Зеленая терапия. Как прополоть сорняки в голове и взрастить свое счастье

Кое-что в Мартине, Сэмюэле и других участниках, с которыми я беседовала в Райкерсе, перекликалось с моим многолетним клиническим опытом в Национальной службе здравоохранения. Там я работала с пациентами, выросшими в неблагополучных районах Хартфордшира, в окружении насилия, алкоголизма и уголовщины. Подобные бреши между поколениями трудно поддаются исцелению, а значит, психотерапевтические методы лечения могут никогда не сдвинуться с мертвой точки – или, если это все же происходит, есть риск, что успех будет кратковременным. Однако всегда находились пациенты, которые могли выжать максимум из малого и, приходя раз в неделю на терапию в течение года, умудрялись направить свою жизнь в другое русло.

* * *

В мире, где доминирует материальная культура, может казаться, что все имеет свою цену, и если вы бедны и живете в городе, то неизбежно лишены многих вещей, которые вас окружают. Работа с природой – совсем другой опыт. Это может проявляться так, как об этом однажды рассказал Джеймс Джилер, предшественник Хильды. Райкерс находится на пути многих перелетных птиц, и однажды в саду появилась маленькая красная птичка кардинал. Заключенный, с которым Джилер работал в тот день, заметил это и спросил его, сколько стоит такая птица^[62]. Идея о том, что природа обладает богатствами, которые не имеют цены и которыми можно наслаждаться бесплатно, является откровением для большинства заключенных и порождает в них совершенно новые отношения с окружением.

Как и многое другое, садоводство – это не столько то, что вы делаете, сколько то, как вы это делаете. Создание садов на протяжении всей истории часто сводилось к укрощению и доминированию над природой, а иногда даже к нанесению ей ущерба. Есть садоводы, которые используют слишком много воды для безупречных газонов в неподходящих для них климатических условиях и загрязняют почву бесчисленными химикатами. Но терапевтическое садоводство – это обязательно экологически ответственное дело и работа рука об руку с жизненными силами природы, а не против них. Работа над такой программой, как проект «Теплица», предполагает изучение основ экологии. Этот опыт может помочь более широко осознать, как производится наша пища и то, как мы живем на этой планете.

В тюрьме не так много возможностей почувствовать, что вы сделали что-то хорошее, и если вы попадаете в заключение и выходите из него с убеждением, что неспособны сделать что-то стоящее, то какая может быть надежда на перемены? Такие негативные самоубеждения сами по себе являются пожизненным приговором.

Это подтверждается исследованием, проведенным в Ливерпуле криминологом Шаддом Маруной^[63]. С помощью серии углубленных интервью он исследовал вопрос о том, что помогает рецидивистам в конце концов отказаться от совершения преступлений.

Он обнаружил, что преступники, которые продолжали упорно следовать преступному пути, как правило, действовали в своей жизни по так называемому «сценарию осуждения». И напротив, тем, кто изменил свою жизнь, удалось принять новую, более «продуктивную» историю о себе самом, в котором прошлые ошибки могли быть интегрированы в более обнадеживающий жизненный сценарий.

Профессиональная подготовка повышает перспективы трудоустройства заключенного, но она должна сопровождаться и другими психологическими переменами, потому что преступления и участие в бандах почти всегда будут более прибыльными, чем любая работа по возвращении из тюрьмы. Маруна также заметил, что в некоторых обнадеживающих сценариях бывших преступников был заложен элемент неповиновения. Разумеется, садоводство – это, по своей сути, обнадеживающий акт, восстановительный и компенсаторный, но, особенно в современном мире, это также может быть актом неповиновения. Городские фермы, подобные той, в которой хотел впоследствии работать Мартин, являются частью расширяющейся контркультуры, ориентированной на выращивание фруктов и овощей с использованием экологически ответственных методов в качестве альтернативы высокоиндустриальной продовольственной системе. Таким образом, садоводство может стать частью более масштабной истории, в которой люди способны найти себя.

То, как садоводство может влиять на формирование у заключенных нового видения себя в более широкой перспективе, демонстрируется результатами исследования, проведенного в рамках садоводческого проекта в Сан-Квентине, старейшей тюрьме Калифорнии. Программа «Инсайт Гарден» (Insight Garden) была запущена здесь Бет Вайткус в 2002 году. Оценка разработанной ею программы^[64] показала, что чем выше уровень экологической грамотности заключенного, тем сильнее меняются его личностные ценности. Другими словами, хотя курс пермакультуры^[65] и экологии, который она проводит в тюрьме, носит образовательный характер, он также является мощным терапевтическим инструментом для начала перемен, предоставляя участникам иной контекст для понимания своей жизни. Как объяснила мне Бет, принципы экологически ответственного садоводства могут стать своеобразным кодексом жизни. Погружая свои руки в землю, заключенные таким образом принимают нашу потребность «жить вместе с окружающей средой, а не против нее, и что то же самое верно в отношении взаимодействия с обществом».

Программа «Инсайт Гарден» теперь действует в восьми других тюрьмах Калифорнии. Восстановительное правосудие^[66] является экономически эффективным, утверждает Бет и подчеркивает, что ежегодная реализация всей программы в Сан-Квентине обходится дешевле, чем содержание одного заключенного в тюрьме в течение того же периода времени. Как и в случае с программой «Хорт», уровень повторных правонарушений очень низок, и, также аналогично «Хорт», часть успеха программы заключается в установлении прочных связей с проектами в области садоводства в местных территориальных общинах, с такими, например, как «Зеленые насаждения за справедливость» – ландшафтная и садоводческая программа, которая готова работать с бывшими правонарушителями. Бет рассказала, какая трансформация происходит в людях, когда они становятся способны «перейти от я к мы», и отметила, что постоянно видит, как выращивание растений и уход за ними культивируют в людях другое отношение к жизни. Они начинают ценить ее.

* * *

Садоводство обладает способностью противостоять низкой самооценке, так что это может быть особенно ценно для тех молодых людей, которые предрасположены к совершению правонарушений. Взаимодействие с миром природы оказывает успокаивающее действие, а работа с жизненной силой растений позволяет достичь чего-то конструктивного. К сожалению, большинство детей в наши дни растут в состоянии оторванности от природы. Они даже реже выходят на улицу. Фактически последние данные показывают, что среднестатистический ребенок в неделю проводит на улице меньше времени^[67], чем заключенный строгого режима.

Крупнейшая благотворительная организация по садоводству в Великобритании «Процветай» (Thrive) работает в Лондоне, Мидленде и Рединге. Они проводят терапевтические и образовательные программы для людей с различными социальными и медицинскими потребностями. Их проект «Растущие возможности» направлен на работу с детьми в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет, исключенными из школы. Большинство из этих детей с трудом справляются с основами математики и английского языка, и до участия в проекте у них было мало возможностей заниматься какой-либо практической деятельностью. Наряду с негативными убеждениями о самих себе многие заняли позицию конфронтации и неповиновения.

Раз в неделю молодые люди посещают занятия, которые длятся целый день. У каждого есть свой небольшой участок, за которым нужно ухаживать, чтобы затем можно было взять его в собственность. Грядки расположены в открытом поле и защищены низким забором из сетки-рабицы, который, давая детям ощущение безопасности на большом пространстве вокруг них, в то же время не ограничивает их. Запуск такого проекта – сложная работа, особенно вначале. Такая деятельность требует стойкости и терпения со стороны персонала и волонтеров, чтобы справиться с непростым поведением участников программы, но процесс взаимодействия с учениками упрощается на свежем воздухе, поскольку там дети могут при необходимости выпустить пар.

Дональд Винникотт, консультант службы по делам несовершеннолетних, был далек от сентиментальных взглядов на антиобщественное поведение юных правонарушителей, но верил в важность признания того, что его порождают различные формы лишений. Он придумал фразу «правонарушение как знак надежды»^[68], чтобы подчеркнуть, что «проблемные» молодые люди создают эти трудности, потому что ищут то, что не знают, как получить, и делают это неправильно. Важно то, подчеркивал он, что они еще не отчаялись это получить. За их разрушительностью кроется то или иное желание признания, и любая надежда на их будущее должна основываться на работе с этим.

Со временем участники проекта «Растущие возможности» начинают чувствовать себя увереннее, видя, как растения, которые они выращивают, расцветают и дают плоды. Мне рассказали, как одна из девушек, посещавших программу в прошлом году, объявила в самом начале: «Никто никогда не устанавливал мне правил». Персоналу поначалу пришлось с ней нелегко, поскольку она даже не хотела надевать резиновые сапоги. Но к концу года та же девушка выступила с докладом о том, как много вы можете извлечь из того, что, как вы считаете, даже не хотите делать. Обработка земли и выращивание плодов могут дать чувство полезности в мире, в котором молодым людям, похоже, становится все труднее проявлять себя и находить применение своим способностям. В результате, как и у многих других, кто посещает проект, у этой девушки повысилась самооценка. После этого она получила высшее образование – достижение, о котором даже речи не шло, когда она только пришла на проект.

Хотя «Растущие возможности» предполагает прохождение череды модулей базового обучения садоводству, цель состоит не в том, чтобы подготовить молодых людей к их будущему в садоводстве; проект больше направлен на то, чтобы дать им разносторонние навыки, которые помогут им на дальнейших этапах жизни, какую бы сферу они ни выбрали. А когда дело касается навыков, чувство уверенности в себе является наиболее важным из всех.

«Радость быть причиной» – это интенсивный по переживанию, но преходящий момент времени. Это очень заряженное и мотивирующее чувство, но садоводство имеет и другие, более медленные эффекты. Я говорю о процессе усвоения другого набора установок, который происходит постепенно, путем повторения. В своей книге о том, как научиться рисовать, Марион Милнер пишет, что путем многократного повторения действия она смогла «вплести» новые концепции в структуру своего «я». Я думаю, что нечто подобное происходит в саду, где «действие» – это способ узнать не только о природе, но и о самих себе и о том, на что мы способны.

В саду непосредственное взаимодействие с землей с помощью наших рук и тела влечет за собой то, что один из основоположников психологии детского развития Жан Пиаже назвал сенсомоторным обучением^[69]. Этим видом эмпирического познания в современной системе образования несколько пренебрегают в пользу концептуального обучения, однако Пиаже считал, что с ним следует считаться, поскольку именно оно лежит в основе нашего когнитивного развития.

Только взаимодействуя с миром, мы можем создавать его внутренние модели в своем сознании. «Обучение через практику» объединяет в себе моторные, сенсорные, эмоциональные и когнитивные аспекты нашего функционирования, и в этом заключается его сила.

Как отметила Милнер, именно познанные таким образом вещи «вплетаются» в наше естество^[70], оформляясь в чувство собственной значимости.

У детей есть естественный импульс исследовать свое окружение и оперировать им, но в современной жизни этот импульс все чаще подавляется. В большинстве случаев отсутствие такой возможности даже не рассматривается как некое лишение, потому что дети легко переключаются на новейшие гаджеты, а поскольку они при этом остаются в помещении, создается впечатление, что они находятся «в безопасности». Через разнообразные гаджеты и девайсы современные технологии поставляют множество заранее запрограммированных игр, но, несмотря на все их разнообразие и оригинальность, такие искусственные иллюзии держат нас в состоянии зависимости и не идут ни в какое сравнение с теми творческими и вдохновляющими иллюзиями, о которых писали Винникотт и Милнер. Давайте не будем забывать об этом. И детям, и взрослым необходимо мечтать, нам нужна деятельность и возможность оказывать влияние на окружающую нас среду. Все это рождает в нас чувство оптимизма по поводу нашей способности формировать собственную жизнь.

Прилив гордости, который Майкл Поллан почувствовал еще маленьким мальчиком, обнаружив в зарослях свой арбуз, привел к тому, что в подростковом возрасте он всерьез занялся садоводством. Он развил свои навыки земледелия, выращивая не только арбузы, но и перец, огурцы, помидоры, а также целый ряд других растений. Поллан рассматривал ремесло садовника как приобретение особых способностей, как «форму алхимии, квазимагическую систему для превращения семян, почвы, воды и солнечного света в ценностно значимые вещи»^[71].

Вкладывая свою энергию в возделывание земли, мы непременно что-то получаем взамен. В этом есть как доля магии, так и тяжелой работы, но плоды и цветы земли – это реальные формы добра; в них стоит верить, они доступны. Когда мы сажаем семя, мы сеем историю будущих возможностей. Это акт надежды. Не все семена, что мы посадим, прорастут, но от осознания того, что у вас есть семена в земле, приходит чувство безопасности.

4. Безопасное зеленое пространство

Покой приходит из пространства внутри.

Эрик Эриксон (1902–1994)

Каждый год, когда весна плавно перетекает в лето, я спешу повесить гамаки между каштаном и дзельквой^[72], которые растут в нашем саду. Лежа в их тени, я ощущаю жизнестойкость и силу этих растений. В первый раз, когда я повесила здесь гамак, я задавалась вопросом, достаточно ли прочны ветви, чтобы выдержать мой вес, но теперь, по прошествии многих лет их роста, нет сомнений, что они смогут удержать меня. Мои мысли блуждают, пока я вглядываюсь в меняющиеся узоры листвы на фоне неба, и ее перешептывания с ветром оживляют мои рассуждения.

Если подсчитать то время, что я провожу здесь, в гамаке, эта цифра показалась бы жалкой в сравнении с тем, как много значит для меня эта маленькая рощица. Но я думаю, что важнее сама возможность доступа – достаточно просто знать, что в любой момент при желании я могу отправиться сюда и действительно качаться в гамаке время от времени.

Все сады существуют на двух уровнях: реальный сад, с одной стороны, и воображаемый или вспоминаемый – с другой. Эта крошечная рощица занимает отдельное место в моем воображении, и я могу обратиться к ней в любое время года. Ибо деревья в моем воспоминании всегда зеленые, не тронутые сменой времен года, в отличие от безлиственных деревьев в моей реальной роще зимой. Возможно, это место так много значит для меня, потому что мы с Томом прожили почти десять лет в доме, окруженном широким открытым полем. Отсутствие тени летом было угнетающим, а зимние ветра заставляли нас чувствовать себя незащищенными. Мы наблюдали и ждали, пока высаженные саженцы высотой ненамного больше уровня колена пустят корни и вырастут.

Деревья дают месту структуру и ощущение непреходящей жизни. Они дарят нам чувство безопасности и защиты. Их размер и красота способствуют тому, что у нас легко развивается сильная привязанность к ним. Они обеспечивают среду обитания для птиц, насекомых и всевозможных других существ, да и для нас тоже – если не физически, то эмоционально. Возможно, в этом есть что-то первобытное, потому что деревья, в конце концов, были домом наших предков. Наши предки-гоминиды создавали гнезда и платформы высоко над лесной подстилкой, где они были надежно укрыты от хищников внизу. Своими очертаниями деревья напоминают человека – их больше, чем любое другое растение, мы наделяем человеческими качествами, такими как выносливость, мудрость и сила.

Вершина дерева предоставляет выгодную точку обзора. Любой, кто любит лазить по деревьям, знает, как уютно можно устроиться в ветвях, будто в объятиях сомкнутых рук. Лучший вид объятий – когда они одновременно защищают и в то же время свободно разомкнуты, так, что вы ощущаете себя в безопасности, но не в ловушке. Большинство младенцев чувствуют себя счастливее всего, когда их держат на родных руках, но при этом они могут смотреть наружу и обозревать мир.

Американский психиатр и психоаналитик Гарольд Сирлз заметил, что пациенты^[73], пережившие нервный срыв, часто часами смотрели на деревья и находили то «дружеское общение, которого не получали от людей». Он считал, что это отражает глубокую и древнюю эмоциональную связь с природой, которую по большей части мы не в состоянии испытать в нашей повседневной жизни, поскольку всегда слишком заняты.

Яркий пример такого рода дружеских отношений встречается в автобиографии^[74] валлийского писателя и ученого Горонви Риса, который был госпитализирован в конце 1950-х годов после несчастного случая, чуть не лишившего его жизни. С кровати ему открывался вид на небольшой сад, который он усердно созерцал. «Я настолько стал частью этого, – писал он, – что, когда время от времени засыпал, мне казалось, словно деревья протягивают свои длинные зеленые пальцы в палату, поднимают меня и обнимают, а затем я просыпался, освеженный прохладным прикосновением их листьев». Созерцание растительности днем умиротворяло и успокаивало его. И напротив, с наступлением темноты, когда Рис долго смотрел на сад, его охватывала паника. Оставаясь наедине со своими воспоминаниями и ужасной болью от ран, все, что он мог, это дожидаться рассвета.

Рис чувствовал, что воображаемые объятия деревьев давали ему такую заботу, с которой не мог сравниться уход, оказываемый даже самой внимательной и профессиональной медсестры. Следует отметить, что, как и многие пациенты, он неохотно о чем-либо просил. Когда мы больны, быть на месте пациента, нуждающегося в помощи, может быть сложно. Мы беспокоимся, что навязываемся, или чувствуем себя в долгу, но стоит нам открыться природе, как она будет заботиться о нашем благополучии без принуждения, свободно и обильно.

В теории развития психики Винникотта центральную роль играет раннее ощущение ребенком того, что его держат на руках. «Если младенца не держать, он просто распадется на части, а потому физическая забота на этих этапах развития является также и заботой психологического уровня»^[75], – писал он. Тело и психика не дифференцированы в начале жизни, так что физическое «держание» – это также и эмоциональное «держание». Наш самый ранний опыт того, как нас обнимали и успокаивали, создает в сознании шаблон, который помогает нам воссоздать это чувство в дальнейшем, когда нам предстоит «держать» себя в руках перед лицом шокирующей ситуации или страдания.

Никогда чувство незащищенности не ощущается столь сильно, как после тяжелой травмы. Винникотт был непосредственным свидетелем этого, когда во время Первой мировой войны ему пришлось работать с контуженными военными. Этот опыт оказал на него глубочайшее влияние. Позже он описал, что происходит, когда отсутствует защитное «держание», с помощью детского стишка «Шалтай-Болтай». Стихотворение, как известно, начинается с того, что большой яйцеобразный персонаж сидит на стене. Когда Шалтай с нее падает, то «вся королевская конница и вся королевская рать не может… Шалтая-Болтая собрать». Винникотт полагал, что причина популярности этого стишка^[76] заключалась в его резонировании с той психологической истиной, в которой мы не признаемся даже самим себе, – при достаточно сильном ударе, нанесенном обстоятельствами, мы все можем развалиться.

* * *

Географ Джей Эпплтон в 1970-х годах разработал психологию ландшафта, основанную на нашей потребности регулировать степень, в которой мы можем наблюдать, не будучи замеченными. Он считал, что у нас есть врожденное предпочтение той среды, которая сочетает в себе элементы «зрительной перспективы» с элементами «убежища». Согласно его «теории среды обитания»^[77], мы автоматически оцениваем наше физическое окружение с точки зрения вероятных опасностей и возможностей для защиты. Предпочтение ландшафтов, подобных паркам или саваннам, которые предлагают как перспективу, так и убежище, можно обнаружить у народов разных культур. Эпплтон полагал, что в ходе эволюции объекты, которые были полезны для выживания, такие как травянистые участки с группами деревьев, теперь представляются нам как эстетически приятные. Сады, в которых есть открытые виды, а также защищенные пространства, удовлетворяют нашу потребность в перспективе и убежище. Подобно тому как физическое или эмоциональное «держание» может быть защищающим и неограничивающим одновременно, так и сад может создавать у нас ощущение безопасного огороженного пространства без чувства западни.

На протяжении веков как в западной, так и в восточной культурах огороженные сады служили убежищем как от тревог внешнего мира, так и от беспокойства ума. Входя в окруженный стеной сад, вы сразу чувствуете, что находитесь в более комфортном месте. Солнечное тепло отражается от стен, вы защищены от ветров и звуков внешнего мира. Такие условия особенно полезны для людей, выздоравливающих после посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), потому что сочетание замкнутости и открытости создает в них мощное чувство безопасности и спокойствия. По сути, сад – это пространство, свободное от страха.

Если вы сами не пережили серьезную травму или не работали с травмированными людьми, легко недооценить те длительные разрушительные последствия, которые она может иметь. Но все мы знаем, как быстро реагирует тело, когда мы чувствуем угрозу, и как трудно контролировать учащенное сердцебиение или дрожащие руки. Эта реакция «бей или беги» вызывается центром тревоги нашего мозга, известным как миндалевидное тело. Оно находится в глубинах мозга и контролируется нашей вегетативной нервной системой.

Мы живем с нашим эволюционным прошлым, или, скорее, оно продолжает жить в нас. Что касается мозга, то в ходе эволюции ни одна, даже малая его часть не была утрачена, и его функциональная структура, как описал ее нейробиолог Яак Панксепп, представляет собой «вложенную иерархию»^[78]. Слои мозга устроены по типу матрешки, когда эволюционно более новые, высокоразвитые части коры окружают более древние структуры – мозг млекопитающих и рептильный мозг. Эти структуры взаимодействуют между собой через множество нейронных сетей, позволяющих нам интегрировать воспоминания, ощущения, мысли и чувства в собственный опыт. При нормальных обстоятельствах мозг представляет собой чудо согласованности, но травма глубоко нарушает это состояние интеграции, потому что активация миндалевидного тела отключает связи с высшими уровнями коры головного мозга, ответственными за мышление. С точки зрения выживания это имеет смысл, потому что какая польза от того, чтобы остановиться и подумать, когда за тобой гонится тигр? Но когда подобное происходит в других ситуациях, мы становимся будто подавленными страхом – наши мысли застывают, память подводит, и нам трудно говорить связно.

Для того, кто страдает от ПТСР, такое чувство порабощенности страхом становится частью повседневной жизни. Активация миндалевидного тела, кроме того, меняет способ формирования воспоминаний, так что они не столько вспоминаются, сколько переживаются. Травматические воспоминания воспроизводятся в виде флешбэков, в которых кажется, что переживание происходит снова и снова. Это означает, что травма не интегрируется нашим мозгом^[79] и никак не успокоится. Повторное переживание травмы в виде флешбэков, а также в виде ночных кошмаров, постепенно подрывает чувство внутренней безопасности. Мир воспринимается как все более небезопасное место, возникает перманентное чувство настороженности в отношении возможных источников угрозы. Это состояние известно как сверхбдительность, которая истощает человека, оставляя очень мало ресурсов для восстановления. Кроме того, развиваются всевозможные привычки, направленные на создание базового чувства безопасности, например, необходимость сидеть, прислонившись спиной к стене.

Жизнь в постоянном страхе и возбуждении, когда адреналин поступает в организм в неадекватном количестве, превращает человека, страдающего ПТСР, в носителя всевозможных ярлыков – таких людей называют «проблемными», «агрессивными» или «манипуляторами». Другие люди заняты тем, что живут собственной жизнью в своих безопасных скорлупках, и им трудно разглядеть истинную причину поведения человека, который неожиданно срывается и кричит, его страх и волнение. Многие члены семьи, живущие рядом с таким человеком и вынужденные ходить по тонкому льду, спустя время чувствуют, что достигли предела своего терпения и сил.

Первым шагом в любом лечении травмы^[80] является то, что американский психиатр и эксперт по вопросам травмы Джудит Герман называет «возвращением чувства безопасности». Другие этапы исцеления, которые она описывает, предполагают более активные вмешательства, но эта начальная стадия является основополагающей. «Никакая психотерапия не может быть успешной, – пишет она, – пока должным образом не будет обеспечена безопасность». Создание чувства доверия и физической безопасности снижает необходимость проявлять повышенную бдительность и защищаться. Это верно в отношении всех нас, поскольку только когда мы чувствуем себя в безопасности, мы позволяем себе ослабить собственную защиту и способны впустить в жизнь новые впечатления и переживания. Без этого наш разум не может расти и развиваться. Это также объясняет значение садовой ограды в садоводческой терапии^[81] – наличие этого элемента и осознание его безопасности является терапевтическим инструментом.

* * *

Когда вы проходите через кованые железные ворота сада в Хедли-Корт в графстве Суррей, то мгновенно переноситесь в мир, который, кажется, не имеет ничего общего с Реабилитационным центром Министерства обороны, находящимся прямо по соседству. Ощущение безопасного пространства в сочетании с четкими линиями обзора вдоль аллей обеспечивает такой пространственный опыт, в котором травмированный человек может ослабить свою необходимость быть бдительным. Благотворительная организация «Хай Граунд» (HighGround), созданная терапевтом-садоводом Анной Бейкер Крессуэлл, проводит здесь свою программу по садоводству. Доказав свою состоятельность, в настоящее время они переезжают в более просторный огороженный сад в недавно построенном Центре медицинской реабилитации при Министерстве обороны (DMRC) в Стэнфорд-холле в Ноттингемшире.

Сад в Хедли-Корт окружен высокой живой изгородью из тиса. В центре расположены большой пруд и фонтан, от которого, через ряд террас и овощных грядок, можно спуститься к фруктовому саду. Когда я побывала там однажды в конце лета, общее ощущение от него можно было выразить одним словом – изобилие. Цветочные бордюры пестрели красками – высокие пики голубого и розового дельфиниума, вкрапления васильков и космеи выступали на фоне спокойного обрамления из зелени.

Многие мужчины, посещающие программу «Хай Граунд», пришли сюда на реабилитацию после травм головы или перенесенной ампутации и неизбежно страдают от ПТСР. Большинство пациентов нуждаются в серии хирургических или медицинских вмешательств. В промежутках между госпитализациями они обычно отправляются домой в отпуск. Кэрол Сейлз, терапевт-садовод в Хедли-Корте, разрабатывает индивидуальную программу для каждого человека, которого она лечит. Она планирует деятельность своих пациентов таким образом, чтобы они могли видеть результаты собственных усилий в саду – от посева до сбора урожая – и могли забрать с собой домой, для близких, овощи и цветы. Слушая Кэрол, невозможно не почувствовать исходящую от нее теплоту и глубокую преданность своей работе.

У людей, страдающих ПТСР, очень часто развита чувствительность к обонятельным триггерам^[82] – специфическим запахам, связанным с их травмой, которые могут привести к возникновению флешбэков. Запах дизельного топлива или чего-либо горящего – обычные триггеры для людей, переживших боевые действия, но в терапевтическом саду нет никакого риска столкнуться с подобными ароматами. Напротив, запахи цветов и растений, которые Кэрол выращивает в Хедли-Корте, оказывают успокаивающее действие и поднимают настроение. Войдя в сад через кованые железные ворота, ее пациенты уже через несколько минут сообщают ей, что их сердцебиение замедлилось.

Сады особенно эффективны для расслабления. Растения могут быть колючими или ядовитыми, но они никогда не будут делать резких движений или прыгать на вас, так что не нужно быть настороже или оглядываться, работая в их компании.

Среди других успокаивающих эффектов – нежный звук ветра и шелест деревьев, который помогает отфильтровывать другие потенциально отвлекающие и навязчивые шумы. Кроме того, успокаивающий эффект имеют цвета – зеленый^[83], например, благотворен для глаз. В сочетании с синим цветом он автоматически переводит нас на более низкий уровень возбуждения. Врач Эстер Стернберг, пишущая о лечебных свойствах пространств, называет зеленый цвет «режимом «по умолчанию» для нашего мозга». Она объясняет: «Ген светочувствительного пигмента фоторецепторных клеток, который появился первым в эволюционной истории, является наиболее чувствительным к спектральному распределению солнечного света и к длинам волн света, отраженного от зеленых растений». Поэтому неудивительно, что количество зелени в саду напрямую связано с его восстановительными свойствами.

Роджер Ульрих, профессор архитектуры Технического университета Чалмерса в Швеции, стал пионером в исследовании благотворного влияния природы на реакцию человека на стресс^[84]. Его открытия за последние три десятилетия показывают, что восстановительное воздействие природы на сердечно-сосудистую систему проявляется в организме уже в течение первых нескольких минут. Мгновенный успокаивающий эффект сада свидетельствует о скорости и чувствительности, с которыми мозг обрабатывает наш сенсорный опыт и регулирует физиологические реакции. Активность симпатической ветви вегетативной нервной системы, которая отвечает за нашу реакцию «бей или беги», снижается, в то время как активность парасимпатической нервной системы, отвечающей за состояние покоя, необходимое для переваривания пищи и восстановления энергии, возрастает. Есть бесспорное преимущество в смысле выживания в том, чтобы чувствовать себя приятно расслабленным и не склонным двигаться дальше, пребывая в окружении, которое является изобильным и способно поддерживать жизнь. Считается, что эти автономные реакции помогали нашим далеким предкам выбирать ту среду, в которой они с наибольшей вероятностью могли процветать.