Read the book: «Камчатские рассказы», page 5

   На улице солнце и мороз (чтоб как-то увернуться от Александра Сергеевича), чудесный день… Собираемся на прогулку. Костя, как опытный и покусанный Доником собаковод, предупредил меня: найти с ней общий язык сложно, чтобы я держала ухо востро,  и я держу.

 Аккуратно одеваем ошейник. Я – само почтение. Военный посёлок небольшой, из достопримечательностей: источник с часовенкой, характерно голубой, деревянный клуб и общественная баня. Мы с Доником всё исправно обходим, если же вдруг отклоняемся от маршрута, сразу  Саня узнает по связи, за нами следит весь посёлок, чтоб без случайностей. На самом деле мне живётся очень хорошо, и я даже тронута таким тёплым вниманием.

  У меня одна забота: нервный характер Доника. Когда мы выходим, порядок приятен: Доник впереди, я сзади, закрываю замок. При обратном порядке возвращения, когда  открываю дверь родной Дониковой квартиры, я крепко сжимаю ягодицы. Если она вцепится мне в зад, я вне зоны видимости Саниных аргусов…

   Однако, мы так сдружились, что даже хозяева утеряли бдительность. На отвальной я хлопочу на кухне, неуважительно мелькая белыми ногами перед самым носом стаффоршира. Наскучив этой наглостью, Доник ловит меня за лодыжку зубами, не до крови, так, чтобы обозначить.

  Мои адвокатские протесты отклонены. Доник привязан. Костя торжествует по телефону.

  Прости меня, собакин, вечно я обнаглею, почувствую себя богом и ненароком порву душевную ниточку. Прости…

КАМЧАТКА. ЧЕЛОВЕК С СОБАКОЙ.

      Вот и на улице Крашенинникова настало лето, короткое камчатское лето. Весь поселок Рыбачий, а с ним и наши районы «Семи и Восьми ветров», загорают и купаются на океане. Мы сидим дома, семейный глава в командировке. Много с двумя детьми на Спасёнку не наездишь.

      Выкатываю из дома коляску с полугодовалым Жорой, ставлю у стеночки. Женя с друзьями играют рядышком, развлекают мальчишку. Я в халатике и купальнике быстренько взбегаю по бетонной лесенке в сторону Восьми ветров, наверх на сопку. За откосом, поросшим иван-чаем, что розовым ковром устилает весь камчатский подлесок, начинается рощица каменной березы. Она совсем сквозная. Камчатская береза приземистая, разлапистая растет привольно, широко. В лесу всегда свободно и светло, змей нет, ходишь и сидишь безбоязненно.

     По краю рощицы бежит тропинка. Я расстилаю полотенце и ложусь загорать. Сверху мне хорошо видно детей. Время от времени бросаю взгляд вниз. Тихо. В траве жужжит какое-то насекомье. Пусто. Людей нет.

     Только в условленное время проходит мужчина, с собакой на поводке. Пара приметная. Пёс шествует впереди, неспешно, поводок меж ними напоминает опрокинутую дугу. По виду немецкая овчарка, хотя и не чистокровная, с характерным присестом на задние ноги и хвостом в землю. Дальше хозяин, невысокого роста мужчина, согнут к земле, фигура напоминает вопросительный знак.

     Каждый раз, когда моё распластанное на земле тело попадает в поле зрения, он произносит одну и ту же фразу, адресуясь к собаке:

– А, вот и наш пляж! Видишь?! Наш пляж.

    И всё. Более ничего.

    Через много лет встречаю их в Подмосковье, осенью. Оказывается, живем рядышком. Они всё те же, но теперь я стою, и они меня не видят. Просто проходят время от времени по краешку моей судьбы, как когда-то по узкой нагретой солнцем тропинке вдоль берёзовой рощи; теперь молча.

      Я другая; и жизнь – другая, как каменная берёза, пилишь – пилишь, а воз и ныне там. Уж больно плотна, неподатлива. А они идут и идут не быстрой парочкой сквозь мой московский мираж.

КАМЧАТКА. БОМЖ ВИТЁК.

     Кофе подрагивает в чашке. Выглянешь в окно – там московская жизнь. Считается, она кипит. Статистика –лженаука, ну, кроме трудов британских и американских учёных /вызывают неподдельный интерес в области задач/.

    Тружусь в разделе «Мужчины, имевшие обыкновение целовать мне руки». Пятёрка; не в журнал за труд, мир и май, а количественный показатель. Он невысок.

    Целовать руки – наивысший знак уважения женщине, признание её заслуг и добродетелей. Безоговорочное признание и делегирование полномочий казнить и миловать /забавно, «казнить» всегда на первом месте/.

     Из пяти только один был казнён мною. Вспомнились вдруг декабристы. Вот сидят они, мои хорошие, на траве в белых рубашках, жуют травинки, все четверо, а пятый – бомж Витёк.

    Витёк, Витя, Виктор, Виктор Петрович – вот так мотает нас жизнь по цепочкам имён, вверх да вниз.

 Военный городок, как болото, трясина: отмирающие части медленно опускаются на дно и прессуются в торф, толщей умников над ними. Отверженные без Гюго. Кто-то привёз жену из далёких краёв и бросил её нахрен, кого-то попёрли со службы и его бросила жена, а сады в Бессарабии покупать не на что. У кого-то было на что, а вот фьюить-фить-фить – спустил подъёмные, русские же люди, прости Господи.

  Военные бомжи – интеллигентные, знающие, умеющие и добрые. Они, как дети, ждут новую семью, только никто этого не видит. У каждого – свои дела, свои дети, и только добрый военный бог посылает им кусочки тёплого счастья.

   Как-то Витя, попросил его подвезти.  Было это на остановке на Семи Ветрах, микрорайон наверху сопки. Так и повелось. Пятачок представлял собой ларьки, магазинчики, чуть вдалеке школа и козырёк остановки с лавочкой. От пятака дорога, обресниченная с внешней стороны фонарями, сбегала вниз, делая крутой правый поворот. Огибала пятиэтажные заброшки, откуда школьники сигали в глубокие камчатские снега, и доводила до Дома офицеров. Семь Ветров- ДОФ – таков был наш всегдашний маршрут. Мы никогда не разговаривали, просто я открывала дверь, сажала Витька и подвозила его до ДОФа, и никогда в другие места. Он нежно и трепетно целовал руку и уходил.

   Я глотаю подостывший кофе и вижу, как Витя хлопает белой дверцей, солнце бьёт нам в лобовое, пока мы не свернули, слева бегут жилые дома, и там живет Миша Агафонов с семьёй, и в день подводника, после парада мы будем пить водку на ступеньках за ДОФом, глотая мартовский воздух, приправленный шашлычком, впереди  сопка Тарья, левее бухта, где мы с Костей собираем мидий, я щурюсь, Витёк улыбается, а на заднем сидении сидит довольный военный бог, переплетя пальцы на аккуратном интендантском животике, мы входим в поворот, и всем нам очень вольно и хорошо.

КАМЧАТКА. ОДА ДЕЛИКЕ.

Машин на Камчатке было много и машины были разные, впрочем, их объединяла всеобщая праворульность; на то он и Дальний Восток, где Япония с Кореей ближе Большого Камня. Каких-то проблем этот факт не привносил: руль у всех правый, значит и обзор у всех одинаковый. Кроме того, при правостороннем движении водитель находится далеко от встречной полосы, что неплохо для безопасности. На дорогах свободно, видно далеко, если, конечно, не циклон; а в циклон никто и не ездит, все дома сидят. С запада на восток новости идут медленно. Европой не живёшь, живёшь Азиатско- Тихоокеанским регионом. Первой ласточкой местного автопрома ворвалась в нашу жизнь Тойота Корола: аккуратная, стройная, достаточно мощная и удобная даже для просёлочных камчатских дорог. Надёжная.

Гараж, как в общем-то квартира, машина и зелёный ковёр, был унаследован Костей от командира его подлодки. На Камчатке снег с улиц убирают шнеками, проще говоря, кидают наверх. По бокам двухметровой дорожки до гаража вырастали такие же двухметровые отвесные стены из снега. Чистить снег «наверх» лопатой – главное камчатское занятие зимой. Грести снег «вперёд» – такого понятия нет, просто нельзя, ибо снега много, а места мало.

Однако, с увеличением численного состава семьи вместо Коорлы был приобретён Мицубиси Ланцер, типичный паркетник, слишком большой в кузове для своего движка. Задержался он недолго, ввиду практически полного отсутствия условий для его эксплуатации в г. Вилючинске.

Корола и Ланцер сливались с бесконечными камчатскими снегами своей белоснежностью. Как в песне про гусей: «Один серый, другой белый…»

В нашем варианте правда присутствовало удвоение: «Обе белых, обе серых..». Серыми были Делики. Кто живал на Камчатке знает, что такое для местной езды Делики и Паджерики.

Первая наша Делика была простой, вторая –«аквариум», получившая такое название за ряд окон в скате крыши.

С двумя ведущими мостами, с короткой базой и высокой посадкой Делики исправно месили щебень дорог и песок океана. За морошкой и княженикой, за крабами и мидиями, к маякам и на Медвежью, на Халактырский пляж и на смотровую на Мишенной – быстро, экономно, удобно.

Когда теперь, правда чрезвычайно редко, я замечаю на московских трассах похоженную покоцанную Делику, я говорю: «Ух ты, смотри – Делика!» и провожаю влюблённым взглядом за все годы её камчатских трудов, провожаю, вывернув шею, её, учившую меня экстремальной езде, кренам и дифферентам на склонах далёких сопок.

КАМЧАТКА. КИНОТЕАТР «ОКТЯБРЬСКИЙ».

Все мы любим ругать мегаполисы, пользуясь тем не менее их благами, и мечтать о тишине, но стоит годок-другой в этой культурной тишине пожить, как становишься Робинзоном, и любая банка из-под консервов начинает вызывать у тебя восторг.

Так случилось и со мной, когда из ЗАТО и Рыбачьего, из нашей базы подлодок мы перебрались в Петропавловск-Камчатский, и Аполлон гордо встретил меня со своими искусствами, важнейшим из которых, как оказалось из трудов В.И. Ленина, являлося кино. Правда цирка, как важнейшего второго, в Петропавловске не было, зато имелся величественный, поместительный театр, где можно было разгуляться двум музам, изображённым на фасаде. Для примера потомкам было бы неплохо назвать и как-то даже изобразить муз кино и цирка, чтобы было что потом лепить на фасады.

Так вот о кино. За год до нашего переезда, в городе (в городе!) возвели новый современный кинотеатр с вполне ленинским названием – Октябрьский. Другого и быть не могло, учитывая его местоположение.