывшись с головой одеялом. Роман, недовольно сопя, закончил возиться в своей тумбочке и стал раздеваться. Эркин быстро разделся, развесив, как всегда, рубашку и джинсы на спинке кровати, и лёг. Вошёл Фёдор, на ходу вытирая лицо полотенцем.
– Ну как, Мороз, нормально посидели?
– Да, – сразу ответил Эркин. – Спасибо за помощь.
– Тебе спасибо, – ухмыльнулся Фёдор. – Ну, цирк был, ну, красота… Думал, лопну от смеха. Как они губы раскатали на халяву, а им… – он весело замысловато выругался сразу на двух языках. – И не придерёшься. Да, комендант заходил?
– Заходил, – ответил Эркин.
– Ну и как? Поднесли ему стаканчик?
– Поднесли.
Эркин по тону Фёдора чувствовал, что готовится новая шутка, но не знал, какая, и потому отвечал кратко, чтобы ненароком не испортить игру.
– И как? Не поперхнулся он на трезвом?
– Нет, – засмеялся Эркин. – Проглотил.
Засмеялись и остальные. Даже Грег откинул с лица одеяло. Фёдор победно оглядел всех и стал раздеваться.
– Сегодня без газеты? Читать нечего, – преувеличенно скорбно вздохнул Костя, вытягиваясь под одеялом.
– И цирк, и газета, – поучающее сказал, уже лёжа, Фёдор, – это излишество. А излишество – мать пороков.
– Будто ты, Коська, раньше много читал, – фыркнул Анатолий.
– Кому ближе, гасите свет, – сонно сказал Роман.
Костя легко вскочил, на ходу поддёрнул трусы, широко болтающиеся на его по-мальчишески нескладном теле, выключил свет, уже в темноте прошлёпал к своей кровати и не так лёг, как плюхнулся. Кто-то негромко коротко рассмеялся, и наступила ночная сонная тишина. Тихо было и в соседних комнатах: завтра многим вставать раньше обычного.
Эркин лежал на спине, закинув руки за голову. Белое нескладное угловато-костлявое тело Кости напомнило Андрея. Ох, Андрей, Андрей… светлая тебе память… и земля пухом. И не в Овраге ты. Похоронили, как положено, и помянули… Тоже как положено. Если ты и впрямь слышал нас… Прости меня, Андрей, больше я ничего не могу для тебя сделать. Брат мой… брат…
Эркин закрыл глаза, чувствуя, как выступают под ресницами слёзы. Вздохнул, как всхлипнул, во сне Костя, всхрапнул Роман. Костя и Анатолий завтра уедут. Кого-то тогда подселят? Женя говорила, новая группа приезжает. Если вроде этого Флинта… а хрен с ним, обломаем. Фёдор, Грег, Роман и он – это же сила. Эркин невольно улыбнулся, окончательно засыпая.
Мужской барак уже спал, затих и семейный барак, а в женском ещё шумели. Алиса попросилась в уборную – маме не до неё, она тётю Машу с тётей Дашей собирает, надо пользоваться – выскочила в коридор в пижаме и тапочках и отправилась в комнату к тёте Тане. Её обо всём можно спросить, и она ещё никого никак не выдала. У тёти Тани собирались на завтра её соседки, а она сама где?
После недолгих поисков Алисе удалось перехватить её в коридоре.
– Тётя Таня…
– Да, деточка, – улыбнулись бесцветные губы.
– Я вот спросить хочу. Я бы у мамы спросила, но она плакать начнёт, – объяснила Алиса.
Тётя Таня кивнула и присела на корточки, так что их лица теперь были на одном уровне.
– Что, деточка?
– Ну, вот когда поминки сделали, то тогда человек насовсем умер? Он не придёт?
– Деточка, оттуда никто не приходит.
Алиса понимающе кивнула, глядя в сухие, но будто вечно заплаканные глаза.
– Ты его помни, деточка, а умирают навсегда.
– И навовсе?
– И навовсе, – кивнула тётя Таня и осторожно погладила Алису по голове сухой и чуть дрожащей рукой. – Иди спать, деточка, мне собираться надо.
– Спокойной ночи и счастливого пути, – вежливо сказала Алиса и, уже отходя, обернулась: – Ой, забыла. И спасибо. Большое спасибо.
– На здоровье тебе, деточка, – почти беззвучно ответили ей.
В общей суматохе и беготне на их разговор никто внимания не обратил, и мама ничего не заметила, занятая укладкой. Очень довольная и результатом разговора, и тем, что тётя Таня завтра уедет и уже точно не проговорится, Алиса сбросила тапочки и залезла в постель. Всё точно. Раз поминки справили, значит, умер. Можно спать и не бояться, что мертвяк придёт. Про мертвяков рассказывали всякие страхи, но это если не по правилам похороненный, а тут всё сделали. И похороны – она же слышала, как Эрик про них рассказывал, и даже поминки были. Вкусные… Алиса облизнулась, засыпая.