Read the book: «Парок спутанные нити»

Проводник объявил: в Смоленске стоянка один час. Наташа и Андрей с нетерпением ждали остановки – хотелось пройтись по перрону, размять ноги, подышать свежим воздухом. Наконец поезд остановился, и Андрей, спустившийся первым, помог сестре спрыгнуть с высокой ступеньки. Оглядываясь по сторонам, они вышли к большому недавно окрашенному зданию вокзала. Ветер раздувал платье, трепал волосы, но после вагонной духоты это радовало, хотя Наташа и понимала, что выглядит не лучшим образом. В пассажирской зале было малолюдно. Брат с сестрой искали книжный киоск: в волнениях и суматохе сборов отложенные для путешествия книги забыли упаковать и обнаружили это только в поезде. Киоск нашелся в углу залы – множество газет на всех, кажется, языках, разложенных на широком прилавке.

– А это на каком? Похоже на арабский, да? – Наташа считала, что брат знает ответ на любой вопрос.

– Это иврит, за Смоленском проходит черта оседлости. А здесь есть что выбрать, смотри: и английские, и французские, и польские…

– Ну, газеты не для меня, я лучше книги посмотрю.

Наташа резко повернулась и едва не столкнулась с высоким господином в сером легком костюме, который тоже задержался у витрины. Он галантно отступил, она принялась перебирать стопку книг, выбрала томик Тургенева и подождала, когда он в свою очередь расплатится за газеты. Мимолетный взгляд, скользнувшая вежливая улыбка – Наташа взяла брата под руку, и молодые люди вышли на перрон. Андрей – будущий архитектор – хотел показать сестре все достоинства нового вокзала. Они задержались у арки с часами, соединявшей два крыла здания; Андрей обращал Наташино внимание на белоснежную лепнину, полукруглые изгибы высоких окон, изящные чугунные колонны, поддерживающие широкий навес.

– А теперь посмотри во-о-н туда, видишь красную крепостную стену? Она тебе ничего не напоминает?

– Похожа на кремлевскую.

– Это потому, что их строил один человек – Федор Конь.

– Ой, Андрюша, ты настоящий энциклопедический словарь! – восхитилась девушка.

Они прогуливались вдоль состава до самого паровозного гудка, и когда Наташа поднималась в свой вагон, то боковым зрением увидела, что давешний незнакомец садится в соседний.

– Слава богу, вы успели, а то я начала волноваться, – встретила дочь Анна Викторовна.

Обе католические монахини, которые ехали в том же купе, осуждающе посмотрели на Наташу и вновь обратились к житиям святых Урсулы и Екатерины, которые читали с самой Москвы.

Заглянул Андрей и объявил, что у него поменялся попутчик.

– Надеюсь не храпит, как уважаемый Платон Сергеевич из Вязьмы. А вообще, дорогие дамы, не пора ли нам отужинать?

Еще в начале путешествия официанты обошли пассажиров и раздали всем желающим билетики на обслуживание в вагоне-буфете, где указывалось время обеда и ужина. Анна Викторовна отказалась от обедов в вокзальных буфетах, потому что боялась опоздать на поезд, хотя и знала, что на вокзалах кормят не в пример лучше. Наташа оказалась в вагоне-буфете впервые и с любопытством рассматривала вазы, крахмальные салфетки, и белоснежные скатерти.

– Здесь и фарфор настоящий, и приборы серебряные, – пояснила мать. – Чисто и элегантно, ничего не скажешь.

– Главное, чтобы готовили вкусно. Что у нас сегодня? – Андрей рассматривал прейс-курант. – Как обычно: ростбиф, ветчина, язык, телятина, птица и, конечно, бутерброды. А пить что будем – кофе или чай?

Пока делали заказ, Наташа разглядывала зал и пассажиров за столами: скучных дам со вчерашними прическами, отцов семейств с припухшими, помятыми лицами и капризничающих детей. Непонятно отчего, она вдруг подумала, что сейчас откроется дверь и войдет Господин в сером, и тут дверь открылась, и он на самом деле появился на пороге. Девушка мгновенно опустила глаза, но это не помешало ей проследить, как после минутной задержки он занял место за соседним столиком. Затаив дыхание, она ждала: почему-то вдруг стало очень важно услышать его голос. Он заговорил с официантом, и ожидания оправдались: голос оказался низковатым, ровным, похожим на голос отца – хороший, одним словом.

Наташе всегда нравилось наблюдать за незнакомыми людьми, она любила придумывать о них всякие истории, особенно, если человек чем-нибудь выделялся. Господин в сером вызвал много вопросов: для провинциального помещика слишком элегантно одет, едет первым классом, кольца на безымянном пальце нет, при этом уже немолодой – лет двадцать пять, не меньше – куда же он едет? Наверно, к девушке с пышными волосами и глазами в пол-лица, вроде Лины Кавальери, – открытку с изображением этой «первой красавицы мира» Наташа купила в лавке писчебумажных товаров, там лежали карточки и других красавиц, но «ослепительная Лина» соперниц не имела. Конечно, Господин в сером мог ехать только к такому «цветку на тонком стебле». В общем, складывался сюжет романтический.

– Наташенька, попробуй ветчину, что-то ты совсем ничего не ешь, – Анна Викторовна придвинула к дочери тарелку с мясной нарезкой.

– И пирожки с грибами просто объеденье, тебе точно понравятся.

Наташа улыбнулась брату, но даже когда она смотрела на него, почему-то одновременно видела аккуратно повязанный синий галстук под белым воротником рубашки и ей хотелось, чтобы этот обед подольше не кончался. Но вот и кофе допит. Мама поднялась из-за стола, нужно следовать за нею. Вставая, она не удержалась – глянула влево и тут же отвернулась, встретив прямой взгляд.

У дверей купе Наташа остановила брата:

– Давай немножко постоим у окна.

Они смотрели на деревья, бегущие вдоль насыпи, на низкие облака, обещавшие дождь, на лоскутное одеяло крестьянских полос, раскинувшееся до горизонта. Андрей рассказывал о таинственных этрусках, живших когда-то на зеленых холмах Тосканы, которые они увидят вскоре. Наташа слушала, склонив голову к плечу и ожидая, когда появится Господин в сером – он непременно должен пройти мимо. Тут открылось купе, в котором располагался Андрей, и в коридор вышел очень красивый темноволосый юноша. Андрей оживился:

– Позвольте вас познакомить. Липкин Борис Михайлович. Наталья Александровна, моя сестра.

Борис радостно, как давней знакомой, улыбнулся Наташе, она ответила ему безмятежным взглядом и легким наклоном головы. Его поразил и этот ее взгляд, и ощущение спокойной гармонии, которой дышало каждое ее движение, неспешное, но не вялое. Он вступил в разговор об Италии, которую неплохо знал, не в силах отвести от девушки глаз, хотя и понимал, что это невежливо. Особое впечатление произвела на него Апулия, расположенная на юго-востоке, у самого «каблука» итальянского «сапога» – Андрей там не был, а Борис посетил эти места в прошлом году. Его воображение особенно поразили удивительные, совсем сказочные круглые дома с конусовидными крышами – труллы. Он даже рисовал их на оконном стекле:

– Их строят методом сухой кладки таким образом, что хижины можно разобрать, выдернув всего один камень из стены: постройка рушится, как карточный домик. Представляете, раньше, как только появлялись сведения о прибытии податных инспекторов, так словно по волшебству исчезали целые деревни.

Наташа слушала внимательно, и тень улыбки стала ему наградой за рассказ. Наконец дверь в конце вагона распахнулась, Господин в сером проследовал по коридору, и Наташе показалось, что во взгляде, которым он их окинул, мелькнула ирония.

Она была права, Господин в сером на самом деле усмехнулся про себя: тургеневская барышня, как и положено, находилась в компании брата и молодого поклонника, по-собачьи заглядывавшего ей в глаза. Она снисходительно внимала их оживленным речам, а они токовали перед ней, как два тетерева, забыв обо всем. Он прошел мимо, держась очень прямо, не задев никого из живописной группы у окна, несмотря на вагонную качку.

Дверь в конце вагона закрылась, и сразу все кончилось: и ожидание, и странное волнение, и необходимость терпеть смущающий, откровенно восхищенный взгляд нового знакомого. Наташа попрощалась с молодыми людьми и ушла в купе. Монахини спали, Анна Викторовна тоже дремала. Наташа бесшумно поднялась по лесенке на свою верхнюю полку, открыла «Асю», но скоро поняла, что «читает буковки», как посмеивался над нею брат, отложила книгу, быстро приготовила сменную одежду на завтра и опустила синий колпачок на потолочном фонаре. Купе погрузилось в полумрак. Наташа проверила, на месте ли три золотые десятирублевые монеты, подаренные ей перед отъездом бабушкой Матильдой Францевной, которую дома обычно звали тетей Тильдой. Они нашлись там, куда она их и положила, – в особом отделении бисерного кошелька.

Вагон мягко покачивался, и под негромкий перестук колес Наташу стало клонить в сон. Она поудобнее устроилась на своей мягкой, обтянутой полосатой красно-белой тканью полке, и закрыла глаза. Мысли плавали, как рыбки в пруду: являлись ненадолго и исчезали куда-то. Это было первое большое путешествие в ее жизни, и несколько месяцев она жила ожиданием чего-то чрезвычайно важного, самого главного в судьбе. Поезд «Санкт-Петербург – Париж» ходил через Москву один раз в неделю, но все сложилось не так, как они рассчитывали. Во-первых, не смог поехать отец, потому что накануне серьезно заболел дедушка. Во-вторых, они задержались с отъездом из дома, поэтому билеты, которые начинали продавать за час до отхода поезда, носильщик купил поздно, и к моменту их появления в вагоне свободных купе уже не осталось – в билете указывался только номер вагона, по местам пассажиров распределяли проводники. Вот и пришлось Покровским разделиться: дамы оказались в одном купе с монахинями, ехавшими, как сказал проводник, до Вены, а Андрей расположился в сугубо мужском купе за стенкой.

Таинственный полумрак стал густеть, большая рыба, выгнув спину, ушла в глубину, и Наташа закачалась на ее волне: вверх-вниз, вверх-вниз… Какой покой…

***

Борис уснуть не мог – неожиданное знакомство произвело на него ошеломляющее впечатление. Эта «прелестница младая», закованная в правила хорошего тона, эта синеглазая Снегурочка растаяла бы непременно, будь у него хоть немного больше времени. А хороша, бог мой, как же хороша! Чистый цветочек.

Спасибо бабе Розе, если бы не ее тайный подарок, он не смог бы доплатить проводнику и поменять свой третий класс на второй, пришлось бы трястись где-нибудь на боковой полке, как три года назад. А теперь он выглядел достаточным человеком, равным среди равных, хотя на самом деле всегда чувствовал свое превосходство над окружающими. Он знал, что лучше всех, что золотая медаль и редкие способности к математике гарантируют ему блестящее будущее, что жизнь выведет его на какой-то невероятный уровень – надо только слышать ее зов. Он умел слушать, и судьба подсыпала ему песочек на дорожку.

Идея отправить его учиться за границу пришла отцу после того, как арестовали Мишку, – к ужасу всей родни он оказался активным членом партии эсеров: мастерски изготовлял для своих единомышленников фальшивые документы и участвовал в акциях. Отец тогда чуть с ума не сошел: он так гордился своим первенцем, своим гениальным мальчиком, ставшим студентом юридического факультета Московского университета несмотря на все преграды. На Мишеньку в семье просто молились – и вот такой результат.

Арест старшего брата лишал его надежд на получение приличного образования, и отец решил отправить его учиться за границу, подальше от опасных ловцов душ. Долго обсуждал со знающими людьми, куда лучше. Оказалось, что в Германии требовалось иметь безукоризненную политическую репутацию, подтвержденную полицейским «свидетельством о благонадежности», выданным на родине и удостоверенным российским консулом. Во французский университет иностранец мог поступить, только имея французский аттестат зрелости, дающий звание бакалавра. Его получали, сдав платные экзамены на словесном или естественном факультетах одного из французских университетов. В Швейцарии от русских абитуриентов требовалось лишь удостоверение о полученном образовании в пределах полного курса классической гимназии. Это и решило судьбу Бориса: он сделался студентом физико-математического факультета Цюрихского университета, одним из нескольких сотен выходцев из России, обучавшихся там.

Впервые оказавшись вдали от неотступного родительского контроля, который после истории с Михаилом стал просто тираническим, он кинулся в студенческую жизнь без оглядки, а соблазнов там оказалось великое множество. Его, провинциала из российской глубинки, ошеломили новые впечатления, аромат свободы кружил голову, к тому же здесь велись самые опасные политические разговоры. Иногда он думал, что бы сделал отец, если бы услышал, какие вопросы здесь обсуждают. Наверно, он схватил бы сына в охапку и немедленно вернулся домой!

Хотя прежде Борис не проявлял к политике интереса, но сейчас понял, что от этого может зависеть его место среди эмигрантов, и признался, что его брат являлся членом боевой организации эсеров. Решение оказалось верным: отношение к нему сразу изменилось, стало более уважительным. Среди тех, кто проявил к нему интерес, были известные в эмигрантской среде лица. Все эти радикалы часто устраивали диспуты и встречи, разбирали ошибки и достижения Великой Французской революции, строили невероятные планы государственного переворота в России, пели революционные песни и спорили, спорили, спорили.

Однако с первых недель своей заграничной жизни Борис остро чувствовал потребность в постоянной подруге: в свое время отец очень красочно обрисовал ему опасности продажной любви, поэтому весь его предыдущий мужской опыт основывался на общении с вполне порядочными вдовушками, горячими, безотказными и необременительными. В новой ситуации женский вопрос требовал неотложного решения. В кругу русской молодежи Цюриха он насчитал много барышень и по первости пытался сблизиться с некоторыми, но быстро понял, что их общительность обманчива и не делает их доступными. В основном это были эмансипе – девицы, стремившиеся к независимости, получить которую могли через профессиональное образование. Эти весьма целеустремленные особы презирали романтические отношения. Подчеркнуто равнодушные к собственной внешности, они совмещали учебу с посещением различных политических объединений и зачастую вступали в ожесточенные дискуссии их лидеров, популярных в эмигрантских кругах. Глядя на них, Борис убедился, насколько прав немецкий психолог Пауль Мёбиус, книгу которого он недавно прочел: главная опасность обществу точно кроется в таких вот дамах с крепкой головой, которые добиваются образования, политических прав и социального признания своих умственных способностей. От них надо держаться подальше, ему нужна другая подруга: хозяйственая, послушная, нежная.

Он вспомнил, как искал ее несколько месяцев, пока на одном из собраний не познакомился со студенткой медицинского факультета, милой круглолицей блондинкой, пухленькой и подвижной как ртуть – Ксенией. Этот одуванчик из мещанского Ишима (где он занесен снегом, тот городишко? где-то за Уралом, на краю света) выдерживал его напор почти два месяца, потом они сделались неразлучны: вместе ходили в библиотеку, в дешевую студенческую столовую, на собрания, вечерами гуляли по Банхофштрассе, самой шикарной улице Цюриха. К сожалению, правила пансионов не позволяли присутствия в комнате особ противоположного пола, поэтому пару раз в неделю приходилось снимать номер в захудалой гостинице, что пробивало серьезную брешь в его бюджете. Но оно того стоило. К тому же Ксения его обожала, и ее восхищение делало его более уверенным в себе.

Учеба давалась ему легко, он быстро сообразил, как добиться успеха, и стал выгодно отличаться от других русских студентов – порядочных шалопаев – манерами, аккуратностью в одежде и пунктуальностью, отчего его скоро стали выделять преподаватели. Постепенно перед ним начала вырисовываться перспектива получения хорошей работы в Швейцарии, Борис стал серьезно задумываться над этим и летом, когда вынужден был вернулся домой из-за смерти деда, составил важный разговор с отцом. Старик воспринял его слова на удивление положительно: старший сын освобождался из ссылки через пять лет, и его будущее благополучное возвращение следовало подготовить.

Тогда же отец осторожно справился о его сердечных делах, и он не решился назвать имя Ксении, сказал, что ему пока не до того. Старик только неодобрительно покачал головой: когда же еще, как не в твои годы? Но больше к этой теме не возвращался. До сегодняшнего дня он не мог признаться даже самому себе, что его роман за три года стал выдыхаться, и вот случайная встреча расставила все по своим местам.

***

Наташа проснулась ни свет ни заря и некоторое время лежала закрыв глаза. Под негромкий храп монашенок она думала о том, что для прогулки по перрону лучше распустить волосы, высоко перехватив их синей лентой. Прическа, конечно, гимназическая, но сделать ее Наташа могла даже без зеркала. И, конечно, нужно надеть свежую голубую блузку-матроску с белым воротником и чулки тоже белые. Все необходимое она приготовила с вечера, поэтому, накинув халат поверх ночной сорочки, спустилась в туалетную комнату и быстро привела себя в порядок. Вернувшись в купе, переоделась, никого не потревожив, и вновь бесшумно поднялась наверх.

Наконец за окнами поплыли пригороды Варшавы. Наташа была готова в любую минуту покинуть купе по зову брата, но когда открыла на стук, то увидела рядом с Андреем его нового соседа, и на перрон они вышли втроем. Наташа впервые оказалась в иноязычной толпе, многолюдный вокзал оглушал щебечущей польской речью; утренняя прохлада после теплого вагона заставила ее поежиться, и Наташа вдруг усомнилась в том, что Господин в сером захочет оставить купе. Интерес к прогулке как-то сам собой угас, и Борис это сразу почувствовал:

– Вы озябли, наверно? Может, принести шаль?

Наташа покачала головой, представив лицо матери, если бы к ней с просьбой о шали обратился незнакомый молодой человек, но и посылать брата не хотелось, потому что не хотелось оставаться наедине с Борисом. В эту минуту сердце стукнуло так громко, что она испугалась, как бы окружающие не услышали, и поняла, что он уже здесь, где-то рядом. Борис и Андрей все предлагали ей сбегать за шалью, но она повторила: «Нет», – и пошла к выходу на перрон. Она сама не понимала своего состояния: ей одновременно хотелось бежать из залы и остановиться, оглядеться, увидеть его. В смятении она решила: правильно – уйти.

Господин в сером наблюдал эту сцену, и его все больше раздражала назойливость темноволосого поклонника тургеневской барышни. Когда она в очередной раз покачала головой и взяла брата под руку, он понял, что она сейчас покинет зал, и неожиданно для себя направился следом. Он видел, как брат барышни поднялся в вагон и через минуту вернулся с шалью, которую заботливо накинул ей на плечи. Потом троица двинулась по перрону, и он шагнул навстречу.

Она взглянуда на него и тут же повернулась к брату, а поклонник, который шел с другой стороны, проговорил с напором, убеждая в чем-то:

– Послушайте, Наталья Александровна …

Наташа – как мягко звучит и как ей подходит…

***

Завтрак Анна Викторовна заменила доставкой заказа в купе; за кофе со сдобными булками и бутербродами – монахини куда-то удалились – Наташа со всей ясностью осознала, что может никогда больше не увидеть незнакомца, который отчего-то так неотступно занимал ее мысли в последнее время, и совсем упала духом. Она не хотела распросов матери, очень внимательной и заботливой, а потому забралась к себе наверх и сделала вид, что читает. Но чуткая Анна Викторовна забеспокоилась скоро:

– Ты не приболела ли, Ташенька? – прохладная мягкая рука привычно легла ей на лоб.

– Все в порядке, мама, не волнуйтесь. Просто немножко скучно.

– Ничего, вот приедем в Вену, там скучать не придется, там есть на что посмотреть. Ты пока лучше постарайся поспать.

Наташа послушно отложила книгу и повернулась лицом к стене. Хоть бы Андрей пришел, но он сейчас болтает с этим Борисом и ему все равно, что ей так хочется плакать.

Обедать, однако, они снова отправились в вагон-буфет – на последний обед перед Веной. Настроение у Наташи стало совсем похоронным, а тут еще Борис попросил разрешения присоединиться к ним, это окончательно ее расстроило. Чтобы скрыть свое состояние, она так сильно сжала руку, что ногти глубоко вонзились в ладонь, и боль вернула ей спокойствие.

Первый, кого она увидела в буфете из-за плеча брата, был Господин в сером, он сидел за дальним столом лицом к двери и словно ждал кого-то. На мгновение она замерла, оробев, как в детстве. Стали рассаживаться, и само собой получилось, что Наташа оказалась визави с Борисом. Ей этого совсем не хотелось, ведь теперь она и взглянуть не могла в сторону Господина в сером – Борис мог принять это на свой счет. Пока все занимались выбором блюд, она решилась поднять глаза и тут же опустила их под встречным взглядом. Между тем Борис обратился к Анне Викторовне:

– Я уже столько раз ездил в Цюрих, но напрямую, без остановок, только Италию хорошо посмотрел. Вас, Андрей, наслушался и понял, сколько в жизни пропустил. Математика, конечно, царица наук, но и рядом кое-что водится. Я нынче за пару дней узнал больше, чем за год. Очень хотелось бы присоединиться к вам, если вы позволите.

Андрей откровенно обрадовался возможности путешествовать с новым знакомым и просительно посмотрел на мать, она благосклонно кивнула. Молодые люди принялись обсуждать, что следует посмотреть в Вене в первую очередь.

Анна Викторовна слушала этот разговор с рассеянной улыбкой, но очень внимательно. Борис оказался ровесником Андрея, она видела, что их сразу потянуло друг к другу, и не хотела мешать, боясь разрушить доверительные отношения с сыном. Чувствовалось, что Борис прекрасно образован: он много читал, имел собственное суждение по самым разным вопросам, свободно владел французским и немецким – им было интересно вместе. Одно насторожило: он так уклончиво ответил на вопрос о родителях, словно стеснялся их. И еще кое-что: по представлениям Анны Викторовны, на каникулах дети должны ехать к родителям, а Борис ехал от них. Как-то это непонятно. Впрочем, забивать себе голову чужими фамильными отношениями совершенно незачем.

Господи, как быстро кончился обед, и уже надо уходить. Наташа встала, пропуская Бориса вперед, и, обернувшись к матери, вновь встретила взгляд Господина в сером. Сердце билось, заглушая стук колес. Прощайте, милый незнакомец…

Он видел, как они высадились на перрон венского вокзала, как дамы остались ждать, а молодые люди направились к багажному вагону в сопровождении носильщиков и вскоре вернулись. После этого все двинулись к выходу в город, и стройная фигурка в синей матроске затерялась в толпе. Черт знает почему, настроение испортилось вконец, и он поднялся к себе в вагон задолго до гудка.

***

В Вене все было непохоже на Москву: широкие парадные улицы с сияющими витринами, дома с цветами на каменных балконах, белоснежные памятники. Из экипажа, быстро катившего по звонкой брусчатке, Наташа пыталась получше рассмотреть нарядно одетых дам в невероятных широкополых шляпах-клумбах и элегантных господ, прогуливавшихся по вечереющему городу, но все вокруг сливалось в картину праздничную и полную летевших непонятно откуда мелодий, круживших голову.

Таковы были первые впечатления по дороге от вокзала до рекомендованной Анне Викторовне гостиницы. Как оказалось, этот небольшой отель находился в центре города недалеко от Рингштрассе – кольцевой дороги, возникшей на месте снесенной городской стены. Конечно, об этом рассказал Андрей, который знал все на свете.

– По сути, это их Садовое кольцо, оно ведь сложилось по такому же принципу.

Отель выглядел немного старомодно, но очень уютно, хотя по-настоящему разглядеть его Наташа смогла только на следующее утро после завтрака, состоявшего из свежих Buchteln и кофе.

– Здесь самые вкусные булочки на свете, скажите «да»! – потребовал Андрей.

Анна Викторовна засмеялась:

– Здесь говорят: «Gib das Süße für 14 Tage auf und du wirst 2 Wochen ein erfülltes Leben verlieren».

– Откажись от сладкого на 14 дней и потеряешь 2 недели полноценной жизни. Так? – перевела Наташа, глядя на мать. Та одобрительно кивнула.

– Так, мадемуазель отличница, – хмыкнул Андрей.

Едва они вышли на улицу, как увидели Бориса, нетерпеливо топтавшегося около входа. Он выглядел таким свежим, сияющим и так подходил этому городу и этому яркому солнечному дню, что Наташа улыбнулась. Конечно, Борису хотелось оказаться рядом с нею, но он видел, как внимательно следит за всем Анна Викторовна, и побоялся оказаться у нее на плохом счету, поэтому после общего приветствия присоединился к Андрею. Как решили вчера, они направились в старый город, к собору Святого Штефана. Андрей сразу включился в роль гида и продолжил свою просветительскую деятельность:

– Собор начали строить в двенадцатом веке на месте старинной приходской церкви и строили-перестраивали почти четыреста лет. Сейчас его относят к памятникам пламенеющей готики – посмотрите на эти «язычки» вокруг арок, шпилей и фронтонов.

– Он весь такой кружевной, изящный, хоть и огромный, даже не верится, что все это кружево каменное, – восхитилась Наташа. – А какой цвет! Вроде, простой камень, но такой нежный. Пойдем внутрь?

Внутри собор ей понравился меньше: с одной стороны, огромные пронизанные солнечными лучами цветные витражи, раскрасившие каменный пол яркими пятнами, ошеломляющая высота готических нефов и рядом барочная роскошь золоченых рам больших картин, масса согбенных мраморных епископов и глядящих в небеса святых, бежево-коричневые мраморные полы в крупную «шашечку» и ряды стульев посередине. Это сочетание готики и барокко Наташу разочаровало: барокко она не любила.

– Роскошный собор! – проговорил Борис, оглядываясь вокруг. – Какие надгробья императоров – вы видели?

– Да, прямо как в музее, – сдержанно подтвердила Анна Викторовна.

После полумрака собора площадь показалась золотой от солнца, и Наташа даже зажмурилась на миг, но Андрей уже звал их на улицу Грабен к памятнику жертвам чумы – Чумному столбу. Бело-золотая колонна причудивой формы оказалась вблизи высоким мраморным облаком, из которого в разные стороны устремлялись маленькие ангелы. У основания колонны преклонял колени мраморный император Леопольд I.

– Отчего этот Леопольд такой уродливый? – поинтересовалась Наташа.

Андрей пожал плечами:

– Как все Габсбурги. А чего ждать, когда в семье триста лет заключаются внутридинастические браки? У нас такое запрещено, а у католиков возможно.

– Да, – подтвердил Борис, – у них у всех дегенеративные лица, особенно у мужчин: во-о-от такие подбородки и нижняя губа в ладонь шириной.

– Может, хватит на него любоваться, тут еще много интересного, – включилась в разговор Анна Викторовна.

Они вновь вышли на Ринг, который был как праздник: что ни здание – то шедевр.

Андрей чувствовал себя абсолютно счастливым в окружении этих зданий, словно сошедших со страниц учебников, и не умолкал ни на минуту, но Анна Викторовна устала от жары, и они решили отдохнуть в парке Фольксгартен. Оказалось, в парке находится потрясающей красоты розарий, настоящий райский розовый сад, аромат которого кружил голову. В состоянии полного блаженства Анна Викторовна устроилась на скамейке, Наташа рядом рассматривала небольшой белоснежный храм в античном стиле, ярко выделявшийся на зеленом фоне.

– Андрюша, ты не знаешь, что это такое?

– Знаю точно: уменьшенная копия храма Тезея в Афинах.

– Вот скажи, почему античные храмы вызывают чувство покоя, а барочные дворцы со всеми их красотами так утомляют?

– Вопрос сложный, но отвечу кратко: потому что античное искусство гармонично, а барокко – искусство декаданса, сиречь упадка, поэтому деструктивно в принципе.

Прогулка по городу закончилась в ресторане, в ожидании заказа они рассматривали публику, и общее внимание привлекла дама в огромной розовой шляпе, она прямо со стола кормила крохотную собачку, которую держала на коленях на шелковой подушке, – картина была умилительная, хотя и непривычная. Потом им принесли картофельный салат и печеную курицу, и про даму с собачкой забыли. После отменно вкусного и плотного ужина Покровским ничего не оставалось, как вернуться в отель.

Утром Анна Викторовна почувствовала недомогание, и решила, что дети могут погулять без нее. Увидев, что «главный надзиратель» отсутствует, Борис тайно возликовал: впервые появился шанс хоть на некоторое время остаться с Наташей наедине. Следуя старому плану, они наняли коляску и направились в Хитцинг, где находился дворец Шенбрунн, старинная резиденция Габсбургов.

Огромный четырехэтажный желто-серый дворец открылся им издалека. Борис восхищенно присвистнул:

– Говорят, в этом домике тысяча комнат! Его считают самым красивым в Австрии.

Наташа пожала плечами:

– По мне, так Большой Царскосельский дворец гораздо красивее.

Андрей возразил сестре:

– Габсбурги не были бы Габсбургами, если бы построили один только дворец. Здешний парк и сады знамениты не меньше дворца.

Парк действительно оказался необычайно красив, однако еще в Москве Наташа мечтала посмотреть венский зоосад, и сейчас напомнила об этом брату.

– Ой, прости, конечно идем смотреть твоего «изысканного жирафа», как я мог забыть!

Великолепный шёнбруннский зоосад по всем статьям превосходил московский, в котором находились преимущественно обитатели русских лесов и полей, экзотических животных содержалось мало. А здесь кого только не было! Огромные черные гориллы и розовые птицы со змеиными шеями на высоких ломких ногах-спичках, крокодилы с африканской реки Нила, гиппопотамы, разевавшие огромные редкозубые пасти…

Около одного вольера толпились дети – оказалось, там из бассейна на берег один за одним пулей выскакивают пингвины. Дети хохотали глядя, как они топали потом друг за другом, переваливаясь на толстых коротких ножках, черные, в белых манишках – такие карикатуры на людей. Однако Наташа не задержалась здесь, а медленно переходила от вольера к вольеру; молодые люди, хотя и посмеивались над ней, на самом деле тоже с увлечением рассматривали животных, буквально замирая у клеток с африканскими хищниками: им еще не приходилось видеть их так близко.

Жирафа они увидели издалека; он был очень высок, угловато-грациозен, и шкуру его украшал странный геометрический узор. Наташа протянула сквозь прутья ограждения большое яблоко, купленное еще у входа, и жираф, нагнувшись почти к лицу девушки, осторожно взял его мягкими губами.