Read the book: «Дневник дочери врага народа»

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

Анна Ахматова

Предисловие

Я долго сомневалась, стоит ли раскрывать эту историю для всех, рассказывать об этом.

Моя мать прожила долгую жизнь. Она была удивительно добрым, мудрым человеком, умела прощать, не держала зла, никогда не жаловалась. Не все умели ценить ее за это. Но только теперь я понимаю, сколько боли всегда скрывалось за ее молчанием.

Всю жизнь мама избегала разговоров о прошлом. Мы знали от нее, что ее отец, наш дед, погиб на войне, что она пережила тяжелое военное детство. Она рассказывала некоторые эпизоды своей жизни, Но мы не знали главного.

Лишь перед ее смертью я случайно узнала от нее, что мой дед был репрессирован, его забрали в 1940 году и он никогда не вернулся. Я словно шагнула в другой мир – в мир, где маленькая девочка по кусочкам теряла свое прошлое, но цеплялась за жизнь. Данный дневник начинается, когда Ане 9 лет, ее брату Мише – 7лет, а сестре Наде – 3 года.

В этом дневнике нет громких слов, нет пафоса. Это история не о подвиге, а о выживании. О буднях девочки Ани Рябушкиной, дочери «врага народа», которую вместе с матерью, младшими братом и сестрой выбросили на обочину жизни.

Голод, насмешки в школе, унижения, постоянный страх – за себя, за семью.

Продажа последних вещей на рынке ради куска хлеба.

Походы за мерзлой картошкой, совсем не детская игра в прятки со сторожами.

Тихие молитвы в последней городской церкви, куда нельзя ходить, но куда так тянет.

Редкие теплые моменты: крапивный суп, пирожки с мокрицей, игры с братом и сестрой.

Мама никогда не рассказывала нам всего о себе и о своем отце. Она молчала, потому что знала: даже спустя десятилетия память о нем могла разрушить жизни ее детей.

Я поняла, почему в нашем доме не было фотографий деда. Почему никто из маминой родни, с которой, впрочем, мы общались мало, не вспоминал его имени, почему бабушка не получала выплаты как вдова фронтовика, а мама, ее брат и сестра – как дети войны, но ведь это добровольно, думала я тогда.

Теперь, когда ушли все, кто жив на страницах этого дневника, я решила, что эту историю нужно рассказать. Потому что она не только о моей матери. Она о тысячах таких же детей, которых лишили отцов, которые жили также тяжело многие годы, и памяти о которых не осталось…

Весна 1940 года. Папу забрали

6 марта 1940 года

Сегодня ночью нас разбудил стук в дверь. Громкий, тяжелый, как молот по железу. Мама вскочила, бросилась к двери, но не открыла сразу. Мы с Мишей тоже проснулись, а Надюшка продолжала спать.

– Кто там? – голос у мамы был тихий, но я чувствовала, как она дрожит.

– Открывайте, НКВД.

Я видела, как мама закрыла глаза, как будто хотела исчезнуть. Потом медленно отодвинула засов.

В коридоре стояли трое мужчин в шинелях. Один что-то читал, не глядя на нас. Отец был в рубашке, босиком. Он не спорил, не спрашивал, ничего не сказал, только посмотрел на маму и на нас.

– Я скоро вернусь, – сказал он.

Мама не плакала. Только сжала губы. Я схватилась за папу, но меня оттащили.

Папа ушел с ними.

Дверь захлопнулась. Мы все стояли в темноте. Я поняла, что мы теперь одни.

30 марта 1940 года

Мама недавно ходила в тюрьму, но ее не пустили. Сказали – "на следствии". Мы все ждем, что папа вернется, но его нет и нет.

Сегодня в почтовый ящик бросили бумагу. Мама долго ее читала, потом села на стул и закрыла лицо руками.

– Десять лет без права переписки, – тихо сказала она.

Я не понимаю, что это значит. Но мама сказала, что больше не пойдет в тюрьму.

22 апреля 1940 года

Мы теперь живем в закрытой квартире. Дверь заперта на засов, окна всегда занавешены. Мама сказала, чтобы мы не высовывались во двор и не разговаривали с соседями.

Раньше к нам приходили тетя Оля и дядя Саша. Теперь не приходят. Мы видели вчера, как тетя Оля переходила улицу, мама позвала ее, но она сделала вид, что не услышала.

В школе тоже странно. Учительница спрашивала фамилии, я ответила. Она долго на меня смотрела и ничего не сказала. Только потом мальчишки начали шептаться:

– Это она.

– Дочь врага народа.

Я не враг. И папа не враг.

6 мая 1940 года

Мама потеряла работу. Она работала в библиотеке, но теперь там сказали, что ей нельзя.

Она долго сидела, ничего не говорила. Потом пошла на базар, продала свое пальто. Вернулась с мешочком муки.

Мы ели оладьи без яиц, но они были вкусные.

15 мая 1940 года

Сегодня Надюшка опять кормила голубей во дворе.

Бросала им хлебные крошки и смеялась, когда голуби клевали их прямо с её ладошки.

Мама сказала, что больше нельзя выбрасывать хлеб, но Надюшке трудно объяснить, она пошла и взяла вместо хлеба горсть крупы в свою маленькую ручку.

Так и живем.

20 мая 1940 года

Мама устроилась на работу в прачечную. У нее руки стали красные, потрескавшиеся. Она возвращается поздно, усталая, почти не разговаривает.

Сегодня я услышала, как соседка сказала внизу:

– Вот ведь… Такие люди, а теперь где?

Они все боятся. Никто нам не поможет.

Я только хочу, чтобы папа вернулся.

Лето 1940 года. Переезд

2 июня 1940 года

Сегодня в воздухе пахнет летом. Лето началось. Мы гуляли во дворе, Надюшка бегала босиком, пела какие-то песни.

Миша подрался с мальчишками. Пришёл домой с разбитой губой.

– Они сказали, что наш папа враг народа, – сказал он.

Я попросила его дать мне слово больше не драться. Некоторые очень любят бить младших ради самоутверждения, был бы повод.

18 июня 1940 года

Мы переезжаем.

Сегодня утром к нам пришли двое мужчин в фуражках и сказали, что мы больше не можем здесь жить. Они смотрели на нас, как на ненужные вещи, которые пора выбросить.

Мама не спорила. Мы собрали узлы с вещами – одежды у нас почти не осталось, а книги нам почему-то не все разрешили забрать, как и мебель. Когда мы выходили, я обернулась на свою комнату – комната была пустая, только на стене осталось пятно от папиной фотографии.

20 июня 1940 года

Наш новый дом – деревянный, старый, темный, весь покосившийся. Он стоит на краю города, в переулке Красном. Раньше этот переулок назывался Боголюбовским, но теперь так говорить нельзя.

Мы живем на втором этаже. Лестница скрипит, как будто тоже жалуется на жизнь. Половицы в квартире тоже скрипят. Я попробовала пройти тихо, на цыпочках, но все равно пол застонал под ногами.

Комната одна, кухня общая. Мама сказала, что мы все поместимся. Надюшка ничего не понимает, смеется, бегает по голому полу.

25 июня 1940 года

В нашей новой квартире холодно, даже летом. Что же будет зимой? Стены сырые, в углах темнеет плесень. Окно выходит во двор, где ничего нет, только пыль и редкая трава.

Соседи не здороваются. Внизу живет толстая женщина с дочкой, они увидели нас в коридоре и сразу ушли, не сказав ни слова.

3 июля 1940 года

Мама забила щели в окнах, но ночью все равно дует. Я просыпаюсь и слышу, как ветер шепчет под дверью.

Сегодня мама сказала:

– Здесь теперь наш дом. Привыкайте.

Я не хочу привыкать.

10 июля 1940 года

Иногда мне кажется, что папа вернется, просто задержался где-то. Я закрываю глаза и вижу, как он сидит за столом, рисует что-то на обрывке газеты.

– Смотри, Аня, вот так. – Он легко проводит карандашом линию, и вдруг появляется лошадь. Живая, с развевающейся гривой.

Я пробую повторить, но не получается, карандаш рисует что-то корявое.

– Главное – не бойся. Рука должна быть свободной, как птица, – говорит папа.

Я тогда думала, что он умеет все.

Когда он заканчивал, я всегда просила:

– Папа, нарисуй меня!

Он смеялся и рисовал. Сначала нос, потом глаза, а потом вдруг – я, только на бумажке.

Мама убирала рисунки в ящик комода, и я иногда заглядывала туда. Теперь я не знаю, где они. Все пропало.

20 июля 1940 года

Раньше по вечерам мы пили чай из самовара. Папа наливал всем, даже Надюшке, хоть она только делала вид, что пьет. На столе стояли горячие пироги с картошкой, а иногда – с брусникой.

– Кто первый загадку загадает? – спрашивал папа.

Я старалась придумать сложную, но он всегда разгадывал. Потом мама начинала петь. Она знала столько песен, что мне казалось, что они у нее внутри, как вода в реке.

Теперь у нас нет самовара. Мама кипятит воду в кастрюле, а чай пьем из старых жестяных кружек.

5 августа 1940 года

Зимой папа катал нас на санках. Он бегал по двору, тянул санки за собой, а мы кричали от радости.