Read the book: «Сады цветут», page 5
ГЛАВА 7
А война всё продолжала охватывать новые и новые города и сёла, оставляя после себя разбитые судьбы, сожжённые дома и голод. Те, кто встретился с ней лицом к лицу никогда не вернутся назад прежними – их сон будет неспокоен всю жизнь, ибо в нём они опять будут возвращаться на одно и то же место – на место жесткого и кровавого боя, к пустым зеркальным глазам убитого снарядом товарища, к фронтовой ненаваристой похлебке. Война никогда не проходит бесследно. Но, несмотря на всю бренность ситуации, люди привыкали даже к «военным» условиям жизни: делить пайки на всех членов семьи, не страшиться крови и взрывов, ждать с нетерпением весны и лета, ибо зима приносила с собой не только вьюгу и стужу, но и страшный голод.
А зиму встретила наша Надя вместе с мамой, ютясь в маленьком домике у тёти, ибо прежний их дом охватило пепелище последствий боя. В те времена как никогда страшилась Надя воды: она избегала даже самых маленьких ручейков и иногда боялась больших сугробов, навязчивые мысли одолевали её, добавляя ко всему этому месячное отсутствие писем от Юры.
В мыслях она всегда писала ему письма, будто ведя свою жизнь в одной большой телеграмме. Так, казалось, ей удавалось оставаться стойкой, вселяя в себя бесплотные причины, по которым он не мог ей написать. Все существа разумные любят питаться надеждами, полагаясь на игры разума – вот почему нам легче, нежели животным, но и одновременно тяжелее, ибо мысли наши иногда всё же начинают брать над нами верх, вселяя убеждение, будто они разумнее нас самих.
И плодом этих мыслей стал недавний сон Нади: ей чудилось, будто сидит она у сада и видит, как спиливают его буйные стволы под самые корни, оставляя обезглавленные пеньки. Снится ей, что полыхает он в пожарище невиданных размеров. И, среди башен и высоток пепла, она вдруг увидела его – их с Юрой дерево, почти невредимое, но ошпаренное последствиями пожара и вырубки. И хочет, главное, прикоснуться к нему, а у неё не получается пройти – между ними река. Так и стала она стаскивать груды камней, дабы пройти по мели, да люди завидели её и начали помогать перебраться на ту сторону. Спрашивает она, мол: «Кто вырубил лес? А они отвечают: «Приказано было, на благо остальных садов.». «Но это же тоже сад!» – восклицает она. «Да, сад, но здесь не такие плоды, как в округе: везде растут груши, а здесь яблони. Значит нужно рубить на корню. Мы пытались сделать из него грушевый, пересадив почти все деревья, а оно вон опять проросло. Не дело» «Так в чем же проблема оставить и те, и те?».
«Не знаем. Не велено – значит не велено. Либо те, либо эти. Так нужно.»
И разразилась Надя слезами горькими, да такими, что сама проснулась с ними на щеках. И на миг показалось ей, что это были не её слёзы, а Юры…
А между тем война продолжала, словно весна в феврале, вступать в свои владения: их маленькая деревня кишела окопами, дотами и ограждениями, превратив все улицы в месиво грязи из-за перекопанных по бесчисленному количеству раз дорог. Дети играли с вышедшими из строя гранатами, а старики мирно ворковали на лавках прямо возле ям, оставшихся от разорвавшихся снарядов. Люди привыкают ко всему, даже к войне. Но кажется, будто небо накопило в себе весь порох и сажу и стало от этого серым и невзрачным, передавая все душевное состояние людей. Еды оставалось все меньше: зима забирала всё самое последнее, вынудив всех сократить приёмы пищи до двух, а некоторые и до одного раза в день.
Состав, получивший распоряжение оборонять сельскую местность, тоже жил несладко: снег, грязь, холод, цинга – вся эта «руда» попадалась во время бесчисленного по счету выкапывания окопа. Но местные жители всегда старались помочь, чем могли: едой, кровом или тёплыми вещами, а потому солдаты в ушанках и платках не были такой уж редкостью.
Но внезапно вдали показалась фигура: в простенькой шали и потертом пальто, но вблизи виднелось красивое и безмятежное, хоть уже и с некоторыми морщинами, лицо. Под платком виднелось множество седых волос, хотя ей на вид было около сорока лет. Она несла авоську, а внутри была деревянная коробочка. Окликнув солдата, женщина вручила ему содержимое. Тот немного потупил и взял коробку в руки, и, подойдя к товарищам, достал оттуда старенький, но хороший фотоаппарат.
Старики на лавке, приметив это, начали было перешёптываться:
– Чего это она отдала ему? – спросила женщина достаточно преклонного возраста.
– Авось машинку печатную какую-то, не увидела. – щурясь, выронила другая.
Услышав оживлённый разговор, к ним подошёл мужчина, бывший когда-то учителем математики.
– О чём толкуете, дамы? – спросил он.
– Да вот, это самое, Любовь Андреевна, представляете себе, принесла какую-то печатную машинку солдатам! Бедная, совсем от горя осунулась…
– С какого горя, о чём это вы?
– Так это-с, недавно ж ей похоронка пришла. Мы то все думали, что сын её погиб на фронте, а это…
И не успела она договорить, как ведро выскользнуло из его морщинистых рук. Он медленно опустился на лавку, смотря куда-то в невесомость. Действия его были непонятны, медлительны до странности, но только вот он сразу понял, о ком шла речь. Нинка, Ниночка… Она, она это была! Совсем недавно только из школы, из белых кос выпустилась, а уже в могилу! И так стыдно и горестно стало ему на душе, ибо последние слова его были столь нелицеприятны и глупы. Как он был неправ! А девку-то теперь не вернёшь, и никакие покаяния ей теперь не нужны. Он сложил две руки у лица и медленно пошатывался взад-вперед, будто убаюкивая себя. Слегка шоркая сапогами, бывший учитель математики подошёл с глазами, полными желания опровержения солдатом его собственных дум. Он попросил «печатную машинку» и, открыв деревянный ящичек, удостоверился, что это её вещь. Фотоаппарат Нины, который она брала с собой на последний звонок, даже на ремешке виднелись её инициалы. С этих пор ни одно слово из его уст не вырывалось полноценно. Он начал заикаться.
Где он, юный, синеглазый, милый —
Та любовь, та первая весна?
Сколько их, таких, безумной силой
Растоптала и сожгла война!
Вы глаза одним закрыли сами,
Не простясь, оплакали других.
Письма с полевыми адресами
И сегодня ждете вы от них…
Где та юность, за какими далями,
Женщины с военными медалями?
А. Ванеев
ГЛАВА 8
А с фронта всё не было новостей, но между тем уже начали таять застоявшиеся снега, оголяя заспанную от морозов землю. Но пока весна смиренно вступала в свои владения, народ боролся с врагом. Именно народ, а не кто-либо ещё: ленинградцы, пережив одну из страшнейших зим блокады, убирали улицы от мусора, остатков оружия и трупов. В боевом деле было складно, но успешно: войска Красной Армии достойно противостояли противнику, окружив её демянскую группировку армий «Север». Но, увы, деблокировать Ленинград от лап врага всё ещё не удавалось. Неся огромные потери обычных рядовых, молодых и старых, женщин и детей, советский народ как никто другой знал вкус войны: гадкий, вперемешку со слезами и кровью, грязью и потом. Как сказала Светлана Алексиевич в своей книге « У войны не женское лицо»: «Если не забывать войну, появляется много ненависти. А если войну забывают, начинается новая. Так говорили древние.» – только те, кто всем своим нутром ощутил все тяготы войны, не возьмутся за неё. А те, по чьей вине и произошла война и те, кто только слышал о ней не прочь её и повторить.
Так и продолжался день за днем у Нади Рябиновой: в ожидании письма от отца и Юры. Но ни от одного, ни от другого телеграмма так и не приходила. Забросив стихи и театры, девушка проводила по двенадцать часов на заводе вместе с матерью, ибо еды было мало, а рабочим предоставлялся двойной паёк. От болезненной усталости ей редко приходилось изнывать от тоски по новоиспечённым солдатам, но, приходя ночью домой, она всегда смотрела в сторону лужайки, где простиралась тропинка к их саду. А дальше следовали голод и засуха…
Есть одно явление, который связывает человека и животного – это способность приспосабливаться, способность выживать. Если животное попадает в критическую для него ситуацию, угрожающую ему или его потомству, то он либо жертвует одним детёнышем на благо остальных, либо дольше и усерднее охотится. Так и человек: он сделает всё, чтобы выжить, несмотря на окружающие его условия. С голодом каждый стал сам за себя: у каждого была критическая ситуация, от которой зависела жизнь человека или его детей. Появилось разобщение. Но отличает человека от животного одного огромное «но» – у человека есть нравственность, есть душа. Невзирая на голод, бомбёжки и смерти люди продолжали кормить себя как не физической, так духовной пищей, сохраняя трезвость рассудка: в том же блокадном Ленинграде Театр Музыкальной Комедии проработал все девятьсот дней блокады. Также стоит упомянуть всеобщее желание ленинградцев сохранить наследие Эрмитажа: множество экспонатов, исторически важных рукописей (в том числе и А.С. Пушкина) были сохранены и вывезены только с помощью обычных граждан и военных, объединивших свои силы на благо искусства. Театры, живопись и стихи были так же важны для людей, как оружие и продовольствие, иначе мы бы не читали и пели с таким трепетом стихи и песни военных лет. А сколько писем было послано! Фотографии, стихи, воспоминания – всё это и составляет наследие войны, тех кровавых лет, которые кроятся не только в задокументированных записях, но и в телеграммах обычных рядовых…
Такая телеграмма пришла и ей, да, именно ей. Она наконец-то дождалась письма…
Это произошло в мае тысяча девятьсот сорок второго. Тогда был особенный день: солнце светило сквозь вуаль затянувшихся туч. Надя еще процитировала Пушкина: «Люблю грозу вначале мая!». Она, как и великий поэт, очень любила такую погоду. Контраст жёлтого и серого – тучи и солнце. Надя встала гораздо раньше, чтобы перед работой почитать стихи. Но её так и тянуло на улицу, ибо она неимоверно соскучилась по обычным беззаботным прогулкам. Время, когда она могла спокойно прогуливаться, давно стерто грубой щетиной войны. Да ещё и постоянное чувство голода не давало насладиться полнотой пейзажей. Тем не менее, она всё же решила прогуляться. Как душиста была сирень в тот день, а какими наливными казались болтающиеся на дереве яблони, хотя они были ещё далеко неспелыми. Но трава была неподвижна и без капли росы, даже собаки и то не лаяли. Всё казалось таким тихим…
Проходя мимо заспанных улочек, она завидела фигуру, старающуюся выкрутить ведро из колодца. Фигура достаточно тучная, а потому Надежда сразу признала в ней мать Юрки – Надежду Витальевну: женщину до нéльзя добрую и ласковую, но по деревне судачили, будто она одна из самых главных сплетниц. Наде всегда нравилась эта женщина, ибо муж стал калекой в гражданской, а она сама взрастила троих мальчиков. Невероятной силы, казалось, была Надежда Витальевна, но почему-то ведро с водой будто было слишком неподъемной ношей для неё. А потому Надя решила ей помочь:
