Франсиско Франко и его время

Военная техника, поставляемая из СССР, как правило, получала высокую оценку испанских историков, включая и тех, кто занимал противоположную от защитников Республики сторону траншей гражданской войны: танки Т-26, бомбардировщики СБ-2, прозванные испанцами «Катюшей», истребители И-15 («курносые») и И-16 («мухи»).

И все же Моа переоценивает «советский фактор» в срыве планов Франко: ко времени обороны Мадрида поставки военной техники только начинались. Участие XI интербригады имело все же хотя и значительный, но не решающий характер: об этом писал позднее и сам Манфред Штерн. Главную роль сыграли, без всякого сомнения, испанские соединения Республики.

Созданную в эти дни «Хунту обороны» (правительство перебралось в Валенсию) возглавлял генерал Миаха, в прошлом «африканец» и член монархического «Испанского военного союза», и его не смущало присутствие в этом органе коммунистов С. Каррильо и А. Михе. Создателем Главного штаба был майор В. Рохо, католик, в прошлом «правый». Анархисты С. Мера и Б. Дуррути, командовавшие одними из наиболее боеспособных соединений, не видели тогда в Э. Листере и X. Модесто своих соперников. И когда при невыясненных до сих пор обстоятельствах 20 ноября погиб Дуррути, его смерть отозвалась гневом и печалью в сердцах многих защитников Мадрида, включая и тех, кто вышел из рядов созданного коммунистами Пятого полка. В дни обороны Мадрида в правительство Республики впервые в истории вошли представители анархо-синдикалистской НКТ. К сожалению, это единение, способствовавшее тому, что. Мадрид удалось отстоять, надолго сохранить не удалось.

Ставшее знаменитым выражение Молы – «Пятая колонна» – сыграло тогда роль детонатора, спровоцировавшего волну репрессий, и не только в Мадриде.

Трезво оценив причины своих просчетов у стен Мадрида, Франко перенес центр тяжести своих операций на Север Испании. И здесь его действия были удачными.

Новое государство

12 декабря 1975 г. главный редактор белоэмигрантского «Часового» В.В. Орехов вспоминал о встрече с Франко в 1936 г.

«В губернаторском доме в Саламанке, охраняемом маврами в живописных бурнусах, куда уже начинал переходить штаб восставших из Бургоса, мы были собраны для представления каудильо, как тогда уже начали называть Франко. К нам быстро вышел молодой генерал с умным и волевым лицом, и началось представление. Когда дошла очередь до меня и полковник Баросо (будущий военный министр) доложил генералу, что я „руссо бланко“, он, видимо, был удивлен. Ему объяснили… Начался разговор. Из него беру то, что нас всех может заинтересовать. „Я очень интересовался белым движением… Ваше мнение – почему белые не победили?“ Я начал объяснять: „Мы были в малом количестве, одни против отуманенной большевистской пропагандой страны, поддержки никакой, огромные склады вооружения, оставшиеся после войны, находились в руках большевиков, и т. д.“. Генерал выслушал, а потом прервал меня: „Все это верно, но вы не сумели создать для вашей борьбы тыл. Вот этого у меня не будет“»^[77].

Как же Франко строил свой тыл?

Прежде всего он озаботился признанием, хотя бы частью «международного сообщества», альтернативной государственности, им создаваемой. Переговоры с Берлином и Римом шли еще в те дни, когда не было сомнений в скором падении Мадрида. «Задержка» у стен испанской столицы не внесла корректив. Напротив, осознание того, что Франко нуждался в поддержке, ускорило процесс подготовки к его признанию. 18 ноября 1936 г. в качестве германского представителя при «правительстве» Франко был назначен генерал Вильгельм Фаупель, которого 22 сентября 1937 г. сменил Эберхард фон Шторер.

28 ноября 1936 г. был подписан секретный протокол, зафиксировавший итало-испанское (т. е. Франкистское) соглашение. Дипломатический представитель Италии – Канталлуо. 28 июля 1937 г. его сменил посол граф Гвидо Компальто.

Посол США в Берлине Уильям Додд, как явствует из его записи в дневнике 22 ноября 1936 г., так оценил мотивы этих решений: «Пошатнувшееся положение Франко, по-видимому, и явилось причиной признания его Германией и Италией… и посылки в помощь Франко немецкого генерала Фаупеля»^[78]. Но за это надо было платить… идеологически.

Посол Германии генерал Фаупель не скрывал, что хотел бы видеть националистическую Испанию «политически унифицированной». По его мнению, правительству Франко явно не хватало ярко выраженной идеологической ориентации^[79]. Возможно, именно поэтому судьба аликантского узника Х.А. Примо де Риверы не была безразлична для Берлина: его агенты предприняли две попытки спасения лидера фаланги. В отличие от Франко, не проявлявшего к Примо де Ривере особого интереса, во всяком случае, пока тот был жив, Г. Кабанельяс в книге «Война 1000 дней» так объяснил это безразличие генералиссимуса: «Сосуществование на одном и том же пространстве двух властолюбцев первого ряда – Хосе Антонио и Франко». Руководство операцией по его спасению Вильгельмштрассе, министерство иностранных дел Германии, возложило на консула Хоакина фон Кноблаха, прибывшего в Аликанте в августе 1936 г., где тогда в тюрьме находился Хосе Антонио.

3 сентября фон Кноблох доносил в Берлин: «Заключенный в Аликанте – важный персонаж для нашей политики». Первая попытка его освобождения была предпринята 15 сентября 1936 г., но она провалилась. Официальная версия: из-за недостаточно умелого поведения эмиссара Франко. Но, возможно, он следовал соответствующим инструкциям?

Подготовка к новой попытке началась 6 октября. Кроме фон Кноблаха в ней приняли участие фалангисты Августо Аснар и Хосе Гарсеран. Но она тоже не удалась^[80]. 20 ноября 1936 г. Хосе Антонио был расстрелян.

«Для германской политики, – заключает Анхель Виньяс, выдающийся исследователь истории гражданской войны, – Франко был очень важным персонажем осенью 1936 г. Хосе Антонио, возможно, не считался таковым. Мертвый Хосе Антонио ни на кого не отбрасывал тень. Можно было его превозносить и прославлять без того, чтобы нанести ущерб культу личности Франко».

Посол Германии Фаупель неоднократно встречался с М. Эдильей, фактически возглавившим фалангу после расстрела республиканцами ее «вождя» Хосе Антонио Примо де Риверы. Он убеждал Эдилью не противиться созданию единой государственной партии фашистского типа, куда вошли бы все противники Народного фронта. Но Эдилья не хотел делить власть в фаланге с кем бы то ни было. 11 апреля 1937 г. Фаупель встретился с Франко, чтобы обсудить кандидатуры претендентов на пост «национального вождя», которого должна была выбрать фаланга 18 апреля.

Серьезных претендентов кроме Эдильи на этот пост не было. О нем и шла речь. Франко объявил себя самым горячим приверженцем идей фаланги и попытался развеять какие бы то ни было сомнения Фаупеля на этот счет.

Вряд ли Франко мог знать о том, что за несколько дней до упомянутой встречи итальянский посол Канталупо в донесении в Рим суверенностью писал, что немцы поддерживают не Франко, а фалангу. Перед тем как покинуть Испанию, Канталупо беседовал с германским послом и пришел к выводу, что «Германия ставит условием поддержки Франко передачу им всей политической власти фаланге перед тем как он войдет в Мадрид»^[81]. Хотя Франко хорошо был осведомлен о том, что гитлеровцев не устраивает его тесная связь с монархистами и католической иерархией, тем не менее он сообщил Фаупелю о своем намерении слить фалангу с монархическими группами и лично возглавить эту «объединенную партию». Армия была всесильна в мятежной зоне, и Франко был уверен, что это обстоятельство подскажет Фаупелю «здравое» решение.

На это его решение несомненное влияние оказал Р. Серрано Суньер, прибывший в Саламанку в марте 1937 г. Шурин Франко, в прошлом лидер «Молодежи народного действия», полагал, что фаланга более приспособлена к новой эпохе, нежели СЭДА: ее идеи он считал архаичными, обращенными к прошлому Испании. По его представлению, фаланга должна была пройти реорганизацию на твердой консервативной основе, отбросив излишнюю демагогию.

13 апреля Фаупель встретился с представителем зарубежной организации нацистской партии и представителем итальянской фашистской партии Данци, и они решили, что «несмотря на все их расположение к фаланге… в конфликте между Франко и фалангой они поддержат Франко». События последующих дней ускорили развязку: 16 апреля на внеочередном заседании политической хунты притязания Эдильи на пост национального лидера фаланги, по его собственным словам, поддержали только три члена политической хунты из семи. 18 апреля участь его была решена окончательно: из 22 членов Национального совета фаланги за Эдилью проголосовали только 10,8 предпочли бросить пустые бюллетени, 4 проголосовали против. Для Франко не оставалось сомнения в том, что в фаланге царит разброд. Настало время действовать без промедления.

Вечером того же дня с балкона епископского дворца в Саламанке, где находилась тогда штаб-квартира мятежников, Франко произнес речь в защиту объединения фаланги и традиционалистов (карлистов), а 19 апреля был опубликован декрет об их слиянии «в единый политический организм национального характера», принявший название «Испанской традиционалистской фаланги и ХОНС». При этом Франко недвусмысленно дал понять, что речь идет не о передаче власти фаланге, а о подчинении ее государству^[82].

Франко, согласно 47-й статье нового устава, стал «верховным каудильо» движения, ответственным только «перед Богом и историей».

Все, кто составлял консервативную иерархию прежних времен – генералы и адмиралы, офицеры всех родов войск – обязаны были считать себя членами «Испанской традиционалистской фаланги и ХОНС».

Милиция фаланги и рекете сливались в единую национальную милицию, выполнявшую роль вспомогательных воинских частей. Много лет спустя Эдилья обвинил Суньера, одного из авторов декрета, в том, что тот «продал фалангу Франко». Однако вечером 18 июля он сам стоял на балконе рядом с каудильо. Между тем Эдилья не мог не разделять недовольства большинства членов «старой» фаланги: фалангисты рассчитывали на передачу им всей полноты власти. Совсем недавно это недвусмысленно обещали Эдилье послы фашистских держав. Власть над страной, как им казалось, такая близкая, ускользнула из их рук. Особое недовольство у фанатичной и разнузданной фалангистской «вольницы» вызывало подчинение милиции армейскому командованию.

Два дня спустя Эдилья отказался от поста члена секретариата новой фаланги и сам назначил новую хунту, куда были включены сестра основателя фаланги Пилар Примо де Ривера, 24-летний «хефе» («вождь») провинции Вальядолид Д. Ридруехо и некоторые другие. Всем провинциальным отделениям были разосланы телеграммы, тексты которых, по существу, означали призыв к неповиновению.

Франко сам поощрял создание особого культа мертвого вождя – X. Примо де Риверы, «великого отсутствующего», как его называли фалангисты. День его смерти был объявлен днем национального траура, отмечавшимся ежегодно. Франко не возражал против того, чтобы на собраниях фалангистов звучал хорал: «Хосе Антонио жив!» Но действительно живых лидеров фаланги, которые не проявляли необходимого восторга в связи с планами Франко приспособить фалангу к его нуждам, диктатор быстро и решительно обезвредил: в ночь с 24 на 25 апреля Эдилья и 20 ведущих фалангистов, его сторонников, были арестованы и по обвинению в заговоре предстали перед военным судом. Эдилью и еще троих фалангистов осудили на смертную казнь, которую затем заменили на длительное тюремное заключение^[83]. Остальных Франко и его окружение рассчитывали «подкупить», включив их в бюрократическую иерархию создаваемого «нового» фашистского государства. Раньше, чем с другими, удалось найти «общий язык» с Арресе, пользовавшимся большим влиянием в фалангисгских организациях Андалусии. Со временем он был щедро награжден Франко за сговорчивость.

Определяя основную «миссию» фаланги как прочное соединение («агглютинация») всех политических сил «нового государства», Франко в выступлении, опубликованном 19 июля на страницах «ABC», обратил особое внимание на существование в Испании громадной нейтральной массы, не испытывавшей до того времени привязанности к какой-либо партии, как на основной резерв фаланги. Но приходилось до поры до времени считаться и со «старыми» фалангистами, которых активно поддерживала Германия.

Дом сестры основателя фаланги Пилар Примо де Ривера в Саламанке стал своего рода штаб-квартирой «старой фаланги». Именно здесь состоялись переговоры между посланцем Франко Серрано Суньером и представителем фалангистов Д. Ридруехо. Фалангистам были обещаны партийные посты и «теплые» места в административном аппарате «нового» государства, а также сохранение принципов фалангисгского движения, которые были «священными» для Примо де Риверы. Взамен фалангисты обещали свою поддержку. 4 августа 1937 г. был опубликован декрет о структуре руководящих органов фаланги. По статуту новой фаланги в целом сохранялась ее прежняя структура за одним весьма существенным исключением: вновь было подтверждено положение декрета 19 апреля, что принцип выборности «национального шефа» отменяется. Пост «каудильо» – вождя Франко, который уже был и главнокомандующим, и «главой» государства, предпочел оставить за собой^[84].

Молы уже не было в мире живых: как и многие другие, стоявшие на пути Франко, он погиб в авиационной катастрофе 3 июня 1937 г. Единственным, кто косвенно оказал ему сопротивление, был Д. Ридруехо, который при обсуждении нового статута фаланги предложил проект статьи, в которой шла речь о том, что каудильо мог быть отстранен от должности в случае предательства.

27-й пункт прежней программы фаланги, в котором отразилось отрицательное отношение их авторов к объединению с другими силами, практически упразднялся; вся консервативная иерархия прежних времен обязана была считать себя членами «Испанской традиционалистской фаланги и ХОНС».

Новая фаланга не была прочным блоком. Мадридский корреспондент берлинской газеты «National Zeitung» даже в июле 1940 г. обращал внимание на то, что «монархо-теократическая программа рекете находится в резком противоречии с идеалами фашистов». Генерал А. Аранда в беседе с полковником германского генерального штаба Крамером в июне 1939 г. заметил: «Проведенное объединение национальных партий не дало желаемых результатов, так как здесь столкнулись друг с другом огонь и вода, получилось объединение, в целом представляющее компромисс бесспорно плохого свойства». В январе 1939 г. правительственным декретом была введена обязательная форма для новой фаланги – голубые рубашки, которые носили «старые» фалангисты, и красные береты – принадлежность официальной формы рекете. Аранда, смеясь, рассказывал Крамеру, «как одни ходят с поднятым воротником пиджака, дабы спрятать форменную рубашку другой партии, а другие, наоборот, выставляют напоказ рубашку, но зато носят под мышкой красный берет, чтобы его не заметили. Уже по этим внешним мелочам убеждаешься, что о каком бы то ни было единстве не может быть и речи»^[85].

Но Франко это не тревожило: фаланга была не единственным компонентом его идеологического комплекса. Еще в тот день, когда была учреждена «Хунта национальной обороны», архиепископ Бургоса отдал распоряжение звонить в колокола. Секретарь Молы Хосе Мария Ирибаррен вспоминал позднее: «Архиепископ прошел между двумя рядами каноников, облаченных в красные и золотистые ризы. Папамоскас (скульптурное украшение колокольни собора в Бургосе. – С. 77.) созерцал со своей высоты две центурии фаланги, которые слушали мессу в одной из часовен. Как странно видеть ружья, красные береты и голубые рубашки в храме»^[86].

30 сентября епископ Саламанки Энрике Пла-и-Даниэль, тот самый, кто уступил свой дворец для штаб-квартиры Франко, опубликовал пространное пасторское послание «Два города», в котором уверял верующих, что «светская Испания уже не есть Испания». Именно там и была предложена «Концепция крусады», иначе «крестового похода», вошедшая позднее в идеологический арсенал франкизма.

«Внешне она (то есть война) носит характер гражданской войны, – внушал его преосвященство, – но в действительности это крестовый поход. Это был мятеж, но его целью было не нарушение, а восстановление порядка, сторонницей которого всегда являлась испанская церковная олигархия»^[87].

1 июля 1937 г. было опубликовано коллективное письмо испанских епископов, составленное кардиналом Гомб и подписанное почти всеми прелатами Испании за исключением епископа Витории Мухики и кардинала Таррагоны Видаля-и-Барракера, в котором церковь подтвердила свое согласие с «Концепцией крусады».

Эта концепция встретила одобрение у Франко, убежденного католика. 19 января 1937 г. в одной из первых своих речей, произнесенных перед массовой аудиторией, он внушал внимавшим ему слушателям, что Испания всегда страдала из-за заблуждений интеллектуализма и подражания иностранному. Испания должна стать католическим государством^[88].

16 ноября 1937 г. «l Есо de Parhs» опубликовала фрагменты его выступления, в котором он уже официально идентифицировался с концепцией крусады: «Наша война – это война религиозная».

Но в то же время трезвый политик Франко не мог не отдавать себе отчет, что среди фалангистов было немало антиклерикалов. А фалангу поддерживали Германия и Италия. И человек консервативных убеждений и ревностный католик Франко при выборе основополагающей доктрины не ограничился «концепцией крусады», во всяком случае, во время гражданской войны.

К этому его побуждали не только Берлин и Рим, без помощи которых ему было не обойтись, но и внутренние обстоятельства: в эпоху «массового общества», анатомированного еще X. Ортегой-и-Гассетом в его «Восстании масс», даже диктатор не мог обойтись без массовых организаций с их агглютинирующей функцией.

19 марта 1938 г. декретом была утверждена «Хартия труда», подготовленная фалангистом Гонсалесом Буэно: корпоративизм был возведен в степень государственной политики. Учреждавшиеся вертикальные синдикаты, объединявшие рабочих и предпринимателей по отраслям производства, наделялись правами государственных организаций. Рабочие теряли право на забастовку, а все вопросы, связанные с регулированием трудовых отношений, объявлялись прерогативой государства^[89].

12 октября 1937 г. на официальной церемонии в честь дня «Испанской расы» Франко в первый раз появился в фалангисгской форме – в голубой рубашке и красном берете. Его речь была посвящена масонам и интернационалистам, которые, по его убеждению, «не являются сынами родины»: «Наша война – это не гражданская война, не война партий, не война пронунсиаменто. Это – крусада, крестовый поход тех, кто верит в Бога. Все мы, которые участвуют в этой борьбе, христиане и мусульмане, мы все – солдаты Бога и боремся не против других людей, но против атеизма и материализма»^[90]. Казалось, он развивал идеи X. Мата, изложенные в книге «Испания! Историко-критические заметки о патриотическом восстании против масоно-большевистской экспансии», увидевшей свет уже в ноябре 1936 г. Мата утверждал, что коммунистическая революция должна была совершиться 20 июля (Мола относит дату на 29 июля) и даже сообщал такие подробности: «В Вальядолиде в Народном Доме установлена гильотина и подготовлен список, куда внесены 10 000 человек, обреченных на смерть».

Одним из элементов «черной» легенды была версия о том, что своим рождением республика была обязана заговору масонов, контролируемому силами «Интернационала масонов». Масонами были, как утверждалось, крупнейшие деятели республики – М. Асанья, М. Альварес, М. Портела Вальядарес, М. Барриос, М. Доминго, Л. Кампанис, А. Леррус; социалисты – Л. Хименес де Асуа, Ф. де лос Риос; военные – Л. Очоа, С. Посас; и даже коммунист Каэтано Боливар, «доктор бедных», единственный депутат-коммунист в кортесах 1933 г. Эта легенда, по замыслу ее создателей, должна была уязвить чувства католиков^[91].

Среди тех, кто сфабриковал эти «секретные документы», Рикардо де ла Сьерва, известный историк, автор десятков книг, называет фалангистского писателя Т. Борраса, никакая из книг которого, давно забытых, не имела такого успеха, как эти «изыскания»^[92].

Истины ради не следует забывать: среди тех, кому принадлежит право первооткрывателя «коммунистического масонского заговора», был не кто иной, как сам Франко. Еще в мае 1934 г. он направил приветствие конгрессу «Интернационал Антанты против III Интернационала», заседавшему в Швейцарии. Франко высказал пожелание объединить действия единомышленников в Испании «с вашими великими усилиями».

Это письмо сохранилось в архиве Франко и было обнародовано в 1984 г.

Впоследствии Франко неоднократно повторял, что он обладал совершенно точными, научно выверенными сведениями, что Коммунистический Интернационал сплел заговор: «Было известно о документах, касающихся разрушения церквей и монастырей, и у нас был список лучших мужей Испании, которые должны были быть убиты. Мы знали день, точную дату»^[93]. Отметим, что при скрупулезном изучении документов, хранящихся в Российском Государственном архиве социально-политической истории, таких сведений нами не обнаружено.

Испанский историк Ж. Фонтана замечает, что Франко и Мола как бы забыли, что мятеж готовился задолго до того, как «были обнаружены» эти «секретные документы»^[94].

Корни масонофобии Франко не могут быть раскрыты полностью без учета личных мотиваций, без разграничения личных причин от политических. Так полагает крупнейший в Испании авторитет в исследованиях по истории масонства X. Феррер Бенимели. Но если до сих пор все еще многое остается неясным в персональных причинах масонофобии покойного диктатора, то, бесспорно, что Франко никогда не делал секрета из своей «страсти», обнаружив при этом неизменную твердость и постоянство. Отдав в самом начале мятежа приказ о реквизиции и систематическом секвестре всех масонских архивов, библиотек, он завершил свой политический и жизненный путь последним публичным обращением к 150-тысячной толпе с балкона королевского дворца в Мадриде, всего за несколько недель до своего смертного часа, обвинив «некоторые развращенные страны в пособничестве левомасонскому заговору, перед угрозой которого вновь оказалась Испания».

Примечательно, что Франко не только публично демонстрировал свою масонофобию, но и сам, по-видимому, глубоко верил в масонский заговор, о чем свидетельствуют записи бесед с ним его двоюродного брата «Пакона» – Салгадо Араухо. Ведь Франко никак не мог предполагать, что после его смерти эти записи будут опубликованы.

Поистине масонофобия стала вторым естеством Франко, навязчивой идеей, дьявольским наваждением, как не раз отмечали его биографы. Именно в масонстве он видел основные причины исторического упадка Испании и политического вырождения – так он определял состояние государства и общества в канун гражданской войны.

Без искоренения масонства, по его глубокому убеждению, невозможно возродить страну. Но эта задача – на многие годы. А пока Франко продолжал строительство своего государства в соответствии со своими представлениями и вкусами.

12 августа 1937 г. Франко перенес свою резиденцию в Бургос. 30 января 1938 г., в восьмую годовщину падения диктатуры Примо де Риверы, было создано первое франкистское правительство. Пост министра иностранных дел получил генерал граф Г. Хордана, а общественного порядка – генерал М. Анидо, оба в прошлом входившие в правительство Примо де Риверы. Так Франко наметил еще одну линию своей «родословной».

В него вошли: два монархиста – генерал граф Гомес Хордана, министр иностранных дел, и Андрее Амадо, министр финансов; два карлиста – Родесно, министр юстиции, и Педро Саинс Родригес, министр просвещения; генерал Дбвила получил пост военного министра; генерал Мартинес Анидо – пост министра общественных работ; Хуан Антонио Суанчес, друг отроческих лет Франко, получил пост министра торговли и промышленности.

Из старой фаланги в правительство вошел только Фернандес Куэста. Зато «новорубашечников», как стали называть фалангистов, ставших таковыми только после 19 апреля 1937 г., в новом правительстве было два – Г. Буэно, министр труда, и Серрано Суньер. Занимая пост министра внутренних дел, он, по существу, был вторым человеком в правительстве после Франко.

С именем Суньера связан и закон о печати от 22 апреля 1938 г., который, как явствует из его первой статьи, поставил под полный контроль государства все, что связано с изданием и распространением периодической печати и книг. Этот закон ввел самую жестокую в истории Испании предварительную цензуру.

Этот «баланс сил» во франкистских кабинетах, отражавший своеобразный «усеченный» консервативный плюрализм, стал традиционным на протяжении многих лет.

Генерал Аранда в беседе с полковником германского генерального штаба Крамером 5 июня 1939 г., уже после падения Республики, заметил, что «Франко и на внутриполитической арене приходится все делать самому. Давно назначенные им министры ничем себя не проявляют». Он, Аранда, «вообще не думает, чтобы кто-либо из испанцев знал, кто же именно является министром»^[95].

Позднее историки и политологи назовут такое государственное и общественное устройство тоталитаризмом. Для Франко этот термин не носил негативного характера: он сам его неоднократно употреблял, но в позитивном ключе. Достаточно вспомнить его речь перед Национальным Советом фаланги 17 июля 1942 г.: «В Европе существует только один опасный враг – коммунизм, и только одна система, способная его победить – тоталитарный режим». Но он и ранее, еще в годы гражданской войны, восхвалял порядок тоталитаризма и обливал презрением хаос, порожденный демократией. Он полагал, что для этого у него были основания. Наряду с прочими примерами он имел в виду и тот феномен, который историки позднее назовут «гражданская война в гражданской войне».