Read the book: «Дыхание тайфуна»

Благодарности:

Дарья Соколова

© Татьяна Кузнецова, 2018

ISBN 978-5-4493-2388-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прости меня, Лида

Моей сестре посвящаю

Скоро первое сентября, и Таня первый раз пойдёт в школу, чтобы начать свой долгий путь в образовании. Тане страшно и вместе с тем очень интересно, как это всё будет? В детский сад она никогда не ходила. Весь её коллектив до сегодняшнего дня – это мама с папой, баба, которая периодически приезжала от своей старшей дочери, и сестрёнка Светка с соседскими девчонками. Будущую первоклассницу готовили к школе. Ей купили портфель, ручку, цветные карандаши, тонкие тетрадки в клеточку, в линейку для первого класса, прописи и многое другое, что Таня с любовью перебирала время от времени, пытаясь представить, как она будет учиться. Новые вещи издавали какой-то свой особенный запах, который так нравился девочке. Она нюхала даже свои только что купленные чёрные ботинки.

– Буду аккуратно носить, – нежно поглаживала их Таня.

– Да тебе ненадолго, тут же носки обдерёшь, – парировала мама.

Вот только учебники были приготовлены старые, Светкины, по которым та училась два года назад. Книги утратили свой первозданный лоск, и, чтобы это не бросалось в глаза, их обернули газетами «Тихоокеанская звезда», которые ежедневно приносил поселковский почтальон. «Зачем новые покупать? Эти точно такие же», – говорила мама. Коричневое школьное платье купили в магазине, а фартук сшила соседка. Мама заказала ей только чёрный. «Да зачем этот белый? Один раз сходить в нём первого сентября, а потом выбросить», – аргументировала мама. Тане хотелось быть нарядной, как все, но она смутно представляла масштабы праздника и насколько это важно – иметь белый фартук первого сентября. Оказалось, очень важно! Когда во дворе начальной школы, куда мама привела дочку, все выстроились шеренгами, а первоклассники – впереди всех, Таня увидела, что в чёрном фартуке была она одна на всю огромную школу. Мрачным пятном выделялась девочка среди белой пены праздничных нарядов. Тане казалось, что все взгляды прикованы к её чёрному фартуку. Захотелось сжаться в маленький комочек. Взрослые, выступая по очереди с трибуны, что-то говорили, улыбаясь. Первоклассникам вручили цветы. Тане достался тяжёлый букет с огромными шапками георгинов. Потом всех развели по классам, и девочка впервые увидела свою учительницу – сухонькую пожилую женщину с узлом седых волос на затылке. Её звали Таисия Михайловна. Когда всё закончилось, мама с дочкой отправились домой. По дороге к ним присоединилась знакомая. Втроём они шли по деревянному тротуару мимо аптеки, ещё не очень далеко от школы. Мама рассказывала, как прошел первый в жизни Тани школьный день.

– Вот, букет подарили, – говорила она.

– Да зачем он мне? – вдруг рассудительно сказала Таня и, бросив его в грязь, зашагала дальше в новых чёрных ботинках. Девочка ждала одобрения, но его не последовало. Женщины промолчали, и Таня поняла, что сделала что-то не так. Она недоумевала, почему мама не похвалила её.

Главной в семье была мама. Она громко объявляла своё мнение, которое тотчас становилось общим. «Я строгая, но справедливая. Если б я была учительницей, ох, меня б боялись и любили!» – говорила мама. Да уж, мамину строгость Таня со Светой испытали на себе не раз. Старый офицерский ремень с блестящей пряжкой, оставшийся со времён службы отца в армии, висел на гвозде на стене. Не очень часто, но, бывало, он использовался мамой в благородном деле воспитания детей.

– Под забором подыхать будешь, – грубо, но образно говорил отец, не согласный с методами жены.

– Посмотрим, кто будет… Дети вырастут и поймут…

И дальше шёл длинный список грехов, за которые Таня со Светой станут презирать папу, когда вырастут. Перечень этих грехов сёстры слушали не менее двух раз в месяц, как правило, на следующее утро после папиной получки или аванса. Папа молча сидел у стола на кухне. Мама плакала и говорила, говорила… Дети в соседней комнате слушали этот скорбный монолог, не дыша. Наконец, так и не проронив ни слова, папа резко вскакивал и выбегал за дверь, хлопнув ею изо всей силы. В доме повисала тишина. Сутки, двое, бывало, и до месяца. Но в тот раз всё обошлось без скандалов. Папа уезжал, как поняла Таня, навсегда. И мама вместе со своей сестрой, гостившей в то время у них, и Таня с сестрёнкой пошли его провожать. Когда подошел поезд, папа поцеловал сначала старшую, потом младшую дочь. Пытаясь прочувствовать ответственность момента, Таня старалась быть серьёзной. Вернулись домой уже без папы. Мама нарочито бодрым и уверенным тоном говорила, убеждая в первую очередь себя, о том, как правильно они поступили.

– И Светочка улыбнулась, когда Сашка поцеловал её. Молодец! – хвалила она Свету. – Знай, что не очень-то мы огорчаемся, – говорила мама. – А эта… – и она с досадой махнула рукой в Танину сторону.

И Таня опять поняла, что сделала не так, как ожидала мама. Оказывается, надо было радоваться, что отец уходит от них. Папа стал присылать письма из далёкого города Находка, где работал на большом корабле, фото которого показывал дочерям, когда вернулся. А приехал он через восемь месяцев. Пришел за Таней в школу, забрал её прямо с урока, и они, взявшись за руки, так и заявились домой, где на некоторое время поселилось счастье. Больше всего Таня любила зимние вечера, когда мама готовила на плите ужин, папа сидел у дверцы печки, изредка подбрасывая туда дрова, и вслух читал какую-нибудь книгу. Особенно нравился ей «Дерсу Узала» Арсеньева. Ещё она любила, когда мама брала в руки балалайку, а папа – гитару, и они вместе начинали играть незамысловатые мелодии. Сестрёнки завороженно слушали, и их сердца наполнялись радостью.

А однажды папа спас жизнь обеим своим дочерям. Это Таня поняла сразу, даже не успев повзрослеть. Семья жила рядом с железной дорогой, и путешествия по шпалам были привычным делом. В тот раз все четверо возвращались домой, двигаясь по левому пути, чтобы вовремя увидеть идущий навстречу поезд. Сестрёнки, увлечённые разговором, шагали, крепко обнявшись, их родители, заметно поотстав, сзади. Девочки увидели вдали движущийся навстречу состав и, не сговариваясь, перешли на соседний путь. Грохот приближающегося поезда не позволил им расслышать шум неизвестно откуда появившегося локомотива за их спинами. Машинисты обоих поездов сигналили во всю мощь, представляя масштаб разыгрывающейся на их глазах трагедии. Сестрёнки продолжали путь, ничего не подозревая. Вдруг Света обернулась и, вскрикнув: «Ой!», дёрнула Таню за руку так, что они почти кубарем скатились по щебёночной насыпи. Поезд, громыхая, пролетел мимо. Вместе со Светой тогда обернулась и Таня, всего на один миг, но память навсегда запечатлела картинку: папа стоял на железнодорожном пути перед надвигающимся на него составом, готовый принять на себя страшный удар, и кричал диким, звериным криком так, что этот крик не мог быть не расслышанным сквозь рёв двух локомотивов. «Ой, что сейчас будет!» – сказала Светка, не ожидая ничего хорошего от встречи с родителями. Такая была доля старшей сестры – первой принимать на себя ответственность.

Наверно, Таня никогда бы не догадалась, что папа плохой, если бы мама часто не называла его кровопийцей и душемотателем.

– Я, бывало, не сплю до полночи, и Светочка рядом со мной. Выглядываем в окошко, где там наш папка? – говорила она соседке. – А Таня… Беззаботный монастырь. Спать захотела – и пошла. Ничего её не интересует.

И опять Таня чувствовала себя виноватой.

Если самым авторитетным человеком для Тани была мама, то самым близким – Светка. Только ей могла доверить девочка свои сокровенные, самые тайные мысли. Только с ней могла обсудить любую свою детскую проблему, кажущуюся неразрешимой. Правда, не всегда Света утруждала себя обстоятельными ответами на задаваемые вопросы.

– Ду-ура! Не знаешь и не спрашивай, – лаконично заявляла она порой.

– Это что ещё за «дура»? Чтоб я больше не слышала! – пыталась пресечь мама непотребное выражение, случайно услышав фразу.

Но отношения между сестрёнками развивались по собственному сценарию. Зачастую Светка беззастенчиво пользовалась своим правом старшей. Когда надо было сделать что-нибудь противозаконное с точки зрения девочек, она отправляла Таню к маме.

– Спроси, а можно нам…?

Таня послушно шла выполнять задание.

– Ну, что мама сказала? – спрашивала Светка вернувшуюся сестру.

– Не разрешила. Сказала…

– А ты что?

Сестрёнка дословно пересказывала свой ответ.

– Ду-ура! Надо было сказать…

Таня тоже не оставалась в долгу. Иногда доходило даже до рукопашной. Но всё это было не всерьёз. Ничто не могло разрушить любовь и преданность сестёр друг другу. Опять шагали они в обнимку: Светкина рука – на Танином плече, Танина – на Светиной талии.

Учиться Тане нравилось. Домашние задания она делала старательно, и в школе её хвалили. Иногда девочка оказывалась единственной в классе, кто сумел решить трудную задачу. И она заслуженно стала одной из лучших учениц класса. Часто этим пользовались не столь способные или просто нерадивые одноклассники. «Дай списать» было расхожим выражением среди них. И она давала. Но с Лидой у Тани были дружеские отношения. Они бывали друг у друга в гостях. Лида училась почти так же хорошо, как Таня, и порой девочки обсуждали что-нибудь по урокам, заданным на дом, благо жили недалеко друг от друга. В тот день Лида подходила к дому подруги. На скамейке у калитки сидела Танина мама с соседками. «Опять задачки идёшь списывать? Ишь ты какая! Чего ты ходишь сюда?» – мама говорила громко и зло. Таня всё слышала. Лида, съёжившись, как сквозь строй, прошла мимо женщин. «Уходи отсюда», – сказала Таня, подхватив мамин тон, хотя ей очень трудно было произнести это, пришлось собрать всё своё мужество. Лида, не проронив ни слова, с удивлением и растерянностью повернулась и пошла обратно. Опять как сквозь строй. «Выгнала? И правильно сделала», – одобрила потом мама. Но почему-то мамина поддержка не обрадовала Таню. Этот поступок маленьким, но тяжелым камешком лёг в её детскую душу. Грехом. С тех пор Таня и Лида не общались. В школе они как будто не видели друг друга, продолжая учиться вместе ещё много лет. И когда Лида не появилась в десятом классе, приняв решение поступить в медучилище, Таня внутренне с облегчением вздохнула.

Много воды утекло с тех пор. Давно уже нет папы. Пожилая мама, отполировав прошлое своими воспоминаниями, отражается в его глянцевой поверхности исключительно в благопристойном виде. У Тани нет претензий к своему детству, вот только бы найти ту девочку… И сказать ей: «Прости меня, Лида…»

Ничто не могло разрушить их любовь и преданность друг другу.

Три Бориса

Не часто встретишь мужчину с именем Борис, но в жизни Анны их было три. Два – в счастливую пору юности и третий – совсем недавно.

Борис первый

Всё в этой истории, от встречи до расставания, было нетипичным для повести с сюжетом о неразделённой любви. Началось с того, что однажды, войдя в комнату, Аня с ужасом увидела на своей кровати поверх зелёного общежитского одеяла спящего мужчину в одежде и чёрных ботинках.

– У нас в комнате какой-то мужчина!

И вот уже вдвоём с вахтёршей они трясут его, наперебой задавая вопросы.

– Вы что здесь делаете?

– Как вы сюда попали?

Светловолосый парень, кажется, немного пьян, сидя на кровати, улыбаясь, что-то путано рассказывает им, дескать, пришел в другую комнату, там никого не оказалось… Он не спешит, выказывая полную доброжелательность, и задерживается в комнате дольше, чем мог бы рассчитывать в своём положении. Подтянулись девчонки: Шура – крупная девушка с изумительной кожей, и две Людмилы, так крепко дружившие между собой, что воспринимались как одно целое. Так началось знакомство. Произошедшее в тот день превратилось для девчонок в весёлое приключение, которое, впрочем, имело продолжение. Борис стал заглядывать к ним в гости. Сначала общались все вместе: четыре девушки, жившие в комнате, и Борька, как они стали называть его за глаза. Парень подолгу засиживался в комнате, развлекал девчонок своими рассказами, заставляя их хохотать от души, но понемногу стал переключать своё внимание на Аню. Почувствовав это, Анна «заняла оборону». Она считала безнравственным давать мужчине надежду, не испытывая к нему каких-либо чувств. С детства помнились наставления мамы: «Если тебе парень не нравится, скажи ему об этом прямо и не морочь голову». «Нет, нет», – постоянно говорила Аня на все предложения Бориса, стараясь быть честной. Может быть, именно это противостояние разжигало в нём мужское желание добиться её расположения. А возможно, двадцатитрёхлетнего мужчину привлекали чистота и свежесть восприятия жизни, ещё не отягощённые жизненным опытом. На тот момент у Анны, конечно, был свой идеал молодого человека. Он представлялся ей высоким широкоплечим блондином с зелёными глазами, весёлым, с искромётным чувством юмора. Душа любой компании. Возможно, он играет на гитаре. Он должен быть старше Анны почему-то на два года, а имя такое, что даже в уменьшительном варианте не может перечеркнуть его мужские качества. Уж конечно не Вася, Петя или Боря. Может быть, Андрей. Или Олег. Но, несмотря на свой довольно высокий рост и светлые волосы, Борис явно недотягивал до идеала. Он немного сутулился, говорил негромко, как бы процеживая слова сквозь зубы. А бледное лицо с птичьим носом, сливаясь с именем, полностью лишало его той яркой индивидуальности, которая могла бы привлечь внимание семнадцатилетней девушки. И даже то, что Борис был довольно начитанным, совсем не помогало ему. Когда он заговаривал о произведениях незнакомых Ане авторов, это скорее отпугивало её, указывая на разделяющую их дистанцию. Но однажды, Восьмого марта, она приняла от него подарок. Это был крохотный букетик весенних цветов, длинная толстенькая открытка, ещё какая-то мелочь. Аня была тронута. Это был первый подарок, который ей преподнёс мужчина в женский праздник, не считая пьесы Толстого «Живой труп», полученной от соседа по парте в двенадцать лет. Да как-то раз, опять изменив своим принципам, Аня сходила с Борисом на фильм в только что открывшийся кино-концертный зал, куда достать билеты было просто невозможно. Наверное, она сделала это напрасно.

И вот состоялось объяснение. Они стояли у окна в торце пустого коридора. Он говорил о своей любви как-то косвенно и странно: «Мне отдалась одна девчонка… татарочка… Ждёт, что мы поженимся… Я сказал ей, что люблю девчонку…» Слово «отдалась» резануло Анне слух. Живое воображение девушки тут же нарисовало картину, как татарочка отдаётся Борьке, и привычное равнодушие к парню сменилось неприязнью. Но сам факт признания в любви всё-таки тешил её самолюбие. К своим обычным «нет», «нет» ей нечего было добавить.

– Подари мне свою фотографию, – попросила она.

– Как бабочку… на булавочку… для коллекции… – цедил Борис.

Раздавленный, ушёл. В комнате на Аню посмотрели сочувственно. На дворе стоял промозглый октябрьский вечер. Вдруг со звоном посыпались оконные стёкла, брызнули острыми осколками на пол и на кровати. С визгом, толкаясь в дверях, девчонки высыпали в коридор. Переполошив весь первый этаж общежития, в конце концов вернулись в комнату и, рассевшись по кроватям, стали совещаться, что делать. «Что женсовет постановил?» – раздалось в зияющую дыру в окне. И опять все бросились к двери, как стая вспугнутых воробьёв. Но это были уже их спасители. Группа рабочих парней с Синих Камней проходила мимо корпуса как раз в тот момент, когда Борис чинил свою расправу. Прижав его к стене, потребовали объяснений. Борис, размазывая слёзы, говорил им, что любит девчонку… А она… «Ну и где она?» – спросили парни уже в комнате. Анна потупила глаза.

Ночь была тревожной. Как могли, девушки заткнули окно подушками, чтоб не дуло, и спали чутко, готовые в любую минуту вскочить и выбежать вон. Они подружились с этими замечательными ребятами. Парни вставили стёкла. А невысокий голубоглазый Володя каждый вечер провожал Аню до двери общежития после вечерних занятий в институте. Одна она ходить боялась, за каждым кустом ей мерещился Борька. Девчонки говорили, что иногда видели его прогуливающимся возле корпуса.

Ну и где она?

Борис второй

Эта история случилась ровно через год после первой. Анна по-прежнему жила в том же общежитии, работая гардеробщицей главного учебного корпуса Уральского политехнического института, где и училась, но теперь уже на втором курсе вечернего отделения. Каждую смену четверо девчонок порхали весёлой стайкой от барьера к вешалкам, принимая и выдавая пальто студентам-очникам. У гардеробщиц были свои любимчики, которым часто давались клички. Например, «полосочка» – за то, что на свитере у парня поперёк груди шла широкая цветная полоса. Иногда, чтобы узнать, как зовут интересующую личность, девчонки даже позволяли себе залезть в карман висящего на вешалке пальто в надежде найти студенческий билет с именем и фамилией. Это было замечательное время, наполненное какой-то необузданной радостью. Анна не замечала ни бытовых неудобств, ни хронической нехватки денег. Она постоянно находилась в предчувствии огромного счастья, которое вот-вот должно было обрушиться на неё. Так и случилось.

Аня сразу обратила на него внимание. Высокий, с широкими костлявыми плечами, выпирающими из-под серой рубашки (он почему-то ходил в рубашке, без пиджака или свитера, как другие студенты). У него была удивительная улыбка, застенчивая, даже немного виноватая. Эта улыбка заставляла её сердце сладко сжиматься и падать вниз. Его звали Борис Кетикопулос. Откуда взялась на Урале эта красивая греческая фамилия? Она действовала на девушку так же магически, как и его улыбка. Новое, неизведанное доселе чувство охватило Аню с такой силой, что ей порой становилось страшно. Завидев Бориса где-нибудь в лабиринтах института, ей хотелось бежать подальше с его глаз. Ане казалось, что все вокруг слышат стук её сердца. Что было с ней, когда однажды на институтском празднике Борис, взяв её за руку, вовлёк в пляшущую толпу! Он как будто отодвигал танцующих своими плечами, создавая ей пространство для движений, и улыбался своей обезоруживающей улыбкой. Куда подевалась её обычная раскованность? Кажется, она забыла, как можно танцевать, импровизируя и подчиняясь лишь ритму музыки. Аня не чувствовала своего тела: руки и ноги были деревянными. С пересохшим горлом, в полуобморочном состоянии, она желала лишь одного, чтобы поскорее закончился этот танец. Анна засыпала и просыпалась с мыслями о нём. Девчонки знали об её чувствах.

– Анька, а если бы он предложил тебе выйти за него замуж, ты бы пошла? – спросила однажды подруга.

– Да, – выдохнула Аня.

Как-то, просматривая институтскую газету, девчонки наткнулись на список студентов, отчисленных за академическую неуспеваемость. В этом списке был Борис со своей необыкновенной фамилией. Он ушел служить в армию. И оттуда прислал письмо. Потом ещё и ещё. Это были простые письма ни о чём, с какими-то вырезками, картинками. «Чем ты дышишь? Что тебя волнует?» – задавал вопросы Борис. Он пытался узнать её, искал темы для общения. Анна отвечала резко, иногда даже нумеруя свои ответы: 1) дышу я кислородом; 2) волнуют меня события во Вьетнаме и уральские морозы… Зачем она это делала? Кто водил её рукой? Будто не она каждый раз прижимала к груди полученное от него письмо, а потом, как безумная, бегала по этажам и искала укромный угол, где можно было бы остаться один на один со своим сокровищем. Дрожащими руками вскрывала конверт и не могла разглядеть строк из-за слёз, застилавших глаза. Он был не глупый, он всё понял и однажды написал: «Никто не испытывал ко мне таких горячих чувств». Ещё он писал, что не собирается забывать то, чему его учили в институте, и обязательно вернётся.

Борис пришёл из армии через два года. Аню уже закрутила, завертела студенческая жизнь дневного отделения, куда она перевелась после двух лет учёбы на вечернем. Она уже пела под гитару Лёши Истомина, который впоследствии стал её мужем. И Борис почти превратился в воспоминание.

Борис третий

Оставив позади весёлую и счастливую юность и годы становления, Анна наконец вступила в полосу устоявшейся жизни с размеренным течением. Её работа в цехе самого престижного в городе предприятия состояла в том, что она кропотливо готовила свой проект и затем выполняла его согласования. Проект за проектом – по кругу. Время согласований Ане нравилось больше всего. Она любила появляться в кабинетах больших начальников, занятых и строгих, обезоруживать их улыбкой, отвлекающей фразой и видеть, как те превращаются в обыкновенных людей, не лишенных человеческих слабостей. Помнится, как однажды Анна вошла в кабинет начальника пожарной части. На её «здравствуйте» он буркнул что-то, не подняв головы. Застыв на пороге, она проговорила:

– Двадцать восьмой (это номер её цеха) пришел поздравить вас с праздником.

– С каким? – он вскинул голову.

– С Днём влюблённых (это было как раз 14 февраля).

– А-а! – он почему-то густо покраснел.

Вскочил, засуетился. Затоптался, не зная, за что схватиться. И ей стало жалко его. В летнее время было ещё проще, хотя ничего откровенного в одежде Анна себе не позволяла. Просто они были мужчинами, а она – женщиной, чем иногда и пользовалась беззастенчиво. Трезво оценивая свою внешность, Аня понимала, что азиатские скулы и невыразительные губы не могут поставить её в ряд первых красавиц, но также знала и свои неоспоримые достоинства. Сколько раз она ловила на себе восторженные мужские взгляды, прикованные лёгкой поступью, прямой спиной и высокой грудью! Справедливости ради нужно сказать, что иногда ей всё же приходилось горячо доказывать свою профессиональную состоятельность.

Они познакомились во время согласования. Борис со странным отчеством Эльбрусович был высокого роста, с животиком в начальной стадии образования, со здоровым (а может, нездоровым) румянцем и аккуратно подстриженной детской чёлочкой. Но и животик, и эту глупую чёлочку она готова была простить за его голос – мягкий, бархатный, обволакивающий. Когда он говорил, Анна каждый раз вспоминала Льва Лещенко. И сам Борис вдруг становился похожим на этого обаятельного, интеллигентного певца. Бывало, до того, как поставить свою подпись заместителя начальника цеха по техническим вопросам, ему требовалось уточнить некоторые детали на месте, и они вдвоём отправлялись на какой-нибудь удалённый объект на территории бескрайнего и пустынного предприятия. Он подавал ей руку в труднопроходимых местах, а иногда отправлялся один, например, на крышу огромного здания почти по вертикальной лестнице и, спустившись, пересказывал, как там и что. Если такие путешествия совершались летом и объект был особенно удалён, они, обласканные солнцем, почти забывали, что находятся на работе. Он говорил о том, что ему сорок пять лет (Аня была на пару лет старше, но почему-то ей хотелось скрыть это), что жизнь такая короткая и нужно спешить. Потом спрашивал, замужем ли Анна и хороший ли у неё муж. Она отвечала со вздохом. Он понимал это по-своему: значит, не всё благополучно.

– Почему вздыхаешь?

– Вопросы не нравятся.

Окно его кабинета было как раз напротив проходной, через которую утром густо валил народ. Часто Борис стоял у окна и приветствовал Анну взмахом руки. Она махала в ответ, и приподнятое настроение было обеспечено ей на полдня. Иногда он подвозил её на своей шикарной импортной машине, по ходу меняя ранее намеченный маршрут. Поглядывал сбоку и опять задавал свои неуклюжие вопросы, но Анна искусно делала вид, что ничего не понимает. Она флиртовала. Она играла с ним, как кошка с мышкой, то прижимая когтистой лапой, то отпуская ненадолго, даря надежду. Не видя всей глубины её коварства, бедолага вынужден был конкретизировать свои намёки, которые становились ещё более тяжеловесными. Чего она хотела? Банальной измены? Ни в коем случае! Аня любила своего мужа и находилась в том состоянии спокойного светлого счастья, которое с годами становилось ей всё дороже. Она дёргала за ниточки, чтобы ещё и ещё раз услышать звон привязанных к ним колокольчиков, сообщавших ей о том, что она привлекательна и желанна. История закончилась, так и не начавшись. Цех, в котором она работала, был расформирован, их встречи прекратились.

Борис тихонько улёгся на аккуратную полочку Аниной памяти, рядом с теми двумя Борисами, которых она иногда уже снимала с насиженных мест, чтобы встретиться с ними вновь.