Моя токсичная семья: как пережить нелюбовь родителей и стать счастливым

Пристыживание

– Доченька, будешь чай или кофе?

– Кофе.

– Но я уже сделала чай! Боже, с тобой все не так! У всех дети как дети, а ты наказание какое-то!!!

Невеселый анекдот

Ни один ребенок не может опозорить родителей так, как родитель – ребенка.

Януш Корчак, педагог

«Стыд – мощное первобытное чувство, указывающее не только на то, что вы что-то не так сделали, но и на то, что с вами что-то не так как с личностью», – пишет психолог Линдси К. Гибсон в книге «Свобода быть собой»^[17].

Ребенок, которого часто тюкают стыдом, вырастает с искаженным представлением о себе как о ничтожном, ущербном, нелепом человеке. Во многих из нас немало отголосков стыда, внушенного родителями, и это очень усложняет нашу жизнь во всех сферах. А особо тяжкое изнасилование стыдом приводит к формированию нарциссического расстройства личности, которое невозможно излечить.

…К сожалению, фразы «что о тебе люди подумают», «ты меня позоришь», «а ну замолчи, на нас все смотрят», «я бы на твоем месте со стыда под землю провалился, а ему хоть бы хны» используются так широко даже вполне нормальными родителями, что мало кто вдумывается в посыл этих манипуляций, происходящих «на автопилоте». А они означают примерно следующее: мне неважно и неинтересно, какой ты на самом деле и что ты чувствуешь. Ты должен быть таким, каким, по моему мнению, тебя рассчитывают видеть «все нормальные люди». А заодно с тобой – и меня, чтобы и я мог быть причислен ко «всем нормальным людям».

На самом деле вообще непонятно, какие ожидания на наш счет у «всех нормальных людей» и есть ли им вообще до нас дело. Мало того, эти «нормальные люди» стараются выглядеть таковыми уже перед нами. Вот и получается, что все мы очень озабочены тем, как смотримся в глазах окружающих, и основные усилия затрачиваем на поддержание «оболочки», а не на развитие своей индивидуальности.

Пристыживания не сходят с языка у родителей, которых когда-то самих основательно обработали стыдом – то есть, признаем, очень многих из нас. Причем не слегка тюкали, а раздували до размеров ЧП малейшее «несоответствие», которое часто существовало лишь в воображении стыдящего. Отравленные и запуганные стыдом дети выросли в родителей, которые терзают себя и уже своих детей. Терзают за четверки в дневнике, «не ту» позу при мытье пола, «не тот» тон и даже за… физиологические проявления!

«Мать с детства внушала, что ходить в туалет по-большому – это стыдно и ужасно, в итоге я ходила только, когда никто не слышит, в общественных местах всегда терпела. Заработала расстройство кишечника. Хотя понимаю, что дело не в органике, а в психологии. Давно уже стараюсь проработать этот свой стыд, но пока с переменным успехом. Раньше даже врачу говорить об этих проблемах было стыдно, с большим трудом сживаюсь с мыслью, что это делают все и никакой это не стыд-позор».

«Однажды на каком-то семейном празднике моя двухлетняя дочь подошла ко мне и сказала: “Мама, я хочу какать”. И тут же со всех сторон я услышала цоканье: “Ну не при всех же!” и осуждающие взгляды. А ведь что такого случилось? Маленький ребенок, который не может в чужом доме самостоятельно воспользоваться туалетом, сообщил маме, что ему нужна помощь. Ребенок не сел какать при всех, а просто сообщил о своем желании. Меня в этот момент как будто ледяной водой окатили, потому что я вдруг осознала, что я в свои два года не могла сказать об этом вслух, настолько уже была затюкана запретами и стыдом».

Стыдя детей, родители считают, что воспитывают у них совесть и хорошие наклонности. Но совесть не взращивается на страхе и забитости. Она воспитывается в обстановке, где ребенок видит перед собой соответствующие примеры родителей. Кроме того, дети взрослеют и в правильной среде сами усваивают нормы приличия, присматриваясь к окружающему миру и сортируя в голове, что хорошо, а что плохо.

Словом, нет никакой необходимости причитать над плачущей двухлетней девочкой: «Аяяяй, плакса-вакса, что о тебе люди подумают». Или как заявила мама моей читательнице в пять лет: «Прекрати разводить сырость. Люди не любят плачущих детей». Оценили три в одном? И за выражение эмоций пристыдила, и заронила (усилила) сомнение в нормальности, и отвержением окружающих напугала!

Да, чуть что причитать «как тебе не стыдно» – это самое простое и вроде как дает быстрый результат – пристыженный ребенок начинает «вести себя хорошо». Но при таком подходе вырастает невротик, вся жизнь которого посвящена обслуживанию своего страха: лишь бы никто не раскусил, что внутреннее вовсе не соответствует внешнему. Вырабатывается привычка стесняться себя, страх опростоволоситься перед «всеми нормальными людьми» – либо же прекрасно осознаваемое двуличие, свойственное психопатам. На обслуживание этого невроза человек с детства расходует огромные ресурсы, которые мог бы тратить на более интересные и важные дела. Вот и получается так, что чем дальше, тем больше форма преобладает над содержанием. Вырастает кто? Правильно, нарцисс.

Выходит, вместо того чтобы учить ребенка узнавать себя, развивать и улучшать свои качества и на этом выстраивать устойчивую самооценку, плохие родители заставляют его прятать несовершенства – вполне извинительные, а часто даже мнимые. Напоминает уборку а-ля «гости на пороге» – быстренько распихать все по шкафам и прислониться к ним спиной, чтобы не вывалилось, улыбаясь с бешено бьющимся сердцем. Вместо того чтобы спокойно и планомерно поддерживать сносный порядок, ребенок под влиянием стыда бросается наводить мнимый «идеальный».

Таким образом, в атмосфере ханжеских правил и пристыживаний Сид, сводный брат Тома Сойера, растет не нравственным и совестливым, а нарциссичным. Все его заботы – выглядеть чинно-благородно перед матерью и учителями, а так-то можно и на брата напраслину возвести, и свои грешки на него спихнуть. У Сида нет и не будет совести – механизма, с помощью которого человек сам оценивает свои поступки и обычно делает это прежде, чем их совершить, чтобы избежать возможных душевных мук. У духовно зрелого человека нет стыда, а совесть работает на автомате.

Меж тем о калечащем воздействии стыда заговорили относительно недавно. Читаешь афоризмы великих XVIII–XIX веков и видишь, что стыд неразрывно связывали с совестью. Например, Джордж Бернард Шоу пишет: «Чем больше человек стыдится, тем больше он заслуживает уважения. Чем больше у человека того, чего он стыдится, тем он почтеннее».

По-моему, это пример того, как стыд ошибочно приравнен к совести. Но что же это за совесть, которая держится на страхе и долге, а не на здравом смысле и доброй воле?

…Так что же происходит с детьми, которых постоянно стыдят?

– В какой-то момент, набрав критическую массу стыда и подавленного гнева, ребенок начинает бунтовать – вспомним чинного мальчика Артюра Рембо, в 15 лет слетевшего с катушек.

– Человек обрастает непробиваемым панцирем бесстыдства. Пример – Иудушка Головлев, которого даже проклятие «милого друга маменьки» не вот чтобы сильно тронуло. Слишком уж много он натерпелся от нее с детства – вот и «забаррикадировался» неуязвимой броней бесстыдства.

– Застыженный ребенок растет, постоянно ощущая себя беспомощным, глупым, никчемным. Эти чувства настолько интенсивны, что попытки размышлять о себе трезво (и так затруднительные для малыша) становятся и вовсе невозможны. Паника, отвращение к себе «отшибают мозги», а желание провалиться от стыда под землю означает позыв бежать, спрятаться, прикинуться ветошью… по сути, не жить.

Такой ребенок сторонится сверстников, его мучает страх быть высмеянным, опозоренным, разоблаченным в том, что он «хуже всех». Или же, наоборот, он «профилактически» держит других в страхе, полагая, что это защитит его от «разоблачения». Да, защитит, но лишь на какое-то время.

И конечно, такой человек вырастает очень уязвимым к мнению других, ведь невроз диктует ему: всему миру больше делать нечего, как наблюдать за тобой и ждать твоего промаха, так что смотри не облажайся. Любой комментарий в свой адрес он воспринимает как оценку, причем обязательно негативную. Например, вы из благих побуждений говорите подруге, что у нее размазалась тушь, и она в первую секунду столбенеет, бледнеет… Ей кажется, что ее пристыдили. Хотя у вас и мысли такой не было, да и вообще непорядок в макияже не бог весть какая беда.

«Почему стыдить ребенка не только вредно, но и бесполезно? Потому что он физически не может выполнять родительские требования в силу незрелости отделов мозга, отвечающих за произвольную регуляцию действий. Эти отделы мозга (лобные доли) окончательно созревают примерно к 21 году. Поэтому бесполезно требовать от ребенка держать себя в руках, не быть растеряшей, быть ответственным.

Например, всем известное учительское “А голову ты дома не забыл?” подразумевает, что школьник должен быть столь же внимателен и ответственен, как взрослый. А у него внимание устроено совершенно по-другому, для ребенка действительно нормально замечать меньше деталей, быстрее забывать, легче отвлекаться. И это не обязательно признак проблем развития, проблема – это когда совсем не может и не умеет сосредоточиться. Но если ребенок раз в месяц забыл тетрадь, потерял сменку или пропустил мимо ушей родительское напутствие – это норма, а не патология.

И когда родители стыдят и ругают ребенка, это не помогает развиваться вниманию и ответственности, а только создает лишнее напряжение и страх. В отдельных случаях это дает сиюминутный результат, но какой дорогой ценой! Если ребенок настолько напуган и знает, что его “прибьют” за любой промах, тогда он прилагает все силы к тому, чтобы ничего не забыть и не потерять. А откуда берутся эти силы? Из тех резервов, которые нужны для интеллектуального, творческого, эмоционального развития», – пишет психолог Наталья Рачковская.

…Не всегда пристыживание обставляется именно теми фразами, с которых я начала главу. Это и:

– Осуждение за недостаточно успешные успехи. Второе место на районной олимпиаде – круто же? Мама недовольно цедит: «А почему не первое?» Или: «А почему ты только во втором ряду на доске почета?»

Форма осуждения может быть любой: уничижительное замечание, бойкот, «козья морда», неумеренное нахваливание успехов другого ребенка…

– Игнорирование успехов. «Учиться на отлично – это твой долг. Не считай себя каким-то героем и не рассчитывай, что мы тебя из-за этого будем на руках носить. Стремись к большему!»

– Обесценивание достижений. Или достигнуто не то, или другие достигли еще больше…

– Раздувание микроскопических житейских неприятностей до размеров катастрофы. Например, у ребенка развязался шнурок, и он не сразу это заметил. А родитель вместо того, чтобы просто указать ему на это с улыбкой, закатывает глаза или разражается тирадой, какой у него неопрятный, непонятно чем думающий сын, и что таких детей еще свет не видывал, и боже упаси, если кто-то увидел этого раззяву и невесть что подумал о родителях…

– Непрощение нечаянностей. Например, каждому из нас случается что-то разбить, что-то забыть. Как-то у меня совершенно вылетело из головы, что я взялась за реферат по четвертому сну Веры Павловны. И вот меня вызывают к доске, а я хлопаю глазами и не понимаю, как я вообще могла это забыть. Как бы повел себя нарциссичный учитель? Влепил бы двойку, загромыхал бы пафосно о нарушенном обещании, безответственности, дырявой голове… Моя учительница этого не сделала. Она поняла, что это недоразумение, и даже не досадное, а смешное.

– Частое и некорректное сравнивание ребенка с другими, из которых самый распоследний двоечник хоть в чем-то, да лучше. В своем же чаде «взыскательный» родитель не видит никаких достоинств.

А как часто малышам говорят: «Ты плохой, уходи, мне такой сын не нужен, я возьму себе другого, хорошего ребенка!» Представляете, что происходит в детской душе в такой момент?

– Особые, завышенные требования к ребенку – так, чтобы он существенно выделялся на фоне «серой массы». «Никто не написал министерский диктант на пять? А меня не волнуют все, ты был обязан написать лучше всех!»

«Отец считал, что я должна стать не только великой пианисткой, но и дирижером, композитором и певицей. То есть его подобием, потому что про себя он говорил: я великий врач, я великий музыкант, я великий тренер, я великий писатель, я великий педагог – Бах, Моцарт, Рахманинов, Дебюсси и Осетинский, вот самые великие люди на планете!» – пишет Полина Осетинская.

– Постоянное одергивание, шиканье на ребенка. «Ты как стоишь?! Опять горбишься! Что за дебильный смех! Ну кто так режет огурцы!»

…Наблюдала картину. Девочка лет шести каталась с горы на санках, а ее нервная мама нон-стоп причитала внизу: «Опять ты съехала неровно! Да что же ты какая?! Все дети едут прямо, а ты в кусты!»

Такой родитель смотрит на ребенка сквозь кривые линзы своего тяжелого невроза, если не хуже. И даже если санки едут вполне ровно, он все равно будет голосить и заламывать руки, какой у него дефектный ребенок. А если разобраться, то что за трагедия в том, что санки улетели в кусты? Ребенок вроде не за олимпийское золото борется! Да и «нормальные дети» не все едут прямо. Но это уже привычка – вторая натура: посторонний ребенок, съехавший кривовато, будет признан нормальным, а свой охаян, как бы ни съехал.

Пристыживание идет в тесной связке с вменением чувства вины. Например, если ребенку говорят, что он криво едет на санках, не то что нормальные дети, он ощущает себя «плохим» – недотепой, дефектным, хуже всех. Ему стыдно перед собой, родителями и другими детьми, пристыживающе-виноватящие слова родителей крепко встраиваются в его психику и живут в нем, что бы он ни делал.

Поэтому нет ничего удивительного, что чем дальше, тем чаще санки таких ребят катятся в кусты. Почему? У детей, на чьих «неудачах» акцентируются как на вселенских катастрофах, вместе со страхом накосячить вырабатывается и страх… успеха. Формируется самозапрет на счастье, человек вырастает суровым самообвинителем. Лучше ничего не делать, чем потом со стыда под землю провалиться!

Даже достигая объективных успехов, он привычно их обесценивает. И если его санки не свернули в кусты, он все равно смотрит на их траекторию через кривые линзы в глазах своих родителей. Человек может вырасти объективно одаренным, но выраженно невротичным. Это очень осложняет жизнь и его самого, и окружающих. Например, редактор закапывается в бесконечных – и с какого-то момента бессмысленных – правках статьи, отказываясь признавать, что она уже вполне хороша. Правя текст по двадцатому кругу, сажает кучу ляпов, отвлекается от приоритетных для его должности дел. А потом, открыв свежеотпечатанный журнал, покрывается пятнами стыда и уходит на больничный с обострением язвы.

Оборотная сторона такого перфекционизма – самосаботаж. Человек не решается взяться за дело, поскольку изнутри отравлен пораженчеством. В голове звучит разочарованный, осуждающий голос родителя: «Ну вечно ты едешь в кусты! Ну что за бестолочь такая? Посмотри, как ровно едет Нина!» Еще в детстве выработался своего рода условный рефлекс: ты «выполнил команду» (чего-то достиг), но вместо сахарка получил разряд тока. Несколько таких сеансов – и чтобы избежать электрошока, ты откажешься «выполнять команды».

В результате человек так и не решается приступить к задуманному, поскольку его точит мысль: «Да ничего путного не получится. Кто я такой? Опозорюсь только». Бесконечное откладывание дела играет здесь роль психологической защиты, уберегающей человека от очередного острого столкновения со своей ничтожностью – разумеется, субъективно переживаемой, а не истинной.

«На протяжении долгих лет меня сопровождала толпа зловредных критиков, делавшая жизнь невыносимой. За что бы я ни бралась – они оставались рядом, чтобы напомнить: любая задача мне не по плечу, и я никогда не смогу добиться достойного результата.

Когда я затевала уборку или ремонт, они орали: “Этот дом никогда не станет таким, каким ты хочешь его видеть!” Во время тренировки ворчали: “Неужели нельзя взять вес посерьезнее?” Принимая финансовые решения, я слышала рычание: “Ты всегда была слишком тупой для математики! Неудивительно, что у тебя бардак в деньгах!” Когда я вступала в отношения, критики нашептывали: “Признай, наконец, что ты полнейшее ничтожество! Раз за разом выбираешь не тех партнеров!”

Осуждающие голоса не смолкали, обвиняли, ругали и требовали. Утверждали: как бы я ни старалась, мне никогда не добиться успеха, я не смогу стать достаточно хорошей. Из-за влияния этих голосов во мне развилась сильнейшая чувствительность к чужим мнениям. Я была уверена: окружающие судят меня так же строго, как я сама», – рассказывает о себе психотерапевт Кэрил Макбрайд в книге «Достаточно хорошая», посвященной дочерям матерей-нарциссов^[18].

…Хочу упомянуть и о форме родительского поощрения, которая мне тоже кажется токсичненькой. Это распространенная у нас культура «горжения». Меня всегда коробило от слов: «Я тобой горжусь». И уж совсем удивительно слышать такое в моем возрасте, да еще от незнакомых людей! Гордящийся с какой-то стати берет на себя право одобрять или не одобрять меня, и в случае одобрения – гордиться.

Мои достоинства и достижения – именно мои, а не продолжение другого человека. Здорóво и здóрово уважать за справедливость, доброту, силу характера, ценить талант, красоту, еще что-то… но нельзя гордиться чужим талантом и красотой! Это какая-то попытка слияния, присвоения себе чужого, оценивания. Чувствуете?

Я долго крутила эту тему в голове. Пока не поняла, что «горжусь» – антоним «стыжусь». Поэтому тот, кто гордится ребенком – точно так же может и стыдиться его, когда не получает поводов гордиться. Но если нет явных поводов гордиться – не каждый же день у нас случаются достижения! – это еще не значит, что пора начинать стыдиться. Токсичный же родитель стыдится всегда, когда не гордится.

Ребенок, привыкший к такому выражению любви, ждет, чтобы ему опять сказали, что им гордятся, и делает именно то, что гарантированно вызовет одобрение родителей. И нередко в ущерб тому, что подсказывает ему его Я.

Помню, в старших классах, четко поняв, что буду поступать на филологический, я окончательно забила на алгебру, физику и химию. Зато резко увеличила объем чтения, ездила в университет на подготовительные курсы и в воскресную школу «Филолог». То есть сосредоточила свои ресурсы именно на том, что было для меня важным. И совершенно спокойно принимала насмешливое презрение химички, читая под партой Оскара Уайльда, которого мне на день дала практикантка из педуниверситета. Анна Анатольевна Агапова, помню и ценю это и спустя 30 лет!

Конечно, никому из родителей «двойки» ребенка не подадут повод к гордости, и мои, наверно, тоже не были в восторге, что их дочь – двоечница, но, на мой взгляд, они повели себя педагогически верно, воздержавшись от оценок «горжусь-стыжусь». Я уже точно знала, какие знания мне нужны, а какие – третьестепенны. И они знали, что я это знаю. И предоставили мне свободу учиться тому и так, как я считаю нужным.

Мне кажется, формулировку «я горжусь твоими (…)» лучше заменить на что-то вроде «твоя целеустремленность вызывает у меня уважение», «мне приятно, что ты растешь отзывчивой девочкой». Чувствуете, в чем разница? Вы точно так же выражаете одобрение, но не через оценку и «присвоение», а через любовь.

…Словом, зачем непременно гордиться, если можно просто любить?

Лишение личного пространства

Всем нужно личное пространство, возможность «побыть в своей норе», и это не роскошь, а психологическая норма. Даже если в семье нормальные отношения, и вам не от чего прятаться. Что уж говорить о семьях не совсем здоровых, где человеку жизненно необходимо хоть где-то, хоть когда-то почувствовать себя «в домике»?

…В хороших семьях даже в тесноте ребенку стараются выделить свой угол. В токсичных – и в хоромах дети всегда находятся под прицелом контролирующих родительских глаз и живут в постоянной тревоге. Им вообще ни спрятаться, ни скрыться от агрессии. В особо тяжелых случаях даже в туалете и ванной нельзя побыть наедине с собой – на дверях нет запоров, а иногда нет и… самих дверей!

«Ко мне вламывались в ванную, открывая замок снаружи ключиком, мол, неясно, что я там так долго делаю».

«Мать запрещала мне закрывать дверь со словами: «Ничего твоего тут нет. Пока живешь со мной, будешь делать то, что я скажу».

«Несмотря на то что у нас двухэтажный коттедж и в каждой комнате телевизор, бабка безвылазно торчала в моей комнате и круглыми сутками на полной громкости смотрела сериалы и ток-шоу, зная, что меня это раздражает и утомляет».

«Тряпьем матери были забиты все шкафы в доме, включая мой. Посреди ночи она свободно заходила в мою комнату, включала свет и начинала греметь, устраивать примерки. Нередко она поднимала меня и орала, что не может найти какую-то вещь, и требовала, чтобы я немедленно искала ее кофту».

«В 16 лет мне выделили собственную комнату. Мамин хахаль отгородил часть детской, поставил отдельную дверь. В половину двери было вставлено стекло, которое я изнутри заклеила плакатами, а в косяк вбила гвоздь и когда находилась в своей комнате, закрывала дверь на этот гвоздь. Мать выдернула его, сказав, что нечего мне запираться, требовала снять плакаты со стекла со словами: “Тебе есть что скрывать?”

Вообще-то да, мне хотелось, например, спокойно переодеться в своей комнате, а не делать это за стеклом в доме, полном мужиков. Плакаты я не сняла, вбила новый гвоздь и билась за право его там оставить».

«Бабушка вставала в шесть утра, врубала радио, а потом и телек. Я еще спала и просила сделать потише, но мне говорилось, что у меня плохой характер, я неуживчивая».

Ну точно героиня знаменитого номера «Уральских пельменей»! Помните эту «гиперзаботливую» старушку, которая вскакивала ни свет ни заря и начинала шумно сбивать тесто для блинчиков, бурно ласкать кота, приговаривая «Бааарсик, Баааарсик», а потом зычным голосом будила спящего сына: «Ииигааарь! Ииигааарь!» Не случайно эта юмореска стала хитом. Потому что все до боли жизненно: абьюзер не спит – ну и другим нечего.

…Чрезмерно строгие требования к чистоте и порядку мои читатели тоже расценивают как пренебрежение к их индивидуальности, лишение личного пространства.

«Родаки поставили условие, чтобы в моей комнате после моего ухода куда-то был идеальный порядок. Из-за этой нездоровой одержимости чистотой и порядком в комнате не было ни частицы меня. Все милые подарки, сувениры могли быть выкинуты, потому что “нефиг всяким мусором дом захламлять”. Также они могли переставлять мебель или заменять ее на другую, не спросясь меня».

«Родители запрещали мне класть что-либо на мой личный стол. После того как я сделала уроки или что-то почитала, я должна была убирать все со стола и на нем не могли лежать ни книги, не телефон, стол должен был быть полностью пустым, типа ради чистоты и эстетики. Если я этого не делала, они убирали вещи так, что их невозможно было найти, а то и вообще выкидывали».

Порча вещей, самовольное распоряжение ими (выкидывание, дарение) – это тоже нарушение личного пространства. В рассказе Анатолия Алексина «Подумаешь, птицы!» мальчик возвращается из пионерлагеря и не находит клетки со своей любимой чайкой, которую он подобрал и выходил. Пока его не было, больную птицу переселили на кухню, перестали ухаживать за ней и кормить. Финал не заставил себя долго ждать…

«Мать всегда старалась испортить то, что мне нравится: “случайно” выкинуть любимую книгу, а любимую футболку порвать на тряпки. Любила носить мои вещи. Без спроса и намеренно неаккуратно. Я берегла новый свитер, ждала повода нарядиться, а потом обнаруживала его вытянутым и полинявшим.

Я расстраивалась, а она начинала сыпать упреками: “Ах тебе для матери жалко? Мать для тебя убивается! Стирает! Готовит! А она кофту пожалела!” Мне кажется, это делалось мне назло, из какой-то иррациональной мести».

«Когда в институт уезжала, свои важные вещи упаковала в коробки. Приехала на каникулы – а они все выкинули! А в ответ: “Это все мелочи, а ты устроила скандал”».

«Я уехала в поход, а по приезду обнаружила, что выбросили мои красивенные цветы, которые я очень долго растила. А тут мама решила, что им не место в доме. А позже, опять же без меня, выбросили все мои рисунки и стихи, которые я хотела увезти из дома».

«У меня не было ничего своего, мне совершенно нельзя было привязаться к одежде или игрушкам. Но я считала, мама имеет право».

Иногда родители нарушают личное пространство ребенка просто потому, что даже не воспринимают его чувствующим, хоть и маленьким, человеком – а лишь каким-то приложением к себе, неким человекоподобным тамагочи, которого надо накормить-одеть, ну а чувства – какие там могут быть чувства в семь лет?

Но не реже родители делают это, прекрасно зная, что расстроят ребенка. Это садистский посыл: ты моя вещь, поэтому будешь смеяться и плакать, когда я этого захочу. И конечно, это тяга к разрушению, к лишению того, что дорого, ценно для ребенка, обнуление его стараний. Вырастила цветы? Ну-ну, посмотрим, как они будут цвести рядом с мусорными бачками!

«Мой компьютер отдали брату, а мне принесли старый, списанный с работы. На нем я писала курсовик. За неделю до госэкзаменов я не обнаружила комп в моей комнате. Оказалось, отец продал его кому-то по дешевке. Предупредить меня об этом он даже не подумал. Вот так я лишилась почти готового курсовика, который нужно было сдать через три дня».

Лишение личного пространства – это и изучение ваших вещей, и чтение дневников, и «шмон» сумок, и «допросы с пристрастием».

«Мать обожала рыться в моем столе, в школьных вещах и записях. Могла выкинуть что угодно: блокнот с важной информацией, листок с записанным домашним заданием. Все перекладывала так, что я не могла ничего потом найти».

«В старших классах я написала список своих самых заветных мечтаний. Ничего особенного. Просто детские мечты. Например, хочу стать рок-звездой, уехать жить в Америку, гастролировать по миру.

Мать периодически рылась в моем столе и портфеле и однажды нашла этот список. Она орала на меня так, будто нашла наркотики. Она скомкала бумажку и кинула мне ее в лицо. Потом я слышала, как она зачитывала в соседней комнате список отцу, а он ржал и комментировал: “За границей она жить захотела, во дура-то!” По мнению родителей, я не имела права даже мечтать».

«Мать читала мои дневники, стихи и потом орала, что я живу в достатке, а смею писать такую дрянь».

Одна из форм лишения личного пространства – вмешательство в ваши личные отношения. Подслушивание разговоров, чтение переписки, запрет закрывать дверь в комнату, если в гости пришли друзья…

«Отец всегда прослушивал мои телефонные разговоры и диктовал, что говорить. Малейшее ослушание каралось», – рассказывает пианистка Полина Осетинская в книге «Прощай, грусть!».

«Когда мне приходили письма от друзей из санатория, отец вскрывал их и с особым удовольствием зачитывал вслух. При этом ржал, а я должна была стоять и терпеть происходящее».

«Когда я приезжала в гости к подруге, ее мать постоянно таскалась за нами хвостом. Сидела на кухне и распивала с нами чай часами, если мы хотели куда-то пойти, то увязывалась за нами. Пообщаться без нее было невозможно. При этом она не из тех матерей, которые якобы бдят за моральным обликом дочери, нет, она наоборот хотела стать нашей подружкой и поучаствовать в наших личных разговорах. Только вот я не хотела обсуждать свои отношения с парнем с матерью подруги.

Однажды переписывалась с подругой в мессенджере. После нескольких сообщений заподозрила, что что-то не так. Спросила, что с ней, и получила ответ: “А это не Таня, это тетя Оля”. Почему тетя Оля вообще влезла в телефон дочери, прочла мое сообщение и решила ответить на него, не представившись с самого начала, – для меня до сих пор загадка».

Формой нарушения личного пространства я считаю и постоянное дергание ребенка. Нет ничего плохого в том, чтобы привлекать его к помощи по хозяйству, но уважительным отношением будет заранее обговорить список обязанностей или конкретных дел на сегодня-завтра-неделю. Так он получит представление о своей загрузке и сможет сам спланировать, когда ему книгу почитать, а когда пропылесосить.

Но это не будет выглядеть так, что, считая себя свободным от дел, он сел рисовать, и вдруг оказывается, что каждые пять минут он для чего-то нужен, когда родители буквально выдумывают для него дела, точно мачеха – для Золушки.