Read the book: «Дом тех, кого называют кошками»

ЭПИГРАФ

В подвале, среди барахла и картонок,

У серенькой кошки родился котёнок.

Беспомощно тычась в пушистую шкурку,

Беспечно сосал он счастливую Мурку.

И кошка, к сыночку прижавшись бочком,

Лаская шершавым своим язычком,

Негромкую песню ему напевала

И всё целовала его, целовала.

А где-то смеялись и плакали люди,

А где-то из страшных палили орудий,

Политики земли делили на части,

И кто-то мечтал о богатстве и власти.

И только в подвале, под старой доской,

Царили гармония и покой.

И серая Мурка была, несомненно,

Для новорождённого – центром Вселенной.

– Мария Попова.

Честно взято с сайта stihi.ru

ПРОЛОГ

«В одном городе, где росли из земли высокие-превысокие дома, что почти касались небес, а на дорогах никогда не стихали грохот и рёв от страшных машин, жили великаны. Были они неповоротливыми и весьма недалёкими созданиями, хоть и считали себя умнее и ловче всех на свете. Изо рта у них постоянно шёл дым, а глаза их были мутными, как вода в грязной луже. Почти все они очень плохо видели, а потому многого вокруг себя не замечали. Не замечали они ни цветов, растущих на обочинах, ни лиц прохожих, и даже яркого солнца они не могли увидеть, хотя для этого нужно было всего-то поднять голову к небу. Куда уж этим глупым громадинам было разглядеть посреди города покосившийся трёхэтажный домик, давно ими забытый, но далеко не такой заброшенный, каким он мог бы показаться на первый взгляд. Благодаря плохому зрению местных жителей, годами в этом домике хозяйничала семейка зверьков, которую все называют кошками.

Семейка эта была очень многочисленной, и состояла она из мам, пап, бабушек, дедушек, дочек и сыночков. Были они крайне осторожными и умели заботиться о себе сами, избегая каких-либо контактов с великанами. Они знали, что ничего хорошего от них ждать точно не стоит. Бабушка Бертруда – самая старая и мудрая кошка – учила этому всю семью на протяжении долгих-долгих лет.

Бывало, сядет она в свою кресло-качалку посреди покрытых плесенью тёмных досок и заведёт старую песню, которую всё семейство знало наизусть:

«Поживите с моё и узнаете, кто такие эти существа – великаны! Сердца нет у этих созданий… Пусть они плохо видят, вы всё равно бегите от них, прячьтесь и не выползайте из укрытий, пока те не скроются из виду вовсе. Деда вашего они замучили до смерти, а всё потому, что уж очень сильно он им верил. Ходил близко у их жилищ, ел их еду, даже дотрагиваться до себя им позволял, а они его!.. Ох, мой милый, мой бедный Чаплин!..» – здесь бабушка Бертруда всегда смахивала слезинку, упавшую на усик, и продолжала:

«А дети их, великанов этих, ещё опаснее… Они, пока небольшие, видят всё куда лучше тех чудовищ. Их-то вы остерегайтесь ещё сильнее!».

И взрослые кошки, и подросшие котята, наученные бабушкой, бросались прочь, унося с собой в лапках совсем ещё несмышлёных крошек, стоило кому-то лишь услышать великанью поступь. Из дома семья выбиралась только ближе к ночи и старалась не отходить от него дальше, чем положено. Еду кошки добывали в подвале глубоко под землёй. В основном питались они насекомыми и пауками, коих там было в изобилии. На крыс и мышей охотились только взрослые. Обычно они собирались большими группами и уходили в самые недра подвала на несколько дней. В одиночку на охоту ходить запрещалось, ведь как известно, крысы очень хитрые и опасные, и одной такой не составило бы труда загрызть кошку среднего размера, что уж говорить о маленьком котёнке.

Летом зверьки жили в брошенных квартирах домика, зимой же грелись на тёплых трубах почти у самого входа в подвальное помещение. Великаны иногда бывают такими глупыми! Давно уж не живут в своих домах, а тепло из них не убирают. Наверное, его им просто не жаль… Но кошкам было только на руку. Или, вернее сказать, на маленькую пушистую лапку.

Дом, в котором всегда можно было спастись от холода и найти пропитание… Ох, как же в нём было хорошо… Было когда-то…

Впрочем, я забегаю вперёд. Тебе, наверное, интересно, что же представляет из себя это семейство, не так ли?

Да знаю я, знаю! Кучу раз я тебе это всё рассказывал, но, пожалуйста… Позволь мне сделать это снова. Пока я говорю о семье, я её помню. Пока я о ней помню – она со мной.

И я хочу, чтобы так было всегда».

ЦЕЗАРЬ, УХО И АВЕЛЬ

Всё началось с бабушки Бертруды и покойного дедушки Чаплина, о которых я уже упомянул. Они были первыми, кто поселился в этом доме, ещё когда он даже не был покинут великанами.

Бертруда, которая тогда ещё бабушкой не являлась, была дворовой кошечкой небольшого размера, но шёрстка её, гладкая и тёмная, так сильно походила на шерсть породистых бурманцев, что великаны часто пытались поймать её, чтобы забрать к себе и пустить на развод. Но ловкая Бертруда каждый раз избегала этой участи. Если великаны загоняли её в угол, то она застигала их врасплох громким гортанным воем и выскальзывала из западни.

Чаплин – пятнистый чёрно-белый котик, был совсем не такой как его характерная и свободолюбивая жёнушка – он с удовольствием лез к великанам на руки, любил ласку и был по своей природе очень доверчив. Однажды это его и сгубило. Как ни ругала, как ни корила Бертруда своего супруга за наивность и безрассудство, как ни упрашивала его прекратить ходить по двору в дневное время, он её не слушал.

После ужасной гибели любимого от рук великанов, Бертруда сильно озлобилась на них, но покинуть это место уже не могла – у них с покойным Чаплином осталось трое совсем ещё маленьких, слепых котят.

В тот светлый весенний день, когда отца кошачьего семейства не стало, они с Бертрудой как раз собирались давать им имена. Для кошек это особенный ритуал. Все имена и названия, которые они когда-либо слышали, они слышали от великанов, и теми, что им нравились, называли своих детей или присваивали себе.

Не стоит недооценивать кошачьи ум и наблюдательность – эти зверьки всегда внимательно следят за тем, что и кто говорит, скрупулёзно накапливая и оттачивая свои знания о мире, что их окружает. Правда не всегда они хотят их использовать, но это только лишь в силу своего характера. Некоторые вот говорят «глупый, глупый кот», а ничего он и не глупый, он, может, просто себе на уме!

Бертруда же хоть и была упрямой и несгибаемой по отношению к великанам, но никогда не упускала возможности применить на практике всё то, что от них узнала. Самого крупного светло-рыжего котёнка она назвала Цезарем, потому что у великанов этот самый «Цезарь» считался очень сильным и важным.

Среднего малыша тёмно-бурого цвета, такого же, как и она сама, назвала Ухом, потому что у него и вправду были очень большие ушки.

А самого хилого и маленького котёнка, что появился на свет последним, Бертруда назвала Авелем. Он родился полностью белым и скорее был похож на неподвижную оборванную тряпицу, чем на котёнка. Она считала, что он единственный не выживет из её малочисленного потомства, а потому дала ему своё самое нелюбимое имя – всё для того, чтобы не привязываться к малышу. Несколько раз Бертруда даже хотела прекратить его страдания. Однако Цезарь и Ухо будто бы это чувствовали и так сильно жались к своему брату, не давая матери ничего сделать, что она сжалилась над ним и оставила его в живых.

Вопреки всему, Авель не умер. Более того, к месяцу своей жизни он стал любимчиком Бертруды. По мере того, как он взрослел, на его шёрстке всё сильнее проявлялись бледно-серые, поначалу совсем незаметные пятнышки, которые вскоре почернели. Лишь только маленький размер его тельца выдавал в нём самого младшего из котят.

С каждым днём Авель всё больше походил внешностью на своего отца, а спустя ещё какое-то время он окреп окончательно.

А ведь если бы не его братья, то для него бы всё закончилось очень быстро. Бертруда это понимала и до конца жизни раскаивалась в своих намерениях.

***

Жили Бертруда с котятами в подвале дома, наружу почти не выбирались. В первые недели их жизни она ни на секунду не оставляла их одних, ничего не ела и практически не отходила от укромного уголка, где прятала детей до тех пор, пока те не открыли глазки.

Когда котята чуть подросли и уже вовсю начали бегать, неуклюже оступаясь и смешно подёргивая маленькими хвостиками, Бертруда стала учить их уму-разуму. Она постепенно объясняла им значения слов, что такое запах, вкус, цвет, и ещё многое другое, что могло пригодиться им в жизни, но самое главное – обучала их заботиться о себе самостоятельно.

Уроки охоты были самыми важными. Начинали они с насекомых, которых в тёплое время года было много. Котята с большим удовольствием ловили мух и мотыльков, хватая их своими крошечными лапками. Они ещё совсем не умели управлять коготочками, и постоянно держали их выпущенными. Самым вкусным лакомством для детей Бертруды были случайно пойманные жирные бабочки, напитавшиеся пыльцой до отвала, которые нет-нет, да случайно залетали в маленький продух подвала. Цезарю удавалось ловить их лучше и быстрее всех. Он с большим азартом поджидал насекомых у дыры в стене, хватал их, а затем победно хвастался добычей перед братьями. Котёнок дразнил их, отказываясь давать им попробовать хотя бы кусочек. Бертруда долго и упорно объясняла ему о необходимости делиться, ведь от этого, порой, могло зависеть выживание семьи, но несмышлёный Цезарь пропускал её наставления мимо ушей. В какой-то момент, после очередной выходки сына её терпение лопнуло, и она оттаскала его за уши. С тех пор котёнок всегда делился насекомыми, которых поймал. А уже со временем и сам понял, как эгоистично он поступал с родными. Все знания приходят со временем и с оттасканными ушами!

Одновременно с охотой Бертруда учила своих детей никогда не бояться ходить или оставаться где-то одним. Пусть она и страшно переживала за своих котят, но рассуждала здраво: если они не научатся этому сейчас, то не научатся никогда. С наступлением холодов мать семейства каждую ночь выбиралась из дома, чтобы добежать до стоявших во дворе мусорных баков, всё время озираясь по сторонам и держа в лапках подол своего тяжёлого платья. Там она как можно быстрее вынюхивала съедобные объедки, хватала то, что можно унести и бежала обратно к детям. Вскоре она стала брать с собой Цезаря на такие вылазки, в то время как Ухо и Авель оставались в подвале. А затем приобщила к этому и своего среднего сына. Лишь только Авель никогда не допускался наружу.

Иногда эмоции преобладали над здравым смыслом кошки-матери. Если в двух своих старших детях она видела себя, то в своём младшем ребёнке она видела только Чаплина и старалась уберечь его от всего даже тогда, когда и опасности то никакой не было.

В любом случае, спустя месяц котята уже умели очень многое – ловко хватать пауков, мотыльков, мух и тараканов, прятаться так, чтобы никто их не нашёл и ходить максимально бесшумно. Несмотря на это, Бертруда по-прежнему не отпускала их ходить далеко от дома.

Великаны даже не догадывались, с какими умными и осторожными созданиями они соседствуют.

КОШАЧЬЕ ЛЮБОПЫТСТВО

В ритме постоянных пряток и редких вылазок незаметно пролетели полгода. Дети Бертруды выросли, стали проворнее и сильнее, но никогда даже и не думали нарушать запретов матери. Почти каждый вечер она рассказывала им о тех зверствах, что могут творить великаны.

Сколько Цезарь, Ухо и Авель ни просили её поведать о том, как именно погиб их отец, как ни уговаривали, но каждый раз она замыкалась в себе, а из её больших красивых глаз ручьём начинали литься горькие слёзы. Ещё слишком глубоки были раны на её душе. В какой-то момент котики смирились с тем, что никогда об этом не узнают, и перестали мучать мать болезненными ей вопросами.

Порой, когда Бертруды не было рядом, братья перешёптывались между собой, что же могло произойти с их отцом.

– Великаны его съели! Проглотили заживо! – шептал Цезарь.

– Или напугали до смерти! – предполагал Ухо.

– Или… Или может они превратили его в такого же великана! – пищал Авель.

Старшие ошарашенно глядели на чёрно-белого котёнка и тут же начинали голосить:

– Да нет, не может быть, это невозможно!

– Откуда вы знаете? Может поэтому мама и не говорит нам!

Вот уж действительно была пища для размышления не познавшим мир умам.

Немного помолчав, Ухо тихо произносил:

– Когда я вырасту, я всё разузнаю.

– Нет, я узнаю! – вскрикивал Цезарь.

– Нет, не узнаете! Ничегошеньки даже! Это сделаю я! – ввязывался маленький Авель.

Спор продолжался вплоть до возвращения Бертруды в убежище. Если она слышала их голоса за тридцать шагов, им обязательно влетало за такую неосторожность. Ухо научился различать её приближение и всегда предупреждал братьев о том, что нужно немедленно замолчать.

Пусть и сильны были наставления матери, но таким же сильным был и постепенно растущий интерес среднего брата к познанию неизвестного.

Ухо был самым хитрым и любопытным из выводка Бертруды. От природы ему достался очень острых слух, а потому он быстрее всех мог заслышать опасность. Но как же сильно боролись в нём страх и желание встретить хотя бы одного великана лично.

Конечно же котик слышал их громкий топот, цоканье на лестнице, голоса и хохот, доносившиеся из квартир, но этого было недостаточно для удовлетворения его любопытства. Никогда бы он сам не полез на рожон, никогда бы не вышел к ним по собственной воле, Ухо лишь хотел изучить великанов поближе, учуять запах, понаблюдать за повадками, и при этом не быть пойманным.

И однажды это, всё-таки, произошло. Но не совсем так, как он ожидал.

***

В одну из холодных зимних ночей Бертруда отправила Ухо проверить мусорные баки на наличие в них съестного. Аккуратно переступая лапками через валяющиеся в подвале доски и кирпичи, он подошёл к продуху и высунул из него носик, чтобы разведать обстановку. С улицы пахло странно. Чем-то тяжёлым и неприятным.

Ухо слегка просунул голову в дыру, чтобы увидеть источник этого до сих пор незнакомого ему запаха, и тут же обомлел. У самого выхода из дома стоял великан, повернувшись к двери спиной.

Он был настоящей громадой по сравнению с котом. С небольшого расстояния он казался ему чем-то колоссальным, фантастическим и ненастоящим. Как будто бы все страшные рассказы матери об этих существах объединились в один большой образ, что стоял сейчас у подъезда. От охватившего его страха Ухо внезапно зашипел, и тем самым непроизвольно выдал себя.

Великан медленно повернулся. Изо рта его выходили клубы дыма, что и давали тот ужасный запах. Пахло от него чем-то ещё, жгучим, режущим нос. Лицо его ничего не выражало. Он слегка пошатывался из стороны в сторону. Великан нашёл глазами застывшего от страха кота и прогрохотал сиплым голосом:

– О, котик.

Гигант приблизился и сел на корточки. Стоило ему протянуть руку, как кот тут же скрылся в темноте продуха.

Ухо ещё какое-то время стоял, уперевшись лапкой о подвальную стену и тяжело дышал, вперив в пустоту свои расширившиеся от страха зрачки. Его сердце готово было разорваться на части, а в ушах звенело.

Огромным усилием воли Ухо заставил себя успокоиться и заглянуть в продух ещё раз, чтобы проверить, ушёл ли великан, но не успев высунуть мордочку наружу, тут же увидел глядящий прямо в дыру невероятной величины глаз.

– Маленький, не бойся, – прогудел тот.

От сковавшего его страха, Ухо даже не мог зашипеть. Он лишь попятился назад и ударился спиной о противоположную стену. Кот сполз по ней вниз. Он сжался, стараясь не издавать ни звука.

Раздалось жуткое, давящее на слух, но до странного притягивающее внимание «кс-кс-кс». Оно всё не стихало и повторялось раз за разом минуту или две.

В конце концов великану надоело подзывать кота, и он отошёл от дыры. Снова запахло неприятным.

Ухо оставался на месте. Он прислушивался к тому, что происходит там, за стеной, у входа в дом.

Шарканье огромных ног. Непонятное шуршание. Гул ветра.

Неожиданно великан заговорил, но теперь очень тихо, бубня себе под нос: «Ты ж помрёшь, совсем один… С собой тебя, что ли… Люда в новую не пустит. Эх…».

Его бормотание прервал противный скрипучий визг откуда-то сверху.

– Валера, ты нормальный?! Без шапки?! Одурел, идиот! Слышишь меня?! Быстро, а то заболеешь!

– «Иди-от», – шёпотом повторил Ухо.

Дверь подъезда скрипнула и громко ударилась об косяк. Загрохотали шаги по деревянной лестнице. Наступила тишина. Великан ушёл.

Ухо не мог перестать дрожать.

«Вот они какие, вот они… Идиот!», – крутилось в его маленькой голове.

Неизвестно, сколько бы он ещё просидел так, если бы в его животе не заурчало, напоминая коту о том, что родные уже давно ждут его с едой.

Ухо ещё раз подкрался к дыре в стене. Снаружи больше никого не было. Пулей он рванул из продуха, подлетел к мусору, и разорвал зубами первый попавшийся пакет, валявшийся на земле. На его удачу из него пахло чем-то более-менее съедобным. Схватив всё, что издавало этот запах, Ухо устремился обратно к дому.

В ту ночь он всё думал о произошедшем. В мыслях его крутилось слово «идиот».

Что это? «Иди» и «от». Идти от чего-то? От чего? Зачем? Почему этот противный голос произнёс это слово так злобно? Он ругался?

Ухо не мог спросить об этом у Бертруды, она наверняка пришла бы в ярость, прознав о том, что её сына видел великан. И не только видел, но и говорил с ним. Огромный, угрожающий.

«Он увидел меня. Увидел! Но почему он не преследовал, не нападал? Только говорил. Наверное, подзывал… Но не стал спускаться в подвал, а ведь мог… От него совсем не пахло чем-то злым. Только тем, неприятным, невкусным…».

Ещё несколько раз кот приходил к продуху после этого случая. Его любопытство не стало меньше ни на грамм. Он хотел увидеть этого великана снова.

Но, к своему сожалению, Ухо так больше его и не встретил.

А когда наступила весна, великаны навсегда покинули это место.