В сарае он всегда находил себе дело. Перекладывал поленья, щепал лучину, точил топор и пилу, да мало ли что можно придумать. Даже просто погромыхать инструментом, ничего не делая, но показывая согнутую в работе спину – приём, известный любому рабу.
Без справки теперь никуда. Загреметь легко, а вот выбраться… если б не Андрей, загребли бы их как пить дать. Но и рванули они с рынка сегодня, в жизни так не бегал. Хорошо, в кроссовках – Эркин угрюмо усмехнулся – бегать легко. Ну, у Андрея прямо нюх на полицию. Хотя… лагерник… они-то все просто от белых шарахались, а те с разбором. Кто ж это сегодня, Джейми что ли, ревел, что потерял свою справку. Врёт, когда выдавали, говорили, чтоб берегли, не теряли…
…На сборный он попал после долгих блужданий. Шёл куда глаза глядят. Спал у костров или в брошенных домах. Правда, берег себя, боялся подцепить вшей, да и ещё… и потому старался держаться в стороне от всех. Индейцев, к тому же, почти не было, а с индейцами негры всегда дрались. А в тот вечер он прибился к большой компании всех цветов и оттенков, весёлой и бесшабашной. И тут грузовики. И солдаты. Их согнали в кучу, погрузили в грузовик и привезли на сборный. Бить не били, только особо упрямые и трепыхливые схлопотали прикладом по спине. Что такое «сборный», никто не знал, потому сами и не шли. Ну а беляки, они беляки и есть: отловили и привезли. Он так и не понял, что это было раньше. Длинное серое здание и двор с хлипким забором. Держали их за забором привычка к послушанию и паёк. Охраны почти не было. Но это он потом разглядел. А тогда их вытряхнули из грузовиков во двор и построили. Вернее, они сами встали, привычно заложив руки за спину и потупившись. Грузовики уехали за новой добычей, а им объявили, что их осмотрят, перепишут, пропустят через душ и выдадут паёк. Еда полагалась в конце, после всего. Но и так никому в голову не пришло уйти.
– Первая десятка сюда. Остальные ждите.
Первые десять, понурившись, пошли в указанную дверь, а они сели, где стояли. И стали потихоньку меняться местами, договариваясь держаться вместе. Кто-то пустил слух, что русские не разлучают семьи, и пошли тут братья, сыновья, матери, жены… А когда убедились, что русские, проходя по двору, не обращают внимания на их разговоры и пересадки, так в открытую забегали. С индейцем родниться никто хотел, да ему никто и не был нужен. Вызвали вторую десятку, третью… Из дома никто не выходил, видно, на другую сторону выпускают. Привезли ещё отловленных. Этих уже не строили: от сидевших во дворе всё узнали. Среди новых оказалось двое спальников. Как уцелели – непонятно. Их сразу опознали по одежде и рукам, начали было сжимать кольцо, но тут оказалось, что русские как все белые: всё видят и бьют больно. Драчунам накостыляли, а спальников сразу увели в дом…
– Десятка сюда.
Перед ним встали трое, встал и он, оглянулся. За ним колыхалась толстая негритянка с двумя детьми у подола и жилистым мулатом, державшим её за плечо. Семья.
– Ещё двое, – сказал солдат у двери.
Подошла молодая мулатка, цеплявшаяся за негра со свежей ссадиной на скуле.
– Заходите.
В длинном коридоре у входа стол и за ним белая девушка в военной форме. Он сразу отвёл глаза, уставился в пол.
– Раб, отработочный?
– Раб, мэм.
– Номер? Покажи. Один?
– Да, мэм.
– Держи. Не теряй. Вон та дверь.
Зажав в пальцах картонку с непонятными значками и понятными цифрами его номера, он подошёл к указанной двери. Там уже сидело трое. С такими же картонками. Он, как и они, сел на пол, прислонившись к стене. Из двери вышел молоденький негр с ошалелым лицом и пошёл дальше по коридору, а белая девушка в белом халате окинула их взглядом.
– Следующий.
– Мы вместе, мэм, – робко пробурчал старший из троих.
– Смотрят по одному. Вам уже отметили, что вы семья, отец и два сына.
– Мы вместе, мэм.
– А ты? – она посмотрела на него. – Ты один?
– Да, мэм, – он встал, уже зная, что пришёл его черёд.
– Заходи…
…Эркин оглядел пилу, повесил её на место и взялся за сортировку гвоздей. Спокойное занятие…
…Это был врачебный кабинет. Знакомый ещё по питомнику. У двери стул. Сразу привычным холодком засосало под ложечкой. Седая белая женщина в белом халате смотрит внимательно и… и не очень зло?
– Раздевайся. Одежду оставь на стуле. И иди сюда.
Ну, вот и всё. Сейчас она увидит его, всё поймёт… что они делают со спальниками?
– Ну, что же ты? Иди сюда. Давай карточку.
Он подошел, шлёпая босыми ногами по прохладному чистому полу. Она что-то сказала девушке по-русски, взяла у него карточку и передала ей. И дальше она говорила ему по-английски, а с ней по-русски, а он слушал, не понимая, но запоминая слово в слово…
…Сейчас, вспоминая, Эркин уже понимал почти всё, а что не понимал, о том догадывался, а тогда…
– …Номер? Заполняйте, Мила. Индеец?
– Да, мэм.
– Вера Борисовна, как они все боятся врачей.
– Видимо, есть основания для страха. Не отвлекайтесь, Мила. Иди сюда. Записывайте. Рост 182 сантиметра, вес 65 килограммов.
– Но ведь это не истощение, нет?
– Нет, если он и голодал, то только последние дни.
Измерения роста, веса – это он всё знал. Только почему-то не знакомые футы, дюймы и фунты, а что-то другое. И знал, что бояться здесь нечего, но страх то и дело прорывался противной мелкой дрожью.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать пять, мэм.
– Проверьте, Мила.
– Первые две цифры в номере год рождения, Вера Борисовна?
– Да.
– Тогда совпадает. А почему у него буквы?
– Не знаю, Мила. И вряд ли он сам знает. Покажи голову. Мила, отметьте, педикулез отсутствует.
– Отметила. Редкость, правда?
– Да, похоже, он следит за собой. Ложись.
Она указала ему на узкую жёсткую койку. Вот оно! А он, дурак, уже надеялся, что обойдётся. Он послушно лёг, привычно закинув руки за голову. Твёрдые тёплые пальцы мнут его живот.
– Органы брюшной полости – норма. Отметили?
– Да, Вера Борисовна. Какая у него мускулатура рельефная, правда?
– Да, Мила. Очень красивое тело.
– Вера Борисовна, а грудная клетка?
– Потом прослушаю.
– Половые органы сейчас, да?
– Да.
– Пишу, Вера Борисовна.
Он не понимал, но чувствовал, о чём идет речь. Сейчас она дотронется, ощупает. Нет, он сможет не закричать, боли давно нет, но… но это ничего не изменит. Что они делают со спальниками? А с перегоревшими? А он ещё и просроченный. Что они сделают с ним? Но её руки медлят на его лобке, не опускаются. Он резко отвернулся, закусил губу, сдерживая бессильные слёзы. И вдруг нежданным спасением прозвучал вопрос.
– Где ты работал до освобождения?
– В имении, мэм, – задохнулся он сумасшедшей надеждой. – Я скотник, мэм. Вот…
Теперь он смотрел ей в лицо и показывал своё единственное спасение – руки, бугристые шершавые ладони в шрамах и желваках мозолей. Она смотрела не на них, а ему в лицо. Потом взяла его руки в свои, осмотрела, ощупала ладони.
– Мила, пишите. Половые органы – норма.
– Вера Борисовна, да какая ж норма! Они же у него совсем как у тех двоих. Это ж сразу видно. Да вы пощупайте, реакция такая же будет.
– Мила! Пишите – норма, – и повторила по-английски, будто… будто для него, чтобы он понял. – Половые органы – норма.
Он перевёл дыхание и сглотнул…
…Эркин медленно разжал пальцы и зажатые в горсти гвозди со звоном рассыпались у его ног. Какой же он дурак! Тупарь краснорожий! Сам себя чуть не загнал, Женю бы подставил… Спальников всегда отличали по рукам и коже. По гладкой холёной коже, гладким рукам. По запахам. И раздевать не надо. А он… Вздумал как в Паласе, дурак, спальник поганый… Чтоб сразу ясно-понятно было, кто он такой. Ах ты… чурбан, идиотина…
Он сел на пол, так ослабели ноги. Как он смел забыть об этом, хватит, что ему красоту его тычут, а ещё и это… Хорошо, что только раза два успел намазаться. И то Андрей заметил, стал посматривать. Но Андрей-то знает, а остальные… Вот влип бы!
Эркин несколько раз вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, и стал подбирать гвозди. Женя поймёт и простит. А он больше такого дурака не сваляет. Тогда всё обошлось…
– …Садись.
Он сел, боясь поверить. А она уже смотрела и щупала его дальше. Это он тоже знал.
– Дыши. Задержи дыхание. Дыши. Покашляй. Мила, лёгкие, сердце – всё норма.
– Сплошная норма?
– Да. Редкостное здоровье. Открой рот. Шире. Скажи, а-а. Хорошо. Мила, никаких отклонений. И кожа чистая. Ни шрамов, ни рубцов.
– Ну, так, Вера Борисовна! У тех же тоже…
– Да, Мила, – она улыбнулась. – Тело у него спальника. Но руки скотника. Он не выдумывает. Отметьте ему в карточке, что в спецобработке не нуждается, практически здоров.
И, наконец, волшебное, сорвавшее его с места слово.
– Одевайся.
Он так рванулся к своей одежде, так торопливо одевался, что они обе засмеялись. Она дала ему его карточку, где теперь было написано что-то ещё.
– Смотри. Здесь отмечено, что ты прошёл медосмотр и не нуждаешься в спецобработке. Можешь сразу идти за справкой. А душ по желанию. Ты понял?
– Да, мэм.
У него ещё всё дрожало внутри, и дрожали руки, когда он брал карточку.
– Ты здоров, понял? Ничем не болен. Вшей у тебя нет.
– Да, мэм, спасибо, мэм.
– Иди.
– Спасибо, мэм.
И ещё она сказала. Не ему, девушке. Он уже выходил, а они за его спиной ещё спорили.
– Вера Борисовна, ну он же спальник, а вы ему ставите норму, а вдруг он сейчас вот возьмёт и накинется…
– Мила, он нормальный здоровый мужчина. И хватит об этом. Зовите ту троицу…
…Эркин уложил на место гвозди и усмехнулся. Дальше всё было проще. Больше он к врачам не попадал и попадать не собирается. Тогда ему повезло, а дважды рабу везение не выпадает. А тогда…
…В другой комнате он отдал карточку, и ему выписали справку. Потом получил паёк, в общий душ идти, конечно, не рискнул, переночевал на голых трехэтажных нарах и с утра получил ещё раз паёк и ушел. По справке его выпустили без звука. Некоторые, как он узнал из ночной трепотни, так жили здесь чуть ли не неделями, не желая оторваться от дармовой жратвы, но он побоялся попасть на вторичный осмотр и ушёл сразу…
…Эркин оглядел сарай, будто мог что-то разглядеть в быстро наступающей темноте. Наверное, можно уже подниматься. Он глубоко прерывисто вздохнул и вышел, закрыл и запер дверь. Теперь ключ проворачивался легко, не сравнить с первыми днями, правда, ему пришлось повозиться с перекосившейся дверью, пока не наладил. И не спеша, пошёл наверх. Двери он запирать не стал. Все равно ещё грязную воду выносить.
Женя расчёсывала и сушила Алисе волосы. Дело тоже не из легких.
– Сам управишься?
Он только улыбнулся в ответ.
А что управляться? Налить в корыто воды, приготовить ведро облиться потом. Мыло, простыня… Женя ему всё приготовила. Он быстро разделся, сел в корыто и, с наслаждением, стал отмываться.
Женя всё-таки пришла.
– Давай мочалку.
Она изо всех сил тёрла его мускулистую круто согнутую спину. Эркин, упираясь лбом в колени, кряхтел и невольно постанывал. Женя выпрямилась, удовлетворённо оглядела его и отдала мочалку.
– Ну вот, теперь ты и в самом деле краснокожий.
Он снизу вверх посмотрел на неё.
– Я тебя когда-нибудь потру?
– Обойдёшься!
Этот диалог повторялся у них каждую неделю. Странно, но Женя в самом деле – он чувствовал, что она не притворяется – не хотела, чтобы он видел её моющейся. Но шутила по этому поводу охотно. Эркин этого не понимал, но игру поддерживал. Позволяя себе только отказываться от помощи Жени при обливании.
– Облить?
– Сам.
– Смотри, нальёшь.
– Подотру.
Когда Женя ушла, он встал в корыте и, черпая из стоящего рядом ведра, смыл пену и грязь. Привычка к чистоте, пожалуй, ещё с питомника вбитая в него, как и привычка к послушанию, была самой сильной. Он и мылся после Жени потому, что любил просто сидеть и полоскаться в воде. Лежать в корыте не получалось: и коротко, и плечи не влезают.
– Водоплавающий, ты ужинать будешь?
– Иду.
Он с сожалением вылез из корыта, вытерся и переоделся во всё чистое. Вылил грязную воду в лохань. Эркин не мог, да, честно говоря, и не пытался понять, почему эта нудная и тяжёлая работа с водой и дровами не тяготит, а то и приятна. Он просто наслаждался этим. И ощущением чистой одежды на чистом теле, и возможностью сытно вкусно поесть, не спеша, не боясь, что отнимут, и спокойным сном под одеялом, и видом убранной чистой кухни, и гудением усталых мышц… Ему просто было хорошо. И он очень легко не думал ни о полиции, ни о своре, ни о чём…
В субботу работа если и есть, то только на станции. После вчерашней облавы рынка избегали даже самые отчаянные. Кого забрали, так и не выпустили. Но на это никто и не надеялся. Забрали – так с концами. Думай о себе, а другие пусть сами о себе думают.
Эркин и пошёл с утра на станцию.
Андрей был уже там. Без своего ящика. Злой и, словно, осунувшийся за одну ночь. Увидев его, Эркин сразу всё вспомнил, но ещё шутил.
– Ты чего без ящика?
– Бегать легче, – огрызнулся Андрей. – И на разгрузке инструмент не нужен.
Работы было мало. Они покрутились, набрав по мелочи, и ушли в Цветной квартал. Шли кружным путем, через окраины, чтобы не нарваться на свору или полицию.
– Если каждый день солёным зайцем бегать, по фигу мне всё это! – Андрей часто затягивался сигаретой. – Сваливать надо отсюда.
– Куда? – Эркин быстро на ходу оглядывал улицу, чтоб не застигли врасплох. – Думаешь, есть, где лучше?
Андрей тоскливо выругался.
– Ты-то как, с бумагой?
Эркин кивнул и усмехнулся.
– Запаял, теперь буду носить.
Андрей искоса посмотрел на него.
– Как получал?
– Обыкновенно. На сборном. Зимой ещё. Ну, месяц или два, как Свободу объявили.
– Смотрели?
– Номер? Да. И записали. А что, думал под… освобожденного сработать?
– Ну да, – Андрей досадливо пнул сапогом камушек. – И медицинский был?
– Полный, – усмехнулся Эркин. – И смотрели, и щупали. Сам не знаю, как пронесло.
– Дьявольщина!
Они незаметно вышли к пруду, где купались на День Матери. Из прибрежных кустов раздался дружный визг, и они остановились.
– Девки купаются, – шепнул Андрей и громко крикнул. – А вот кому помощь нужна?!
– А мы и без вас справились!
– И плечики свои смуглые без нас помыли? – ужаснулся Андрей.
Из кустов выстрелили замысловатой нецензурной фразой.
– Ай да девушки! – восхитился Андрей. – Что ж вы, сладкие, такие неприветливые?
– Пошли вон, лупоглазые! – возмутились в кустах. – Нашли, на что пялиться?!
– Это точно, – вступил Эркин. – Смотреть не на что.
– Чиго-о?!
– Образина ты краснорожая!
– Много ты понимаешь!
– Это ты зря, – Андрей с видом знатока гонял сигарету из одного угла рта в другой, – та, что с краю, очень даже ничего.
– Сейчас в серёдке никого не останется, – засмеялся Эркин.
– Ну, уйдите, гады, – жалобно попросили их. – Дайте одеться.
– А что, мешаем? – удивился Эркин.
– Девушки, вам как? – деловито спросил Андрей. – Чтоб мы смотрели сразу или по очереди?
– А то мы напополам можем, – веселился Эркин. – Я смотрю, он разглядывает. Нет? Слушай, тогда наоборот. Я разглядываю, а ты смотри.
Из кустов, наконец, высыпал целый рой негритянок и мулаток всех оттенков. Обменявшись напоследок с Андреем и Эркином ещё руганью, они убежали.
Андрей сел на склон, сплюнул окурок. И сразу помрачнел. Эркин сел рядом.
– Что? – тихо спросил Эркин. – Тебе никак бумагу не выправить?
– Нет, – Андрей резко мотнул головой. – Я ведь расстрелянный.
– Как это? – не понял сразу Эркин. – Ты ведь живой.
– Недобитый я, – тоскливо ответил Андрей. Огляделся по сторонам, расстегнул рубаху и показал шрам на груди. Эркин сначала и не заметил его среди других. Так, посвежее прочих и всё. – Штырём это. Чуть-чуть до сердца не достали. Я в самом низу лежал, под всеми. Штыря и не хватило. Короткий оказался. – Андрей застёгивал дрожащими пальцами рубаху и говорил, глядя перед собой застывшими потемневшими от расширенных зрачков глазами. – Когда повыгоняли нас… к оврагу… ров, что ли, противотанковый… Овраг… Старик в первой десятке встал. И меня с собой взял. Нас первыми и поставили. А когда стреляли, он мне локтем под дых дал. Я и полетел вниз. До пули. А уж остальные все на нас легли. Ему горло пробило. Он маленький был, ну и пришлось не по груди. Я дёрнулся было, он ударил меня. И затих. Я и лежал. Он на меня упал. И на мне слой толще оказался. Не хватило штыря. Укололо только. Я долго лежал. Боялся, что вернутся, ну, добивать. Потом они все костенеть стали. Я и вылез, пока сдвинуть мог. Вылез. Один я. Больше никто. Они не раздели нас, так в робе и стреляли. Я робу туда к ним кинул. И голый шёл. Потом… – он вдруг резко замолчал, закусил губу и сидел так с минуту, а может и больше. И потом совсем тихо и быстро, будто боялся, что Эркин уйдёт, не дослушав. – Нельзя мне нигде светиться. Висит на мне. Я за шмотьё это, за жратву… как не в себе был, зверем стал. Он у костра спал. Не проснулся. И ещё… – Андрей безнадёжно махнул рукой. – Жру хлеб его и думаю, что ж я такое делаю, кто ж я после этого… И дрожу весь… Живой… Выскочил…
Андрей замолчал не в силах справиться с дрожащими прыгающими губами, и Эркин смог перевести дыхание и медленно, через силу отвести глаза. И опять как тогда. Он может встать и уйти. И Андрей не будет в обиде, потому что знает: только случайность не свела их тогда у костра. И один из них остался бы лежать мёртвым. Эркин сколько раз натыкался на такие трупы, раздетые, скрюченные, у погасших костров. Но не один же Андрей там убивал. За кусок хлеба. За пару сапог. За крепкую куртку. Эркин с усилием раздвинул губы и сказал:
– Хорошо, что мы тогда ночью не встретились.
Андрей смотрел на него и моргал, будто просыпался. И, наконец, выдохнул:
– Эт-то да, это ты конечно…
Андрей вытащил сигарету, долго закуривал, пока не перестали дрожать руки.
– А… вернуться не думал? – осторожно спросил Эркин.
– Некуда, – просто ответил Андрей. – Да и не к кому. А у тебя? Есть куда?
– В питомник, – усмехнулся Эркин. – Знать бы ещё, где он стоял.
– То-то. Я и думал… Забьюсь куда поглубже запечным тараканом, и хрен меня выковырнешь. А тут… И свалить некуда. Везде одинаково.
Эркин угрюмо кивнул.
– Завтра на станцию?
– Воскресенье. Глухо. Если только русские с чем подвалят. А на рынке опасно.
Андрей в несколько затяжек докурил сигарету, плевком отправил окурок к памятному пню.
– Пошли, пожрём чего-нибудь.
– И то.
По Цветному болтаться – ни хрена не заработаешь, но и шарахаться от каждого встречного не надо. Тоже – не малое дело… А завтра? Вот будет завтра, завтра и подумаем.
На воскресенье нежданно свалилась работа.
Пока Эркин с Андреем отсиживались у пруда, Женя купила дрова. Пиленые, но не колотые. И не одна Женя.
Эркин только присвистнул, узнав, что тут было днём.
– Ешь, – Женя подложила ему ещё каши. – И молока бери. Кашу с молоком едят.
– Мгм, – более внятно у него не получалось из-за набитого рта.
– Так вот. Разбитные такие ребята. Даже образец показывают. Хорошие такие, сухие дрова.
– Образец сухой, – уточнил Эркин.
Женя засмеялась.
– Ну вот. Привезут завтра. С утра. Я купила, Элма, Старая Дама, да все. Колоть тебе, не переколоть.
– За Андреем схожу. И сделаем.
– Один не вытянешь?
– Ему тоже заработок нужен, – Женя замялась, и он быстро вскинул на неё глаза. – А что?
– Понимаешь, меня ведь впрямую о тебе спросили. Я не сказала, что ты с напарником работаешь.
Эркин задумчиво облизал ложку.
– Та-ак. Тебе я работаю за жильё. Тут без напарника. А остальным… остальным-то за деньги. Ведь… ведь о плате ты не говорила?
– Нет. Я сказала только, что не буду против, чтобы ты и им поколол.
Эркин кивнул.
– Когда привезут?
– Сказали утром. Я грузовик заказала.
– Утром… Ладно, на рассвете сгоняю.
– Подлить ещё?
Он вздохнул и покачал головой.
– Всё. Наелся.
Алиса исподлобья следила за ним весь ужин и, когда Женя понесла посуду на кухню, вдруг спросила.
– А сегодня тебя не обижали?
Эркин вздрогнул и посмотрел на нее.
– Нет.
– А чего ты такой хмурый?
Он осторожно пожал плечами, и не зная, что сказать, сказал правду.
– Я мало заработал.
– А почему?
– Не было работы.
– А завтра?
Он усмехнулся.
– Завтра будет много работы.
– Тогда завтра поиграешь со мной?
– Завтра он усталый будет, – вмешалась Женя, внося чайник.
– Да?! – возмутилась Алиса. – Нет работы – он хмурый и не играет. Есть работа – так он усталый и опять не играет. Это нечестно!
Эркин не выдержал. Громко смеяться он побоялся и потому упал лицом на руки, трясясь от сдерживаемого хохота. Но Женя смеялась от души. У Алисы обиженно надулись губы, и даже брови покраснели.
– Поиграй ты с ней, – отсмеялась Женя. – А то она полночи реветь будет.
Алиса тут же вылезла из-за стола и пересела к Эркину.
– Давай, – потребовала она. – Давай в «ласточкин хвостик».
Эркин выпрямился. От смеха у него выступили слёзы, и, глядя на его мокрое лицо, Алиса удивилась.
– Ты чего? Плакал?
– Нет, – улыбнулся он. – Ну, давай.
– До первой победы, – строго сказала Женя. – И сразу спать.
– Ага, – согласилась Алиса и громким шёпотом попросила Эркина. – Только ты сразу не поддавайся.
Эркин честно довёл игру до момента, когда у Алисы стали слипаться глаза, и подставил запястье для шлепка.
– Всё, – вздохнула Алиса. – Я победила.
– Конечно, – улыбнулась Женя. – Иди спать, победительница. Эркин, я тебе горячего налью. Твой уже остыл.
– Такой выпью.
Утомлённая игрой и тем, что мама целый день дома, Алиса заснула сразу.
Мягкий тёплый свет, мирно посапывает Алиса, дымится чай.
Эркин пил маленькими, бережными глотками, искоса поглядывая на Женю всё ещё смеющимися глазами.
– Рубашку я тебе зашила.
– Рябенькую?
– Да. Но она теперь до первой драки.
Он кивнул.
– Тебе ещё одна рубашка нужна.
Эркин замотал головой.
– Обойдусь. Меня в Цветном уже не Меченым, а Франтом зовут. Я один во всём новом хожу.
– Новом! Оно же всё ношеное, чиненое.
– Не рабское, – пояснил Эркин. – У остальных на еду всё уходит.
– Зарабатываешь хорошо, – улыбнулась Женя, – вот и хватает.
Он упрямо наклонил голову.
– Заработки у всех одни. Высовываюсь слишком.
Женя прикусила губу. Он поднял на неё сразу ставшие озорными глаза.
– А ты себе купи. Ты же с меня много берёшь.
– Как липку обдираю, – подхватила шутку Женя.
– Как что?
– Как липку, – повторила Женя и стала объяснять. – Липа – это дерево. С неё сдирали кору и плели обувь. Лапти. Понял?
– Ага, – он развернулся к ней всем телом. – Обдирай.
– И обдеру.
Женя охватила его обеими руками за шею. Он подался к ней, обнял за талию и встал, поднимая её так, что её руки соскользнули ему на плечи под рубашку, а его оказались под её распахнувшимся халатиком.
– Ой, – удивилась Женя. – Это кто же кого обдирает?
– Сейчас проверим. У тебя завязка слабая, – деловито пояснил Эркин, – я её случайно задел.
Он притянул её к себе, совершенно неуловимым для Жени движением стряхнул с плеч рубашку и прижал её к своей груди так, что соски касались сосков, а полы халата накрыли их обоих.
– По-моему, ты меня.
Эркин осторожно покачивал Женю, тёр соски о соски. Глаза Жени удивлённо расширились.
– Как это… у тебя получается?
Вместо ответа он опустил руки чуть ниже и вдруг поднял её и словно посадил на себя. Женя невольно, боясь упасть, оплела ногами его талию. Теперь он стоял, чуть откинувшись назад, поддерживая руками её за ягодицы и касаясь лицом её груди. Слегка поворачивая голову, он трогал губами и языком её соски и груди. Потом Женя ощутила на мгновение, что её поддерживает только одна рука. Но не успела она сообразить, куда делась вторая – на себе она её нигде не ощущала – как крепкая тёплая ладонь вернулась на место. А Эркин стал опускать Женю на пол, по-прежнему прижимая к себе, так что она сама своими бёдрами сдвигала, сталкивала вниз его брюки. Эркин поставил Женю на ноги и констатировал.
– Ободрала.
Женя поглядела на его очень серьёзное лицо со смеющимися глазами и фыркнула.
– Провокатор.
– Ага, – он смешно изобразил интонацию Алисы, – сама одетая!
– Нахал и провокатор, – счастливо вздохнула Женя, обнимая его. – Придушу на месте.
– Давай, – согласился он с явным интересом.
Женя, сцепив за его спиной руки и упираясь ему в грудь щекой, пыталась надавить ему на рёбра локтями. Эркин стоял неподвижно, положив руки ей на плечи, и только, когда она, отдыхая, ослабляла нажим, заботливо спрашивал:
– Я уже придушен?
На третьем вопросе Женя подняла голову и поцеловала его.
– Всё, придушила.
– Понял. Падаю.
Он подхватил её на руки, причем её халатик остался почему-то на полу рядом с его одеждой, в два шага достиг кровати и плавно опустился на постель, уложив Женю на себя. Женя задыхалась от смеха. Задыхалась потому, что его губы мягко и сильно прижимались к её губам. А его руки быстро и как-то щекотно скатали её трусы с бёдер до колен. Жене стало интересно, что он придумает, руки-то не безразмерные. Она оторвалась от его губ и спросила.
– А дальше что?
– А что, есть проблема? – ответил он вопросом.
– У тебя руки кончаются.
– А ноги на что?
Он согнул ноги в коленях и ступнями сдвинул ей трусы до конца. Женя фыркнула.
– Здорово.
– Ага, – он слегка сдвинул её вперёд, выгнулся под ней, Женя совсем тихо ахнула, и он засмеялся, крепче прижимая её к себе.
Эркин распластался на постели, вытянулся, придерживая Женю.
– Качалку хочешь?
– Как это?
– Давай руки. Осторожно. Нет, я сам сделаю.
Подправляя и придерживая, он помог ей сесть на себе, опираясь спиной на его согнутые в коленях ноги. Здесь главное – не дать разорваться замку, а силы у него хватит. Положил руки на бёдра Жени, прижимая её к себе. Её ступни теперь сжимали его с боков.
– Обопрись на меня лопатками. Не бойся, я держу.
И медленно выпрямил ноги, подавая живот на себя. Дал Жене лечь навзничь. И согнул колени, живот от себя, посадив Женю. И снова выпрямил. Женя ухватилась за его руки, сжала ему запястья. Её лицо из смеющегося стало удивлённым и будто испуганным. И ещё раз. И ещё… И ещё… Эркину стало трудно дышать. Он запрокинул голову, упираясь затылком в подушку. Не останавливаться. Встречная качалка… И ещё… и ещё… и ещё… Женя дёрнулась, стала соскальзывать с него. Он быстро рванул её на себя, укладывая к себе на грудь, обнял, но всё скользило, уплывало. Он быстро, не разрывая объятий, повернулся на бок, чтобы не дать Жене упасть на пол. Замер, но частая неровная дрожь сотрясала тело. Женины руки цеплялись за его плечи, её всхлипывающее неровное дыхание смешивалось с его, таким же неровным. Но сегодня он сдержался. Чувствовал, как обмякает, расслабляется тело Жени, как великое спокойствие охватывает его самого. И не чёрно-красный водоворот, а тёплая упругая волна качает его плавным затихающим ритмом. Медленно-медленно, плавно-плавно он уложил Женю на спину и отделился от неё, оставшись лежать рядом на боку. На узкой кровати другого варианта просто бы не получилось. Женя лежала, закрыв глаза, будто спала. Но он знает: это не сон, не обморок, это… отдых. Пусть отдыхает. Ему хотелось потрогать, погладить её, но не мешая ей отдыхать, и потому только смотрел. Он так давно не видел её. И под его взглядом она вздыхала и успокаивалась, выравнивалось дыхание, румянилась побледневшая от внутреннего напряжения кожа.
Женя потянулась, открыла глаза и улыбнулась ему.
– Как-кая ты красивая! – вырвалось у него.
Она засмеялась и потянулась к нему, обняла за голову, поцеловала. Хотела в губы, получилось в переносицу, потому что он мягко высвобождался из её рук, разглядывая, гладя её глазами. И Женя согласилась, не стала ему мешать. Его лицо, очень серьёзное, даже удивлённое, сначала смешило её, но потом их глаза встретились, и он растерянно улыбнулся ей.
– Я… я не думал, что ты такая… настолько красивая. Нет, – заторопился он, – я знал, я помнил, но… но не так. Нет, не то… Ну, слишком… нет, – он в отчаянии прикусил губу, виновато посмотрел на неё. – Не могу, не получается. Понимаешь…
– Всё я понимаю, – Женя положила руку ему на затылок, погладила по шее и, чтобы было удобнее, повернулась на бок, лицом к нему. – Всё я понимаю, хороший мой.
– Ага, – выдохнул он каким-то горловым выдохом и вытянулся под её рукой, гладившей его по спине.
Женя вдруг наморщила нос и чихнула.
– Что это? С лампой что-то?
Эркин нехотя отвёл от неё взгляд, обернулся через плечо.
– Керосин кончается.
– Как кончается? Я полную заливала.
Женя села и потянулась к часам.
– Ой, ты знаешь, который час?!
– А что?
Она уже перелезала через него, и он придерживал её, чтоб не упала.
– А кто собирался на рассвете вставать?
– Понял.
Женя быстро накинула халатик, нашаривая завязки.
– Посуду не помыли, не убрали, тебе уже вставать скоро… – посмотрела на его лицо и прыснула. – Заигрались.
– Точно.
Эркин одним рывком скинул себя с кровати, быстро подобрал свою одежду.
– Это точно, – бормотал он, оглядывая комнату.
Эркин отнёс одежду в кладовку, вышел с полотенцем в руках. Женя с весёлой яростью мыла посуду.
– Я возьму воды, оботрусь.
– Конечно, бери, – бросила она, не оборачиваясь. – Ещё тёплая. Может, помоешься?
– Долго будет.
Он быстро обтёрся мокрым полотенцем, так что загорелась кожа, покосился на Женю. Повесил полотенце на верёвку и взял чистое. Намочил, отжал и ушёл в комнату. Женя не обратила на это внимания, заметила только, что он, возвращаясь на кухню, погасил лампу в комнате.
– Спасибо.
– Совсем уже выгорела. Я штору дальнюю открыл. Чтобы проветрилось.
– Спасибо, родной.
– Женя, это твоё полотенце?
Она удивлённо обернулась. Он стоял голый с её полотенцем в руках.
– Да, а что?
– Ты… ты извини… прости меня, Женя, но…
– Да в чём дело?
Только сейчас она заметила, что он намочил край полотенца и, волнуясь, отжимает его прямо на пол.
– Ты что, Эркин?
– Я подотру. Я знаю, ты этого не любишь, но… но так нужно…
– Что нужно?
Он шагнул к ней и опять одним лёгким движением распахнул на ней халатик.
– Ты что?
– Прости, Женя, – он быстро обтирал ей грудь, живот, бёдра мокрым полотенцем.
От растерянности она не сопротивлялась. Его движения были ловки и уверенны, ласковы, но… но это была совсем иная ласка. Иная. Он вытер её насухо и сам запахнул и завязал на ней халатик. Выпрямился. Женя увидела его лицо. Напряжённое и виноватое.
– Прости, Женя, – он вздохнул. – Но остаётся запах. Если сразу не смыть, он долго держится. Одеяло я протёр. Ты… ты если хочешь, потом побрызгаешь. Духами. Понимаешь, кто был… в Паласе, тот сразу его узнает, догадается… – у него задрожали губы, он замолчал, безжалостно скручивая полотенце, и понурился, глядя в пол.
– Эркин, родной мой, – Женя взяла его голову обеими руками, подняла. – Ну, погляди на меня. Спасибо тебе.
– Ты… – в его глазах стояли слёзы. – Ты не сердишься?
– На тебя? За что? Что ты. Ты же не виноват. Ни в чём.
И она притянула его голову, поцеловала в глаза. Он бросил куда-то полотенце, прижал её руки к своим губам и держал так, пока они не перестали дрожать.
– Иди ложись. Поспи. А то и впрямь рассвет скоро.