Read the book: «Валентинкино детство»

© Тамара Фойрика, 2022

ISBN 978-5-0056-6337-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Начало

Мой папа из семьи Федоровых, где было четверо братьев и одна сестра. Мама- из семьи Иванниковых, там было пять сестер и один брат. Все жили справно.

Наша родня не была богатой, просто в ней все умели работать и работали. Папа с мамой, мои братья Иван (16 лет), Петр (12лет), сестра Шура (4 года), я (2 года) и маленькая Маруся (6 месяцев) – такой была наша многодетная семья в 1930 году. С нами жила бабушка- папина мама.

Мы жили в селе 2я Михайловка. Хозяйство у нас было крепким, дом, две коровы, две лошади, жеребенок.

Наступило время борьбы с кулаками.

Первыми из нашей родни были раскулачены Иванниковы. Мамин брат дядя Григорий, его жена тетя Ульяна и шестимесячный Коля были закрыты в вагоны для скота и увезены в далекую Караганду. Маленький Коля умер в этом вагоне, а взрослых высадили в карагандинских степях и приказали обустраиваться. Иванниковы тоже умели работать и поэтому они вырыли землянку и стали налаживать быт.

Дядя Гриша был очень добрый человек. Высокий красавец с голубыми глазами. Он влюбился в свою жену с первого взгляда и сказал родителям, что женится на ней. Родители были против.

– Ну что он в ней нашёл? – говорила бабушка Варвара, которая мечтала женить своего красавца сына на более достойной девице. Маленькая, худющая!

Дочери поддакивали ей. Но Григорий твердо стоял на своём и вскоре сыграли свадьбу. Только когда у молодых родился первенец Коленька, бабушка Варвара оттаяла, признала невестку.

Тетушек, Наталью, Евдокию и Анну, которые жили уже своим домом тоже выслали, но недалеко, в село Кодяковка. Совсем молоденькая Марфа, голубоглазая, с длинной русой косой, жила ещё с родителями. И она тоже была выслана. В Марфу, на её беду влюбился комсомолец и пришел свататься. Но тетушка отказала ему. Комсомолец жестоко отомстил девушке, подведя её под статью о раскулачке. Имущество и дома у всех отобрали. Старенькие бабушка Варвара и дедушка Василий Иванниковы остались жить в Михайловке, в бане.

Братья папы Илья и Родион, поняли, что вскоре придут и за ними. Они быстро распродали свое имущество и уехали: дядя Илья в Кзыл-Орду, а дядя Родион – в Ташкент.

У моих родителей было пятеро детей и старенькая бабушка. Они не могли быстро собраться. А может быть думали, что не такие уж они богатые, чтобы их раскулачивать. Но пришли и за ними.

Все имущество и скотину у нас отобрали. Папу и маму отправили в разные лагеря. Шуре, мне, бабушке и шестимесячной Марусе разрешили жить в клети, где держали раньше маленьких ягнят и телят.

Моему брату Ване было уже 16 лет. Мама упросила мужиков-единоличников, которые не хотели вступать в колхоз и создали артель, взять Ваню к себе.

– Мой Ванюшка ловкий, он что хочешь смастерит, – говорила она бригадиру.

Брат стал работать в артели.

Двенадцатилетний Петя никому был не нужен. На работу его бы не взяли и поэтому он жил с нами. Было лето. Петя ловил капканом, который он нашел в огороде сусликов, приносил их бабушке. Она варила похлебку и кормила нас.

До раскулачки у Пети был жеребёнок по кличке Орлик. Тёмной масти, со звёздочкой на лбу. Он всегда был с братом. Петя звал к себе Орлика особым свистом и тот всегда приходил на зов друга. Как и всё имущество, Орлика отобрали. Отобранных лошадей с жеребятами согнали в загон на краю села

.

По вечерам брат тайком навещал Орлика, разговаривал с ним, гладил его. Петя уходил, но жеребёнок был спокоен. Он знал, что мальчик ещё вернётся к нему.

Так мы жили до конца лета. Однажды Петя пришел расстроенный и с пустыми руками

– Не нашёл сегодня сусликов? – спросила бабушка. Чем же я буду кормить девчонок? Бабушка держала на руках Марусю. Мы с сестрой сидели рядом.

– Нашёл, – всхлипнул Петя. Объездчик отобрал! Он и капкан забрал! Говорит: кулацкое отродье, как смеешь ходить по нашим полям и ловить наших сусликов. И ещё сказал, если увидит меня там, запорет кнутом до смерти.

Петя горько заплакал. Вслед за ним заревели и мы.

– Мне теперь нельзя туда, бабушка! Ведь и правда убьёт!

Бабушка согласно кивнула.

– Я ухожу. Пойду искать Ваню. Может быть устроюсь где-нибудь, -сказал брат.

Бабушка обняла его, перекрестила и сказала:

– Иди, сынок. Даст Бог, выживешь. Она понимала, что нас ждёт дальше: впереди была зима.

И Петя ушёл. Но прежде он простился с Орликом.

Когда стемнело, брат подкрался к загону и тихонько свистнул. Орлик появился быстро, как будто ждал его. Петя обнял жеребёнка, шептал ему ласковые слова и говорил:

– Мы увидимся, Орлик, мы обязательно увидимся!

Слёзы текли у него из глаз и вдруг брат увидел, что Орлик тоже плачет. Крупные капли слёз падали из глаз жеребёнка на землю. Как будто Орлик знал, что предстоит испытать Пете, и жалел его.

С плачем мальчик бросился в степь и долго бежал, пока не упал. Он лежал на земле, вспоминал, как они играли с жеребёнком и слёзы текли и текли по его щекам. Наконец, Петя уснул.

Он рассказал о прощании с Орликом много лет спустя. А теперь он ушёл, и мы остались одни.

Наступила осень. Начались холода. Бабушка и Маруся скоро умерли.

Я помню, как мы с сестрой сидим под столом в бане. Перед нами лежит горка морковки. Шура, которой четыре года, режет ножом морковку и даёт её мне.

Ещё помню папу, который вдруг появился в бане. Мы с плачем бросились к нему и долго не отпускали. И он тоже плакал. Потом принёс солому, затопил печь. Наверное, он был у нас проездом.

Видимо маме сообщили о том, что мы остались одни. Она упросила начальника своего лагеря принять меня и сестру.

Помню, как мы ждали поезда в Сорочинске на вокзале. Сидели на крылечке, выходящем в город. Я всё смотрела на электрическую лампочку, горевшую над крыльцом. «Как это, – думала я. Горит себе, светит. А где же в ней керосин?»

Потом мы ехали в вагоне. Я не помню, кто сопровождал нас. Возможно, это была мамина подруга, которая сохранила некоторые наши вещи. Из них настоящим сокровищем была швейная машинка «Зингер». Наверное, эта женщина и подкармливала нас. Жаль, что, не запомнилось её имя.

Мы ехали в лагерь имени Парижской Коммуны. Это название было слишком длинным, и оно быстро упростилась до Парижа. Мы прожили в Париже с осени 1930 года до весны 1933 года.

Я помню длинный барак с большой печью в середине. Вдоль стен тянулись двухъярусные нары. Нас, детей, в бараке было семеро от трёх до четырёх лет. Только одному было семь.

Детям не полагалось ни одежды, ни обуви, ни спальных мест, ни пайка. Мы спали с сестрой на узеньких нарах валетиком, переворачиваясь по очереди. Можно было бы спать на печке, но там сушилась одежда наших матерей.

Зимой на улицу мы вообще не выходили. Сидели возле печки. Играли в прятки, ловили вшей.

Зимой стояли страшные морозы или завывали метели. А летом солнце выжигало всю зелень. Только кое-где росли одинокие карагачи и кривые березы.

Я не помню, как нас кормили зимой, а летом мы, малышня, сидели возле столовой и ждали, когда закончат есть взрослые. Потом повар, дядя Яша, открывал двери и говорил:

– Ну, заходите!

Мы бросались к столу и доедали всё, что оставалось в оловянных чашках. Вырывали остатки еды друг у друга и дрались из-за них. Если мы начинали сильно шуметь, дядя Яша доставал огромную верблюжью ногу и стучал ей по столу:

– Ну-ка, тихо! Вот я вас!

Мы боялись верблюжьей ноги и затихали.

В Париже была сепараторная. Там сепарировали молоко. Мы, дети, ждали возле сепараторной. Ждали до темна. Из сепараторной появлялась женщина. Она давала нам чашечки- детали от сепаратора, на которых оставались сливки. Мы, захлёбываясь от удовольствия облизывали их! Это было так вкусно!

Так персонал лагеря подкармливал детей. Люди там были добрые, жалели нас. Среди них была очень красивая девушка, Маруся. Она играла с нами, пела песни, рассказывала сказки. У Маруси были голубые глаза и толстая черная коса.

Однажды вечером, когда в бараке погасили уже все коптушки, в дверь вдруг раздался громкий стук.

– Маруся, выходи! -кричали с улицы. Все испугались. Это были уголовные. Мы не знали, что им сделала Маруся, но она страшно побледнела и не хотела выходить. А в дверь стучали всё сильнее и сильнее.

– Маруся, лезь под печку, прячься! -крикнул кто-то.

Девушка залезла под печку. Дверь открыли. Несколько мужчин вошли в барак. Они быстро нашли Марусю. За косу вытащили плачущую девушку.

Никто не мог им помешать. В бараке были одни женщины и мы.

– Ну что ж, пора ложиться спать, – сказала старшая по бараку и хотела потушить коптушку. Но мы, дети заплакали и закричали – так напугал нас случай с Марусей. С этих пор в бараке ночью всегда горела одна маленькая коптушка.

В Париже нам с сестрой было хорошо. Мы уже не боялись умереть от голода, и рядом с нами была мама.

Однажды весной, на Пасху, мы с Шурой сидели под берёзой. На ней только распустились листочки. Мы любовались ими, и грелись на солнышке. На земле кто-то рассыпал крошки от пасхального кулича. Вдруг мы увидели мальчишку. Он был похож на обтянутый кожей скелет. Мальчик еле двигался. Он увидел крошки на земле, упал и стал языком слизывать их. И тут появилась мама. Она плакала и что-то кричала, кинулась к мальчику и обняла его. Она то прижимала его к себе, то отстраняла, чтобы посмотреть на него и ещё горше разрыдаться. Мы растерянно смотрели на них.

– Кто это, мама? – спросила сестра.

– Да ведь это брат ваш, Петя!

Тогда и мы обняли брата и плакали все вместе.

Как ни просила мама, Петю в лагере не оставили. Но всё- таки, наверное, мама немного подкормила его, прежде чем он ушёл.

Весной 1933 года всех узников Парижа, у которых были дети, отпустили на волю.

Мы приехали в Михайловку. Наш дом теперь принадлежал другим людям. Его разобрали на брёвна и перевезли в Сорочинск. Он и сейчас стоит на улице Карла Маркса, центральной улице городка.

Жить нам было негде. Мама нашла пустую мазанку на Каменке. Там мы и поселились. Мама устроилась на работу в совхоз им. Молотова, теперь это совхоз «Родина» дояркой. Она всегда была на работе, приходила к нам только ночью, бежала 5 километров, чтобы принести бутылочку молока. А потом, ещё 5 километров, чтобы не опоздать на работу. Я всегда была голодная.

Сестру Шуру записали в школу, ведь ей уже было 7 лет. Там детей подкармливали, давали тарелочку каши. Шура уходила на занятия, а я оставалась в мазанке одна. Мне было скучно.

Однажды я решила пойти к школе, посмотреть на ребят. Встала возле ворот и смотрела на школьников. Наверное, была переменка. Вдруг в глазах у меня стало темно, и я упала в обморок. Очнулась я уже в классе. Вокруг стояли люди, а рядом со мной сестра. Она испуганно смотрела на меня.

– Что с ней? -спросил кто-то у Шуры. Она опустила голову.

– Валентинка со вчера ничего не ела, – ответила сестра и заплакала.

Меня усадили за стол, дали целую тарелку каши. Я и не заметила, как съела её. И вдруг увидела нарисованный на дне тарелочки красивый красный трактор. Он мне так понравился! Хотелось смотреть и смотреть на него. Каша давно уже закончилась, а я всё скребла ложкой по тарелочке, стараясь продлить чудесное мгновение. Вся радость, вся красота мира были для меня сейчас в этом маленьком красном тракторе, нарисованном на дне тарелочки.

Наверное, в это мгновение родилась во мне любовь к школе, которая помогала мне легко и просто впитывать в себя знания. Ведь где бы я потом не училась, я училась только на «отлично».

Вскоре папа присоединился к нам. Родители разыскали Петю. Папа устроился работать в совхоз, а Петю записали в школу. За время скитаний он пропустил два года учёбы, но учился хорошо. В школу брат ходил в маминой кофте. Ещё раньше мы узнали, что Ваня ушел служить в армию.

1934 год был очень урожайный. В совхозе стали печь хлеб. Однажды папа принес буханочку домой и дал нам. Мы с Шурой схватили её, спрятались под дерюжку и ели там этот замечательный хлеб.