Read the book: «Такие обстоятельства»
Со временем не прополотые грядки
зарастают сорной травой.
Среди них встречается чертополох,
поражающий своей силой и стойкостью.
– Ты опять надел эту старую майку?
Да, и что? Я с удовольствием её надел. Это была особенная майка. С полустёртыми надписями и картинкой: эспада с быком.
Мои ближние никак не могут понять, что она тем и хороша, что старая и дорога мне памятью. О том страшном переходном времени, когда страна словно проснулась ото сна и заторопилась жить. Была объявлена поголовная борьба с пьянством, как будто не было других задач. На космической технике нашего славного королёвского КБ слетал первый французский космонавт.
Этому заключительному опусу может и послужила исходной эта майка, став символом необыкновенного периода и пропуска в мир иной.
Майка из прошлого.
Новое роскошное помещение с деревяными панелями стен на третьем этаже лабораторно-конструкторского корпуса досталось отряду гражданских космонавтов потому, что новый Генеральный конструктор знаменитый двигателист Валентин Глушко отказался в него переезжать. Его мотивы, для окружающих казавшиеся весьма смутными, не были таковыми для него самого. Завидуя посмертной славе Королёва, он отказался покидать королёвский кабинет на первой территории. Впрочем, каждый был вправе домысливать его поступок по-своему.
Космонавты сразу распорядились полученным помещением. Комнатку поменьше заняли дважды герои, слетавшие дважды и удостоившиеся соответствующих наград, а зал рядом заняли остальные, не летавшие, вместе с Сергеем Анохиным, легендарным лётчиком-испытателем, числящимся заместителем начальника отдела. Эту большую комнату в шутку назвали «греческим» залом после удачной репризы Хазанова. Зал по соседству стал учебным классом и ещё два помещения поменьше завершили новоутверждённый комплекс гражданских космонавтов: кабинет начальника отдела и его зама и крохотная комнатка группы обслуживания. Конечно же, это было не всё. Ниже этажом были рабочие комнатки отдела, а ещё ниже фотолаборатория, завершающая «центр гражданских космонавтов» НПО «Энергия», так стало называться бывшее КБ Сергея Королёва с приходом Глушко.
В комнатке дважды героев и встретился я лицом к лицу со своим будущим шефом. Крепко сбитый мужчина из отдела материаловедения, шапочно знакомый, как и многие на предприятии, что-то объяснял космонавту Севостьянову, а тот снисходительно слушал его. Оказавшись рядом, я сказал пару слов из вежливости, намекая на возможности новой службы гражданских космонавтов, в которую превратился прежний отдел. Будем, мол, вместе работать. Я не подозревал, что эти слова пророчески сбудутся, но с другим смыслом и не бесследно для меня. Не прерывая объяснения, мужчина кинул с рысьим проблеском взгляд в мою сторону, не возразил и не согласился, а констатировал. Не склонен он был, казалось, терять попусту время на разговоры. Он был себе на уме. Мог ли я подумать тогда, что с этого момента судьбы наши уже переплелись как пара змей в брачный период?
Опускаю намеренно блок жизненного цикла, полный ненужных треволнений и практически пустой. Дни противостояния отряда гражданских космонавтов с его руководителем. В нём я активно участвовал, хотя и не был в самом отряде, а в качестве главы комиссии по контролю администрации новой службы. Это были фактически бодания «телёнка с дубом». В результате чего я очутился на третьей территории. Была она в стороне от всего, за стадионом и гаражами. Там царили свои правила и порядки и с некоторых пор размещались ядерщики, собранные под особый проект ядерного источника межпланетной станции.
Представление моё новому начальству получилось недолгим. Секретаря на месте не было. Со словами «у нас без церемоний» мой новый шеф (буду условно звать его шефом по разным соображениям) толкнул дверь. Мы вошли, и стали невольными свидетелями. Опершись о краешек стола, полусидел- полустоял начальник отдела Берлатый, а визави с ним рослая молодая женщина, подсмеиваясь то ли над собой, то ли над окружающими, докладывала возмущённым голосом о ходе испытаний. Я услышал только конец фразы:
– … налицо «эффект кабелей». Не знаю, как правильно сказать: «ка́белей» или «кабеле́й»?
– Кобелей, – ответил Берлатый и все рассмеялись.
Рассмеялась и женщина. Была она очень высока, хотя и сложена пропорционально, и видно было, что ей и самой противно этим заниматься и смешно. Не придаёт она здешним делам должного внимания, считая их временными. В ней даже было некое высокомерие. «Мы – физики, и этим, мол, всё сказано».
Я знал, что они из атомной отрасли, переведены сюда скопом и перелётными птицами опустились на третьей территории. Отличием их ещё было, пожалуй, в том, что они чувствовали себя по-прежнему единой семьёй и не церемонились в разговоре.
Знакомство с начальством и моё представление разом состоялись, и мы отправились восвояси в главное мрачного вида здание, где в двух комнатах первого этажа размещалась наша лаборатория.
Это громко сказано – «две комнаты». Начинать мне пришлось в маленьком кабинете начальника лаборатории, того самого крепкого мужчины, шефа. Занимался он формированием полётных полезных нагрузок, обязанных наряду с колоссальными затратами приносить хоть какую-то видимую пользу от космонавтики.
Сколько раз уговаривал я себя не бороться с власть имущими, что заведомо бесполезно и только приносит вред. Вот и на этот раз, поимев слабое удовольствие иллюзорной правоты, я очутился в «отстойнике» третьей территории, в мрачном здании, в высокой комнате, узко-тесной, имевшей достойный размер разве что в высоту. За единственным окном её прекрасные остроконечные ели естественной ширмой всего-всего: и стенда перекисных двигателей моего исходного детища, из тех, что когда -то я бездумно, не глядя раздавал, и сохранившаяся пристрельная горка , в которую лупили пристреливаясь в войну скорострельные грабинские пушки и остальная третья территория, за которой коллективные сады и торфянка, примитивное торфодобывающее предприятие, пережившее всех и сохранившееся в исходном виде с древних времён.
Лаборатория претерпела мытарства и гонения и-за авантюристических склонностей шефа. Поведение его отличалось от принятого для окружающих. Он пропадал по лишь ему известным неотложным делам и имел особый круг общения. Отчего порою принимал непонятные на первый взгляд решения и выглядел настоящим фигурантом неведомых сфер, посещавшим наш мир время от времени. Вышестоящие пытались безуспешно привести его в привычную норму и отказывались понимать его выходки. За них его пробовали карать, но чаще махали рукой. А он, продолжая свои партизанские наскоки, казалось, действуя по своим особым правилам, круто и вопреки, не собираясь под кого-то подстраиваться.
Впрочем, коллектив поддерживал его. В него верили и когда его в очередной раз его изгоняли, переходили вместе с ним. В нём было что-то притягивающее, незаметное с виду. Хотя чем мог привлечь с виду наш коротконогий и короткошеий шеф? Но что-то в нём всё-таки было. Не разбираясь в деталях, эффект налицо. Как говорится, не скроешь и не поймёшь, а мы и не пробовали разобраться. Нам было не до того.
Наша комнатушка, как уже сказано, не в длину и ширину, а в высоту. С высоким потолком. В ней впритык размещаются три рабочих стола. Посередине шефов, мой у глухой стены и третий у окна, за которым сидел Виктор, мой ровесник, ну разве, младше чуть-чуть.
Виктор – шефов протеже. Товарищ вузовских времён. Я его зову на французский манер Викто́р, потому что он у нас «министром иностранных дел» и теперь контачит с Францией. Начались международные проекты и для курирования экспериментов потребовался особый сотрудник внешних сношений. На стадии согласований, которые проходили в Институте космических исследований, он представлял под выдуманным прикрытием Академии Наук наше направление и время от времени даже ездил за рубеж, что прочим засекреченным вовсе не светило и составляло зависть остальных. Меня же в комнату посадили по велению шефа из-за отсутствия других свободных мест.
Рядом была другая большая рабочая комната с кураторами экспериментов. У нас с нею даже общая дверь в коридор. Вот и вся лаборатория. Руководство приютившего её отдела помещалось в соседнем двухэтажном розовом здании.
Короткая прямая от проходной подводила к трёхэтажному мрачного вида зданию, считавшемуся главным на территории, которое по моим представлениям служило отстойником переводимых по тем или иным причинам с территорий основных. Так на третьем этаже располагались остатки бушуевского секретариата минувшего международного проекта «Союз-Аполлон». На втором был кабинет королёвского двигателиста Мельникова, который, собственно, и возглавлял ядерные надежды направления, основного в здании. На первом кроме ядерщиков были мы и группа Володи Осипова, из славной команды первого спутника-ретранслятора «Молния», отпочковавшаяся с перспективными задумками от проектантов первой территории.
Викто́р был надежной опорой шефу. Несомненно, он был умницей и негласно опекал прочий лабораторный молодняк, чего, впрочем, никто не оспаривал, а приветствовали. По всем приметам он был нездешним и далёк от всего, а как бы оказывал услугу шефу. По роду деятельности он был своего рода лабораторным министром иностранных дел, осуществлял международные контакты и заграничные командировки, появившиеся с полётом последнего «Салюта» с его международным наполнением. О загранице остальным нельзя было даже помыслить, разве что помечтать на досуге.
Руководитель лаборатории считался невыездным из-за подмоченной репутации со скандальными разводами. На синекуру он пристроил своего приятеля, «не разлей вода» со студенческих лет. Тогда зарубежные поездки смотрелись как что-то недоступное. О них решалось где-то в заоблачных начальственных верхах, а мы, рядовые исполнители, лишь питались слухами.
Шеф был вхож на совещания, где принимались решения о поездках, но для себя их сам он не мог реализовать и доверял их проверенному порученцу. Он был из тех, что сунутся в любую щель, ведущую «отсюда туда». И конечно же он не мог пропустить открывшуюся возможность в космонавты. В ОКБ был объявлен набор в отряд гражданских космонавтов, и он сумел протиснуться в него. Учите матчасть. Всё тогда складывается.
Викто́р держался одновременно как бы на короткой ноге со всеми, оставаясь в стороне. В объектовую работу он до поры до времени старался не вмешиваться. Эксперименты отслеживал через кураторов. Конечно, это помимо французской программы, где он сам был куратором. По сути, не нашим, а как бы со стороны, и не старался разбирать непростые кабевские течения.
Из космоса порой даже невооружённым глазом наблюдают иногда во льду заливов вмерзшие течения. Особая точка зрения это позволяет делать запросто. Так и для меня в окружающем мире стали прорисовываться свои узоры. Что этому мешало? Хочется прожить жизнь во всей её полноте, отбросив ограничения, рискуя и пройдя по кромке обрыва. Отсюда все мои приключения. Но где эта грань, как её найти?
Ледовая картинка замёрзших течений из космоса.
Викто́р при всех своих достоинствах и коммуникабельности был и оставался здесь чужим. Он как бы осуществлял надзорную деятельность. Местной сумбурной вольнице он придавал некий научный смысл. Выслушивал каждого по очереди и давал дельные советы или наоборот одёргивал и охлаждал не в меру ретивых с иронической усмешкой, впрочем, чаще доброжелательной, и рядовые исполнители с ним охотно делились бедами и радостями.
Наоборот шеф был полностью своим, хотя и с особенностями. Всё время с ним что-то приключалось и каждый раз выходило ему боком. Сюда на третью территорию он загремел после очередного кадрового антраша. В отделе его приютили из милости. Положительной причиной сказалось разноплановость отдельской тематики. Отделу деятельность лаборатории смотрелась экзотикой, а шеф до поры, до времени не касался забот и хлопот отдела, чем гарантировал себе временно безбедное сосуществование.
Ах, сколько несчастий и подстав было вокруг и не случайно оказался он на третьей территории. Но оказался здесь не один, а вместе с доверяющим ему коллективом. С исполнителями они сработались, срослись и силы отталкивания оказались слабей их притяжения. А пертурбации, куда от них денешься в наш неспокойный век?
Ах, не прост был мой новый шеф, совсем не прост. Он мог достать любые билеты и лекарства. Он мог звонить тогдашнему светиле офтальмологу Святославу Федорову, бывшему тогда на слуху. Мог договориться об операции на глазу, на которые тогда годами стояли в очереди. Он многое мог, для своих. Какие-то связи-завязки держал в руках наш шеф, что было важным успехом его и ему подобных, сильных мира сего, дергающих в нужные стороны разные веревочки.
Что касается меня, я не мог похвастаться с ним особой близостью. Я плохо знал его. По-моему, ему подходили подправленные слова Нонны Мордюковой в фильме «Простая история»: «Хороший ты мужик, Петрович, но не орёл». Поначалу моё отношение к нему было скорее, как к контуженному, и приходилось мириться с его особенностями. У нас было общим, по сути, что мы оба – гонимые. Территория приютила лабораторию, а та меня.
Мы сидели «нос к носу» и поневоле я становился «третьим лишним» в шефовых переговорах, негласным свидетелем его «плодотворной» деятельности, можно её условно так назвать. С виду он совсем не работал. Его рабочий день складывался из околачивания порогов верхов на первой территории и здешних рабочих собеседований. Посланцы страны излагали ему свои предложения. Он их небрежно выслушивал, выискивая «изюминки». Собеседники его, как правило, были людьми не тривиальными и старались показать товар лицом. Оказаться на самой высокой в мире лабораторной площадке в начальный период космонавтики для них было важным, и они старались доказать это что было сил. Словом, это был цирк, зрителем которого было оставаться забавно, хотя и мешало моим расчётам и всему тому, чем с некоторых пор я начал заниматься на новом месте, в шефовой лаборатории.
У меня складывалось впечатление, что «шеф из тех, кто может оценить. Неравнодушный он». Тянуло с ним поделиться. Располагал он к разговору. Редкое качество, встречающееся разве что у близких родственников и то иногда. Слаб человек. Часто ему требуются сочувствие. Ничего не поделаешь, так уже мы устроены. У нас сложились странные отношения. Он отдавал должное моему прошлому, особо не заморачиваясь.
– Впрягайся, – сказал он мне в один из моих первых дней, – нужно проводить смежника.
Смежник оказался из Харькова. Поезд его отходил глубоко за полночь. Неудобно, а что поделаешь. И вот я на ночном вокзале. Тащу чужие чемоданы. Я, кандидат наук и небезызвестный в наших кругах человек, не в силах перечить шефу. Смежник оказался со «смежницей». Совместил приятное с полезным. Приехал в командировку с любовницей, а я им чемоданы тащу. Ей даже стало неловко, но смежник успокоил её, сказав обо мне: «Владимир Петрович специально выделил человека. Нас проводить». И смех, и грех.
Шеф постоянно действовал так, словно остальные были у него в долгу. Там, где иные бы ходили кругами, он не задумываясь рубил с плеча и ему многое удавалось. Он постоянно находился процессе личного борения и как не странно мы ему в этом помогали. В окружающих для него не было авторитетов. Космонавта Кубасова газеты назвали «первым космическим сварщиком». «Фу, – фыркал шеф. – Сварщик. Да, он чуть стенку корабля не прожёг». Тепло он отзывался разве что о Борисе Патоне, тогдашнем легендарном Президенте Украинской Академии Наук, самолично в силу веяния эпохи поучаствовавшим в проведении бортовых технологических экспериментов и открывшем дорогу КГК – крупногабаритным конструкциям для выносных управляющих двигателей и основы пространственных солнечных батарей.
КГК- наша общая история.
Закончилась длинная история «Салюта-6», когда шеф по части бортовых экспериментов взаимодействовал со многими известными людьми и в их числе с Патоном. Они сердечно попрощались. Президент вёл себя исключительно просто и на перроне вокзала отъезжая даже выпил портвейна с шефом «из горла» по поводу успехов в космосе.
Шефовы метаморфозы напоминали «американские горки», которые он стойко переносил. Была у него редкая способность регенерировать силой словотворчества. Подобно барону Мюнхгаузену вытаскивал он себя из болота передряг за волосы.
Приходил он, скажем, от руководства уничтоженный.
– Ну, как? – спрашивали его, потому что уходил он в верха с большим вопросом и решение его касалось всех. В ожидании ответа рассаживались. Виктор и кто-нибудь из ведущих по экспериментам. Мне же можно было не сходить с моего места. Я был в курсе и рядом.
– Как? – словно очнувшись спрашивал шеф. И обводил окружающий народ удивлёнными глазами. – Да, плохо дело. Там, – поднимал он глаза к высокому потолку, – начисто игнорировали наши наработки. Может, вожжа попала им под хвост или от министерства свои громы и молнии. Не знаю, но на мою голову вылили самые грязные помои, подтёрлись мной. О стенку размазали. Начисто.
Всё чаще в силу соседства мне приходилось выслушивать шефовы реминисценции зрителем «театра одного актёра». Это и забавляло, и раздражало. Принимая очередного смежника, шеф ту же историю пересказал.
– Я им открыл глаза. Не спорю. Говорю, не сладко всем. Это я понимаю. И даже кое кому светит долговая яма. Если мы… Вижу по глазам со мной начали соглашаться…
В конце дня «на огонёк» зашёл поинтересоваться и начальник отдела Берлатый. Начальнику отдела шеф просто обязан объяснить. Тот дал приют гонимой шефовой лаборатории. Не побоялся приютить «прокажённого», когда его со скандалом поперли со второй территории, хотя отдел был совсем далёкой тематики. Шеф обязан ему.
– Я так и сяк им, и два, и полтора, – излагал шеф нынешнюю историю. – Что же вы, чурки безмозглые, не думаете о нашем общем? – говорю. – Где теперь мы в этом самом по это самое по вашей милости? И постепенно, вижу, начинают соглашаться. Не на словах ещё, но на лицах написано: «Мол, мы подумаем, и не всё потеряно и решено». А я не отстаю, говорю....
– Прямо в лицо? – удивляется начальник отдела, которому, как и всем, нынешний Генеральный конструктор виделся Зевсом-громовержцем.
– Прямо в их нахальные рожи, – свирепствует шеф, – за мной не задержится.
– Володя, ну, ты даёшь.
Шефу и самому смешно. Они смеются с начальником отдела, и он уже чувствует себя рыцарем на белом коне. Победителем. Не сомневается. «Поверил в себя, и ему поверили, а «голос народа – голос божий». Со стороны забавно эту комедию наблюдать. Цирк налицо. Во всяком случае с шефом не соскучишься, и мы ему сочувствовали. Опасались только, как бы его совсем не занесло. Должно быть, шеф наш сутью своей был экстравертом и черпал сочувствие из окружающих.
Помимо служебных передряг его подводили любовные истории. Их было не мало. Находящиеся рядом жёны сотрудников, попадали сразу в зону опасности. Их необъяснимо влекло к шефу, как бабочек на огонь. Чем дело и заканчивалось. Зачастую они и сами понимали, что это хрупко и временно и вспоминали потом случившееся, как необъяснимый эпизод, которого не удалось избежать, хотя и стоило. Как говорится, сильны мы задним умом. Теперь в фокусе его находилась соседка. Её мужа Станислава, Стаса из соседнего НИИ он перевёл к себе в лабораторию и теперь был волен посылать в длительные командировки.
Наша третья территория особенная. Она от всего в стороне. За ней сады садоводческого товарищества и торфянка, обязанная торфяным почвам. Начальство сюда не заглядывает. Тут пристроились перекисные двигатели, управляющие спускаемым аппаратом при посадке. Из зданий всего-то несколько невысоких корпусов и мы сидим в главном. Синеватые ели в окне нашей комнаты, и кажется, что мы не на территории Особого Конструкторского Бюро новой техники, а в академическом санатории. Хотя наша лаборатория к технике «сбоку припёку». Она сама по себе. Её проекты экзотические. Я, например, занимаюсь теперь передачей информации с внешней оболочки станции во внутрь неё не по-человечески, через разъёмы, электрическим путём, а через стекло иллюминатора. В системе есть внешний и внутренний блоки светодиодной связи. Один снаружи подмигивает, а внутренний должен это подмигивание разгадать и тем самым породить ещё один канал информационной возможности. Попутно решается, как эти блоки закрепить, масса технических деталей этой идеи осуществления. Всегда так. Красивая идея тонет в деталях, которые – сплошное занудство. И в жизни похоже: поэтику губят отношения.
Рядом с нашей – вторая комната лаборатория. Она побольше. В ней основные исполнители. Молодёжь. По направлениям. В основном – блатные. Устроены по протекции на это «хлебное» место. Исключением Светлана. Она постарше. Фамилия её знаковая, как и основоположника реактивного движения Николая Тихомирова. Детдомовка в возрасте и ненавидит начальство. Она в Совете здешнего трудового коллектива и жаждет начальственной крови. Половину времени она проводит в ЦУПе, половину здесь, на рабочем месте. Её детдомовская биография не исключает корреляции с парадоксами отечественной истории. Она появилась в подмосковном Калининграде из другого подмосковного городка, городка-спутника Зеленограда. Об этом упоминалось в отдельской стенной газете.
«Говорят, в Зеленограде
Будто Светы нашей ради
Злобин объявил почин
И на лаврах не почил.
И растёт теперь жилье
К слову, Света, не твоё…»
Светлана в курсе всех кабевских историй, обсуждаемых между сеансами связи. Она знает родословную шефа, подноготную всех его скандалов. Основой их – его неугомонный характер и женщины. Без них у него не обходится. Он сам рассказывает «случаи», делится.
Не понимаю, за что его любят женщины? Невысокий, с короткой шеей и ноги короче, чем следовало бы. Невыдающееся лицо. Остальное в мимике и динамике. Достаточно десяти минут разговора для вызова. Любовных историй не мало.
А эти странные навороты предыстории. Его вся семейная коллизия и развод, и мушкетерская затея с отрядом космонавтов, и отношения с поставщиками бортовых экспериментов, разбросанными по стране. Скандальные связи тоже не разрывались, а сохранялись отдельными контактами, которые подчеркивали, что не годилось на официальном производственном уровне, а проявлялось в уважении к личности, токсичной, скандальной, но любопытной неожиданными проявлениями и безусловной харизмой характера.
Соучаствовать в его текущих приключениях по большому счёту кто-то вряд ли хотел, но наблюдать его кунштюки поведения со стороны не отказывались, сочувствуя и в чём-то содействуя.
И был официальный скандал с разводом. Первая его жена работала в городской аптеке и до неё кое-что доходило с закрытой территории. «Скандал сменялся скандалом, а молоденькая Надя, что в лаборатории рядом техником, явилась выходом из ситуации. Восемь лет теперь вместе живут. Была такая хрупкая девочка. Родила пару сыновей и заматерела. Теперь по словам Викто́ра, – «зад у неё что твоё вагонное колесо».
Соседняя большая комната лаборатории по смыслу основная. В ней, собственно, и готовили бортовые эксперименты, их оформление. Теперь эту комнату безусловно интересовало, кем станет в рамках её новоиспечённый сотрудник, то есть я и какие мои особые функции? Но комната по большому счёту была бесправной и мнением её наверху не волновало. Верха поступали по-своему и вопреки.
Плодились слухи. Знали, что я – член молодой команды Бориса Раушенбаха, собранной ещё в НИИ-1 у Келдыша из выпускников-физтеховцев, и разрешившей проблему кораблевождения в космосе практически, доказав это наглядно фотографированием обратной стороны Луны. Ещё я и из тройки впервые защитившихся в ОКБ-1 Сергея Королёва, что ныне после смерти Главного конструктора поименовали бюрократически бесцветно – ЦКБЭМ и НПО «Энергией» с приходом Глушко. Но кем стану я теперь именно здесь, в лаборатории третьей территории? И почему шеф посадил меня рядом с собой? Чего ожидать от меня? Это всех интересовало. Как стану себя вести? Возможным, однако не продуктивным, могло иметь место пренебрежение, как у старшекурсников к поступающим, или покровительственная доброжелательность, неуместная в среде лидеров бортовых исследований? Словом, поначалу в наших отношениях царили насторожённость и холодок.
– Вот ты собирался лететь на Марс.
– Я? Нет.
– Погоди. Бедлам в главном архиве. Генеральный приказал уничтожить документы Н-1 и их уничтожают, может, со слезами на глазах и через себя, потому что с ними связана чья-то жизнь.
Я вспомнил вытянутый корпус тяжёлого межпланетного корабля, лопухи концентраторов, оранжереи и демпферы. Защемило в груди, но я мужественно сказал:
– Моя нет. – и покривил душой.
Это был отрезанный по живому кусок нашей жизни и молодости.
– Я и сам поучаствовал, -добавляет шеф, – в части материалов. Н-1 теперь Генеральному тряпкой для быка. С остервенением рубит под корень сделанное нашими руками. Ловко чужие заслуги присваивает и получается: мы заодно.
С утра на рабочем месте шефа не было. Викто́р, как бы замещая отсутствующее руководство, и удовлетворяя общественный интерес, объяснил ситуацию. Генеральный, он так сам себя обозначил вместо прежнего Главного, окончательно закрыл тему с ракетой Н-1, и оставшиеся на полигоне (так между собой обзывали космодром) цеха и фрагменты ракеты подлежат утилизации. Между тем шеф подсуетился и предложил сбагрить оставшееся на Украину, КБ «Южному» или верфи корабельной утилизации Индии. Превысив этим свои полномочия, он хотел и что-то с этого поиметь, а прокукарекав угодил на острие внешнеторговой проблемы, и теперь варился с пройдохами-снабженцами, потому что Генеральный считал или сделал вид, что она его совсем не интересует и бельмом на глазу, отвлекая от насущного.
– Надо же, – оставшись со мною наедине посмеивался Викто́р, – Володя находит повод оставаться на плаву, и везде получает по личику.
Викто́р говорил посмеиваясь, но доброжелательно и выходило одновременно и «против» и «за», так что можно было выбирать удобное.
– Как бы только он эту проблему на нас не перевалил. Что весьма и очень вероятно.
Теснота рождала общение и секреты само собой становились секретами полишинеля.
Сеансы связи со станцией сместились на ночь и Викто́р, курируя французскую программу, чтобы не мотаться туда-суда, снял в Подлипках угол, как выражались тогда, у Стаса, в ведомственном доме. Естественно, он познакомился с семьёй Стаса, женою. дочерьми, из которых старшая была на выданье. За эти несколько недель он понравился всем и особенно Юлии, хотя и был значительно старше её. Впрочем, в вопросах нравится-не нравится многое не регламентировано. Неискушенная девушка-подросток была им очарована и теперь искала встречи с ним, карауля его у ЦУПа, благо школа была рядом, да и она была настойчивой. Это служило причиной подшучивания шефа, бывшего в курсе соседней ему по дому стасовой семьи.
Шеф спускался с высот первой территории, и они обменивались репликами.
– Встретил Пашу Короткевича, – бросал он Викто́ру.
– Жестянщик Пашу Короткевич в заводе околачивается, – это он мне.
– Тропинку к сердцу руководства протаптывает, – это нам обоим.
– Выправляет корпуса машин, – пояснял он для меня. – А теперь в цеху что-то замышляет, подбивает на нечто левое. Идея ему, видите ли, в голову пришла: сделать рядом с горячим цехом парную. Для руководства. С бассейном, чего теплу даром пропадать. Эх, нет Главного на их блудотворчество. Теперь всё через пень-колоду пойдёт. По их, по-своему.
Шеф одновременно выдавал и нашим, и вашим.
– С Главным инженером завода говорил. У него зуб на меня. Он мне в свое время Наташку, дочку сватал и делает одолжения. Так я разом и озадачил, и проблему на него спихнул. Попадаешь в завод и разом человеком становишься. Все проблемы побоку. Пахнет стружкой, попьешь газировки в горячем цеху, и ясно в голове.
Был я ещё никем, а рядом велись глубокомысленные разговоры. Итогом планёрки был неутешительный итог. Они обсуждали ситуацию с Викторо́м.
– Признайся, мы в этом самом по это самое.
– Нам нужен ход, – задумчиво размышлял шеф, – нестандартный. Вроде верблюдов Кира против мидийцев, кони которых испугались незнакомого запаха.
– Мне ближе придумка Майнерцхагена, когда на турецкие позиции сбросили набитые опиумом сигареты. Турки, изголодавшись по куреву, накурились тогда до одури, и сопротивляться было некому. Британцы легко взяли и Иерусалим, и позже всю Палестину.
– Да, нужна изюминка. Без трюка, – уныло заключил шеф, – потуги наши – пусты.
И кто мог подумать тогда, что нужный требуемый ход подскажу шефу я. Поднесу на блюдечке с голубой каёмочкой. Сработает всё-таки пресловутое «ружье», повешенное в этом акте. Однако обо всём по порядку.
В терминах кадровой политики шеф был вечно гонимым. Там и сям, как правило, изгоняли его за самоволку. Подразделение своё он при этом не терял. Сотрудники верили ему и шли за ним, рассуждая: «Не там, так тут». Их за глаза даже звали «кабевскими цыганами». Наконец, они нашли приют на третьей территории, в отделе Берлатого. Лаборатория и тут представляла своего рода вольный табор. Надзор над ними осуществлял в какой-то мере Викто́р.
Время от времени Викто́р выходил в народ и консультировал кураторов, отвечая с улыбкой на любые вопросы. Каждому по-разному. Мне он отвечал, казалось, несерьезно. – Почему, – спрашивал я его, – он не ходит на первую территорию, на совещания, где решаются многие проблемы?
– Разделение у нас, – отвечал он. – Верха – епархия Владимира. Моё правило – подальше от руководства. Там особенный синклит и окружающим нужны особые свойства. Протекции мало. Как учит история? Говоря об Ироде, называют его Великим. За что? Не за историю с младенцами. За такое не станут хвалить. Лесть помогла Ироду Великому уживаться с разными римскими императорами. Льстить нужно уметь. Она – вечное, проверенное.
– Поплыли огурцы.
– Что?
– Не обращай внимания. Присказка для словесного разгона. Ты на чём защитился?
– Процессы в гидродинамическом двигателе. Задачка из теории струй. Виды неустойчивости.
– А чем занимался до?
– Кавитация. Глубинная бомба.
– Ты из Днепропетровска?
– Нет, но оттуда все мои родственники. С чего ты о нём?
– Можно и не спрашивать. Оттуда всё. От альфы до омеги. Как из черной дыры. Верхушка страны: Подгорный, Кириленко, Брежнев. Американцы боятся «Сатаны» из Днепропетровска. Теперь их мелкие бесы к нам. Скоро обнародуют. Таможня даёт добро. Поплыли огурцы.
– Причём огурцы?
Понять порой шефа не просто.
